М.Ю. Литвинов Фальсификация истории Прибалтики и деятельности органов госбезопасности СССР в Латвии, Литве и Эстонии в современной прибалтийской историографии
Вопросы изучения истории Прибалтийских государств всегда интересовали исследователей, но основной пик научных работ начался с момента обретения этими республиками независимости и признания их мировым сообществом в 1991 г.
И это неудивительно — на политической карте мира, практически в центре Европы появились три новых независимых государства. Их история, политические и экономические процессы, происходившие на протяжении ХХ столетия, не могли не заинтересовать историков, политологов, социологов, экономистов и других ученых.
Советская историография Прибалтики до начала 1990-х гг. была сосредоточена в основном на вопросах классовой борьбы, революционного движения в Латвии, Литве и Эстонии, а также на зверствах фашизма и агрессивной политике крупнейших империалистических держав того времени.
Однако работ по истории Прибалтики имелось сравнительно немного, серьезная работа ученых началась около 30 лет назад и находится еще в стадии становления.
Анализ современной прибалтийской исторической литературы позволяет выделить следующие основные научные проблемы изучения политической обстановки в прибалтийских республиках и деятельности спецслужб в Латвии, Литве и Эстонии в ХХ в.
1. Военно-политические и правовые обстоятельства обретения прибалтийскими республиками независимости де-факто и де-юре в 1918–1920 гг.
Вопрос образования Прибалтийских государств в 1918 г. вызывает множество дискуссий у зарубежных историков. Большинство из них «забывает» о роли германской армии, оккупировавшей к тому времени значительную часть Прибалтики и создавшей оккупационную администрацию. Историки в своих работах стараются больше внимания уделять роли национальных «демократических сил» в обретении республиками собственной государственности. При этом немцам отводится роль некоего «культурного ориентира», благодаря которому прибалты могут противостоять натиску с востока. В частности, вот что пишет об образовании Эстонского государства Э. фон Деллингсхаузен:
«Благодаря вторжению германских войск Эстония осталась в культурном пространстве Европы. После падения германской власти наши соотечественники помогали защищать родину от наступления большевистских орд и … они все же участвуют в построении возникшего нового эстонского государства. То, что они наряду с сохранением немецкой культуры и цивилизации желают закрепиться на родных полях и лугах, является их естественным правом и нравственной обязанностью»[727].
Однако «вхождение в европейское культурное пространство» сопровождалось жестокими репрессиями, а немецкое влияние в Прибалтике было весьма далеко от идей сохранения и распространения немецкой культуры и цивилизации.
Для недовольных политикой правительства в Латвии были созданы концлагеря: один находился в Лиепае, другой — в 40 км от Риги, в Калнциемских каторжных каменоломнях. В Латвии эти каменоломни называли «нашим Сахалином».
Четкое следование немецким «культурным ориентирам» привело к тому, что в одной только Риге к 1939 г. насчитывалось 66 обществ прибалтийских немцев. Они открыто вели прогерманскую пропаганду, восхваляли «великого фюрера» и активно занимались производственной и внешнеэкономической деятельностью с «партнерами из рейха». 13 февраля 1939 г. рижская пресса сообщила, что каких-либо идеологических разногласий между Германией и Латвией не существует, а 7 июня этого же года Германия заключила договор о ненападении с Латвией. Это коренным образом упрочило исключительный статус прибалтийских немцев. Уже в июле 1939 г. их делегация в составе 35 человек приняла участие в 5-м съезде национал-социалистической организации «Сила через радость» в Гамбурге, где присутствовал Г. Геринг. При этом латвийские немцы были одеты в униформу с рунами СС, участвовали в общем параде и вообще «держались очень воинственно».
То же самое можно сказать о пребывании в «европейском культурном пространстве» Литвы и Эстонии.
2. Политика прибалтийских режимов по отношению к белому движению.
В последние годы в печати обоснованно возрос интерес к белому движению, судьбам российской эмиграции в том числе и в Прибалтийских республиках. Вместе с тем в прибалтийской историографии не является популярной тема положения белогвардейских частей, которые были вынуждены остаться на территории Эстонии и Латвии по окончании Гражданской войны.
Недавно в Эстонии была издана книга историка И. Копытина «Русские в эстонской освободительной войне». Вот что он пишет о судьбе Северо-Западной армии (СЗА):
«После неудачной Петроградской операции Северо-Западная армия, откатившись под Нарву, потеряла всю русскую территорию. Личный состав полков и дивизий устал, поскольку с 28 сентября 1919 года белогвардейцы практически бессменно находились в боевых действиях. Эстонская Республика к продолжению войны была не готова, перевести армию белогвардейцев в полном составе на какой-либо другой фронт Гражданской войны не представлялось возможным, и поэтому было решено Северо-Западную армию ликвидировать.
Разоружение остатков армии в 35 тысяч человек на территории Эстонии началось 8 января 1920 года и проходило без существенных эксцессов. Проблемы начали возникать позже. Из-за голода, холода и антисанитарных условий среди массовых скоплений русских солдат и беженцев на фронте и в тылу возникла эпидемия страшной болезни — сыпной тиф, который за каких-то 3–4 месяца унёс жизни около 12 тысяч человек. Принято считать, что тифозная вша попала в Северо-Западную армию вместе с несколькими сотнями трофейных овчинных полушубков, без предварительной дезинфекции взятых в использование. Эпидемия усугубилась в январе 1920-го, когда начался полный развал и агония армии. Несмотря на соответствующие распоряжения, подразделения Северо-Западной армии не посещали баню и пункты дезинфекции. В казармах в Нарве, а также в госпиталях и лазаретах была повсеместная грязь и антисанитария. Медперсонала не хватало, здоровые солдаты разбегались кто куда, чтобы не заразиться от своих больных товарищей. Офицеры боялись необузданной солдатской массы и просто расходились. Начался массовый переход на сторону красных. В этой ситуации эстонское руководство приняло решение взять опеку за ранеными и больными северо-западниками на себя. Начали наводить порядок в больницах и лазаретах, собирать бродивших без присмотра больных солдат, формировать санитарные отряды и проводить дезинфекцию. Американский Красный Крест также оказал значительную помощь в доставке медикаментов. В результате этих мероприятий смертность упала с 50 человек в день до двух, и к концу апреля эпидемию удалось остановить»[728].
При этом ни слова не говорится о судьбе большинства русских, попавших в Эстонию, цифры погибших в результате заболеваний преуменьшаются, а роль эстонских властей в помощи обездоленным россиянам преувеличивается.
На самом деле судьба Северо-Западной армии, которой командовал генерал Н.Н. Юденич, была действительно трагичной.
По договору Эстонии с Советской Россией СЗА подлежала расформированию и превращалась фактически в массу беженцев. Отношение эстонцев к белому движению было враждебным, поэтому они терпели армию генерала Н.Н. Юденича как неизбежное зло и как союзника в борьбе с большевиками.
От болезней вследствие тяжелейшего положения армии в Эстонии и отношения к ним эстонских властей умерли тысячи людей. В полках насчитывалось по 700–900 больных при 100–150 здоровых. Количество больных, помещенных в госпитали, достигало 10 тыс., общее число заболевших составляло 14 тыс. Более того, эстонское правительство объявило призыв на принудительные лесные работы 15 тыс. «лиц без определенных занятий» (то есть ровно столько, сколько было тогда работоспособных чинов армии), реально было отправлено на работы 5 тыс. человек[729].
Общеизвестен факт, что, например, 2 марта 1920 г. Учредительным собранием Эстонской Республики было вынесено обязательное постановление «О лесных работах». Призыву на эти работы подлежали все трудоспособные мужчины в возрасте от 18 до 50 лет. В тексте подчеркивалось, что призыву на принудительные работы подлежат «лица без определенных занятий», что откровенно указывало на русских беженцев и бывших чинов СЗА. Лиц, уклонявшихся от данной повинности, ожидал одногодичный срок заключения в концентрационном лагере Пяэскюла, расположенном под Ревелем, или штраф в 100 тыс. эстонских марок. Отказникам также предлагали выбор: принудительная высылка в Советскую Россию или трудовая повинность. Оставшиеся в живых северо-западники были полностью лишены гражданских прав и средств к существованию, им ничего не оставалось, как подчиниться. Случалось, что остатки полка расформировывались прямо в рабочие артели[730].
Такое же было и отношение властей Латвии к оказавшимся на ее территории русским войскам.
3. В 1990–2000-е гг. в печати стали встречаться работы, призывающие пересмотреть взгляды на причины, содержание и последствия профашистских переворотов в 1930-е гг.
Современные прибалтийские историки «забывают» о недемократизме режимов Ульманиса, Пятса и Сметоны, особенно в контексте «оккупационной риторики» в адрес Москвы и концепции современного правопреемства с довоенными республиками (фактически — авторитарными диктатурами). И обижаются, сталкиваясь с их научным определением в качестве профашистских и полуфашистских режимов. Вот что говорят об этом латвийские историки:
«Очевидная политическая нестабильность и угроза государственного переворота со стороны как левых, так и правых политических сил в мае 1934 г. подтолкнули центриста Карлиса Ульманиса к решению принять бразды правления в свои руки.
Ульманис являлся одним из основателей независимой Латвии, неоднократно избирался премьер-министром. Он являлся представителем тех политических сил, которые выступали против нарушения латвийской конституции. Ульманис был руководителем-популистом, который не признавал оппозиции. Он запретил все политические партии и закрыл много изданий. Однако важно отметить, что за время его правления ни один человек не был казнен, хотя он и посадил в тюрьму несколько сотен левых и правых активистов»[731].
В июньском номере журнала «Айзсаргс» за 1934 г. наряду с обильным славословием в адрес К. Ульманиса была предпринята попытка обосновать необходимость «вождизма» в Латвии со ссылкой на итальянский фашистский опыт. Статью, в которой прославлялся режим Б. Муссолини, украшал заголовок: «Вождь народа и значение вождизма. В особенности небольшим народам необходимы могучие и отважные вожди». Следует отметить, что и сам Ульманис после военного переворота 15 мая часто ссылался на Муссолини и фашистский режим, усматривая в нем образец для подражания в делах управления государством, в социальной политике и формировании образа сильного вождя[732].
Профашистский переворот в Эстонии эстонские историки называют «ужесточением национальной политики эстонского правительства»[733].
Период после установления в Эстонии с 1934 г. режима авторитарного правления президента К. Пятса, который получил название «периода безмолвия» и характеризовался, помимо запрета на деятельность политических партий, профсоюзов, установления государственного контроля над печатью и радио, еще и тем, что власть стала все настойчивее подчеркивать свой национальный характер, предпринимая среди прочих мер по «эстонизации» общества меры по закреплению преимуществ за эстонским языком и культурой нередко за счет языка и культур национальных меньшинств Эстонии, в том числе и русского. В числе мер, проведенных с целью закрепления преимуществ во всех сферах экономической, политической и культурной жизни страны за эстонцами, была проведена кампания по «эстонизации» фамилий, в ходе которой носителям неэстонских фамилий «рекомендовали» сменить их на эстонские, подкрепляя «рекомендации» отказом в приеме на работу на государственную службу, а нередко и в частном секторе[734].
4. Создание советских военных баз в Прибалтике.
Прибалтийскими историками активно осуждается политика СССР в отношении Латвии, Литвы и Эстонии в период 1939–1940 гг. Договоры прибалтийских стран с СССР[735], заключенные осенью 1939 г., характеризуются как навязанные грубой силой с целью включения этих стран в сферу влияния СССР.
Ряд авторов подчёркивает коварство и ненадёжность СССР как партнёра, поскольку все его внешнеполитические мероприятия, проведенные в отношении прибалтийских стран в 1939 и 1940 гг., — это «непрерывное нарушение соглашений и несоблюдение договоров»[736].
При этом размещение советских военных баз на территории Латвии, Литвы и Эстонии характеризуется исключительно как вмешательство во внутренние дела этих государств и экспорт революционной идеологии.
После подписания в сентябре 1939 г. договора между СССР и Германией, известного как «пакт Молотова — Риббентропа», советское правительство начало переговоры с первой из Прибалтийских республик — Эстонией о предоставлении СССР военных баз. Под давлением СССР 28 сентября договор был подписан, в результате чего на территории Эстонской Республики были размещены советские войска.
5 октября 1939 г. Латвия, так же, как и Эстония, подписала договор с СССР, по которому на ее территории были размещены части РККА и базы советских военно-морских сил.
10 октября 1939 г. СССР заключил с Литвой договор, подобный договорам с Латвией и Эстонией, по которому на территории Литвы были размещены советские войска[737]. При этом договор с Литвой сильно отличался от договоров с Латвией и Эстонией. Полностью он назывался так: «Договор о передаче Литовской Республике города Вильно и Виленской области и о взаимопомощи между Советским Союзом и Литвой». То есть Литве передавались ранее принадлежащие ей территории, в том числе и столица — г. Вильно (Вильнюс)[738]. Литовские войска вошли в свою древнюю столицу 28 октября 1939 г. Но до присоединения Литвы к Советскому Союзу ее правительство оставалось в Каунасе[739].
В соответствии с секретным дополнительным протоколом о границе сфер интересов Германии и СССР от 23 августа 1939 г. и секретным протоколом об отказе Германии от претензий на часть территории Литвы от 28 августа 1939 г. правительство Германии отказывалось от территориальных притязаний к Литве в обмен на выплату СССР 7 500 000 золотых долларов, а также были четко разграничены сферы интересов Германии и СССР, в соответствии с которыми Прибалтика попадала в сферу советских интересов[740].
Для современной прибалтийской историографии характерно интерпретировать факт создания советских военных баз исключительно однобоко — как вмешательство во внутренние дела, за которыми последовала «оккупация Прибалтики Советским Союзом» в 1940 г.
Однако, вопреки мнению прибалтийских историков, всем советским представителям, как военным, так и гражданским, было строго запрещено хоть как-то вмешиваться во внутренние дела страны пребывания. В договорах о создании военных баз на территории Прибалтики подчеркивалось, что советская сторона не будет вмешиваться во внутренние дела Латвии, Литвы и Эстонии[741].
В секретном приказе наркома обороны № 0162 было сказано: «настроения и разговоры о “советизации”… нужно в корне ликвидировать и впредь пресекать самым беспощадным образом, ибо они на руку только врагам Советского Союза»[742].
Вместе с тем, несмотря на присутствие советского военного контингента, в прибалтийских странах начали расти прогерманские настроения. Этому способствовали военные успехи немцев в Европе, а также то, что экономика прибалтийских стран была ориентирована на западный, в основном германский, рынок.
Антисоветские настроения поддерживались правительствами прибалтийских государств. С 1939 г. усилились контакты прибалтийских спецслужб с абвером и гестапо и друг с другом. Однако если раньше основное внимание уделялось обмену информацией военного характера, то теперь все силы разведки и контрразведки Латвии Литвы и Эстонии были брошены на борьбу с коммунистическим движением в своих странах. Так, например, был заключен договор о сотрудничестве между департаментом государственной безопасности Литвы и гестапо, в соответствии с которым осуществлялось координирование работы между этими организациями «по вопросам борьбы с польскими националистическими организациями, английскими, французскими и советскими шпионами, находящимися на литовской территории и работающими против Германии и Литвы, осуществлялся обмен уголовными преступниками без всяких дипломатических процедур, взаимный обмен коммунистической литературой, изымаемой гестапо в Германии, а департаментом государственной безопасности — в Литве». Подобные договоры были также заключены между гестапо и политическими полициями Латвии и Эстонии. Абвер оказывал финансовую помощь эстонской разведке, сотрудники которой передавали немцам важную развединформацию[743].
Вместе с тем имели место недружественные, да и просто провокационные действия в отношении советских граждан как со стороны государственных органов, так и со стороны местных профашистски настроенных националистов. Так, например, эстонские националисты стремились максимально осложнить пребывание советских граждан на территории Эстонии и даже организовывали нападения на них, правда, только в тех случаях, когда были абсолютно уверены в своей безнаказанности[744].
В то же время многие граждане Латвии, Литвы и Эстонии были вполне искренни в своих симпатиях к Советскому Союзу и его представителям, вследствие чего власти старались свести к минимуму контакты местных жителей с советскими гражданами, вплоть до отселения своих граждан с территорий, прилегавших к местам дислокации советских войск.
Следует упомянуть, что в Латвии, Литве и Эстонии в период 1923–1939 гг. существовали политические движения, вполне официально выступавшие за присоединение к Советскому Союзу, поэтому правящие круги прибалтийских республик опасались роста влияния СССР вполне обоснованно.
Таким образом, события 1939–1940 гг. в Прибалтике нельзя оценивать однозначно. Значительная часть населения действительно приветствовала происходившие в республиках перемены, сближение с Советским Союзом и была категорически против союза с нацистской Германией. Особенно сильно от «Договора о взаимопомощи» выиграла Литовская Республика — ей были переданы обширные территории вместе с исторической столицей — г. Вильнюсом (Вильно).
Вместе с тем правящие круги прибалтийских республик откровенно боялись Советского Союза и пытались заигрывать с Германией и другими западными странами. Однако в сложившейся на тот момент политической обстановке Англия поддержать прибалтийские государства не могла, а Германия также не хотела обострять отношения с Советским Союзом.
Это привело к тому, что правительства Латвии, Литвы и Эстонии были вынуждены уступить давлению Советского Союза, что в конечном итоге привело к включению этих республик в состав СССР.
5. Вхождение республик Прибалтики в состав СССР.
Прибалтийские авторы едины в том, что действия СССР в прибалтийских странах в 1940 г. являются актом неспровоцированной агрессии, оккупацией с последующей аннексией стран Балтии в состав Советского Союза. Наиболее глубоко этот взгляд излагается в монографии эстонского автора Л. Мялксоо[745], других работах[746].
Вот как интерпретируются события 1940 г. на официальном сайте посольства Эстонии в России:
Летом 1940 г. Советский Союз оккупировал и насильно аннексировал Эстонию вместе с Латвией и Литвой на основании… пакта Молотова — Риббентропа. Москва воспользовалась моментом, когда остальная часть мира была шокирована ужасными событиями во Франции. По инициативе советской власти в странах Прибалтики были организованы незаконные парламентские выборы с фальсифицированными результатами, которые демократические западные страны не признали. Советская власть немедленно ввела режим террора, жертвой которого стали и этнические меньшинства Эстонии — евреи и русские. Особое внимание обращалось на уничтожение культурной, деловой, политической и военной элиты нации[747].
Включение Латвии в состав СССР рассматривается в латвийских учебниках по истории как большое несчастье для латышского народа. Следствия этого включения — изменение экономического устройства, приведшее к упадку экономики и резкому понижению уровня жизни, русификация образования и культуры, необузданный террор против латышского народа. Самое распространённое обозначение «первого года советской оккупации (июнь 1940 г. — июнь 1941 года)» — «страшный год»[748].
На самом деле позиция прибалтийских историков носит тенденциозный, не соответствующий действительности характер.
Так, в соответствии с международно-правовой доктриной середины XX в. под «оккупацией» понималось приобретение государством никем не заселенной территории, которая ранее не принадлежала какому-либо государству, путем установления над ней эффективного контроля с намерением распространить на нее свой суверенитет. Кроме того, этот термин означал временное занятие в ходе вооруженного конфликта армией одного из воюющих государств территории (или части территории) другого государства.
Для правовой оценки ситуации, сложившейся в Прибалтике в конце 30-х годов прошлого века, термин «оккупация» не может быть использован, поскольку между СССР и прибалтийскими государствами не было состояния войны и вообще не велось военных действий, а ввод войск осуществлялся на договорной основе и с ясно выраженного согласия существовавших в этих республиках тогдашних властей — как бы к ним не относиться. Кроме того, в Латвии, Литве и Эстонии на протяжении всего периода их пребывания в составе Советского Союза, за исключением времени оккупации Германией этой части территории СССР в годы Великой Отечественной войны, действовали национальные органы власти. И как известно, именно эти власти — опять же, независимо от того, как их расценивать сегодня, — в лице верховных советов соответствующих республик приняли в 1990 г. решения, приведшие к их выходу из состава СССР. Так что если подвергать сомнению легитимность органов власти советского периода, возникает вопрос и о легитимности провозглашения республиками Прибалтики своей независимости.
Соответственно, и любые претензии, включая требования о материальной компенсации за якобы имевший место ущерб, который, как кое-кто считает, стал результатом произошедшего в 1940 г., лишены оснований[749].
Вопреки современной трактовке этих событий прибалтийскими историками, довольно значительная часть населения Латвии, Литвы и Эстонии придерживалась просоветских взглядов и позитивно отреагировала на включение прибалтийских республик в СССР.
Так, в июле 1940 г. газета «Таймс», которую сложно заподозрить в симпатиях СССР, писала: «Единодушное решение о присоединении к Советской России отражает… не давление со стороны Москвы, а искреннее признание того, что такой выход является лучшей альтернативой, чем включение в новую нацистскую Европу»[750].
Как говорил известный исследователь М.И. Семиряга, «факты свидетельствуют, что многие трудящиеся во всех Прибалтийских республиках действительно приветствовали образование народных правительств, связывая с ними возможность демократизации общественной жизни, улучшения материального положения народа, а бедные крестьяне рассчитывали получить землю»[751].
6. Характер и размеры репрессий в Прибалтике в 1940–1941 гг.
Рассказ о так называемой «советской оккупации» прибалтийские историки начинают с описания массовых арестов и расстрелов, проведение которых началось немедленно после присоединения республик к Советскому Союзу и которые якобы приобрели массовый характер.
«Советский Союз начал подготовку к развязыванию террора еще до оккупации Эстонии советскими войсками, — пишет М. Лаар. Как и в других местах, целью коммунистического террора было подавление на корню зачатков всякого сопротивления и рассеивание в народе массового страха, что сделало бы невозможным широкое движение сопротивления и в будущем.
К повальному террору в Эстонии прибавилось также планомерное истребление национальной элиты, то есть видных людей и активистов, и обессиливание эстонского народа как нации… Тюрьмы наполнились заключенными. Местами заключения с особо мрачной славой были подвал Каве в Таллине на Пярнусском шоссе и центральная контора госбезопасности на улице Пагари. Здесь умерло от пыток значительное количество арестованных…»[752].
В официальной «Белой книге» эти события характеризуются как «геноцид эстонского народа[753]», а авторы изданного таллинским Музеем оккупации «Обзора периода оккупации» озаглавили соответствующий раздел своей работы «Уничтожение народа».
Эстонский историк П. Варес считает, что «последствия советизации, которые для большинства русских предстают как естественный ход истории или модернизации общества, для эстонцев определяются как вопросы национального выживания в оккупированной Эстонии — систематическое сокращение коренного населения Эстонии и наступление на национальный идентитет эстонцев: физическое уничтожение эстонцев, организованное НКВД на территории Эстонии в 1940–1941 и 1945–1949 гг. (массовые расстрелы и депортации, общее число жертв которых насчитывает до 140 тыс. человек)»[754].
Однако в краткий предвоенный период советскими властями в Прибалтике проводилась достаточно взвешенная внутренняя политика. Так, была начата аграрная реформа, но без проведения коллективизации, и многие безземельные и малоземельные крестьяне получили значительные наделы. Население было освобождено от налогообложения, но при этом активно развивалась социальная сфера, здравоохранение, народное образование, проводилась форсированная модернизация промышленности.
Советские власти воздерживались от преследования по идеологическим и классовым мотивам, но деятельность националистических организаций и большое количество немецкой агентуры, разоблаченной зимой-весной 1941 г., вынудили власти начать подготовку к депортации.
В ночь с 13 на 14 июня 1941 г., в условиях ожидаемого нападения со стороны Германии, была проведена операция по массовой депортации нелояльного населения из прибалтийских республик.
Согласно «Директиве о выселении социально-чуждого элемента из республик Прибалтики, Западной Украины и Западной Белоруссии и Молдавии» НКВД СССР подлежали административному выселению во внутренние районы СССР следующие категории лиц:
«1) участники контрреволюционных партий и антисоветских националистических организаций;
2) бывшие жандармы, охранники, руководящий состав полиции, тюрем, а также рядовые полицейские и тюремщики при наличии компрометирующих документов;
3) помещики, крупные торговцы, фабриканты и чиновники буржуазных государственных аппаратов;
4) бывшие офицеры и белогвардейцы, в том числе офицеры царской армии и офицеры, служившие в территориальных корпусах Красной армии (образованных из частей и соединений бывших национальных армий независимых государств Литвы, Латвии и Эстонии после их включения в состав СССР);
5) уголовники;
6) проститутки, зарегистрированные в полиции и продолжающие заниматься прежней деятельностью;
7) члены семей лиц, учтенных по пунктам 1–4;
8) члены семей участников контрреволюционных националистических организаций, главы которых осуждены к высшей мере наказания либо скрываются и перешли на нелегальное положение;
9) бежавшие из бывшей Польши и отказавшиеся принимать советское гражданство;
10) лица, прибывшие из Германии в порядке репатриации, а также немцы, зарегистрированные на выезд и отказывающиеся выехать в Германию».
Согласно «Плану мероприятий по этапированию, расселению и трудоустройству спецконтингентов, высылаемых из Литовской, Латвийской, Эстонской и Молдавской СССР» лица 1-й, 2-й, 3-й, 4-й и 10-й категорий направлялись в лагеря военнопленных (с признанием за ними соответствующего статуса) НКВД СССР (Козельщанский, Путивльский, Старобельский и Юхновский), лица 6-й, 7-й, 8-й, 9-й категорий — на спецпоселение сроком до 20 лет в качестве ссыльных, уголовные преступники — непосредственно в ИТЛ ГУЛАГ НКВД СССР с оформлением дел через Особое совещание (до 5 лет лишения свободы)[755].
Из прибалтийских республик было административно выслано всего 38 928 человек: «бывших людей», семей националистов и прочего антисоветского элемента, том числе:
? из Литвы — 15 519, офицеров-белогвардейцев — 291,
? из Латвии — 14 474, офицеров-белогвардейцев — 316,
? из Эстонии — 8932, офицеров-белогвардейцев — 425.
Подготовительные к высылке мероприятия проводились в течение мая и 10 дней июня 1941 г. Операция по выселению проведена с 12 по 17 июня 1941 г.
Подлежали выселению:
Необходимо отметить, что впоследствии сами немцы отмечали, что прямым следствием депортации стал срыв ряда заранее запланированных крупных диверсий в тылу советских войск, а также утрата целого ряда агентов и явок, значительного количества заранее заготовленного оружия и снаряжения. Была практически сорвана и планировавшаяся заброска с началом войны диверсионных групп латышских националистов в граничащие с Латвией области России.
Несколько большее количество высланных из Литвы, по сравнению с соседними республиками, объясняется в том числе и тем, что с территории республики активно депортировали остатки бывших польских подданных и т. н. «осадников» — польских поселенцев, которых польское правительство наделяло землями на оккупированных территориях за счет коренного населения.
В отличие от высланных из Эстонии и Латвии, часть литовцев была реабилитирована буквально через два-три месяца, затем амнистировали часть польских граждан — в основном не имевших отношения к «осадничеству»[756].
Таким образом, предвоенная депортация населения с территории Прибалтийских республик не являлась мероприятием, направленным исключительно против прибалтов, и уж тем более не ставила перед собой целью уничтожить литовский, латышский и эстонский народы. Это была административная мера, направленная на снижение количества антисоветских проявлений в прибалтийских республиках. И как показали дальнейшие события — мера, довольно эффективная.
7. Прибалтийский коллаборационизм.
Тема оккупации Прибалтики германскими войсками, сотрудничества латышей, литовцев и эстонцев с немецкими оккупационными властями является одной из наиболее часто встречающихся в прибалтийской историографии.
При этом, говоря о нападении нацистской Германии на СССР, прибалтийские историки акцентируют внимание на совиновности Советского Союза в развязывании германо-советской войны[757].
Вспоминая о событиях июня 1941 г., когда руководимые немецкими спецслужбами отряды «лесных братьев» развернули в тылу Красной армии диверсионную войну и прославились своими зверствами над мирным населением, прибалтийские историки говорят следующее: «Латыши при возможности создавали вооружённые группы, которые обеспечивали порядок, охраняли собственность, брали в плен отставших военнослужащих Красной армии и арестовывали бывших коммунистических функционеров, которые не успели сбежать»[758].
«Большую помощь германским войсками оказали партизаны Эстонии — лесные братья, которые, воспользовавшись периодом безвластия, практически самостоятельно освободили от советской оккупации почти всю Южную Эстонию. Однако надежда эстонцев восстановить свою независимость не реализовалась», — пишет М. Лаар[759].
Сотрудничество с оккупационными властями представляется как вынужденная мера, направленная прежде всего на борьбу за свободу своей страны. При этом замалчивается, а зачастую и прямо отрицается участие прибалтов в карательных операциях, уничтожении мирного населения, геноциде евреев.
Вот что говорит Х. Керде, председатель ветеранской организации 20-й эстонской дивизии СС: «…Эстонский легион … во время Второй мировой войны боролся за независимость Эстонской республики. Необходимо отметить, что не существовало такого боевого подразделения, которое именовалось “Эстонский легион”, однако батальоны, бригады и дивизионы, которые выросли из Эстонского легиона, храбро сражались и несли тяжелые потери. Они выполняли задачу, которая осталась невыполненной в 1939-м из-за деспотического договора между Советским Союзом и Республикой Эстония. Люди, которые не борются за свою независимость, не заслуживают права быть независимыми»[760].
«…до сих пор ни один латышский легионер не был осуждён за ужасные преступления в составе легиона», — утверждает латвийский историк А. Эзергайлис. Его исследования указывают на «влияние советской дезинформации и пропаганды, которая связывает латышский легион и легионеров с немецкими военными преступлениями, начиная со лживых обвинений, что солдаты легиона являлись нацистами и членами гвардейской элиты СС, которая признана преступной». Эзергайлис пишет: «Несомненно то, что в ряды легиона попало несколько сот человек из преступной команды Арайса, включая самого Арайса, которого немцы на неделю назначили даже командиром батальона.
Однако советская, и теперь ещё российская, пропаганда старается приписать легионерам коллективную вину за уничтожение евреев и насилие против гражданского населения, за что сомнительные советские суды в 1960 и 1970 гг. осудили нескольких солдат из 18-го и 21-го полицейского батальона. Но во время создания легиона евреи Латвии были уже уничтожены, и легион также не участвовал в борьбе полицейских батальонов против советских партизан.
Боевой путь обеих дивизий Латышского легиона на фронте, начиная с 1943 г., детально документирован и изучен, и нет никаких свидетельств, подтверждающих военные преступления латышских легионеров.
О якобы содеянных легионерами военных преступлениях время от времени появляются отдельные документы из центрального архива Федеральной службы безопасности России (ФСБ, бывшего КГБ). Но достоверность этих документов нельзя проверить, ибо архив недоступен для латышских исследователей»[761].
В 1997 г. в Латвии был издан двухтомный учебник по латышской истории — «Латышский Уленшпигель». Его автор — Я. Карклиньш — так охарактеризовал одну из самых зловещих фигур латышской истории ХХ в. — гауптштурмфюрера СС Г. Цукурса: «Популярный латышский летчик, который летал в разные страны, а потом его убили агенты израильских спецслужб»[762].
А вот что пишет о Цукурсе известный латвийский историк А. Эзергайлис: «После оккупации Латвии нацистской Германией летом 1941 г. Цукурс стал членом печально знаменитой “команды Арайса”, предположительно ответственной за многие преступления во время холокоста в Латвии. Членство Цукурса в “команде Арайса” доказано. Не вызывает сомнения, что Цукурс принимал участие в деятельности “команды Арайса” исключительно в качестве главного механика по обслуживанию транспортных средств этого подразделения. Однако это не означает, что он был преступником, — ведь были и евреи, которые служили в СС и гестапо.
Участие же Цукурса на самом деле заключалось в том, что он был главным механиком в гараже, обслуживавшем латвийскую полицию. И только! Моссад убил невинного человека»[763].
При этом ни слова о том, как Цукурс, или, как его прозвали современники, «палач евреев», руками разрывал грудных детей, крича при этом: «Дайте мне напиться крови», ни в учебнике, ни в работах латвийского историка не говорится.
В 1998 г. сейм Латвии принял декларацию «О латышских легионерах (15-й и 19-й дивизий «Ваффен-СС») во времена Второй мировой войны».
В ней утверждается, что последние «никогда не принимали участия в карательных акциях гитлеровских войск против мирного населения. Латышский легион, подобно финской армии, воевал не против антигитлеровской коалиции, а только против одной из ее стран-участниц — СССР, которая по отношению к Финляндии и Латвии была агрессором». При этом умалчивается, что костяк легиона составили добровольцы из карательных полицейских батальонов[764].
В работах современных прибалтийских историков замалчивается или сознательно искажается информация о зверствах фашистов на оккупированной территории. Вот, например, что пишут о печально знаменитом Саласпилском концентрационном лагере: «Лагерь имел выраженный характер тяжёлого принудительного труда, а позже он приобрёл транзитный характер. Количество заключённых за время существования лагеря насчитывает около 12 000, а погибших из-за болезней, тяжёлого труда, нечеловеческого обращения и карательных мероприятий — около 2000 человек.
Советская пропаганда охарактеризовала Саласпилс лагерем «массового уничтожения» и «смерти», заявляя, что там уничтожено от 53 000 до 100 000 и даже больше человек.
Эти преувеличения имели идеологический и политический характер, направленный на демонизацию нацистской власти, на отвлечение внимания от собственного насилия и злодеяний, на подчёркивание своей роли как легитимных освободителей и на осуждение латышей в эмиграции как нацистских коллаборационистов»[765].
В учебном пособии «История Латвии: XX век» Саласпилский концлагерь назван «исправительно-трудовым лагерем»[766].
Литва, высоко подняв голову, должна отвечать на исторические вопросы, считает министр юстиции Р. Шимашюс. «Во-первых, то, что в Литве было убито много евреев, не значит, что литовцы — это народ, который их убивал.
Напротив, Литва с давних времен была тем местом, где евреи жили в безопасности и мире. Если бы литовцы были недружелюбными по отношению к евреям, то Литва не стала бы пристанищем евреев, а Вильнюс — Северным Иерусалимом», — пишет в своем блоге министр.
По мнению Шимашюса, в Литве евреев не преследовали и не угнетали, «в отличие от США, которые сначала не хотели впускать бежавших из Германии евреев, СССР, который возвращал бежавших евреев нацистам, и даже Великобритании, в которой прижилась псевдоарийская чепуха».
«Когда Литву обвиняют в антисемитизме или коллаборантстве, оскорбляют память сотен людей, которые спасали евреев. (…) как можно обвинять Литву в коллаборантстве, если этого коллаборантства в официальной форме не было», — пишет Шимашюс.
Министр юстиции также подчеркнул, что, несмотря на все усилия, нацистам не удалось сформировать в Литве свой легион СС, как это было сделано в Латвии и Эстонии, а также во многих других оккупированных странах.
«Думаю, на исторические вопросы мы должны отвечать, подняв голову, тем более что у нас есть ясные ответы», — сказал Шимашюс.
Эти записи в своем блоге министр оставил, комментируя вопросы, заданные премьеру Литвы ведущим телепередачи «Hard talk» на ВВС, в которых утверждалось, что Литва «сама неохотно признает свои преступления военных лет перед евреями», в стране «этим преступлениям не уделяют столько внимания, сколько преступлениям советской власти»[767].
В противовес оправданию действий прибалтийских коллаборационистов, отрицанию зверств оккупантов на территории Литвы, Латвии и Эстонии прибалтийские историки сознательно негативно оценивают деятельность тех жителей республик, которые в той или иной форме боролись против фашизма и сотрудничали с советской властью.
Так, при характеристике действий латышской дивизии в составе советских войск и советских партизан на территории Латвии негативно оцениваются «сознательная отправка латышей на смерть», «русификация стрелковой дивизии», «наличие в партизанском движении чуждых, нелатышских элементов, которые не знали местную ситуацию и часто жестоко расправлялись с мирным населением»[768].
Таким образом, позиция большинства прибалтийских историков при исследовании событий 1941–1944 гг. отвечает общим принципам внешней и внутренней политики руководства прибалтийских стран и имеет четко выраженную антироссийскую направленность. При этом наблюдаются многочисленные случаи сознательного искажения исторических фактов и даже прямая подтасовка исторических источников для подтверждения своей концепции.
8. Одной из наиболее тенденциозных тем, освещаемых в современной зарубежной историографии, является вопрос происхождения и деятельности националистических формирований в Прибалтике.
В исторической, специальной и публицистической литературе история деятельности националистических формирований неоднократно становилась предметом изучения. Для многих зарубежных политиков и публицистов оценка деятельности националистических бандформирований зависит от отношения к конкретной стране, от общемировой конъюнктуры, от конкретных шагов, предпринимаемых для борьбы с формированиями. Спектр оценок меняется от «отрядов террористов и бандитов» до «партизан и повстанцев, сражающихся за свободу своего народа». Показательна в этом отношении работа бывшего премьер-министра Эстонии М. Лара[769], который называет отряды «лесных братьев» «вооруженным движением сопротивления», а также «людьми, которые жили свободными и умерли свободными»[770]. За каждым термином стоит определенная философия и политическая направленность, стоят интересы различных государств, альянсов и людей.
Даже в современной российской историографии последних лет можно найти несколько разнообразных по форме и содержанию определений. Так, один из вдумчивых и серьезных исследователей послевоенных процессов в Прибалтике Е.Ю. Зубкова пишет о «вооруженной оппозиции», В.П. Галицкий в своих работах исследует деятельность «сепаратистско-повстанческих организаций», а М.Ю. Крысин, указывая на предвзятость многих историков и публицистов, употребляет понятие «националистическое сопротивление», совершенно справедливо задаваясь вопросом: «Что же такое националистическое сопротивление, кто были его организаторы и участники»?
В документах 1940-х — начала 1950–х гг. общеупотребительного термина также не встречается[771]. Общий смысл всех формулировок одинаков: на территории Прибалтики и западных районов РСФСР действовали многочисленные националистические бандформирования, поскольку они состояли в основном из латышей, литовцев, эстонцев, поляков и отчасти русских граждан, совершавших террористические акты, связанные с убийствами и покушениями, захватом заложников, взрывами государственных учреждений, грабежами и запугиванием населения.
Эти бандформирования нельзя рассматривать как плохо организованные, «не связанные друг с другом» группировки, хаотично образовывающиеся в результате неприятия советской власти и ее политики. Практически все бандформирования, особенно периода 1944–1949 гг., имели налаженные каналы связи между собой, «генеральным штабом латвийских партизан» или другими «руководящими центрами». Банды объединялись для проведения масштабных акций, проводили встречи и совещания, обменивались информацией, имели надежные места базирования, пособников и агентуру. Только после уничтожения наиболее крупных бандформирований и «изъятия бандпособников» ситуация стала меняться — многие бандиты легализовались, часть была вынуждена перейти в другие районы и там, не имея поддержки в незнакомой местности, была уничтожена.
В западной историографии сложилось устойчивое мнение, что причиной образования многочисленных отрядов «зеленых братьев» в Прибалтике служит карательная политика Советского Союза в 1940–1941 гг. и массовая депортация, проведенная в июне 1941 г., а также присущее всем прибалтам стремление к независимости. Вот что по этому поводу пишут известные прибалтийские историки, проживающие в США, Р. Мисиунас и Р. Таагапера: «Патриотический идеализм был главным мотивом {сопротивления}. В 1940 г. его умеряло стремление избежать смерти, но в 1945 г. война и две оккупации сформировали чувство, что двум смертям не бывать, а одной все равно не миновать». Однако, помимо лирики, первым среди мотивов указанные историки называют террор 1940–1941 гг. и возвращение карательной политики советского режима в послевоенные годы[772].
Аналогичной позиции придерживается большинство западных историков, а также их коллеги в Прибалтике. Патриотизм и стремление к независимости, с одной стороны, и советский террор — с другой — рассматриваются как главные побудительные мотивы, заставлявшие людей уйти в лес.
Вместе с тем в трудах западных авторов, как правило, замалчивается тот факт, что у истоков националистического сопротивления стояли немецкие спецслужбы.
Значительная часть вооруженных формирований в Эстонии, Латвии и Литве была подготовлена в 1943–1944 гг. разведкой фашистской Германии[773]. По данным Г.Г. Алова, в 1943–1944 гг. «абвергруппа 212», располагавшаяся в Латвии, подготовила к засылке в советский тыл для длительного пребывания организации диверсионно-повстанческих группировок около 300 агентов из числа латышей, членов «айзсаргов»[774]. В документах немецких разведорганов указывалось, что «ввиду изменения общего положения, отхода наших войск… стала очевидна необходимость подготовки и организации движения сопротивления», в других приказах обращалось внимание на задачи отдельных подразделений СС («Ягдайнзатц Балтикум») — «организовать партизанское движение в освобожденных Красной армией районах Латвии… осуществлять диверсии на железных дорогах, захватывать власть в свои руки, проводить антисоветскую агитацию, вовлекать население в группы для активной борьбы против советской власти»[775].
Ряд немецких разведподразделений «Ягдфербанда Ост» — «лесные кошки» — получил задание по «созданию и руководству в Латвии движением сопротивления». Организованные группы были направлены в различные уезды освобожденной Латвии. Им были передана агентура, передатчики, коды и шифры для связи, разработаны регионы базирования и задачи деятельности. Между группами была налажена связь, и в их действиях в 1944–1945 гг. «чувствовалась большая согласованность; их рейды и засады стали планироваться и координироваться намного целенаправленнее»[776]. Многие группы забрасывались с самолетов, часть была оставлены в тылу и должна были легализоваться и получить советские документы. Некоторые члены таких групп были выявлены и арестованы только к 1947–1948 гг., а ряд боевиков, подготовленных «абвергруппой 212», совершал теракты и диверсии до 1949 г.
Руководители НКВД СССР Л.П. Берия и С.Н. Круглов неоднократно докладывали советскому руководству о деятельности немецких спецслужб по организации террористических и диверсионных групп, состоящих из латвийских и эстонских националистов. Так, например, в июне 1944 г. Л.П. Берия направил И.В. Сталину информацию о деятельности в Вилякском уезде «бандгруппы старшего лейтенанта немецкой армии Э.Ю. Бергманиса», в которую входило 15 человек, созданной при непосредственном участии абвера и СС[777]. Летом 1945 г. Сталину была направлена подробная записка о деятельности «Ягдфербанд Остланд», которая «создана немцами, оставлена в подполье для подпольной и подрывной работы в тылу… все ее члены окончили разведывательно-диверсионную школу… укомплектована добровольцами, участниками военно-фашистской организации “айзсарги”, полицейскими и их пособниками… После разгрома Курляндской группировки… были сформированы диверсионно-террористические группы численностью 10–15 человек, каждая из которых была направлена в ряд уездов Латвийской ССР для связи с действующими там вооруженными бандами и активизации их диверсионно-террористической и антисоветской деятельности»[778].
Для дестабилизации советского тыла и организации повстанческих отрядов немецкие спецслужбы использовали и более малочисленные диверсионные группы, состоявшие из 3–5 человек, «забрасываемые с самолетов»[779].
Кроме «повстанцев», организованных немцами, на территории Латвии и Эстонии действовали и самостоятельные националистические бандформирования. Многие жители, крайне отрицательно относившиеся к восстановлению советской власти, ушли в леса еще весной-летом 1944 г., не желая быть мобилизованными в немецкую и Красную армии. По данным советской контрразведки, еще летом 1943 г., когда начались массовые наборы в немецкую армию, часть жителей ушла в подполье «с целью скрыться от призыва в германскую армию… эти отряды не вели активных действий против немцев, но и не объединялись с партизанами… немцы также их не трогали»[780].
После августа 1944 г., когда была проведен первый массовый призыв в Красную армию, число «лесных братьев» увеличилось. Эти формирования также имели довольно четкую организацию (сказывался опыт участия в добровольных военных формированиях 1920–1940 гг.) и опирались на поддержку населения. У отрядов националистов существовали специальные формы и бланки для изготовления документов, они имели печати и даже изготавливали листовки и воззвания. Нередко основой отрядов выступали дезертиры Красной армии, но и они представляли собой серьезную угрозу, поскольку также совершали налеты и грабежи, сжигали постройки и убивали людей.
В Псковской области были известны и общеуголовные «бандитско-грабительские» группы, которые специально приходили в западные районы области, совершая грабежи и насилия, считая, что их не смогут раскрыть сотрудники милиции, а все свои преступления можно было выдать за теракты националистов.
Основную массу «лесных братьев» составили крестьяне. Многие из них в «течение нескольких лет фактически не брались за сельхозинвентарь, участвуя в боевых действиях», однако практически во всех анкетных данных, заполняемых на допросе, под происхождением значилось «крестьянин». Следователи зачастую указывали «кулацкое происхождение» тех или иных бандитов, хотя фактически количество земли и имущество арестованных не были столь большими. Иногда количество земли, принадлежавшее тому или иному члену группировки, было весьма незначительным — до 5–10 гектаров. В бандгруппы входили люди различных возрастов от 18 до 50 лет, в 1950-е гг. весьма большим становится количество молодых людей, так или иначе участвующих в националистических подпольных формированиях. Советские контрразведчики, объясняя это, ссылались на активные пропагандистско-идеологические методы, используемые спецслужбами западных стран в 1950-е годы. Кроме мужчин, в бандах участвовали и женщины, причем не только как «бандпособники», но и как активные члены бандгруппы, совершавшие теракты. Как правило, женщины являлись родственниками — сестрами, женами, дочерьми наиболее активных бандитов. Многие банды вообще строились по «родственному принципу». Костяк банд часто составляли братья, племянники и дядья, отцы и сыновья. Им «оказывали помощь» друзья, соседи, бывшие сослуживцы. Образование банды зачастую происходило после возвращения из Германии или дезертирства того или иного лица, который приходил в родную деревню или хутор, затем «прятался в лесу» и «склонял к активной вооруженной борьбе и грабежам» своих родственников и знакомых, нередко объединяясь с другими бандитскими формированиями. Материалы Главного управления по борьбе с бандитизмом (ГУБ) НКВД СССР однозначно указывают на «широкую пособническую базу из числа родственников и членов семей бандитов и нелегалов, что позволяет бандитам получать достаточное количество продуктов питания… эти же бандпособнические элементы своевременно предупреждают о появлении сотрудников милиции или истребительных батальонов»[781].
У прибалтийских исследователей имеется еще одна точка зрения, касающаяся образования националистических бандформирований на территории прибалтийских государств. В частности, М. Лаар пишет, что «с началом новой советской оккупации в 1944 г. движение национального сопротивления, с одной стороны, показало себя достаточно подготовленным, а с другой — откровенно слабым. На протяжении нескольких лет движение сопротивления совершенствовало свою материальную базу и организационную структуру. Его лидеры хорошо знали друг друга и на протяжении долгого периода времени работали вместе. Движение сопротивления начало устанавливать контакты с эстонскими дипломатами, находившимися за границей, и через них — с западными разведками. Разведывательные группы подпольного «Национального комитета Хаукка-Тёммлера» («Эстонского национального комитета») начали готовить себе убежища на всей территории Эстонии. В случае повторной оккупации Эстонии советскими войсками эти разведгруппы должны были стать костяком сопротивления и гарантировать его связь с Западом. Однако советские войска заняли Эстонию до того, как все приготовления к функционированию подпольной разведсети были закончены. Отступающие немецкие разведорганы оставили большое количество материалов по национальному движению сопротивления, что позволило советским органам безопасности быстро его ликвидировать»[782].
Однако, на наш взгляд, участие западных разведок в формировании отрядов «лесных братьев» в конце 1944 — начале 1945 г. практически не прослеживается, а данная точка зрения характерна прежде всего для прибалтийских авторов.
Таким образом, происхождение «лесных братьев» было довольно разнообразным и сильно различалось в каждой прибалтийской республике. Несомненным для всех республик является одно — толчком к развитию движения националистического сопротивления послужила деятельность немецких спецслужб.
Результаты проведенного анализа прибалтийской историографии позволяют нам сделать вывод о низком уровне научной разработанности проблем истории прибалтийских республик в ХХ в. Особенно много вопросов вызывает деятельность в Прибалтике как советских, так и западных спецслужб.
Научные работы, изданные за рубежом, можно разделить на две группы. В большинстве из них страны Прибалтики рассматриваются с геополитической точки зрения, как объекты большой политики. Прибалтийские государства описаны как «игрушки великих держав», которые были принесены в жертву в международных политических комбинациях и больших политических играх. Это, по сути, и является основной, а у многих авторов — и единственной причиной потери Прибалтикой независимости и присоединения к Советскому Союзу.
Реальная внешняя, внутренняя и экономическая политика прибалтийских государств, как правило, не принимается во внимание.
Однако в некоторых научных работах прибалтийских авторов прибалтийские государства рассматриваются как субъекты истории, которые, заботясь о своих собственных интересах, пробовали приспособиться к изменениям, происходившим в большой европейской политике. При таком подходе рассматриваются как существенные обстоятельства решения, которые принимались политиками и государственными лидерами, так и их поступки и просчеты во внутренней и внешней политике[783].
Основным недостатком этих работ является завышение роли Запада в образовании и дальнейшей поддержке прибалтийских государств, тенденциозность подачи исторических фактов, что является следствием как идеологических установок, так и недоступностью для исследователей материалов, хранящихся в российских архивах.
Ряд работ прибалтийских авторов изобилует историческими неточностями и политически детерминированными выводами, что лишает их основного критерия оценки научности исторических работ — объективности. В Прибалтике инициировано издание многочисленных исторических работ, в которых основной акцент делается на разделе сфер влияния в Европе между СССР и гитлеровской Германией по «договору Молотова — Риббентропа», репрессивных мероприятиях советской власти в 1940 г. и в послевоенный период. Деятельность советских спецслужб рассматривается однобоко с упором на бесчеловечный характер проводившихся чекистами мероприятий.
Вместе с тем в последние годы в России сформировалась новая, основанная на доскональном изучении источниковой базы историография Прибалтики и отечественных спецслужб, позволяющая сделать объективные, не зависящие от политических предпочтений выводы. Количество литературы по этим проблемам исчисляется сотнями наименований. К сожалению, существует серьезное противоречие в интерпретации исторических фактов в нашей стране и за рубежом — прежде всего в республиках Прибалтики, где исторические исследования детерминируются политическими интересами правящих элит.