Félibrige. Фелибриж

Главный гвоздь в крышке гроба прованского языка — провозглашение французского единственным законным языком Франции. До тех пор провансальский был одним из семи диалектов окситанского языка, широко распространенного на юге Франции. Парижских бюрократов такая разноголосица, разумеется, не радовала, поскольку они не понимали этого языка, а народ в Провансе не понимал французского. А что за радость принимать законы, если в них никто не понимает ни слова. Все равно что петь для глухих. Государственная же политика как королевства, так и республики, а впоследствии империи ставила целью создание централизованного государства, и государственные служащие активно проводили эту политику в жизнь. И вот в Париже приняли соответствующее решение, ратифицировали его в 1793 году, и провансальский язык изгнали из школ, прессы, правительственных учреждений, армии. Разрешалось пользоваться лишь французским.

Но язык так просто не убьешь, и провансальский выжил. Он естественным путем передавался из поколения в поколение, как я подозреваю, из здоровой антипатии к этим умникам из Парижа. Этот упрямый антагонизм существует и по сей день, особенно он заметен в Марселе. В 1854 году провансальский язык получил солидную поддержку. Фредерик Мистраль и еще шесть поэтов объединились и организовали литературное движение за сохранение для Прованса его собственного языка. Называлось движение «Фелибриж», а члены его именовали себя фелибрами, по имени из провансальского фольклора.

Отважная попытка, достойная всяческого восхищения, получившая подпитку в 1904 году, когда Мистралю присвоили Нобелевскую премию по литературе. Однако попытка тщетная. Она и с самого начала носила ностальгический характер, без направленности в будущее. Практика диктовала иное, к тому же и закон был на стороне французского языка, а поэзия и политика — противники разных весовых категорий.

В наши дни редко услышишь провансальский, разве что из уст древних старцев в отдаленных деревнях. Провансальский язык используется, правда, во время торжественных церемоний, к примеру на открытии трюфельной ярмарки в Ришеренше, на ежегодных съездах всевозможных обществ. Некоторые слова провансальского обосновались во французском языке. Santon, cabanon, jarre, pistou — соответственно глиняная фигурка, каменная хижина, керамический горшок, подливка чесночная, базиликовая или из оливкового масла. Но следы провансальского можно увидеть и на въезде в каждую деревню.

Вытеснив язык из живой жизни, бюрократы, в своей неизбывной мудрости, позволили ему вползти обратно в виде традиционных названий населенных пунктов. Все больше появляется дублирующих вывесок с названиями на старом провансальском. Под вывеской с надписью «Менерб» появилась вторая, с названием «Менербо», «Ришеренш» теперь еще и «Ришереншо», «Экс» — «Экс-ан-Прувансо».

Это все очень похвально, но следует ли останавливаться на наименованиях городов и деревень? Мало ли еще указателей общественно полезных заведений, где можно было бы продемонстрировать все богатство сочетаний гласных провансальского языка! Ouns, aous, uios, ieous, ais… Почему не представить скромный общественный туалет его местным обозначением le cagadou? Следуя тому же принципу, можно продублировать указатели автостоянки, сельской управы, церкви, фонтана, кафе… Все эти знакомые места получат новый романтический налет, навеянный старым языком. Это понравилось бы фелибрам, а главное, заставило бы озадачиться непонятливых иностранцев-парижан.