Pulp fiction, скука жизни и «тайны истории»

Как и множество других вещей в этом мире, изначальный смысл понятия detective story искажено до неузнаваемости.

На самом деле все производные от латинского detectio – раскрытие, расследование, розыск, разгадывание, наконец, поиски смысла – принадлежат, конечно же, не к сфере «бульварного чтива», а к основным архетипам культуры. Добрая половина героев мировой литературы, включая Эдипа, Гамлета и Фауста, разгадывают истины мироздания или же пытаются прочесть тайнопись собственной судьбы. От метафизики до повседневности мы все – в той или иной степени – во власти инстинкта разыскивания.

Именно в этом простой и великий смысл, скрывшийся за прозаическим словом «детектив». Жизнь – это расследование: от элементарных объяснений до смыслов высокого порядка. Объект важен, но поиск денег, пропавших вместе с хозяином банка, трансцендентного смысла существования, или причин, почему наш ближний решил свести счеты с жизнью, в реальности чаще всего переплетаются.

Классический жанр расследования возникает именно как высокое искусство. Рожденный Эдгаром По в «Убийстве на улице Морг», в XIX веке он достигает своей вершины в «Братьях Карамазовых» – метафизическом детективе, где поиски смыслов на разных уровнях заканчиваются открытым финалом: выводы предоставляются читателю.

Но Эдгар По, создавая Огюста Дюпена, вряд ли предполагал, что несколько его коротких рассказов породят мириады опусов, которые в недалеком будущем завалят книжные прилавки во всех странах и континентах. Ближайшие наследники первого сыщика – патер Браун и незабвенный мистер Холмс по уровню дарований достойны своего предшественника. Но если По обладал роскошью быть вполне свободным в выборе тем и сюжетов, то Честертону в начале XX века уже приходится оправдываться, почему он работает в столь низком жанре и пишет не для элиты, как полагалось раньше, а для массовой аудитории. Если «высокая» литература, утверждал он, часто нигилистична или беспросветно мрачна, она воспевает пороки и насмехается над добродетелями, то авантюрно-детективное чтиво для народа защищает этические ценности: добро всегда побеждает зло.

Но как раз «восстание масс» и становление индустрии масс-культа, превращающие народ в «толпу», постепенно лишают жанр тех качеств, на которые возлагал надежды Честертон, и превращают его исключительно в средство развлечения, избавления от нескончаемой скуки жизни.

Скука, сплин, хандра – некогда эзотерические чувства, свойственные, как говорили в старину, возвышенным умам – от Байрона и Леопарди до Чаадаева и Лермонтова, – благодаря расширению сферы досуга и всеобщей грамотности становятся вполне прозаическими недугами, поражающими большую часть всего прогрессивного человечества. Болезни требуют эффективных и разнообразных противоядий. Так, в награду миллионам читателей из полигамного брака традиционного детектива с триллером и шпионским романом рождается на свет «черный жанр» (получивший свое название по черным обложкам соответствующей серии издательства «Галлимар»), который в скором времени породит своего кинематографического двойника. Любой расхожий жанр неизбежно следует в ногу с веком и соответствует быстро меняющемуся духу времени с его профанизацией традиционных ценностей. Как заметил в середине XX столетия философ Дитрих фон Гильдебранд, именно в это время в философии и науке широко распространяется тенденция смотреть на мир снизу. Это основано на молчаливом соглашении о том, что чем ниже метафизический ранг объекта, тем неоспоримее его реальность: «Такие инстинкты, как голод, жажда, сексуальное влечение, считаются очевидными реальностями, тогда как воля, любовь, способность к познанию или созерцанию красоты рассматриваются как сомнительные реальности, чья истинная сущность может быть сведена к инстинктам». Все это сполна сказывается и на «низком» жанре – говорить об этических ценностях, скажем, «черного романа» уже вряд ли приходится.

В эти же годы Борхес, большой поклонник детектива, сокрушался по поводу его упадка. Одномерные люди совершают тривиальные поступки (преступления), раскрытие которых столь же банально. Герои ищут деньги, этим все начинается, этим и заканчивается. Привкус тайны или хотя бы многозначности, которые должны сохраниться до конца повествования и тем самым расширить его пространство, исчезают частично или полностью. Для Борхеса По, Стивенсон и Честертон остаются непревзойденными образцами жанра, но именно библиотекарь из Буэнос Айреса поднял его на недосягаемую высоту. Сам он сочинил не более полдюжины собственно детективных рассказов, но вся его проза – как фантастическая, так и эссеисти-ческая – есть не что иное как метафизическое или психологическое расследование. Начиная с середины 1950-х, его стали переводить и читать в большей части университетов западного полушария.

В конце 1970-х профессор Умберто Эко трудился над 500-страничной историей убийств в средневековом монастыре (уместившейся бы у автора «Алефа» на 10–15 страницах), и именно Борхес, в образе слепого испанского монаха Хорхе, охраняющий «святое святых» монастыря – Библиотеку, где хранятся книги, которые опасны для непосвященных, неслучайно стал одним из персонажей повествования. Независимо от своих личных намерений (и вопреки мнению критики), Эко в своем романе не столько редуцировал высокое к низкому, сколько, напротив, шел по пути великого аргентинца, пытаясь вернуть жанру его изначальный смысл и хитроумным способом обмануть пожирателя детективов: «Книга, – говорит он в заметках к роману, – начинается как детектив и разыгрывает наивного читателя до конца, так что читатель может и вообще не заметить, что перед ним такой детектив, в котором мало что выясняется, а следователь терпит поражение». Другое дело, что благие намерения часто обращаются в свою противоположность.

Так или иначе, «Имя Розы», и в особенности роман «Маятник Фуко» породили определенный тип литературы, вызвавший десятки подражаний. Случилось так, как если бы Библиотека, охраняемая сумрачным монахом Хорхе, не сгорела, как в романе, а была вскрыта и разграблена. То, что еще недавно если и не было, то казалось эзотерикой, исследовалось в трудночитаемых монографиях или же хранилось загадочными наследниками Рене Тенона, стало общим достоянием. Древние рукописи, тайные секты, общества посвященных, мировые заговоры, мистические ордена, розенкрейцеры, тамплиеры, масоны, зловещие монахи и т. д., – становятся штампами интеллектуального масскульта, кочующими из одного опуса в другой.

В 1997 году на американском книжном рынке был запущен очередной проект под названием «Genesis Code» («Код Бытия») – его автором была семейная пара, скрывшаяся под псевдонимом Джон Кейз. В нем присутствовали все признаки нового триллера: «подземелья Ватикана», Туринская Плащаница, католические ордена, монахи, ненавидящие весь «род человеческий», ученый, разгадавший «код бытия», расхожий антиклерикализм, череда необъяснимых убийств и т. д. Роман попал в списки бестселлеров, но особого шума не произвел. Причина очень проста: при всех достоинствах текст обладал одним существенным недостатком – он был относительно прилично (и традиционно) написан. Были выписаны характеры героев, психологические мотивировки, бытовые подробности, экшн, саспенс и хорор были строго дозированы, а до «сенсационных откровений» о тайнах христианской истории авторы не додумались. Автор «Кода да Винчи», чьи первые «технологические» триллеры – «Цифровая крепость», «Точка обмана» успеха не имели (понятно почему – секретные технологии и спецслужбы уже всех достали), был по всем признакам внимательным читателем не только «Маятника Фуко», но и «Кода бытия». И в своем собственном «Коде…» отбросил все «ненужные» составляющие – характеры, мотивировки, элементарное жизнеподобие. Его просчитанный на компьютере текст разбит на сто небольших главок, едва ли не в каждой из которых нагромождены невероятные и нелепые события, которых сочинителю старого закала хватило бы на добротный психологический роман. А его главной интригой стали фантастические «тайны» христианства: о вечной женственности, Леонардо, Иисусе и Марии Магдалине. Чем более дикими, невежественными и несуразными являются «разгадки», тем лучше. При хорошем запуске читатель проглотит все. Впрочем, в интервью автор романа, как и большинство его коллег, обязательно намекнет, что долго работал в неких «спецхранах» и причастен «подлинным тайнам».

Итак, рецепты новой кухни просты: читателю третьего тысячелетия, живущему во все более жестком, сжимающемся времени и пожирающему пухлые криптодетективы в метро, поездах и самолетах, как опиоману нужны все более сильные дозировки: ему не достаточно просто тайн, экшена, саспенса и хорора, ему нужны сверхтайны, сверхэкшен, гиперсаспенс и гиперхорор. Дозы все время должны увеличиваться, и так будет продолжаться до тех пор, пока ненасытный читатель не погибнет от передозировки.

Если раньше какой-нибудь патриархальный комиссар Мэгре расследовал убийство консьержки или банковского клерка (Сименон тоже был мужик не промах, все-таки 200 романов сочинил!), за которыми скрывались более или менее тривиальные семейные пороки или финансовые махинации, то теперь при расследовании убийства куратора Лувра читатель оказывается причастен «Великим Тайнам» истории.

По схожим рецептам сварены и т. н. «искусствоведческие детективы» (Иан Пирс, Петер Демпф, Перес Реверте и др.) с неизменными цитатами или эпиграфами из Борхеса. Как правило, уровень этих текстов выше, но сверхидея та же: наряду с копанием в грязном белье никому не известных людей читателю предлагают «тайны» и «разгадки» знаменитых творений величайших художников прошлого. Публикующий многие из этих сочинений на русском языке издательский холдинг «АСТ» порадовал читателя еще одной популярной серией брошюр (впрочем, тоже переводной), где вся мудрость мира – от Платона до Сартра и Фуко – постигается за 90 минут.

В несколько ином жанре – квазифилософской притчи – работает бразилец Коэльо. Герой его романа «Алхимик» тоже занят поисками не менее как философского камня. В предисловии для приличия и он цитирует Юнга, Борхеса и Блейка, вспоминает о Христе и Марии, но в тексте какие-либо интеллектуальные знаки намеренно отсутствуют. Он предельно элементарен, это даже не столько притча, сколько сказка, фэнтази с «эзотерикой для бедных». В принципе «Алхимик» совсем не плох – его вполне можно читать детям (Честертону несомненно бы понравилось – добро побеждает зло и герой достигает цели), но проблема не только в том, что читают его по преимуществу взрослые. Главное, что объединяет и интеллектуала Эко, и убогого Брауна, и «сказочника» Коэльо – их тексты не должны иметь никакого отношения к реальности, к ненавистной всем и всюду повседневности. Чем меньше «жизни», тем лучше! Она никому не нужна и никого не интересует. На худой конец есть «реалити-шоу» – кто желает, может подсмотреть в щелку.

Все это было бы смешно, если бы не было так грустно. За ничтожное количество лет мир радикально изменился. Многомиллионный тираж «Имени Розы» вполне сопоставим с количеством проданных экземпляров «Кода да Винчи», но их разделяет бездна. Более нет не только необходимости знать дюжину языков и проводить дни и ночи в Библиотеке, но и основательно знать описываемую эпоху… Вся мудрость мира под рукой! Как можно меньше скуки жизни! Конвейер запущен. Продолжение следует.

Р. S. Философ Николай Лосский в своих мемуарах вспоминал, что в конце 80-х годов XIX века гимназисты перед сдачей выпускных экзаменов должны были в обязательном порядке исповедоваться и причащаться. Одним из серьезных прегрешений считалось чтение «романов», передававшихся из-под полы, особенно заграничных, как источников всяческого вольномыслия и разврата. Это были не только «Приключения Рокамболя», но и то, что ныне именуется классикой. Священник как раз и спросил Лосского на исповеди: «Что, романы читаешь? – с ударением на «о». – «Читаю, батюшка». «Нехорошо», – сказал священник, и на будущего философа наложили епитимью – отбить столько-то поклонов.

Сегодня в одной питерской интеллигентской семье растет вполне смышленый отпрыск, преуспевающий в точных науках, полночи проводящий за компьютером, почитывающий комиксы и фэнтези. Но для того, чтобы заставить его читать «романы» из школьной программы, родители разработали меры материального поощрения – столько-то рублей за определенное количество страниц. Причем ставка менялась в зависимости от сложности текста. Школа была с французским уклоном, так что кроме русской приходилось одолевать и французскую классику. «Утраченные иллюзии» и «Госпожа Бовари» читались очень тяжело и были названы «полным отстоем». «Милый друг» был принят несколько лучше, а Тургенев, у которого было обнаружено «слишком много соплей», читался с большим интересом. «Преступление и наказание» и «Братья Карамазовы» не вызвали ни малейшего энтузиазма, но более всего не повезло автору «Войны и мира». Когда с огромными усилиями были взяты первые 50 страниц про салон Анны Павловны Шерер, возмущению мальчика не было пределов: «Это что же, четыре тома такой ботвы?!» В результате за Достоевского и Толстого назначили самую высокую ставку.

Но не исключено, что через полвека гимназистам будущего за чтение всевозможных «Кодов…» нашего времени придется тоже назначать материальное поощрение.