Возвращение США
В 1997 году администрация Клинтона в целом осталась довольна положительным развитием событий в России. Правительство было стабильным, реформаторы — у власти, фондовый рынок — в состоянии бума. Похоже, что самое трудное у России осталось позади…
Стремление американцев помочь российским реформам столкнулось с трудностями в период второй администрации Клинтона. По иронии судьбы, как раз в тот год, когда Россия впервые за десятилетие отметила небольшой экономический рост, в американской программе экономической помощи России разразился самый грандиозный скандал десятилетия. Как уже отмечалось в главе 5, в начале реформ команда гарвардских экономистов и юристов оказалась глубоко вовлеченной в процесс оказания «технической помощи» российскому Госкомитету по имуществу. По оценкам большинства наблюдателей, эта программа была колоссальным успехом, особенно в сравнении с другими менее успешными программами «технической помощи», финансировавшимися правительством США. Российские партнеры также считали, что предоставлявшаяся им «техническая помощь» и советы американских экспертов были просто бесценны, в первую очередь для программы приватизации, постприватизационной реструктуризации и создания Российской комиссии по бирже и ценным бумагам{693}.
Однако конечным проявлением гарвардских усилий по управлению многомиллионной программой помощи, которой от имени Агентства международного развития управлял Гарвардский институт международного развития (ГИМР), была полная катастрофа. AMP обвинило московского директора ГИМР Джонатана Хэя и одного из главных советников российского правительства, гарвардского профессора Андрея Шлейфера в том, что они, злоупотребляя своим положением, использовали правительственные финансовые средства и служебную информацию, чтобы извлекать прибыль через две коммерческие компании, управлявшиеся, соответственно, подружкой Хэя и супругой Шлейфера{694}. В письме, направленном Агентством международного развития США в Гарвард, утверждалось, что Хэй «злоупотребил доверием правительства США, использовав личные связи в корыстных целях»{695}. Чубайс, один из главных клиентов ГИМР в российском правительстве, в конце концов попросил AMP прекратить деятельность ГИМР в России, ссылаясь на то, что «продолжение этих соглашений не отвечает интересам России». Комментируя этот скандал, директор ГИМР Джефри Сакс заметил: «За 40 лет деятельности ГИМР этот случай является беспрецедентным»{696}.[143]
Гарвардский институт свернул свои операции в России и в конце концов закрыл и свой офис в Кембридже. Гражданский иск, предъявленный AMP Хэю и Шлейферу, в течение нескольких лет рассматривался судами. Но даже если Хэй и Шлейфер не совершили преступлений и не использовали правительственные финансовые средства в личных целях, все равно их дипломатия была ужасной, а провал в плане отношений с общественностью — несомненным. Как руководители одной из самых важных американских программ помощи они должны были проявлять особую щепетильность, чтобы не допустить даже видимости чего-то неподобающего. Пренебрегая этим, они скомпрометировали все усилия США по оказанию помощи российской экономической реформе. Брайан Этвуд, возглавлявший в момент скандала AMP, размышлял: «Это позор еще и потому, что они делали очень хорошую работу. Для достижения такого прогресса нужна определенная степень доверия. Чиновникам AMP нельзя втягиваться в такие отношения. Исходя из худших предположений, никто не должен идти на такие отношения. Думаю, что это был самый подходящий способ повлиять на советников Ельцина. Меня особенно бесит, что из-за них мы потеряли огромные возможности»{697}.
Однако в целом произошедший скандал не погасил энтузиазма в России в отношении рыночных реформ и готовности США оказывать помощь в этих преобразованиях. В то время международная финансовая команда Клинтона была обеспокоена другим.
Начиная с девальвации летом 1997 года валюты Таиланда Саммерс и Липтон почти все свое время посвящали финансовому кризису в Азии. На ранних стадиях этого кризиса представлялось, что он не затронет Россию. Поскольку российская экономика на протяжении десятилетий не была связана с мировой, мало кто из западных экономистов первоначально искал причинную связь между экономическими бедами Таиланда и состоянием российской экономики. Липтон, который в этот период действовал как специалист по улаживанию международных проблем, признает, что он об этом не думал. В декабре 1997 года Липтон и Саммерс накоротке встретились с Чубайсом во время ежегодной сессии МВФ в Гонконге и обсудили экономическое положение в России. Чубайс заверил их, что в России все идет прекрасно. Занятый более острыми проблемами ближайшего кризиса, Липтон принял на веру слова своего российского коллеги. В Вашингтоне Чубайс пользовался репутацией человека честного, конкретного и не боящегося плохих новостей. Если Чубайс говорил, что в России дела идут прекрасно, то всё действительно должно быть хорошо{698}.
Однако на этот раз Чубайс ошибался. К весне 1998 года представители администрации Клинтона в Вашингтоне начали понимать, что хрупкая российская экономика может рухнуть. К этому моменту финансовое положение российского правительства было отчаянным. В разгар кризиса 23 марта Ельцин неожиданно выдвинул никому не известного 37-летнего министра нефтяной промышленности, бывшего нижегородского банкира Сергея Кириенко на пост председателя правительства. Кириенко в течение пяти недель пришлось бороться за этот пост. Парламенту потребовалось три тура голосования, прежде чем он был утвержден в должности. К моменту, когда наконец Кириенко и его министры заняли свои кабинеты, рынок ГКО перестал приносить доходы российскому правительству. Вместо этого рынок краткосрочных обязательств превратился в обузу для правительства, поскольку Минфин был вынужден ежедневно выплачивать по старым облигациям больше, чем собирал от продажи новых[144]. Столь милый сердцу МВФ пакет реформ также застрял в парламенте. Требовалось сделать какой-то радикальный шаг.
Когда в мае 1998 года американские представители снова встретились с Чубайсом в Вашингтоне, куда он приехал просить помощи, они поняли, что положение было серьезным, даже более серьезным, чем это казалось русским. В начале мая Саммерс побывал в Москве и был ошеломлен тем, насколько плохо российское правительство представляло масштабы бедствия. Кириенко отказался принять заместителя министра финансов США, считая, что американский представитель был недостаточно высокопоставленным лицом, чтобы его принял премьер-министр. Вспоминает Липтон: «Мы были озадачены, ибо считали, что у нас была информация по финансовому кризису в Азии и экономической обстановке в мире, но поразительно, что они были к этому равнодушны. Они просто не понимали, что их реформы остановились и международный рынок испытывал тревогу в отношении России»{699}.
Когда в конце того же месяца Чубайс прибыл в Вашингтон, администрация Клинтона хотела ему помочь. Она также хотела видеть конкретный российский план выхода из кризиса. Но в мае у русских не только не было стратегии, они, оказывается, даже и не думали об этом.
Дискуссия о спасении
Несмотря на все стратегические разработки, у США было очень мало реальных инструментов, способных воздействовать на внутриполитическую обстановку в России. Эта дилемма стала рефреном, вызывавшим чувство бессилия. Дискуссия в администрации свелась к одному принципиальному вопросу. Нужно ли Соединенным Штатам подталкивать МВФ к выработке новой программы с целью предотвращения финансового коллапса России? Для выработки мнения по этому вопросу требовалось произвести расчеты в двух плоскостях. Во-первых, мог ли МВФ предоставить новые средства России и в то же время сохранить свое реноме банка, придерживающегося и требующего от других соблюдения определенных критериев экономической деятельности? Во-вторых, если даже МВФ сможет обосновать открытие новой программы для России, дадут ли новые деньги нужный эффект? Кроме того, сколько нужно денег для того, чтобы такой эффект был?
По первому вопросу в МВФ и в администрации Клинтона были большие разногласия. В МВФ банкиры среднего уровня, отвечавшие за российский портфель, и представители МВФ в России выражали все большее раздражение политизацией их деятельности{700}. В ходе каждого очередного раунда переговоров им приходилось по многу часов излагать экономические условия, которым должна отвечать Россия, для того чтобы получить очередной транш по существующей программе или от нового финансового пакета. Именно таким методом фонд мог влиять на проводимые в стране реформы. В России представители фонда вынуждены были в отдельные периоды ежемесячно проверять выполнение российским правительством своих обязательств по конкретным экономическим целям. Для страны такой жесткий режим контроля был редкостью[145]. Когда России не удавалось выполнить контрольные показатели за какой-то месяц, фонд задерживал перечисление денежных средств за этот месяц. Фактически МВФ осуществлял мелочную опеку экономической политики в России и в этом смысле стал одним из главных действующих лиц российской политики. Например, в ходе своего первого выступления в Государственной Думе в декабре 1997 года Ельцин призвал депутатов принять проект бюджета, предупредив их, что «весь мир следит» за тем, как они проголосуют. «Всем этим миром» были чиновники из МВФ.
Эффективность усилий направить Россию по нужному пути, однако, снижалась, когда принимались политические решения об оказании финансовой помощи России вне зависимости от результатов ее экономической деятельности. По словам бывшего министра финансов Бориса Фёдорова, американцы заставляли МВФ переводить деньги в Россию, даже когда она выполняла лишь часть условий фонда. Еще в 1994 году Фёдоров заявлял, что «из 15 пунктов программы лишь 2 были выполнены», но деньги продолжали поступать{701}. Руководители фонда Мишель Камдессю и Стэнли Фишер принимали эти политические решения после консультаций с администрацией Клинтона и другими членами «семерки». В критических вопросах МВФ всегда следовал инструкциям «семерки», которая, в свою очередь, выполняла инструкции США[146]. Джозеф Стиглиц, занимавший в то время пост главного бухгалтера Всемирного банка, отмечает: «Несмотря на сильные возражения сотрудников банка, администрация Клинтона оказывала мощное давление на банк с целью предоставления кредитов России [в 1998 г.]»{702}. Когда же был объявлен окончательный «пакет спасения», банк взял на себя лишь небольшую часть обязательств».
Дискуссия в МВФ о России шла как раз в тот момент, когда финансовые обязательства фонда были чрезмерными, а его деятельность подвергалась критическому анализу в различных кругах. В этот период Конгресс США угрожал отказаться от своего обещания пополнить казну фонда дополнительными 18 млрд. долл. Многие независимые экономисты и правительственные чиновники в различных странах подвергали МВФ жесткой критике за его роль в разрешении финансового кризиса в Азии, особенно в Южной Корее. В феврале 1998 года Джордж Шульц, Уильям Саймон и Уолтер Ристон выступили с предложением о ликвидации МВФ. В этой обстановке было крайне важно избежать еще одного провала в России{703}.
В самой администрации Клинтона осторожные голоса, как это ни странно, раздавались из Министерства финансов. Обычно Минфин задавал тон во всех дискуссиях о международных финансовых институтах, а Госдепартамент и Совет национальной безопасности только слушали{704}. В начале десятилетия именно представитель Министерства финансов Лоренс Саммерс изобрел новый кредитный инструмент МВФ — кредит на системные преобразования (System Transformation Facility — STF), чтобы позволить предоставлять России ссуды на более легких условиях. Этот кризис был другим. Ветеран Минфина и Белого дома Марк Медиш говорит: «Главное давление шло от Белого дома, аппарата вице-президента и Госдепартамента. Министерство финансов почти всегда было тормозом»{705}. По мнению Липтона, МВФ и так уже перенапряг свои ресурсы новыми обязательствами в Таиланде, Южной Корее и Индонезии. На горизонте маячила угроза финансового краха Бразилии, а экономические неурядицы в Бразилии имели гораздо более важные прямые отрицательные последствия для экономики США, чем финансовый крах России. Представители Министерства финансов также заботились о репутации МВФ. Если Россию придется спасать только потому, что она «слишком велика, чтобы допустить ее крах», то в этом случае возможности фонда добиваться строгого выполнения своих условий в России и других странах будут сильно ограничены. В целом министр финансов Роберт Рубин выражал растущее беспокойство по поводу коррумпированности российского правительства и его способности проводить здравую экономическую политику.
Гор, Тэлботт, Бергер и позже сам Клинтон энергично выступали за оказание массированной помощи по каналам МВФ. Они действительно считали, что Россия слишком велика, чтобы допустить ее крах. Финансовый коллапс страны с тысячами единиц ядерного оружия пугал всех, и те, кто выступал за спасение, всегда могли использовать «ядерную карту», чтобы одержать верх над экономистами из Министерства финансов. И хотя Рубин занимал жесткую линию, даже Саммерс, по словам посла по особым поручениям Стефена Сестановича, был готов «платить десять или двадцать миллиардов долларов ежегодно просто для страховки», чтобы Россия не взорвала мир{706}.
Сторонники пакета помощи также опасались, что крупный финансовый кризис в России сведет на нет все достижения прошедшего десятилетия в области экономической реформы, а на эти достижения они со временем хотели ссылаться как на часть своего наследия. Вспоминает Леон Фёрт: «Мы считали это проблематичным, ситуация постоянно обострялась. Мы обсуждали, что произойдет, если рубль рухнет, а Министерство финансов придерживалось курса, который мы считали “жестким”»{707}. Мадлен Олбрайт так высказывалась о позиции Министерства финансов: «Они занимались экономикой в вакууме, а мы им говорили, что никогда еще в истории ни одному противнику не удалось добиться изменения режима своего соперника дружественным путем, и тут нельзя абстрагироваться от политики… Это не просто бухгалтерия». И она добавляет о Клинтоне: «Было совершенно четкое… чувство — “я не могу бросить Бориса”»{708}.
Выбор момента и выжидание
Для достижения положительного эффекта критически важное значение имел выбор момента для оказания России новой финансовой помощи. Уже в январе 1998 года западные инвесторы в ГКО и фондовый рынок стали терять веру в российское правительство. Их обеспокоенность нашла свой выход в спекулятивной атаке на рубль. В ответ инвесторы, ориентировавшиеся на Россию в долгосрочном плане, стали требовать немедленной и крупномасштабной помощи со стороны МВФ. Поскольку ГКО и акции были деноминированы в рублях, эти инвесторы опасались прежде всего девальвации (о дефолте они вообще даже не задумывались). По оценке этих инвесторов, Центральный банк России нуждался в более крупных резервах, чтобы защитить рубль от давления, которое оказывали на него пугливые инвесторы, изымавшие свои средства. По их мнению, финансовые вливания МВФ в Россию не нужно было тратить, но их следовало использовать как некий стабилизационный фонд, который может оказать сдерживающее влияние на валютных спекулянтов и расширить временные горизонты существующих инвесторов.
У чиновников МВФ был иной набор приоритетов. И хотя им не хотелось стать свидетелями крупной и внезапной девальвации, они все же были в большей степени озабочены налоговой ситуацией в России. По заявлениям российского правительства, дефицит бюджета составлял в 1997 году всего 3,3% от ВВП, но МВФ оценивал дефицит в 7,7%. А бюджет 1998 года выглядел еще более разбалансированным. Помимо падения цен на нефть и соответствующего сокращения налоговых поступлений работавшим над составлением бюджета финансистам приходилось иметь дело с еще одним неприятным обстоятельством — неудачной попыткой правительства продать компанию «Роснефть», последнюю крупную компанию, подлежавшую приватизации (стартовая цена — 2,1 млрд. долл.){709}. Как реакция на эти бюджетные трудности финансирование России по линии МВФ в этот период было беспорядочным и нерегулярным. МВФ четырежды откладывал выделение очередных средств: в июне, сентябре и октябре 1996 и еще раз в ноябре 1997 года. В период между февралем и маем 1997 года Россия вообще не получала никакой помощи. В следующем году от МВФ не было никаких поступлений с января по июнь 1998 года{710}. По контрасту с предыдущими годами стабильной работы в 1997—1998 годах чиновники МВФ определенно стали считать Россию проблемным клиентом.
С целью увеличения налоговых поступлений МВФ побуждал российское правительство провести через Государственную Думу новый пакет налогов. Это предложение было весьма непопулярно в парламенте и среди многих правительственных чиновников. Вместо этого премьер-министр Кириенко хотел сосредоточиться на сокращении расходов, то есть пойти по такому пути, который МВФ считал бесперспективным. Спор между российским правительством и МВФ принял желчный характер. Заместитель министра финансов России Олег Вьюгин в то время отмечал: «Мы должны иметь право сами решать, каким путем идти. МВФ не должен этим заниматься»{711}. Однако без новых налогов МВФ угрожал задерживать будущие выплаты. Чтобы успокоить МВФ, правительство Кириенко в конце концов подготовило пакет чрезвычайных налоговых законов, включавший увеличение налога на добавленную стоимость, акцизного сбора на бензин и повышение импортных тарифов. Представители МВФ также хотели видеть реальный прогресс в длинном перечне структурных реформ, по которым Россия взяла на себя обязательства при подписании соглашения о расширенном фонде кредитования на 1996 год в размере 10,2 млрд. долл. Помимо налоговой реформы в этом перечне были реструктуризация банков и промышленности, реформа сельского хозяйства, создание «сетки безопасности» социальных реформ, меры по ликвидации бартера, меры по увеличению прозрачности деятельности правительства и частных фирм, упрощение процедур прямых иностранных инвестиций. Чтобы стимулировать прогресс в решении этого перечня задач, Всемирный банк в декабре 1997 года принял решение о предоставлении России двух дополнительных кредитов на сумму 1,6 млрд. долл., что довело общие инвестиции Всемирного банка в России в 90-х годах до уровня 10 млрд. долл. Размер этих кредитов сделал Россию одним из самых крупных дебиторов банка и продемонстрировал, что международные финансовые институты от России не отвернулись.
Российскому правительству было недостаточно дополнительных кредитов Всемирного банка и медленного и неравномерного поступления новых средств от МВФ. В мае 1998 года потерпел крах один из самых крупных российских банков — «Токобанк», что вызвало тревогу многих инвесторов относительно судьбы остальной части банковского сектора{712}.[147] Новая атака на рубль в конце месяца истощила валютные резервы Центрального банка и еще больше подогрела циркулировавшие в Москве слухи о том, что объем ГКО превысил все ликвидные валютные резервы России. В отчаянной попытке ограничить вывоз валюты за рубеж Центральный банк поднял учетную ставку до 150%{713}. Отдача по краткосрочным ГКО взлетела до 80%. К середине лета фондовый рынок упал на 78% от своего пика в октябре 1997 года{714}. Нужно было принимать какие-то решительные меры.
29 мая в США прилетел Чубайс. Он хотел убедить своих американских коллег нажать на МВФ, чтобы фонд немедленно выделил России новую помощь. Чубайс официально уже не входил в правительство, являясь председателем совета директоров РАО «ЕЭС», однако Ельцин, Кириенко и российские олигархи направили его в Вашингтон, поскольку знали, что он был их лучшим шансом получить новую помощь от МВФ. К тому же и сам Чубайс поставил на карту свою репутацию. В Вашингтоне он встретился со всеми высшими деятелями администрации Клинтона, а также со Стэнли Фишером из МВФ и Джеймсом Вулфенсоном из Всемирного банка. В Министерстве финансов к миссии Чубайса отнеслись с сочувствием, особенно Саммерс, но предупредили, что российское правительство должно провести пакет радикальных и убедительных экономических реформ, чтобы вернуть себе доверие западных инвесторов{715}.
В качестве весьма необычного шага в связи с визитом Чубайса сам президент сделал заявление в его поддержку:
«Я горячо приветствую сегодняшнее заявление российского правительства о новой экономической программе на 1998 год. Разработанная в процессе консультаций с МВФ, эта программа говорит о приверженности России проведению решительных экономических реформ с целью укрепления финансовой стабильности, поощрения инвестиций и экономического роста. Соединенные Штаты намерены поддержать эту программу, после того как она получит одобрение Совета директоров МВФ… Новый экономический план России создает прочную основу для налоговых реформ. Он дает российским властям необходимые полномочия для сбора налогов, для принятия жестких мер в отношении компаний, которые не выполняют своих обязательств перед правительством, и для контроля и соответствия расходов доходам. Теперь важно проводить эти реформы решительно и последовательно. Соединенные Штаты будут и впредь выступать за активную и эффективную поддержку этих реформ Международным валютным фондом и Всемирным банком»{716}.
Чубайс возвратился домой, не получив нового пакета помощи, поскольку американцы, особенно Липтон, не были уверены в том, что у российского правительства есть эффективный план выхода из кризиса, но ему пообещали новые кредиты в объеме 10-15 млрд. долл.{717}
Поразительно, но в начале июня Россия сумела разместить еврооблигаций на 2,5 млрд. долл., что породило надежду на выздоровление.
На протяжении лета Чубайс продолжал переговоры с МВФ. В июне представители фонда дали понять, что они не могут позволить себе пойти на многомиллиардную помощь России. В ответ на муссировавшиеся в прессе 10-15 млрд. долл., необходимых для спасения России, Стэнли Фишер заявил: «Это очень большие деньги… Это больше того, что МВФ может вложить в экономику одной страны»{718}. В конце июня МВФ сделал осторожный шаг вперед, одобрив выдачу очередного транша в размере 670 млн. долл. по ранее заключенному соглашению о расширенном кредитовании (1996 г.). Неделю спустя под сильным давлением со стороны администрации Клинтона стало складываться впечатление, что на подходе новая и более крупная сделка. Директор исследований МВФ Майкл Мусса заявил, что «очередной пакет помощи» находится в стадии «активного обсуждения», поскольку Россия «слишком важная страна, чтобы можно было допустить ее крах». Однако переговоры между фондом и российским правительством были трудными и напряженными. Уже 12 июля западные репортеры высказывали предположение, что эта сделка вообще может не состояться{719}.
Однако за два дня до этого, 10 июля, Ельцин позвонил Клинтону и попросил его лично повлиять на МВФ, чтобы добиться незамедлительного предоставления российскому правительству новых чрезвычайных кредитов{720}. По словам Тэлботта, в голосе Ельцина чувствовалось напряжение, которого раньше никогда не отмечалось{721}. Российские рынки рушились, и резервы Центрального банка таяли, вынуждая Министерство финансов предлагать доход по ГКО на уровне 100% в годовом исчислении. Еще до звонка Ельцина команда Клинтона, отвечавшая за вопросы национальной безопасности, одержала верх над экономистами в споре о спасении России. Заместитель советника по национальной безопасности Джеймс Стейнберг вспоминает, что кризис в Азии, а затем и в России стал такой проблемой, по которой голоса дипломатов и военных в администрации с учетом возможных последствий для интересов США слышались громче остальных:
«На ранней стадии [финансового кризиса в Азии] в мае-июле 1997 года этим почти исключительно занималось Министерство финансов. Но Минфин не улавливал политических последствий и этого кризиса, и его влияния на безопасность. Мы видели, что китайцы поддерживали тайский бат [денежная единица Таиланда], а речь шла о нашем союзнике. В Министерстве финансов этим занимались на достаточно высоком уровне, но в Госдепартаменте и Совете национальной безопасности дело было поручено мелким чиновникам. Потом появилась сильная межведомственная группа, которая занималась всеми аспектами кризиса: Азия, Турция, Пакистан, Россия. Группа проводила регулярные встречи, по крайней мере на уровне старших директоров. Таким образом, к моменту развития кризиса в России этим уже занималось не только Министерство финансов»{722}.
Даже в Министерстве финансов стали понимать, что, хотя новый пакет помощи и был связан с определенными риском, который заранее никто не мог просчитать, на этот риск нужно было идти. Вспоминает Марк Медиш: «В июле была предпринята авантюрная попытка, которая себя не оправдала. В конце июня или в начале июля мы собрались в кабинете Ларри. Часа полтора говорили о России. Ларри спросил каждого из нас, какова была вероятность краха рубля при условии, если мы будем или не будем помогать России. Мы начали прикидывать. Все сошлись на том, что с нашей помощью шансы предотвращения катастрофы были выше, чем 50 на 50. Некоторые говорили о 30-40%, другие оценивали шансы на успех в 90%. Но все считали, что ставки были достаточно высоки и наше вмешательство было оправданно, даже если шансы на успех были не выше 30%»{723}. Спустя три дня, 13 июля 1998 г., вопреки прежнему заявлению Стэнли Фишера, что 9-10 млрд. долл. для одной страны — слишком много, МВФ объявил о новом чрезвычайном пакете помощи России в сумме 22,6 млрд. долл. Этот пакет включал 15,1 млрд. долл. собственно от МВФ, 6 млрд. долл. от Всемирного банка и дополнительно 1,5 млрд. долл. от Японии. Из этой суммы кредиторы планировали перевести России 14,8 млрд. долл. в 1998 году, а остальную часть — в 1999 году. Первоначальный транш предназначался на пополнение валютных резервов Центрального банка, которые, по официальным данным, сократились до 13,7 млрд. долл. в результате усилий банка по защите рубля{724}. Соглашаясь с новой программой, российское правительство обещало ввести 5-процентный налог с продаж, увеличить налог на землю, реструктурировать корпоративный налог, заставить компании платить коммунальные услуги и налоги или в противном случае идти под банкротство и, наконец, сократить на следующий год дефицит бюджета с 5,6% ВВП до 2,8%. Новая программа также предусматривала крупномасштабный пересчет долгов, который взялась организовать американская компания «Голдман Сакс» и привести к преобразованию 8 млрд. номинированных в рублях ГКО в долгосрочные и деноминированные в долларах еврооблигации. Сочетание преобразования долга с вливанием твердой валюты имело своей целью снижение давления на взрывообразно расширяющийся рынок ГКО и замедление оттока за рубеж твердой валюты{725}.
Первое вливание по новому кредиту МВФ вначале было объявлено в размере 5,6 млрд. долл. и должно быть составлено наполовину из средств расширенного кредита за 1996 год. Вторая половина формировалась за счет компенсационного чрезвычайного фонда — программы, предназначенной для стран, страдающих от последствий неблагоприятного платежного баланса. Однако, чтобы наказать Государственную Думу за то, что она не смогла принять новые налоговые законы, России фактически было перечислено только 4,8 млрд. долл. из средств фонда, а также 300 млн. долл. от Всемирного банка и 400 млн. долл. от Японии{726}.
Российские чиновники старались подчеркнуть важность нового внешнего финансирования. Кириенко назвал выплату первого транша «абсолютной победой» России, в то время как Чубайс не столь триумфально заметил: «Я не считаю это великим успехом, но, думаю, это — момент исторический»{727}. Первоначальная реакция в мире была положительной. Журнал «Экономист» писал: «Возглавляемая МВФ акция по спасению России по крайней мере отвела кошмарную перспективу падения России в пучину одновременно экономического краха и политического кризиса. Однако, пока ходят слухи о возможности переворота и беспорядков в промышленности, перспектива горячего политического лета остается реальной. И все же пакет МВФ может в любом политическом противостоянии изменить соотношение сил в пользу правительства»{728}.
В то же время директор МВФ Мишель Камдессю утверждал (или надеялся), что «усиление российской экономической политики — как в финансовом, так и в структурном плане — является большим дополнительным экономическим ресурсом, а программа преобразования долгов должна коренным образом улучшить финансовое положение российского правительства»{729}. Уже 28 июля министр финансов США Роберт Рубин публично подтвердил в письме к скептически настроенному спикеру Палаты представителей Ньюту Гингричу необходимость придерживаться избранного курса в отношении России. «Новое правительство России связало свою репутацию с приведением в порядок ее финансов… Важно также отметить, что финансовый кризис придал остроту этому вопросу. Сейчас не время для МВФ уходить из этой стратегически и критически важной страны. У нас есть прекрасная возможность использовать рычаги МВФ, чтобы помочь наконец российскому правительству сделать множество шагов, необходимых для выведения российских финансов на верную дорогу»{730}.
Но аргументы Камдессю и Рубина были недостаточно убедительны, а их надежды оказались необоснованными. Первый транш стал и последним траншем. Еще до того, как можно было направить очередную порцию помощи МВФ, все полетело в тартарары.