Последствия краха для команды Клинтона
По иронии судьбы финансовый крах августа 1998 года причинил больше вреда политике Клинтона в отношении России, чем самой России. Августовский крах не рассматривался как вопрос национального значения в США, но он вызвал серьезную дискуссию среди американских экспертов и политиков относительно правильности и результативности политики Клинтона. В тот момент многие считали, что августовский кризис продемонстрировал, что эта политика потерпела катастрофический провал.
Финансовый крах России был в США главной новостью в течение лишь одного дня. Компания Си-Эн-Эн неоднократно показывала сцену небольшой драки между вкладчиками, безуспешно пытавшимися получить свои деньги в закрывшемся банке, — так общество в целом отреагировало на финансовый коллапс. На следующий день признание Клинтона о его связи с Моникой Левински навсегда вытеснило вопрос о кризисе из поля зрения основной части американского общества. Внешнеполитическая команда Клинтона, хотя и была глубоко расстроена разворачивавшимся вокруг дела Левински скандалом, была вынуждена искать решение другой крупной внешнеполитической проблемы — как реагировать на террористические акты против посольств США в Кении и Танзании. И к концу недели Россия стала третьестепенной проблемой{753}.
Для Усамы бен Ладена у США по крайней мере был какой-то ответ — 80 крылатых ракет, пущенных по тренировочным лагерям аль-Каиды в Афганистане и по фабрике в Судане, где, как предполагалось, производилось химическое оружие. Гораздо труднее было выработать политическую реакцию на то, что происходило в России.
С тех пор как правительство объявило о своих непродуманных мерах по выходу из кризиса, экономика России, похоже, непрерывно двигалась по нисходящей спирали. Некоторые американские аналитики предсказывали, что за экономическим крахом последует крах политический.
Команде Клинтона прежде всего надо было решить, стоит ли президенту ехать в Россию для встречи на высшем уровне с Ельциным, намеченной на первую неделю сентября. Внешнеполитические советники больше всего опасались, что накануне визита Клинтона Ельцин будет смещен с поста президента. За неделю до встречи в Россию отправился Тэлботт, который лично от Ельцина получил заверения, что тот не намерен уходить в отставку. Но если даже Ельцин был готов встречать и приветствовать Клинтона, внутриполитические советники президента США твердо выступали против этой поездки, ссылаясь на то, что это будет выглядеть как бегство от скандала с Левински. Аналитики и знатоки в Вашингтоне высмеивали предстоящую встречу в верхах. Встреча «без смысла и без повестки» — такова была новая метафора для обозначения состояния американо-российских отношений. Один из наблюдателей отмечал: «Если вместе с Клинтоном в Россию не отправятся 1200 человек, как это было при поездке в Китай, которые могут впрыснуть деньги в российскую экономику, трудно надеяться, что эта встреча даст положительный результат»{754}.
Тэлботт был с этим не согласен. Он считал, что Клинтон должен ехать. Отмена поездки создала бы впечатление, что Соединенные Штаты бросают Россию. О поездке было объявлено 6 июля — еще до того, как появилось официальное сообщение о новом пакете помощи МВФ. Тэлботт вспоминает, что Ельцин говорил ему как заместителю госсекретаря: «Смысл его заявления был прост: если встреча на высшем уровне состоится, то лидеры обеих стран смогут стабилизировать отношения; если она будет отменена — все, чего им удалось достичь, окажется под угрозой»{755}.
Министерство финансов США не испытывало особого энтузиазма в связи с поездкой, но СНБ, Госдепартаменту и президенту за отказ от поездки пришлось бы заплатить слишком дорого. Вспоминает Марк Медиш: «Когда Примаков стал премьер-министром, со стороны других агентств оказывалось давление для восстановления отношений. Но Министерство финансов уже обожглось. В августе русские действовали очень грубо. Рубин не хотел ставить свою репутацию на карту России. С точки зрения Министерства финансов, обжёгшись на молоке, надо было дуть на воду. Сентябрьская поездка Клинтона все-таки состоялась, но Министерство финансов ее не поддерживало. В конечном счете это был сам Клинтон плюс Бергер и Тэлботт — те, кто, принимая во внимание высшие интересы американо-российских отношений, решил, что президент США должен ехать»{756}.
В то время российские реформы не были для Клинтона высшим приоритетом, и это проявилось на встрече президентов. По правде говоря, в момент пребывания Клинтона в Москве у России даже не было премьер-министра. Ельцин все еще пытался провести через Государственную Думу назначение Черномырдина. Клинтон тоже не привез на встречу каких-то реальных предложений. Фактически роль новой повестки играла старая, сохранившаяся еще с первых лет администрации Клинтона, — как удержать Ельцина у власти. К большому огорчению Клинтона, даже это не интересовало сопровождавших его журналистов. На совместной с Ельциным пресс-конференции два или три вопроса американских журналистов касались дела Левински. Клинтон был сконфужен и рассержен{757}.
Расстройство Клинтона и его рассеянность характеризовали в целом его политику в отношении России в тот период. В годовщину августовского краха журнал «Нью-Йорк таймс магазин» вынес на обложку вопрос из центральной статьи «Кто потерял Россию?», что послужило толчком для начала «охоты на ведьм» в Вашингтоне, но, что примечательно, не в Москве{758}. Сам вопрос подразумевал, что Россия была потеряна, и это была потеря Америки. Масла в огонь подлило разоблачение крупной аферы по отмыванию денег в России через «Бэнк оф Нью-Йорк»{759}. Некоторые даже утверждали, что помощь МВФ была «уведена» российским правительством на счета в банки Швейцарии{760}.
После скандала с «Бэнк оф Нью-Йорк» (и раскручиваемого фиаско с Левински) критики Клинтона обвиняли его во всех смертных грехах. Наиболее тяжкими представлялись обвинения его противников в причастности американцев к коррупции в российском правительстве. Уже на протяжении нескольких лет шли разговоры о том, что Черномырдин был очень богатым человеком, который похитил в Газпроме миллионы долларов для своей семьи{761}. Появились сообщения, что на одном из докладов ЦРУ о незаконных операциях Черномырдина вице-президент Гор написал «чушь»{762}. Советники Гора в тот момент и позже опровергали эти сообщения, но в глазах общественности ущерб был нанесен. Российские чиновники были коррумпированны, криминальны и не способны создать реальный капитализм, а администрация Клинтона была с ними в сговоре. Чтобы подтвердить эту связь, спикер Палаты представителей Дэннис Хастерт (республиканец от штата Иллинойс) поручил провести анализ политики США в отношении России. Комиссию возглавил конгрессмен Кристофер Кокс (республиканец от штата Калифорния), в нее также входили и демократы, прямо обвинявшие Гора в причастности к российской коррупции{763}.
И хотя мало кто напрямую обвинял членов команды Клинтона в преступлениях, в последующие два года вашингтонские аналитические центры и Республиканская партия затратили много времени и ресурсов на дебаты о том, «кто потерял Россию»{764}. В 2000 году, особенно с развертыванием президентской избирательной кампании, критики основную вину за провалы России стали возлагать на Клинтона и Гора. В год выборов доклад комиссии Кокса подтолкнул некоторых прямо обвинить Гора во всех бедах России. Например, газета «Нью-Йорк пост» писала: «Америка победила в «холодной войне», нанесла поражение Советскому Союзу. Но кто потерял Россию? Список подозреваемых достаточно длинный, но проведенное недавно убедительное исследование [доклад Кокса] указывает на главного виновника — вице-президента Альберта Гора». Газета намекнула, что Гор должен объяснить американскому народу — кто потерял Россию?{765} Обозреватель Дэвид Игнатиус даже использовал термин — «россиягейт»{766}. Многие комментаторы включились в дискуссию с утверждениями, что помощь России была бесполезной — деньги брошены на ветер. Бывший министр обороны Каспар Уайнбергер пошел еще дальше, заявив, что американская помощь была не просто пустой тратой денег, она нанесла ущерб интересам национальной безопасности США. «Миллиарды долларов помощи были использованы не по назначению, а некоторые деньги вообще пропали… Помощь просто исчезла с «экрана радара» — она должна была пойти на восстановление промышленности, но ее значительная часть пошла на восстановление передовых военных возможностей… Значительная часть средств МВФ использовалась непосредственно на закупку вооружений и поддержку программ их создания»{767}.
Не было недостатка и в теориях, объяснявших провал и противоречивших друг другу. По мнению некоторых аналитиков, команда Клинтона не понимала Россию. Она избрала «принципиально порочный путь, основанный на недостаточно комплексном учете политического наследия Советского Союза и его влияния на совокупность интересов, институтов и моделей поведения в посткоммунистических странах»{768}. Американская помощь, при всех добрых намерениях, видимо, была «несовместима с российскими условиями и традициями»{769}. Специалист по России Томас Грэм был еще более откровенен в своем приговоре 1999 года: «Финансовый крах августа прошлого года развеял все иллюзии относительно пути, которым идет Россия. Он знаменовал собой провал всей политики Запада за последние семь лет, конец грандиозного либерального проекта быстрого преобразования России в страну с нормальной рыночной экономикой и с демократической системой правления»{770}. По мнению других, команда Клинтона не разбиралась в экономике и процессах становления рынков, она не сумела добиться проведении «правильных» экономических реформ, а потом и не смогла организовать помощь МВФ тогда, когда это возымело бы действие. Относительно роли МВФ одна из сторон в дискуссии обвиняла фонд в излишней «мягкости»[154].{771} Некоторые даже обвиняли МВФ в том, что он не только не помог в решении экономических трудностей России, но даже продлил их{772}.
Другие утверждали, что МВФ, наоборот, был слишком строг{773}. Тем не менее, оба лагеря считали причиной плохой деятельности фонда давление, которое оказывалось на него со стороны Америки.
Критики администрации Клинтона обвиняли ее в том, что она поощряла Россию привлекать, «горячие деньги» на фондовый рынок, но не требовала от нее создания благоприятных условий для прямых иностранных инвестиций. В ретроспективе обе стороны, участвовавшие в дискуссии о том, кто потерял Россию, ссылались на переполнение портфеля инвестиций и облигаций за счет зарубежных средств и преждевременную либерализацию рынка капиталов как на одни из главных причин финансовой катастрофы августа 1998 года. Однако кто виноват в этом наплыве капитала, остается предметом горячих споров. Некоторые обвиняют МВФ в том, что фонд давил на российское правительство в плане ускорения либерализации рынка капиталов. Другие винят западных инвесторов в том, что они слишком скоро и слишком много предлагали денег российским банкам и правительству{774}. Сторонники третьей точки зрения обвиняли российское правительство в том, что оно слишком полагалось на «горячие деньги» в формировании своего бюджета. В тот период Китай с его 181 млрд. долл. прямых иностранных инвестиций в сравнении с 8,7 млрд. долл. таких же инвестиций в России стал моделью развития рынка. Россия показала пример, которого следовало избегать{775}.
Другие вели дискуссию о природе международных отношений в общем плане. Сторонники одной точки зрения считали, что политический провал произошел из-за того, что Соединенные Штаты слишком долго делали вид, что Россия все еще была великой державой. «Американское сближение с Россией закрепляло представление о биполярном мире периода «холодной войны» уже после того, как растущий разрыв в соотношении сил между Соединенными Штатами и Россией сделал это анахронизмом»{776}. Другие им возражали, считая, что политика США потерпела провал именно потому, что США больше не относились к России как к великой державе, которой она все еще являлась{777}.[155] Американскую политику экономической помощи квалифицировали как стратегию, которая отрицательно (если не намеренно) ухудшила асимметрию в двусторонних отношениях. Дмитрий Сайме сделал такой вывод: «В России сейчас существуют сильные подозрения, что Вашингтон решил намеренно держать ее на коленях, навязав ей гибельную экономическую политику. Несмотря на отсутствие доказательств того, что администрация Клинтона была способна или заинтересована в проведении подобного курса в духе Макиавелли, ведущие деятели администрации должны понимать, что независимо от разглагольствования о партнерстве обеих стран не может быть полностью равноправных отношений между мощным донором и обремененным проблемами получателем помощи»{778}. Аналогичным образом другие критики утверждали, что США не понимали интересов безопасности России. Диапазон политических рекомендаций включал и возврат к политике «сдерживания», и новое, более активное сближение{779}.[156]
Команда Клинтона сначала отстаивала свои позиции, полностью отвергая аргументы сторон. Она утверждала, что Россия не была потеряна, но просто проходила период трудных колебаний в процессе перехода к капитализму и демократии. Представители Клинтона защищали предпринимавшиеся в июле 1998 года попытки спасти Россию, несмотря на то что они не принесли успеха. Липтон объяснял скептически настроенным членам Конгресса США: «Сформированный в июле пакет помощи в объеме 22,6 млрд. долл. был предназначен для дозированной и обставленной определенными условиями поддержки реформ. Он должен был помочь России выдержать мощное финансовое давление и выиграть время для продолжения реформ… Мы поддержали эту меру, поскольку были убеждены в том, что есть реальный шанс — не гарантия, а разумный шанс, — что в предстоящий период реформа пойдет вперед. Эта оценка базировалась на том, что президент Ельцин и премьер-министр Кириенко только что предприняли важные шаги, главным образом в виде декретов, направленных на сокращение бюджетного дефицита»{780}.
Непосредственно после августовского кризиса представители администрации Клинтона официально заявили о своей готовности продолжать политику терпеливого сближения с Россией, но не разрыва с ней{781}. Точно так же, как в сентябре, Клинтон решил, что он должен ехать в Россию, чтобы выразить свою поддержку. Представители Министерства финансов США публично призвали к возобновлению поддержки российских реформ:
«Соединенные Штаты весьма заинтересованы в том, чтобы Россия успешно преодолела нынешний кризис и заложила основы более стабильного будущего путем осуществления макроэкономических и структурных реформ, предусмотренных программой МВФ. Мы будем оказывать действенную поддержку любому российскому правительству, которое поставит своей целью осуществление этих перемен и продолжение процесса демократизации. Речь не идет о том, чтобы навязать России «американскую» или какую-то другую экономическую модель. У России есть собственная уникальная история и свои традиции, и она сама найдет свой путь на экономическом, как и на любом другом, поприще. Она должна сама принимать решения относительно конкретных институтов и механизмов рынка. Но, как заявил на прошлой неделе в Москве президент Клинтон, если прошлое нас чему-то научило, так тому, что ни одна страна не может избежать законов глобального рынка»{782}.
Тем не менее даже отягощенная проблемами Россия продолжала сотрудничать с Соединенными Штатами в вопросах, которые были столь важны для безопасности США, как, например, ядерное разоружение.
В ответ на обвинения относительно российской коррупции деятели администрации Клинтона утверждали, что им было хорошо известно об этой проблеме, но они были бессильны как-то повлиять на ситуацию. Коррупцию в России создали не Ельцин и не Клинтон. Она, по сути, «не являлась чем-то новым — советское общество было пронизано коррупцией». По их мнению, администрация вела борьбу с коррупцией за утверждение режима законности{783}. Выступая в Комитете по иностранным делам Палаты представителей спустя месяц после финансового краха, Саммерс выделил следующие ключевые моменты политики США в отношении России:
«Господин Председатель, начиная с Ванкуверской встречи на высшем уровне 1993 года президент Клинтон четко дал понять, что США будут играть ведущую роль в международных усилиях по оказанию помощи России в создании институтов и проведении политики, обеспечивающих функционирование рыночной экономики… В плане двусторонних отношений правовая реформа и борьба с коррупцией занимали центральное место в деятельности вице-президента Гора с российским премьер-министром и диалоге президента Клинтона с президентом Ельциным. Можно упомянуть только один пример, связанный с Министерством финансов США, — мы работаем вместе с Россией по пресечению практики отмывания денег путем продвижения законодательства, устанавливающего уголовную ответственность за отмывание денег, и проводим консультации о создании службы финансовой разведки»{784}.
Действительно, представители администрации Клинтона признавали ограниченность своих программ, ссылаясь на ограничения, существующие в самой России. Администратор Агентства международного развития США Брайан Этвуд отмечал: «В конечном счете мы испытывали большое давление: почему у них нет верховенства закона, почему у них нет гражданского кодекса, почему у них нет всего этого, почему они недостаточно помогают частному сектору? Мы уделяли этому большое внимание, но приходили к выводу, что просто не можем работать с центральным правительством. Люди, стоявшие во главе министерств, не были реформаторами»{785}.
Администрация Клинтона подчеркивала долгосрочный характер российских реформ и тот факт, что это были российские, а не американские реформы. Выступая в Чикаго вскоре после финансового краха, госсекретарь Мадлен Олбрайт заявила: «Мы не можем сказать, что Россия сбилась пути, в то время как она только начала свой путь. Мы также не можем говорить, что Россия наша и мы можем ее потерять. Мы можем помочь России сделать трудный выбор, но в конечном счете Россия сама должна решить, какой страной она будет». Она также провозгласила: «Они сами должны себя вылечить»{786}.
Олбрайт, конечно, была права. Она была бы права и в середине 90-х годов, но тогда американцы слишком стремились поставить себе в заслугу часть успеха российских реформ, будь то программа приватизации или создание новой комиссии по бирже и ценным бумагам. Всего год назад Саммерс подчеркивал ключевую роль США в российских реформах. Во время своей последней встречи с премьер-министром Виктором Черномырдиным Саммерс сказал, что он «может отметить весьма существенные усилия, которые США и МВФ предпринимают и предпримут в будущем для осуществления налоговой реформы. Я не думаю, что об этих усилиях широко известно. У нас 20 советников постоянно живут в России и еще 50 регулярно ездят туда с целью оказания помощи. С 1993 года было совершено более 100 таких поездок, организованных МВФ, Министерством финансов и Агентством международного развития. Главными целями моей поездки в марте были информирование высшего эшелона российского правительства об этой деятельности и углубление сотрудничества с нашими российскими партнерами»{787}. После августа 1998 года Саммерс предпочитал не вспоминать об этом.
Из заявления представителя AMP также следовало, что агентство помогло приватизировать в России десятки тысяч фирм, однако после августа 1998 года такое хвастовство выглядело неуместным.
Несмотря на героическую публичную защиту, августовский крах и последующие обвинения нанесли ущерб администрации Клинтона. Впервые у некоторых ветеранов российской команды появились сомнения, сможет ли Россия возродиться{788}. В своем выступлении в Чикаго в октябре 1998 года Олбрайт предостерегала: «Мы не можем с уверенностью сказать, что России удастся в скором времени преодолеть трудности»{789}. Месяц спустя Тэлботт выступил с нехарактерным для него мрачным прогнозом относительно будущего России, в котором призвал к проведению политики «стратегического терпения»{790}. И хотя Тэлботт все еще призывал к сближению с Россией, он намекал, что проводившаяся администрацией политика «стратегического партнерства» была преждевременной.
В неофициальном плане даже Клинтон, самый воинственный член российской команды собственной администрации, намекал, что Россия может быть потеряна{791}. Точно такое же ощущение собственного бессилия, которое администрация испытывала в связи с войной в Чечне в середине 90-х годов, охватило и внешнеполитическую команду, обнаружившую, что она мало что может сделать, чтобы не допустить краха российской экономики. Единственная мировая сверхдержава оказалась беспомощной перед лицом внутренних проблем России.
В этой новой обстановке риторика и политика администрации претерпели некоторые изменения. Вице-президент Гор и его советник по национальной безопасности Леон Фёрт добивались продолжения процесса ядерного разоружения. Министр финансов США Роберт Рубин был более чем счастлив сконцентрировать финансовые ресурсы на проблемах безопасности, а не на финансовом спасении России. Новая расширенная программа снижения угроз стала дополнением программы Нанна-Лугара. Сторонники усиления этой программы за счет сокращения проектов экономической помощи утверждали, что риск политической нестабильности в результате краха августа 1998 года сделал задачу ускорения процесса ядерного разоружения более актуальной.
Сторонники программы Нанна-Лугара одержали верх. Бюджет программы совместного снижения угроз был увеличен с 382,2 млн. долл. в 1998 году до 440,4 млн. долл. в 1999 и до 475,5 млн. долл. в 2000 году. Одновременно в ответ на события августа 1998 года Министерство энергетики США расширило финансирование своей программы по защите и контролю ядерных материалов, направленной на учет и контроль российских ядерных арсеналов, с 137 млн. долл. в 1998 году до 152 млн. долл. в 1999 году. Конгресс пытался заставить администрацию взять эти деньги из существующего бюджета помощи России, сократив на 30% финансирование по Закону «О поддержке свободы…». И хотя инициатива Конгресса по сокращению финансовой помощи России в конечном счете не прошла, ему удалось внести поправки в законы, которые ограничивали выделение средств центральному российскому правительству{792}.
После августа 1998 года администрация внесла некоторые коррективы в программы помощи{793}. Задолго до краха Агентство международного развития постепенно сократило прямую помощь федеральному правительству России, одновременно увеличив долю (хотя не всегда в долларовом исчислении, поскольку происходило соответственное сокращение бюджета) помощи, предназначенной для неправительственных организаций и региональных властей. После августа 1998 года изменилась и аргументация, которая сопровождала эту помощь. До финансового краха администрация Клинтона подчеркивала достижения российской экономической реформы и роль Америки в оказании помощи этим реформам. Американские представители особо подчеркивали российскую приватизацию, на которую AMP направило существенные ресурсы. После августа 1998 года новыми темами стали ядерное разоружение и демократизация. В документах Белого дома меньше стали говорить об успехе экономической реформы, но стали подчеркивать, что «благодаря усилиям США было демонтировано более 1500 ядерных боеголовок, уничтожено 300 пусковых установок ракет в России, а также обеспечен безъядерный статус Украины, Казахстана и Беларуси»{794}. Голос госсекретаря Мадлен Олбрайт, которая раньше нечасто говорила о России, стал звучать громче, подчеркивая важность развития гражданского общества как главного компонента политики Клинтона в отношении России{795}. Спустя год заместитель госсекретаря Тэлботт объяснял причины «вето», наложенного Клинтоном на законопроект об ассигнованиях 2000 года, следующим образом: «Предложенный Конгрессом уровень финансирования вынудил бы нас пойти на неприемлемые компромиссы между нашими экономическими программами, а также программами демократизации и противодействия распространению оружия массового поражения. Президент считает, что такие сокращения будут опасно близорукими, поскольку цели этой помощи — от создания независимых средств массовой информации до развития малого бизнеса — отвечают нашим коренным интересам»{796}. Эти проблемы, которые когда-то были в самом конце перечня тем, теперь оказались в центре внимания отчасти потому, что почти не осталось ничего другого. Агентство международного развития предприняло новые усилия по борьбе с коррупцией и отмыванием денег, а представители администрации, выступая на Капитолийском холме, заботились о том, чтобы потверже высказываться о важности верховенства закона и борьбы с коррупцией.
В заявлениях представителей администрации Клинтона все чаще стала звучать тема вины самих русских за свалившиеся на них неприятности. В Министерстве финансов США и МВФ вообще никогда не испытывали энтузиазма по поводу чрезвычайных мер правительства Кириенко. После финансового краха западные представители возложили вину за то, что произошло в августе 1998 года, целиком на плечи российского правительства. Стэнли Фишер выразил мнение многих, когда написал: «Главный урок заключается в том, что сама страна, а не МВФ или Всемирный банк определяет, увенчается ли программа успехом или она потерпит провал. Внешний мир может оказать влияние, иногда решающее, поддерживая верную политику и выступая против неверной». Но, по словам Лоренса Саммерса, который стал министром финансов после ухода с этого поста Роберта Рубина, «мы не можем реформировать Россию больше, чем это могут сделать правительство и народ России. Если бы Россия действительно осуществила реформы 1996 года, то теперь ее экономика была бы прочнее, доходы населения были бы выше, и ей удалось бы избежать краха 1998 года»{797}.
Некоторые представители администрации Клинтона обвиняли российских чиновников (не без оснований) во лжи относительно резервов Центрального банка в критические летние месяцы, предшествовавшие краху. Выдвигая эти обвинения, представители Клинтона давали понять, что их политика могла бы принести успех, если бы российские чиновники были более честными. Олбрайт особенно критиковала российское правительство за его неспособность привлечь прямые иностранные инвестиции. «Россия обладает колоссальными природными ресурсами, но она привлекла лишь незначительные зарубежные инвестиции туда, куда они должны были поступать в изобилии… Только подумайте, чего можно было достичь, если бы инвестиции в таком масштабе пошли в Россию с начала 90-х годов! Те, кто помешал этому, должны многое объяснить своему народу»{798}. (Потенциально только в нефтегазовый сектор можно было вложить 50 млрд. долл., но в 1997 г. инвестиции в энергетический сектор составляли всего 2 млрд. долл.)
Специалисты по России в команде Клинтона потеряли всякое терпение в отношении своих московских партнеров. У американцев больше не было ни сил, ни убежденности, чтобы защищать их. В то же время стали более открыто высказываться те, кто всегда был настроен скептически по поводу шансов России на успех.
Относительно возобновления финансовой помощи России уже речи не шло. Официально администрация все еще поддерживала выделенную по линии МВФ помощь, пока ситуация в России не прояснится. Однако когда ситуация прояснилась, особого энтузиазма в плане выделения России новой помощи не было. Саммерс решительно выступал против любого финансирования за счет многосторонних институтов и позаботился о том, чтобы Клинтон выразил Ельцину «жесткую любовь» во время их встречи в сентябре. В ходе этой встречи Черномырдин просил новой помощи МВФ, но безрезультатно{799}.
В сентябре 1998 года во время выступления в Московском государственном университете Клинтон обратился в духе «жесткой любви» даже к российскому народу, призывая «держать верный курс». Многим в Москве эта речь показалась грубой проповедью, лишенной сочувствия к тем суровым условиям, которые сложились в стране. Это было очень не похоже на Клинтона{800}.
Неофициально, однако, Клинтон был глубоко расстроен тем, что ему пришлось сказать. Тэлботт вспоминает высказывание Клинтона о том, что МВФ всего-то «зажег 40-ваттную лампочку в кромешной тьме. Мы призываем их [русских] к проведению жестких реформ, но в этом меню они не видят никакого десерта. Черт побери, я не уверен, что они могут даже рассмотреть там основное блюдо. Но они должны знать, что все эти трудности дадут результат, к которому стоит стремиться. В противном случае они сделают то, что делают все избиратели: вышвырнут обанкротившихся руководителей. Это элементарная политика»{801}.
Клинтону всегда хотелось сделать больше, чем остальным членам его команды. Представители Министерства финансов убеждали президента занять более жесткую позицию, когда он говорил об условиях предоставления помощи и предстоящих трудностях. На этот раз Министерство финансов добилось своего. После августа 1998 года Олбрайт тоже стала более четко говорить о «жесткой любви». На заседании Американо-российского совета по деловому сотрудничеству она заявила: «Иностранная экономическая помощь должна и впредь использоваться для проведения реальных реформ в России, но не для их отсрочки»{802}.
Новое российское правительство, возглавляемое Примаковым, быстро устало от этих лекций{803}.[157] Во всех бедах России Примаков винил американских «любимчиков младореформаторов», намекая, что администрация Клинтона и эксперты МВФ являлись соучастниками экономических преступлений против России{804}. Тем не менее, Примаков и его правительство были заинтересованы в продолжении финансовой помощи по линии МВФ и поэтому воздерживались от реализации всех затратных программ, о которых они говорили в момент прихода к власти. В январе 1999 года Примаков направил своего заместителя-коммуниста Маслюкова в Вашингтон, но не с жалобами на коварные интриги Запада, а для того, чтобы попросить новой помощи от МВФ. Согласившись с тезисом о «жесткой любви» и с призывом «есть больше шпината», как советовала администрация Клинтона, Примаков и его правительство все-таки относились к ней без особого дружелюбия. Тэлботт вспоминает, что встреча вице-президента Гора и премьер-министра Примакова в январе 1999 года «была наихудшим примером американо-российской встречи на высоком уровне за все восемь лет президентства Клинтона»{805}.
Примаков и его правительство так и не приняли ни одной из решительных антирыночных мер, которые они обещали в момент прихода к власти. Наоборот, они жестко контролировали денежную массу и урезали бюджет. Со временем они также научились взаимодействовать с международными финансовыми институтами. Однако им не удалось получить крупной помощи от МВФ. Вместо этого фонд выделил России ровно столько средств, чтобы избежать дефолта по ранее предоставленным кредитам. Эти «выделенные» средства никогда не покидали Вашингтон. Спустя год Стэнли Фишер отмечал: «Отношения [между МВФ и Россией] очень теплые, но нет никакого давления в плане предоставления новых программ»{806}.