Еще более сговорчивый друг в Кремле — Борис Ельцин
Во время визита в Москву 29 января 1992 г. для переговоров по Ближнему Востоку Бейкер встретился с Ельциным. Отчасти в результате этой встречи Бейкер снова стал раздумывать над тем, что здравый смысл, которым руководствовалась администрация, мог подвести ее. В 1989 году Бейкер был первым, кто понял, что Горбачев и Шеварднадзе серьезно настроены на окончание «холодной войны», потому что он встретился с ними еще до того, как это сделали его коллеги из Белого дома{129}. Теперь Бейкер убедился, что Ельцин совсем не был пьяным дураком, но, наоборот, «производил впечатление… он пространно говорил без заметок по технически сложным вопросам»{130}. Накануне в своем послании «О положении страны» Буш заявил, что Соединенные Штаты сократят свой ядерный арсенал до 4700 боеголовок, ликвидируют все межконтинентальные баллистические ракеты типа «Пискипер» с кассетными боеголовками, сократят количество боезарядов на ракетах «Минитмэн» до одного, а также на треть сократят свои ядерные силы морского базирования при условии, что Россия и другие советские республики возьмут на себя обязательство ликвидировать все ракеты наземного базирования с разделяющимися боеголовками. Ельцин выступил со встречным предложением: ликвидировать все ракеты с разделяющимися боеголовками и снизить число боеголовок до 2,5-3 тыс. Фактически за день до выступления президента, 27 января, Ельцин сообщил Бушу, что Россия «без всяких условий и увязок» прекращает производство самолетов ТУ-160 и ТУ-95М, тяжелых бомбардировщиков, крылатых ракет воздушного базирования большого радиуса, а также ядерных крылатых ракет морского базирования{131}. Докладывая Бушу о своей встрече с Ельциным, Бейкер передал радикальные предложения, выдвинутые новым обитателем Кремля. Российский лидер хотел произвести крупные сокращения ядерных сил, был готов участвовать в совместном проекте глобальной противоракетной обороны (при условии подтверждения действенности Договора о противоракетной обороне) и хотел во время предстоящей встречи на высшем уровне подписать совместную декларацию президентов о наступлении новой эры в отношениях двух стран. Ельцин также сообщил Бейкеру, что Советский Союз имел секретную программу создания биологического оружия, которую он распорядится прекратить в течение одного месяца. Бейкер сказал Бушу, что у Соединенных Штатов появилась реальная возможность изменить военную угрозу, висевшую над США в течение десятилетий, и предупредил своего шефа: нельзя допускать, чтобы складывалось впечатление, будто Ельцин один делает уступки{132}.
После провала попытки переворота и последовавшего за этим роспуска СССР Ельцин и его правительство пытались наладить контакты с администрацией Буша, а также с другими западными правительствами. Ельцин уже забыл, как высокомерно отнеслись к нему в Белом доме в 1989 году, и не таил зла на Буша за столь продолжительную поддержку его соперника Михаила Горбачева[32]. Ельцин даже позаботился о том, чтобы, учитывая статус Горбачева на Западе, он мог уйти в отставку, не опасаясь преследований. В целом режим Ельцина стремился к тому, чтобы переходный период проходил возможно более мирно. Коммунистическая партия была предана суду, но индивидуальные ее члены к ответственности не привлекались. Правительство Ельцина также воздержалось от проведения чистки правительственного аппарата от членов Коммунистической партии. В начальный период пребывания у власти Ельцин и его революционные союзники хотели продемонстрировать миру, что они были не радикалами, а надежными партнерами Запада.
Готовясь к встрече на высшем уровне с Ельциным, которая должна была состояться в Кэмп-Дэвиде 1 февраля 1992 г., Буш и его команда думали о том, как они могут помочь в укреплении позиций Ельцина. Мысль о том, что судьба российских реформ зависит лично от Ельцина, возникла не в администрации Клинтона в 1993 году, а еще в начале 1992 года. Один представитель администрации заявил в тот период, что «единственной альтернативой Ельцину может быть Сталин и авторитарный режим». Посол США в Москве Роберт Страусе предупреждал Бейкера, что «лучшей альтернативы», чем Борис Ельцин, нет. В Вашингтоне считали, что Ельцин стремился понравиться Западу потому, что ему нужна была поддержка в борьбе с коммунистами, и все больше понимали, что Запад должен был его поддержать{133}.
Тем не менее, когда Ельцин появился в Кэмп-Дэвиде, было еще много сомнений относительно того, кто он такой и чего он хочет. Бейкер уже убедился, что Ельцин может хорошо держаться, но у остальных были сомнения, оставшиеся со времени его первой поездки в США в 1989 году. Однако после Кэмп-Дэвида сомневающихся почти не осталось (может быть, за исключением вице-президента Дэна Куэйла){134}. Заместитель министра иностранных дел России Георгий Мамедов позже рассказывал своим американским коллегам, что Ельцин два или три дня репетировал, готовясь к тому, что считал важным экзаменом. И он действительно был готов. Во время беседы с Бушем Ельцин в течение получаса, не прибегая к записям, излагал свою позицию, обосновав восемь стратегических приоритетов. И этот новый российский лидер говорил все то, что нужно было американцам. Сотрудник аппарата Совета национальной безопасности Николас Берне, производивший запись переговоров, вспоминает, что Ельцин говорил, что много лет подряд отдыхал в Латвии, хорошо знал латвийских руководителей и хотел видеть Прибалтийские республики независимыми и процветающими. Он также сказал, что Украина является великой страной и имеет право на независимость. И наконец, он заявил, что хочет устранить все белые пятна в советской истории. Берне вспоминает, что Ельцин сказал Бушу: «Когда Советская Армия освободила Польшу и восточную часть Германии, она освободила также многие лагеря военнопленных, где содержались американцы. Генерал Дмитрий Волкогонов [советник Ельцина] обнаружил, что мы изолировали американских летчиков с русскими и еврейскими фамилиями. Мы не возвратили вам 320 американских офицеров, которые были евреями и имели славянские имена. Это было время паранойи, и всех их казнили. Мы лгали американским властям. Волкогонов будет работать с вами и разбираться с тем, что вас беспокоит»{135}.[33]
Самое важное — Ельцин предупредил американских представителей (не в последний раз), что другие потенциальные российские лидеры будут представлять опасность для Соединенных Штатов. Он сказал Бушу, что если реформы потерпят крах, то следует ожидать появления в России полицейского государства и возобновления гонки вооружений. Потом он попросил продовольственной помощи. Он выразил надежду, что к апрелю Россия станет полноправным членом Международного валютного фонда. В стратегической области он призвал к сокращению численности ядерных боеголовок до 2500 единиц и подтвердил свою готовность к участию в создании глобальной системы обороны, отметив, что в России есть около двух тысяч экспертов, которые могут в этом помочь. Он намеревался использовать 400 тыс. долл. по Программе Нанна-Лугара для обеспечения надежного хранения демонтированных ядерных боезарядов и хотел пойти еще дальше, продавая высокообогащенный уран Соединенным Штатам[34].
И в заключение Ельцин хотел обсудить еще один вопрос. Он спросил Буша, надо ли продолжать считать их страны противниками или нет. Буш ответил отрицательно, но Ельцин хотел знать, почему же тогда в совместном заявлении сторон не сказано, что они являются союзниками. Бейкер заметил, что там говорится о «дружбе и партнерстве». Но Ельцин хотел большего: чтобы в заявлении было сказано, что бывшие противники движутся в направлении союзничества. Буш не был готов к этому и возразил: «Мы используем переходные формулировки, потому что не хотим действовать так, будто все наши проблемы решены»{136}. Этим «переходным формулировкам» предстояла долгая жизнь.