14. ИГРА НЕЛЕГАЛОВ: КГБ ПРОТИВ ГРУ

С самого начала и советская военная разведка, и внешняя разведка службы государственной безопасности, большей частью, в своих внешних операциях полагались на нелегалов — разведчиков, заброшенных в другую страну с иностранными документами для проведения разведывательных операций. Нелегалы участвовали во многих успешных операциях советской разведки во время Второй мировой войны и «холодной войны». До победы союзников над Германией советские нелегальные операции осуществлялись с помощью агентурных сетей в Австрии и Германии, которые предоставляли документы для превращения советских разведчиков в иностранных граждан[658]. После 1945 года самым важным центром поддержки нелегалов КГБ стала Восточная Германия. В Приложении 7 мы рассказываем, как Третий (нелегальный) отдел аппарата КГБ превратился в самый большой в Карлсхорсте; мы объясняем, как он работал; и мы исследуем попытки БОБ противостоять его деятельности.

Для этого управления КГБ самое важное событие 1957 года — потеря «полковника Абеля», одного из самых старых и опытных нелегалов[659]. Однако для БОБ это был год, когда подполковник Петр Семенович Попов — источник БОБ в советской военной разведке в Восточной Германии — был переведен из отдела разведки группы Советских войск в Германии, в Шверине, в отделение нелегалов оперативной группы ГРУ в Карлсхорсте. Рассказ о конфронтации КГБ и ЦРУ, которая разгорелась благодаря Попову, показывает, какой напряженной была ситуация в Берлине и насколько деятельность БОБ и КГБ была важна для каждой из сторон в «холодной войне».

Хотя на Западе и было опубликовано довольно много материалов о деле Попова, впервые, помимо воспоминаний непосредственных участников, стали доступны материалы из архива ЦРУ[660]. Архив СВР не предоставил никаких документов, однако генерал-майор Валентин Владимирович Звезденков, ответственный за действия КГБ в этом деле в Карлсхорсте и в Москве, довольно много говорил с нами[661]. Надо сказать, что КГБ и ЦРУ совершенно по-разному смотрят на это дело, в значительной степени из-за стратегии Попова на допросах в КГБ, когда он явно хотел обмануть КГБ в том, что касается объема его отношений с ЦРУ.

Это дело началось в первый день нового, 1953 года в Вене, когда Попов подбросил в машину американского дипломата секретное письмо, где предлагал продать информацию, ибо нуждался в деньгах на аборт своей любовницы. Письмо было передано в венское отделение ЦРУ, а оно быстро организовало встречу с Поповым. На встрече была подтверждена личность Попова и его большая потенциальная ценность в качестве источника в советской военной разведке. Джордж Кизевальтер, офицер ЦРУ, принял дело с самого начала и в течение шести с половиной лет до ареста Попова КГБ проводил эту операцию.

Согласно версии КГБ, рассказанной позднее Поповым, чтобы реабилитировать себя, он был задержан во время встречи с Бэшом (одним из австрийских агентов ГРУ) «двумя людьми, представившимися австрийскими полицейскими, и препровожден в американскую военную полицию», где его допросили и завербовали, шантажируя его принадлежностью к советской разведке. В КГБ предполагали, что любовная связь Попова могла сделать его уязвимым для вербовщиков. Хотя позднее венские контрразведчики (КГБ) слышали от источника в австрийской полиции, что «в советской группе войск в Австрии есть предатель в чине подполковника», однако подтвердить это сообщение не смогли[662].

После вывода советских оккупационных войск из Австрии, многие офицеры ГРУ, включая Попова, вернулись в Москву, в отпуск и за получением нового назначения. Попов получил инструктаж от ЦРУ о местах простановки сигналов и других условностях установления связи в Москве, но произошло недоразумение, поскольку ЦРУ не знало, что Попова назначат в ГДР. Он прибыл туда в конце сентября 1955 года и был направлен в Шверин, где размещался раз-ведпункт Разведывательного отдела ГСВГ. 10 января 1956 года Попов установил контакт с членом британской военной миссии, посетившим порт Штральзунд, находившийся неподалеку. Он передал ему письмо и записную книжку, содержавшую разведывательную информацию. Письмо было адресовано офицеру ЦРУ, который работал с ним в Вене. Рассказ офицера связи о Попове, содержание письма и записной книжки не оставляли сомнений в том, что Попов прибыл и ищет связь. Письмо было передано в берлинский отдел британской разведки, а потом директору БОБ Биллу Харви и его заместителю и соавтору Дэвиду Мерфи, который к этому времени занимался советскими операциями БОБ. Они немедленно передали сообщение в штаб-квартиру ЦРУ, которая снабдила их информацией по этому делу и подготовила Кизевальтера к работе в Берлине[663].

Таким образом британская разведка оказалась осведомленной о существовании информированного и продуктивного источника ЦРУ в советской военной разведке в Восточной Германии. Были предположения, что Джордж Блейк, источник КГБ в британской разведке, который в это время был в Берлине, узнал об этом деле, если не о Попове конкретно. Однако Блейк отрицает, что знал о встрече Попова с представителем британской миссии[664]. И Кондрашев настаивает на том, что Блейк никогда не упоминал Попова[665].

В любом случае, сразу после получения из британской разведки в Берлине послания Попова, руководители БОБ Харви и Мерфи занялись планированием связи с ним[666]. Офицер британской миссии, сохраняя «великолепное присутствие духа и понимание», договорился о встрече с Поповым 24 января в Штральзунде. Так как оставалось всего десять дней до встречи и надо было разработать план будущих контактов с Поповым в Восточной Германии, Харви и Мерфи попросили полковника Эла Беллонби, шефа американской военной миссии связи, включить Штральзунд в маршрут поездки группы его офицеров в этот день. Надо сказать, что всегда прохладные отношения ЦРУ и военных не улучшились с первых послевоенных дней, однако Беллонби питал глубокое уважение к Биллу Харви. Предложение было принято, встреча состоялась, и начался восточногерманский период операции Попова[667].

Версия Попова на допросах в КГБ заключалась в том, что ЦРУ само отыскало его в Восточной Германии и заставило возобновить отношения. Согласно записям КГБ, «молодая женщина... опустила письмо от Гроссмана (Кизевальтера) в почтовый ящик Попова после того, как Попов отказался взять у нее письмо на улице». Чтобы укрепить мнение КГБ о себе как о бабнике, Попов заявил, что соблазнил курьершу[668]. На самом деле БОБ доверила провести встречу с Поповым в Шверине пожилому мужчине, который был проверенным агентом БОБ и который своей внешностью не мог привлечь к себе внимание и, тем более, подозрение. Курьерские обязанности он выполнял раз в месяц до декабря 1956 года. В это время Попов передал важные сообщения о секретной речи Хрущева и об агентурной сети разведывательного отдела группы Советских войск в Германии[669].

Встречи Попова с пожилым агентом и его послания, доставляемые иногда по другим каналам, бывали и разочаровывающими и ценными. Однако к этому времени из Вашингтона прилетел Кизевальтер и обосновался в маленьком кабинете в БОБ, якобы занимаясь материалами из туннеля в поисках наводок. И он и Попов горели желанием использовать личные встречи, чтобы разрешить недоразумения, накопившиеся в результате использования закрытых сообщений через посредников. Кстати, именно теплые личные отношения Кизевальтера и Попова в Вене не в малой степени помогли успешному проведению операции. Кизельватер стал для Попова старшим другом, доверенным лицом, советчиком — и только он один мог добиться плодотворного сотрудничества[670].

Договариваться о поездках в Восточный Берлин или в штаб-квартиру разведывательного отдела группы Советских войск в Вюнсдорфе как прикрытии для посещения Западного Берлина было нелегко, однако Попову удалось трижды побывать в Западном Берлине, пока он был в Шверине. Почти каждый раз у офицеров БОБ случался переполох. Например, один раз Попов, приехав в Западный Берлин, забыл адрес конспиративной квартиры, а записная книжка осталась в Шверине. Он вернулся в Карлсхорст, оттуда позвонил жене в Шверин и попросил ее продиктовать ему нужный телефон, после чего вновь поехал в Западный Берлин, позвонил на коммутатор БОБ, вызвал своего офицера и в конце концов добрался до конспиративной квартиры. Даже после переезда в Восточный Берлин у него постоянно возникали проблемы с транспортом. Однажды он отправился на вокзал в Восточном Берлине и сел в поезд, который шел через Западный Берлин в Потсдам. Стоило ему выйти из вагона, как появился советский военный патруль, который позвал еще и своего сержанта. Правда, сержант позволил Попову сесть в обратный поезд, который шел через Западный Берлин, но доложил о случившемся, и Попов получил выговор за поездку в Западный Берлин без разрешения.

В другом случае он слишком рано явился на встречу и зашел в бар за углом выпить пару кружек пива[671].

На встрече в Западном Берлине в конце марта 1957 года Попов сообщил сведения, носившие взрывной характер, а это могло всерьез угрожать его безопасности. Маршал Георгий Жуков только что завершил визит в группу Советских войск в Германии, во время которого имел беседу с высшим командным составом. Он коснулся очень важных тем, например, осторожности при посвящении восточногерманской Народной армии в советские военные секреты, подробностей военного вмешательства Советов в Венгрии, особенностей советской военной стратегии в кризисной ситуации (например, плана достижения Ла-Манша на второй день войны). Говорил также о боеготовности и дисциплине в группе Советских войск в Германии, а также о развитии нового советского оружия, постаравшись при этом принизить достижения американцев в области атомного оружия. Текст его речи был передан ЦРУ Поповым и распространен среди очень узкого круга и под жестким контролем 29 марта 1957 года[672].

Соблюдая все меры предосторожности, американцы передали доклад в Лондон. Так как его основное содержание касалось Советской армии в Германии, то доклад послали британской разведке в Берлине. Естественно, источник указан не был, однако Попова хорошо знали в британской разведке, и обе разведки — британская и американская — продолжали сотрудничать в различных аспектах этого дела[673]. Таким образом, когда доклад поступил в британскую разведку в Берлине, его, вероятно, видел Джордж Блейк, который занимался советскими операциями. Блейк совершенно ясно дал понять в автобиографии, что он передавал КГБ все представлявшее интерес, что оказывалось на его столе. Можно полагать, что он передал и доклад Жукова[674].

КГБ излагает совсем другую версию того, как был получен доклад Жукова: «дружеская служба» добыла копию доклада Жукова, который американцы получили от одного из своих агентов. Аналитики контрразведки КГБ предположили, что источник присутствовал на встрече с Жуковым, а фамилия Попова была в списке тех, кто участвовал. Нашелся давний доклад венского КГБ по вопросу утечки информации, дожидавшийся своего часа. Тогда было решено поручить опытному контрразведчику Звезденкову начать расследование в Карлсхорсте, но фамилия Попова названа не была. Аппарат КГБ должен был оказывать всяческое содействие Звезденкову, но его доклады направлялись непосредственно руководству КГБ.

Доклад о речи Жукова имел эффект взрыва в штаб-квартире КГБ и не только потому, что подтвердил проникновение американской разведки в среду высокопоставленных военных группы Советских войск в Германии. Сам Георгий Жуков, величайший герой войны, стал в высшей степени противоречивой фигурой. Он возвратился из «ссылки» после смерти Сталина и стал первым заместителем министра обороны. Заменив Булганина на посту министра обороны в феврале 1955 года, Жуков начал кампанию по численному сокращению политических органов в Советской армии. Это восстановило против него неприкосновенное Главное политическое управление, а также многих членов ЦК. В мае 1956 года Жуков приготовился выступить на пленуме президиума КПСС, подвергнув мощной атаке роль Сталина во время войны. Однако пленум не состоялся. Это должно было напугать таких сторонников жесткой линии, как Молотов. Потом, несмотря на то, что Жуков поддерживал Хрущева в июньском противостоянии группе Молотов—Маленков, отношения этих двух людей никогда не были доверительными, и в октябре 1957 года Хрущев избавился от Жукова. Сообщение, что секретное выступление Жукова известно западным разведкам, поступило в тот момент, когда Президиум ЦК раздирал внутренний конфликт. Давление на КГБ — расследовать утечку — должно было быть огромным[675].

Тем временем Попов пытался использовать контакт с офицером в Кадровом аппарате ГРУ для устройства своего перевода в оперативную группу стратегической разведки ГРУ в Карлсхорсте. В апреле он получил новое назначение. Мерфи, контролировавший встречи с Поповым, познакомился с ним в преддверии перехода на другое место службы. Однако непосредственное руководство Поповым осуществлял по-прежнему Кизевальтер. Никакому другому новому сотруднику не удалось бы установить с Поповым столь же доверительные отношения.

В конце июня Попов прибыл в Карлсхорст и был определен в отделение работы с нелегалами опергруппы, после чего немедленно приступил к работе. Характер его работы подтверждал, что опергруппа ГРУ столь же серьезно относилась к роли Берлина в поддержке нелегалов, как и КГБ. В это лето Попов отправил двух нелегалов, встретил двух, возвращавшихся в Москву через Берлин, и работал еще с одним, проходившим подготовку для последующего назначения в немецкоязчный район. В дополнение к представленной им информации, Попов дал БОБ подробное описание организационной структуры опергруппы ГРУ, список ее сотрудников и рабочих помещений в Карлсхорсте.

У этой истории было причудливое продолжение. Один азиатский журналист показал сотруднику БОБ подробный отчет о визите Жукова в ГДР, полученный им, по его утверждению, от Евгения Питовранова, руководителя аппарата КГБ в Карлсхорсте[676]. В этом отчете многое совпадало с докладом Попова, однако офицер БОБ, занимавшийся журналистом, не знал о Попове и не придал особого значения докладу Жукова. Какое-то время журналист получал приглашения на брифинги в советское посольство от восточноберлинского чиновника (принятого им за Питовранова), которые устраивались для разъяснения и пропаганды советской позиции по тому или иному вопросу в западной прессе и прессе третьего мира. Неужели доклад Жукова был заготовленным заранее текстом для печати? Или Питовранов хотел с помощью журналиста спровоцировать реакцию и продолжить использовать в последующем для продвижения публикаций в прессу?[677]

Если бы Звезденков проверил записи нарушений мер безопасности в Берлине за 1956—1957 годы, он бы узнал, что западные службы «пристреливались» к Карлсхорсту. БОБ пыталась проникнуть в разведывательный отдел ГСГВ, используя наводки переметнувшегося агента 00 КГБ, которая сама участвовала в проверочных операциях. БОБ также пыталась подтолкнуть к измене начальника восточногерманской военной разведки, а эта служба находилась под покровительством опергруппы ГРУ, где служил Попов. В сентябре 1957 года Попов сообщил о новых планах сокращения сотрудников-немцев в Карлсхорсте. Он также сообщил, что технические команды КГБ постоянно занимаются поиском подслушивающих устройств в кабинетах ГРУ, вероятно, после обнаружения подобного устройства в торшере, предназначенном для КГБ. Как вспоминает Звезденков, специальная команда наружного наблюдения прибыла из Москвы, чтобы следить за Поповым. Офицеры Второго Главного управления, служившие в Карлсхорсте, сконцентрировали свое внимание на перемещениях Попова в Восточном Берлине. Слежку той же командой в Западном Берлине сочли слишком рискованной[678].

В октябре Попов был занят переброской нелегала Маргариты Таировой через Париж в Нью-Йорк, где она должна была воссоединиться со своим мужем, еще одним нелегалом ГРУ. ЦРУ информировало ФБР о ее прибытии, и за ней стали следить, чтобы засечь встречу с мужем. Позднее они рассказали в ГРУ, что почувствовали слежку, но им удалось обмануть своих преследователей и они воспользовались планом срочной эвакуации. Вскоре после этого Попов поехал домой в отпуск и вернулся в январе 1958 года. Он не обнаружил признаков угроз своей безопасности, хотя после отъезда Жукова атмосфера в штаб-квартире ГРУ омрачилась. Звезденков заметил, что КГБ был обеспокоен числом , нелегалов ГРУ, включая Таировых, которых, возможно, выдал Попов, и опасался, что Попов постоянно докладывает о людях ГРУ, работающих за границей[679].

После возвращения Попова из отпуска его операции с БОБ продолжались как будто по-прежнему. В марте Попов сообщил о прибытии в Карлсхорст генерала ГРУ ?. П. Мел-кишева — тот должен был встретиться со своим шведским шпионом-асом Стигом Веннерстрёмом.[680] Присутствие Мел-кишева в опергруппе, в связи со столь щепетильным делом могло означать, что у ГРУ не было никаких подозрений о наличии проблем безопасности, но появлялись признаки того, что КГБ продолжает расследование. Примерно в это же время, например, Попов рассказал офицерам БОБ, что капитана Евгения Несветайло перевели в опергруппу из разведотдела ГСВГ, располагавшегося в Карлсхорсте. Именно Несветайло весной 1956 года проверяла военная контрразведка КГБ в Карлсхорсте под началом полковника Шаталова — в этом самом расследовании важную роль сыграла «банановая королева». После этого для людей Шаталова стало обычным делом использовать Несветайло в качестве информатора внутри опергруппы ГРУ[681].

В мае и июне 1958 года Попов находился дома в отпуске.

В июле к нему пришел в день рождения его давний друг Иван Маркович Стакх. Попов и Стакх, офицер Первого Главного управления КГБ, встречались на курсах усовершенствования в Военно-дипломатической академии в Москве. У обоих жены были из Калинина, что к северу от Москвы, и оба жили там, пока учились. Проделывая каждый день долгий путь в электричках, они подружились. Стакх приехал в Восточный Берлин в 1958 году на оперативную встречу, доложил о своем прибытии в Карлсхорст и отправился к своему другу Попову. Была эта встреча случайной или КГБ спланировал ее?[682]

Более зловещим был неожиданный интерес к Попову, проявленный подполковником Дмитрием Скнариным, ответственным за контрразведывательное прикрытие опергруппы. Обычно Скнарину было достаточно взаимодействовать с руководством опергруппы, но в середине июля он вдруг стал участвовать в волейбольных матчах, проводимых офицерами ГРУ. Это было так странно, что один из офицеров ГРУ заметил: «Мало того, что они имеют среди нас информаторов, теперь уж и Скнарин лично пожаловал!» Как-то раз Скнарин пропустил несколько игр, и один из офицеров ГРУ не без ехидства поинтересовался у него, почему он пропускает спортивные занятия.

По мере того, как знаков внимания к опергруппе ГРУ становилось все больше, Попов скрупулезно их перечислял в донесениях БОБ. Он не был к ним безразличен, ведь он знал о роли Шаталова, Скнарина и других военных контрразведчиков в Карлсхорсте. Он знал, что они подчинены Управлению контрразведки ГСВ в Потсдаме и что они отвечают за безопасность всех военных подразделений, включая ГРУ, в берлинском гарнизоне. И еще он знал о различиях между военной контрразведкой КГБ и аппаратом КГБ, руководимым Питоврановым, а затем Коротковым. Ему не надо было рассказывать о роли аппарата в проверках потенциальных агентов ГРУ. Попов не был новичком и понимал суть внимания, оказываемого опергруппе. Но в мире контрразведки часто бывает так, что сотрудник питает фантастическую надежду, что до него не доберутся.

Шли недели. Жизнь Попова как будто не изменилась, вот только все чаще он жаловался на неудачи в оперативной работе. Пытаясь ему помочь, БОБ предоставила ему одного своего агента, студента, якобы не возражающего стать агентом ГРУ. Идея, наверное, была неплохая, однако результат оказался неожиданным. Чуть позже к разработке агента подсоединили еще одного офицера ГРУ. Так как Попов не говорил по-английски, то ГРУ вроде бы поступило логично. Однако БОБ усмотрела в этом шаге знак того, что ГРУ сомневается в вербовке американского студента[683].

Озабоченность КГБ в связи со слежкой за Таировыми в Нью-Йорке никак не проявляла себя с тех пор, как Попова допросили после проишествия с ними. А 8 ноября Попов вызвал своего офицера из БОБ на внеплановую встречу и в сильном волнении сообщил, что из Москвы пришел запрос о его югославской подружке, с которой он продолжал переписываться, живя в Восточной Германии. Не ставя Попова в известность, женщина стала активной антикоммунисткой после подавления Советами выступления венгерских «борцов за свободу», дала свидетельские показания о мошенничествах коммунистической партии Австрии во время выборов и в августе 1958 года проинформировала венскую полицию о своих отношениях с Поповым.

Шум вновь поднялся в октябре, когда подвыпивший офицер ГРУ пытался вломиться в ее венскую квартиру, и той пришлось вызвать полицию. ГРУ вновь занялось этой женщиной, и ее отношения с Поповым привлекли внимание начальства. Составляя ответ Москве, Попов вынужден был заняться самокритикой. Он явно преуменьшил число посланных им писем, к тому же сослался на их оперативную необходимость. И Попов и члены его американской «команды» надеялись, что на этом все закончится[684].

В последующие дни на службе у Попова все было как будто по-прежнему. Его даже назначили дежурить в ночь с 15 на 16 ноября, что давало ему доступ ко всем документам опергруппы. (Возможно, это была ловушка.) Наутро Попов получил приказ из штаб-квартиры ГРУ переслать дело американского студента в Москву. Как вспоминает Звезденков, к этому времени КГБ дал знать ГРУ, что Попова необходимо отозвать из Берлина.

И все же пока ни Попов, ни офицеры БОБ не усмотрели ничего странного в том, что его вызывают в Москву для доклада. Никаких разговоров о бегстве с ним не заводили, да и он бы наверняка отказался. Однако, если бы офицеры БОБ знали о грозящей ему опасности, они убедили бы его бежать. А Попов жаждал обсудить с БОБ заявление Хрущева от 10 ноября, ведущее к пересмотру мер, предусмотренных Потсдамской декларацией по Германии и четырехстороннему контролю в Берлине. Встреча заканчивалась, офицеры БОБ уже собрались уходить, а Попов все еще раздумывал о том, какие подарки привезти московским друзьям[685].

Больше Попова в Берлине не видели. 8 декабря председателя КГБ Серова назначили начальником ГРУ. Нам было известно, что Хрущев давно искал повод удалить Серова из КГБ, а тут подоспело дело Попова. В тот же день преданный источник БОБ сообщил, что Валентин Звезденков, ветеран контрразведки КГБ, который, как мы знаем, расследовал дело Попова, улетел в Москву, а жена Попова 17 декабря отправила домой, в Союз багаж.

Под Рождество 1958 года Попов предложил встречу в Москве. Выбранное им место ясно говорило о том, что встреча будет короткой и займет ровно столько времени, сколько требуется для передачи донесения. Однако он не явился. Но встреча все же состоялась в «запасной» день, то есть 4 января, и в его послании было сказано, что он уволен из ГРУ, переведен в запас и отправлен в Калинин ждать новое назначение. Это было сделано под нажимом КГБ, как пояснил Звезденков, чтобы не давать Попову лишнюю информацию, пока КГБ будет выяснять, нет ли у него сообщников и каким образом американцы собирались поддерживать с ним связь в Москве. КГБ продолжал слежку, но Попов об этом не догадывался.

Вторую встречу он назначил на 21 января, сам никаких донесений не передал, но получил послание из ЦРУ. Эту встречу наблюдали агенты КГБ, после чего за Поповым установили круглосуточное наблюдение. Агенты КГБ донесли также, что 3 января 1959 года «американский разведывательный радиоцентр во Франкфурте-на-Майне» начал передавать зашифрованные сообщения агенту в СССР[686].

КГБ сделал перерыв. Для того, чтобы гарантировать получение Поповым новых инструкций перед отъездом из Москвы — в случае, если он не потребует второй мгновенной встречи, — ЦРУ подготовил для него зашифрованное послание в Калинин. Но произошла путаница, и послание было отправлено, хотя Попов запросил личную встречу[687]. Письмо было перехвачено, сфотографировано, вновь положено в конверт и отправлено почтой. И конечно же, расшифровано. Поскольку речь в нем шла о радиосвязи, новых зарубежных адресах и дополнительные вопросы к информации Попова о советских ядерных подводных лодках, оно полностью подтверждало связь Попова с ЦРУ. То, что Попову удалось добыть важную информацию о подводных лодках у ничего не подозревавших подводников, доказывало одно — Попов продолжал представлять собой серьезную угрозу. Руководство КГБ и ГРУ решило арестовать его во время его следующего приезда в Москву[688].

Вечером 18 февраля Звезденков находился в клубе КГБ, когда офицер срывающимся голосом доложил, что начальник управления наружного наблюдения хочет немедленно поговорить с ним. Дело было в том, что Попов встретился со своей любовницей в Серебряном Бору, в зоне отдыха в северной части Москвы, затем будучи застигнутым ее мужем, стремительно бежал — и агенты его потеряли. Естественно, его вскоре вновь обнаружили, однако этот инцидент убедил КГБ, что не стоит рисковать и давать Попову возможность сбежать на Запад. В ту же ночь его арестовали, а дом обыскали. КГБ обнаружил шпионскую технику и письмо, которое Попов собирался передать во время следующей встречи в Москве агенту ЦРУ. Его отвезли в Лефортово и приступили к допросам[689].

На третью короткую встречу Попов явился 18 марта в форме полковника транспортных войск, передал, как обычно, послание, где было сказано, что его перевели в транспортные войска и он отправляется в Свердловск, а также то, что он не сможет воспользоваться данным ему на последней встрече адресом в Берлине и просит московский адрес. Он также передал кое-какую военную информацию, но несопоставимую по значимости с его обычным уровнем. Не считая странной информации, в московском письме и в письме из Свердловска на берлинский адрес были другие сигналы опасности, вызывавшие подозрение, что он работает под контролем. Записи в записной книжке шли от первой страницы и дальше, тогда как обычно Попов заполнял записную книжку с конца. И послание не было пронумеровано, в отличие от предыдущих[690].

Подозрения оказались не напрасными. Едва начались допросы, как Попов во всем признался, однако настаивал на том, что действовал по принуждению и почти не был связан с американцами. КГБ в то же время стояло перед необходимостью выручать тех нелегалов ГРУ, кто продолжал находиться за рубежом под чужими фамилиями. Так как Попов производил впечатление человека податливого, то решили продолжать работать с ним как с агентом-двойником еще несколько месяцев, необходимых, чтобы вывезти нелегалов ГРУ в СССР. Попов, по-видимому, поверил, что, помогая КГБ, сможет облегчить себе наказание.' По крайней мере, Звезденков полагал: сигнала американцам, что работает под контролем, он не даст. Предложение было одобрено, но это означало разрешить Попову встретиться в Москве со связником ЦРУ. Чтобы по возможности сократить число этих встреч, Попов был якобы отправлен служить в Алапаевск, что в Свердловской области. Условия его содержания были вполне приличными — он не должен был выглядеть как заключенный. И хотя его первый контакт с агентом ЦРУ состоялся 18 марта под пристальным, но скрытым наблюдением, все же он был рискован. Звезденков вздохнул с облегчением, когда все прошло нормально.

Вторая встреча с агентом ЦРУ состоялась в Москве 23 июля: Попов получил подробный запрос ЦРУ о ракетных стартовых комплексах. (Очевидно, офицеры КГБ, определившие Попова на Урал, не знали о строительстве там ракетных стартовых комплексов, а аналитики ЦРУ ухватились за эту неожиданную возможность)[691]. 18 сентября Попов получил новые инструкции от ЦРУ о связи в Москве в 107-м автобусе. Однако к этому времени КГБ убедился в безопасности нелегалов ГРУ, так что было принято решение прекратить игру на следующей встрече в октябре[692].

А у ЦРУ крепли подозрения насчет положения Попова. 18 сентября в мужском туалете ресторана Попову удалось передать агенту правдивое послание, написанное им без участия сотрудников КГБ. Оно было написано Поповым собственноручно, карандашом, на восьми клочках бумаги, туго свернутых в виде цилиндра размером с сигарету. Спрятаны они были в носовом платке, пришитом к карману брюк. Из текста послания, написанного, как подтвердил знакомый с ним много лет офицер ЦРУ, лично Поповым, казалось, что Попов составлял письмо в течение нескольких дней. Он сообщил о своем аресте в феврале и попытке преуменьшить значение своих связей с ЦРУ, «признавшись» в том, что стал «жертвой вашего давления[693]. Попов подтвердил подозрения ЦРУ в отношении того, что все встречи после февраля проходили под контролем КГБ. Ему обещали, что если он пойдет на сотрудничество, то они будут работать с ним как с агентом-двойником в Берлине. Хотя Попов и написал, что обращение с ним улучшилось после июльской встречи, полковник Звезденков, которого Попов назвал в качестве офицера, расследующего его дело, сказал, что еще рано говорить о посылке его в Берлин и продолжать разыгрывать там операцию как с агентом-двойником[694].

В своем тайном послании Попов высказал предположение, что КГБ готовит пропагандистский удар и объявит о его деле во время предстоявших переговоров Хрущева с президентом Эйзенхауэром. Он просил ЦРУ вступиться за него и особенно настаивал на неразглашении содержания его послания перед КГБ, поскольку КГБ хорошо осведомлен о делах в посольстве США. Попов понимал, что КГБ ему не доверяет. В части тайного послания, посвященного маршалу Жукову, Попов сообщил о том, что сразу после ареста его допрашивали два высокопоставленных офицера о речи Жукова, произнесенной в марте 1957 года в Германии в группе Советских войск. Одним из этих офицеров был генерал-майор Олег Михайлович Грибанов, начальник Второго Главного (контрразведывательного) управления КГБ.

Почему послание было таким важным, если ЦРУ уже заподозрило, что Попов работает под контролем КГБ? Помимо всего прочего, Попов совершил смелый акт верности своим обязательствам. Он не только подтвердил опасения ЦРУ, но и сообщил, что стало известно КГБ и что осталось неизвестным о его связях с ЦРУ. Не менее важно и то, что он написал о пропагандистской кампании. Но самое главное в его письме было то, что его допрашивали о Жукове. Получение на Западе речи Жукова возбудило подозрения КГБ в отношении причастности Попова к передаче информации. Но звезда Жукова уже закатывалась, и, возможно, допрос стал более активным благодаря уже знакомой связке кремлевских политиков и контрразведчиков КГБ.

14 октября 1959 года американский студент, завербованный Поповым с подачи БОБ, встретился со своим офицером ГРУ. Это была важная встреча. ЦРУ уже знало об аресте Попова, однако хотело как можно дольше сохранять студента в качестве двойного агента. Офицер БОБ объяснил ему положение, и студент сам должен был решить, идти ему на явку или нет. Он пошел, и встреча прошла без проблем. А потом КГБ довел игру до конца и 16 октября публично арестовал Попова и задержал офицера ЦРУ в автобусе 107. Предчувствия Попова оправдались. Начались аресты всех, вовлеченных в дело Попова. Так закончились для БОБ игры нелегалов.

Дело Попова слушалось на закрытых заседаниях Военной коллегии Верховного суда СССР 6—7 января 1960 года. Согласно отчету КГБ: «Принимая во внимание искреннее признание Поповым своей вины... [и] его желание полностью искупить вред, нанесенный его предательством, и спасти жизни доверившихся ему людей, КГБ вышел с ходатайством не применять к Попову смертную казнь». Тем не менее Попов был признан виновным и приговорен к смертной казни. Его расстреляли в июне 1960 года. Если учесть берлинский кризис в отношениях США и СССР в 1960 году, то рассчитывать на милосердие Москвы не приходилось. Решение, вероятно, было принято лично Хрущевым[695].

Соединенные Штаты Америки многим обязаны Попову. В течение нескольких лет он был надежной гарантией «своевременного предупреждения» и поставлял самую ценную информацию о Вооруженных силах СССР. Благодаря ему советская военная разведка была для ЦРУ открытой книгой. Он идентифицировал более 650 сотрудников ГРУ и дал множество ниточек к агентам ГРУ. В отчете КГБ отдается ему должное, когда цитируется заключение аналитиков ЦРУ о том, что «доклады одного человека имели непосредственное влияние на военную организацию Соединенных Штатов — ее доктрину и тактику — и позволили Пентагону сэкономить, по крайней мере, 500 миллионов долларов на научно-исследовательских программах»[696]. И наконец, Попов продемонстрировал большую смелость в подготовке и передаче ЦРУ тайного предупреждения, когда он уже был под контролем КГБ. Истоки этой смелости и непременного желания поднять тревогу мы можем найти в словах, сказанных Поповым в 1955 году перед отъездом из Вены Джорджу Кизеваль-теру: «Вот это мне нравится в вашей организации: вы находите время выпить и расслабиться, и вы уважаете личность. У нас же личность — ничто, зато правительство — всё»[697].