Взаимные обвинения

Незаконную и в конечном счете неразумную практику не брать пленных первыми внедрили немцы. Так, в дневнике Фалештейна, солдата 34-го фузилерского полка, говорится, что 28 августа 1914 года был отдан приказ добивать французских раненых, которые сдались в плен. Примерно тогда же унтер-офицеру Гётче из 85-го пехотного полка, находившегося под фортом Кессель рядом с Антверпеном, его капитан приказал англичан в плен не брать. Германский военный врач отметил в своем дневнике 31 августа, что бойцы саперной роты перекололи штыками французских раненых. О том, что в конце сентября французских пленных убивали, даже писала (под заголовком “Славный день нашего полка”) одна из силезских газет ¹⁸. Солдаты в этих случаях, скорее всего, следовали устным приказам, аналогичным тем, которые получили 112-й и 142-й пехотные полки. Согласно записи в дневнике одного из германских солдат от 27 августа, “всех французских пленных и раненых расстреливают, потому что французы увечат и мучают наших раненых”. Определенно, об этом ему сообщили его начальники. Еще один призывник, по имени Доминик Рихерт, подтвердил, что его полку (112-му пехотному) было приказано убивать пленных. Интересно, что, по его словам, этот приказ не понравился многим – но далеко не всем – военнослужащим ¹⁹.

Так продолжалось в течение всей войны. В марте 1918-го Эрнст Юнгер писал о том, как ординарец роты другого офицера застрелил “больше десятка” английских пленных, которые “мчались с поднятыми руками в тыл через первую волну атакующих”. Отношение Юнгера к этому было неоднозначным. “Убивать беззащитных – низость, – писал он. – Для меня самым отвратительным на войне были застольные герои, рассказывавшие с жирным смешком известную историю о расправе над пленными: «Слышали, как с ними разделались? Так и надо!»” При этом он считал себя “не вправе винить солдат за кровожадность” ²⁰.

Проще всего было бы пополнить этими эпизодами список “германских гнусностей” (Schrecklichkeit). Но поступить так было бы несправедливо – ведь державы Антанты не замедлили ответить врагу в том же духе. Карл Краус писал об этом в “Последних днях человечества”. В 14-й сцене V акта германские офицеры приказывают своим солдатам убивать французских пленных при Саарбурге. В следующей сцене уже французские офицеры обсуждают убийство 180 германских пленных под Верденом ²¹. Как это часто бывает у Крауса, наиболее гротескные моменты оказываются ближе всего к правде.

В 1922 году бывший военный врач Август Галлингер, преподававший с 1920 года философию в Мюнхенском университете, опубликовал книгу под названием “Контрудар”, в которой собрал свидетельства зверств, совершавшихся союзниками в отношении германских пленных ²². Большинство историков склонны игнорировать его работу, считая ее неуклюжей попыткой отбиться от аналогичных обвинений, звучавших во время войны в адрес немцев. Однако в действительности то, что писал Галлингер, заслуживает внимания.

Галлингер служил в баварской армии и в плен к французам попал – как и многие другие немцы – в конце войны (в сентябре 1918 года). О своем собственном опыте он почти не пишет, хотя ему хватило честности отметить, что лично он ни разу не видел, чтобы пленных убивали. Впрочем, как мы увидим дальше, на этом этапе конфликта инциденты такого рода, по-видимому, стали случаться реже (что, вероятно, немало способствовало готовности немцев сдаваться).

После войны Галлингер начал собирать свидетельства других пленных. Они производят жуткое впечатление. Разумеется, зачастую речь в них идет о вещах, которые случаются в горячке боя в ходе любого конфликта. Однако многое нельзя назвать иначе чем хладнокровной жестокостью. Французы нередко приканчивали раненых солдат противника. Карл Альфред фон Мельхорн рассказывал, как ворвавшиеся в окоп с обеих сторон французы “принялись безжалостно добивать раненых штыками и прикладами. Лежавшим рядом со мной товарищам пробивали черепа. Я спасся только потому, что притворился мертвым” ²³. Йохан Ш. из Дортмунда вспоминал, как “французские солдаты, направлявшиеся на передовую, выкладывали пятерых или шестерых тяжелораненых немцев в ряд и с удовольствием расстреливали несчастных. Командира роты добили двумя ударами в голову” ²⁴. По словам Галлингера, такое поведение не было спонтанным: 151-я французская дивизия специально направляла “чистильщиков” добивать раненых врагов, потому что якобы “германские солдаты часто сначала поднимали руки и сдавались в плен, а потом стреляли в спину французам” ²⁵. Впрочем, убивали не только раненых. Йон Бём из Фюрта сообщил: “К нам подошел французский сержант и спросил, кто мы. Один из нас ответил: «Баварцы». После этого сержант сразу же убил его выстрелом в голову. Точно так же он поступил еще с несколькими пленными” ²⁶. В октябре 1914 года, по свидетельству унтер-офицера Фейльгенгауэра, “150 бойцов 140-го пехотного полка были перебиты после сдачи в плен”. “Спаслись только 36 человек. Все это происходило в присутствии французского офицера”, – утверждал он ²⁷. Еще один германский солдат говорил, что один из французских офицеров стрелял в него, когда пленных вели через французские позиции ²⁸. Макс Эмиль Рихтер из Хемница вспоминал, как французы приказали ему и его товарищам “бросить оружие и залезть в небольшую траншею, а когда мы стали спускаться туда, начали по нам стрелять, так что мы попадали друг на друга. Всех, кто подавал признаки жизни, били прикладами и кололи штыками… Я был ранен пулей в легкое и по касательной в голову…” ²⁹ По словам Адольфа К. из Дюссельдорфа, в сентябре 1915 года он и еще 39 солдат сдались по приказу своего командира, когда французы захватили окоп: “Вдруг по чьей-то команде… французские солдаты открыли по нам огонь. Мы бросились врассыпную, и я с пулей в ноге свалился в воронку от снаряда. Оттуда я мог видеть, как французы добивают лежащих ногами и прикладами”. Он оказался единственным, кто выжил ³⁰. В мае 1916 года Юлиус Кваде, служивший во 2-й роте 52-го пехотного полка, был захвачен в плен близ форта Дуомон:

Французский офицер, стоявший в 50 или 60 метрах за вражеским окопом, застрелил несколько моих безоружных товарищей, среди которых были и раненые. Мне он прострелил бедро. По его команде нас по очереди проводили мимо него, и он стрелял по каждому в упор ³¹.

Хотя большинство рассказов Галлингера относится к действиям французских военных, его книга затрагивает несколько театров военных действий. В ней есть и страшные истории об африканцах, марокканцах и “индусах”, отрезавших головы, сообщения об убийствах пленных румынами ³². Обвиняет она и британских солдат. Они тоже, пишет Галлингер, “с легкостью расстреливали” раненых противников, которые были в слишком тяжелом состоянии, чтобы транспортировать их в тыл ³³. Здоровых пленных они также хладнокровно убивали. Один солдат из Магдебурга сообщил в своих письменных показаниях, что в июле 1916 года при Позьере “англичане расстреляли и добили штыками четырех пленных из 27-го пехотного полка” ³⁴. В мае 1917 года, по словам сержанта Древеника из Позена, “около тридцати солдат 98-го резервного пехотного полка, отрезанных от своего окопа и сдавшихся английскому сержанту, были перебиты по дороге в тыл” ³⁵. Четырьмя месяцами позже, как утверждал пехотинец Обербек из Ганновера, сорок или пятьдесят солдат из 77-го резервного пехотного полка, захваченных при Сен-Жюльене, “были отправлены в бетонное здание у английской тыловой полосы. Там большую часть из них перебили с помощью гранат и револьверов” ³⁶. В том же месяце унтер-офицер Штёкен, также из Ганновера, наблюдал после битвы на Ипре, “как группы из трех или четырех человек методично добивали раненых” ³⁷. Кроме того, английские солдаты часто проявляли жестокость при грабеже пленных. Как утверждал Гуго Циммерман, в ноябре 1918 года “солдата, от волнения не сумевшего быстро снять ремень, англичане проткнули штыком” ³⁸. Фридрих Вайсбух из Эттенхайммюнстера сообщил, что, находясь “в 500 метрах за вражескими окопами, он видел, как три английских солдата убили одного пленного и ранили двоих, хотя те стояли с поднятыми руками” ³⁹. Галлингер предполагает, что в этих случаях англичане иногда руководствовались приказами. Он цитирует некоего Джека Брайана из “2-го Шотландского полка”, якобы сообщившего, что “по роте от солдата к солдату передавался приказ не брать пленных” ⁴⁰. Он также упоминает инциденты с участием войск из доминионов. По словам унтер-офицера санитарной службы Эллера из 17-го Баварского резервного полка, во время Мессинской битвы канадцы получили приказ “не брать пленных и убивать всех немцев. Однако пленных было так много, что выполнить приказ было невозможно” ⁴¹. Унтер-офицер Вальтер из Штутгарта заявил, что при Мирамонте “канадский офицер без причины убил рядового Маля и лейтенанта Кюблера, служивших в 120-м резервном пехотном полку” ⁴².

Было ли все это выдумками? Бесспорно, союзники отрицали, что такие вещи когда-либо происходили. Генерал-лейтенант Джон Монаш в своей книге о действиях австралийских сил во Франции в 1918 году писал, что он “ни разу не сталкивался с жестоким или негуманным обращением с пленными” ⁴³.

Между тем в поддержку своей позиции Галлингер приводит и цитаты из английских источников. Стивен Грэм в своих воспоминаниях о войне, озаглавленных “Гвардии рядовой”, передавал слова своего инструктора: “Второй номер добивает раненых… Нельзя позволять раненым врагам путаться у вас в ногах. Не нежничайте с ними. Армия выдала вам отличную пару ботинок – используйте их”. Дальше Грэм пишет, что

идея брать пленных была крайне непопулярна. Хорошим солдатом считался тот, кто не берет пленных. Если бойцам поручали конвоировать немцев, простительным считалось убить их по дороге и сказать, что они пытались бежать… Капитан К., застреливший при Фестюбере двух пленных офицеров, которые затеяли с ним перебранку, всегда воспринимался как герой. Когда кто-то рассказал эту историю, восторженные слушатели заявили: “Так им и надо”.

Грэм также упоминал, что некоторые бойцы “клялись никогда не брать пленных”. “В армии культивировалось представление о немцах как о вредных животных – вроде чумных крыс, – которых необходимо истребить”, – писал он. Кроме того, у Грэма можно встретить и такую историю, рассказанную ему сослуживцами:

Заслуженный сержант подошел к офицеру – к слову, поэту, автору проникновенных стихов и знатоку искусства, – отдал честь и сказал: “Разрешите расстрелять пленных, сэр!” – “За что вы хотите их расстрелять?” – спросил его поэт. “Чтобы отомстить за смерть брата”, – ответил сержант. Поэт, по-видимому, дал разрешение, и сержант прикончил немцев одного за другим. Некоторые из ребят кричали: “Браво!” а у некоторых от этой сцены кровь застыла в жилах ⁴⁴.

Аналогичную историю Галлингер нашел в книге Филипа Гиббса “Теперь об этом можно рассказать”. Приводилась она со ссылкой на полковника Рональда Кэмпбелла, славившегося своей кровожадностью специалиста по обучению штыковому бою:

В окопе захватили толпу немцев. Когда их истребляли, сержант, которому было поручено приучить своих ребят к крови, повернулся и спросил: “Где Гарри?.. Гарри еще никого не прикончил”. Гарри был робким пареньком, уклонявшимся от мясницкой работы, но тут его позвали и велели убить пленника. И после этого Гарри превратился в настоящего тигра-людоеда, жаждущего немецкой крови.

Еще одна цитата из Кэмпбелла, которую приводит Гиббс, выглядела так: “Если немец закричит: «Пожалейте меня! У меня десять детей!» – убей его, чтобы он не наплодил еще десять” ⁴⁵. Галлингер также ссылается на французского писателя Вайяна-Кутюрье, рассказывавшего, как “офицеры хвастались, что они расстреливали германских пленных, чтобы опробовать револьверы… [и] офицеры расстреливали безоружных пленников целыми ротами и за это получали повышения” ⁴⁶.

Все это, разумеется, нельзя считать несомненными доказательствами. Безусловно, цитаты из английских источников не следует воспринимать с характерной для Галлингера серьезностью. При этом, скажем, в воспоминаниях Нормана Глэддена, которые еще не были написаны на момент выхода книги Галлингера, также говорится:

Многие из наших северных соотечественников [шотландцев] были – к нашему ужасу – против того, чтобы брать пленных. Фрицы, говорили они, пленных не берут, так почему мы должны их жалеть? Я не очень им верил, хотя в тогдашнем хаосе было возможно все. Ходили пугающие слухи о взятых в плен немцах, которых по тем или иным причинам так и не довели до штаба. Большой популярностью пользовалась байка о воинственных турках, которым не нравилось тратить время на конвоирование пленников. В итоге они решили упростить себе задачу, и начальство предпочло это проигнорировать. Насколько эта история соответствовала действительности, неизвестно, но слушали ее с удовлетворением и воспринимали как образец жестокой справедливости ⁴⁷.

Лейтенант А. Г. Мэй рассказывает об аналогичном случае после Мессинской битвы. Двое солдат ушли с группой пленных и вернулись без них:

По итогам допроса выяснилось, что пленных они убили. “Вы пойдете под трибунал”, – сказал капитан. “Мы так и думали”, – ответили они. “Зачем вы их убили?” – “У меня мать погибла под бомбежкой”, – сказал первый. “Когда бомбили Скарборо, они убили мою любимую”, – сказал второй ⁴⁸.

16 июня 1915 года рядовой Почетного артиллерийского полка Чарльз Теймс описал инцидент, произошедший после атаки у Бельварда, рядом с Ипром.

Мы восемь часов провели под огнем. Я чувствовал себя как во сне. Под конец мы, наверное, совсем обезумели. Когда атака закончилась, ребята выглядели просто сумасшедшими. Мы ворвались в германские окопы и увидели там сотни немцев, которых отрезало огнем от своих. Многие из них просили пощады, но мы их, разумеется, сразу приканчивали – это было единственным милосердием, которое мы могли им оказать. Парни из Королевского Шотландского полка взяли в плен около 300 человек, но когда офицеры сказали им поделиться с немцами пайками и ушли, шотландцы сразу перестреляли пленных с криками: “Сдохните и отправляйтесь к черту”. Через пять минут они уже были по щиколотку в немецкой крови… ⁴⁹

Галлингеру, вероятно, понравились бы и истории из записных книжек Сомерсета Моэма об издевательствах французов над пленными. Писатель неоднократно слышал об этом, а один такой эпизод сам наблюдал в 1914 году. Казачий офицер, служивший во французском гусарском полку, рассказывал Моэму:

Взяв в плен немецкого офицера, он привел его к себе и сказал: “Сейчас я вам покажу, как мы обращаемся с пленными и с людьми благородными”, после чего поднес ему чашку шоколаду; когда тот выпил, гусар объявил: “А теперь я покажу вам, как с ними обходятся у вас”. И отвесил немцу оплеуху. “Что же он?” – спросил я. “Ничего; он ведь понимал, что стоит ему только рот открыть, и я его пристрелю”. Он заговорил о солдатах-сенегальцах. Они непременно отрезают немцам головы: “Тогда уж точно они мертвы – et ?a fait une bonne soup” [60]^{, 50}.

Роберт Грейвс в своей книге воспоминаний тоже об этом писал: “Некоторые части – например, канадцы или шотландские территориальные войска – всегда старались добивать вражеских раненых” ⁵¹. Он полагал, что “подлинные зверства… то есть намеренные нарушения законов войны” часто происходили “в период между взятием в плен и приводом (точнее, неприводом) в штаб”:

Этой возможностью часто пользовались. В столовой каждый инструктор мог вспомнить несколько конкретных примеров того, как пленных убивали по дороге в тыл… Конвоиры сообщали в штабе, что пленные были убиты германским снарядом, и никто больше ничего не спрашивал. У нас были все основания считать, что с германской стороны фронта происходило то же самое: Германии и так не хватало продовольствия, а пленные были лишними ртами ⁵².

Такие рассказы, обычно сильно приукрашенные, если не выдуманные целиком, вряд ли можно считать подтверждением свидетельств, приводимых Галлингером, однако они указывают на то, что в убийства пленных многие верили. Майор Ф. С. Гарвуд был поражен, когда взятый в плен при Ипре германский офицер “заявил, что, как ему говорили, англичане расстреливают всех пленных”. Это, по мнению Гарвуда, “показывает, какую ложь немцы распространяют среди своих солдат” ⁵³. Герберт Зульцбах отреагировал точно так же, когда французские пленные рассказали ему, что “мы убиваем попавших в плен”, и “были приятно удивлены тем, что этого не происходит” ⁵⁴. Тем не менее очевидно, что эти байки имели некоторые фактические основания – по обе стороны фронта.

В этом контексте важным кажется различать то, что происходило в бою, и хладнокровное убийство после сражения. Однако записи о первом дне Третьей битвы на Ипре из дневника Гарри Финча показывают, как трудно провести это различие: “Мы отправили в тыл множество пленных, – писал он. – Они были до смерти перепуганы. Наши ребята были так разгорячены, что хладнокровно пристрелили некоторых из этих несчастных” ⁵⁵. В данном случае ни о каком “хладнокровии” со стороны солдат Королевского Суссекского полка речь, конечно, не шла. Это была типичная неразбериха сражения, которую замечательно описывал Джон Киган. Атакующие просто не могли обуздать свое стремление убивать врагов, даже когда те бросали оружие. Еще один пример: 20 сентября 1917 года австралийцы окружили немецкую двухэтажную огневую точку и предложили солдатам на первом этаже сдаться:

Те начали выходить, австралийские солдаты расслабились, и тут раздались выстрелы. Один из австралийцев был убит. Стреляли со второго этажа, на котором никто не знал о сдаче укрепления, однако бойцы были слишком возмущены, чтобы это понять. Для них это было предательство, за которое они и перекололи пленных штыками. Один солдат, собираясь нанести удар, обнаружил, что у него на винтовке нет штыка. Злосчастный немец умолял его о милосердии, но он мрачно прикрепил штык и убил беднягу ⁵⁶.

Было это хладнокровным убийством или нет? Тот же самый вопрос можно задать о другом примере, который приводит Киган. Речь идет о рассказе Чэпмена о том, как британский сержант застрелил на Сомме германского офицера, который успел сказать: “Я сдаюсь” – и отдать свой бинокль. Чэпмен отмечал, что сержант, ворвавшись в окоп, “был вне себя от возбуждения и вряд ли осознавал, что он делает. Если человек начал убивать, его не получится просто остановить, как машину” ⁵⁷. Один ветеран битвы на Сомме вспоминал, что сдававшихся немцев убивали почти рефлекторно: “Одни немцы вылезали из окопов и поднимали руки, другие пытались скрыться в резервных окопах. Мы убивали и тех и других” ⁵⁸. Аналогично себя вел и новозеландский Отагский батальон, не бравший пленных при штурме Крест-тренч ⁵⁹. Когда ничего подобного не происходило, свидетели это специально отмечали. Ирландец-лейтенант из 16-й дивизии был поражен, что в сентябре 1916 года при Жинши “ни одного из 200 гуннов, которые до последнего убивали наших ребят, не прикончили после сдачи в плен”. “Я ни разу не видел, чтобы пленных расстреливали или закалывали, – подчеркивал он. – С учетом того, в какой ярости были солдаты, этот завершающий акт милосердия к врагу, безусловно, делает им большую честь” ⁶⁰. Его реакция показывает, что такое поведение было исключением, а не правилом.

Таких примеров формально “недопустимых” убийств, которые тем не менее не могли иногда не случаться при ближнем бое, можно привести много. Скорее всего, многие из упоминаемых Галлингером случаев были чем-то подобным. Ремарк в романе “На Западном фронте без перемен” красочно описывает, как именно могла решаться судьба сдававшихся в плен:

Мы утратили всякое чувство близости друг к другу, и когда наш затравленный взгляд останавливается на ком-нибудь из товарищей, мы с трудом узнаем его. Мы бесчувственные мертвецы, которым какой-то фокусник, какой-то злой волшебник вернул способность бегать и убивать. Один молодой француз отстал. Наши настигают его, он поднимает руки, в одной из них он держит револьвер. Непонятно, что он хочет делать – стрелять или сдаваться. Ударом лопаты ему рассекают лицо. Увидев это, другой француз пытается уйти от погони, но в его спину с хрустом вонзается штык. Он высоко подпрыгивает и, расставив руки, широко раскрыв кричащий рот, шатаясь из стороны в сторону, бежит дальше; штык, покачиваясь, торчит из его спины. Третий бросает свою винтовку и присаживается на корточки, закрывая глаза руками. Вместе с несколькими другими пленными он остается позади, чтобы унести раненых[61] ⁶¹.

Даже Эрнст Юнгер признавал: “Обороняющийся, который только что стрелял в атакующего с пяти шагов, должен быть готов к последствиям. При броске в атаку глаза заволакивает кровавая пелена, и переломить это чувство невозможно. Солдат в такие моменты хочет не брать пленных, а убивать. В нем не остается колебаний – одни первобытные инстинкты” ⁶².

Однако Юнгер также упоминал об инциденте с германскими пленными, застрелившими солдата, которому они сдались, и о том, как британского офицера захватили, когда он пытался взять в плен немцев ⁶³. Именно такие истории подталкивали солдат Норфолкского полка из 18-й дивизии, которой командовал Айвор Макс, не брать пленных на Сомме. Один младший офицер вспоминал:

Я видел, как во время атаки немцы стреляли по нашим ребятам, пока те не подбегали к ним вплотную. А затем, увидев, что надеяться им не на что, они бросали оружие и пытались пожимать нашим бойцам руки. Большинство из них получали по заслугам [так!] и в плен не попадали. Иногда немецкие раненые стреляли в спину нашим солдатам, которые только что их перевязывали. Они – свиньи, поверьте мне, я все это видел своими глазами ⁶⁴.

Особенно приятно было убивать тех, кто притворялся сдавшимся, но задумывал обман. “Лежа на животе, он повернул голову и попросил пощады, – вспоминал один солдат, – но в его глазах была видна жажда убийства. Я вогнал штык ему в сердце, и он обмяк с хрипом. Я перевернул его. В правой руке он держал револьвер, просунув его в левую подмышку. Он хотел меня застрелить! Я вытащил из его спины штык и для верности выстрелил в тело” ⁶⁵.

Впрочем, убийство пленных солдаты объясняли не только недоверием к противникам. Грейвс называл самыми распространенными мотивами “месть за друзей и родных, зависть к будущему комфортному пребыванию пленных в лагере в Англии, боевое рвение, боязнь бунта пленников и нежелание заниматься конвоированием” ⁶⁶. Иногда достаточно было угрозы контрнаступления: в октябре 1917 года 2-й корпус АНЗАК, как сообщается, перебил множество пленных из-за известий о том, что “боши собирают силы для атаки” ⁶⁷. Еще чаще солдатами руководила жажда мести, которую мы уже упоминали как мотив для того, чтобы сражаться: вспомним описанных Мэем бойцов, мстивших немцам за гибель матери и возлюбленной под бомбежками. Вероятно, частым было и стремление мстить за убитого товарища: лейтенант Джон Стэмфорт писал о трех “парнях” из 7-го Лейнстерского полка, которые в июне 1916 года конвоировали в тыл после атаки под Вермелем шестерых пленных и убили их после того, как наткнулись по дороге на тело одного из своих офицеров ⁶⁸. Некоторые определенно мстили сами за себя: так, у раненного в ногу в ходе германской вылазки в декабре 1916 года под Лоосом рядового 2-го Лейнстерского полка О’Нила пришлось отбирать оружие, когда он попытался убить пленного немца ⁶⁹. Классический пример того, как работал этот цикл насилия, дал Джордж Коппард в своем рассказе о подлом трюке, к которому прибегли прусские солдаты в редуте “Гогенцоллерн”:

Три сотни немцев двинулись через нейтральную полосу, сделав вид, что они сдаются. Они шли без винтовок и снаряжения, с поднятыми руками, но их карманы были полны гранат. Дойдя почти до самых наших проволочных заграждений, они рухнули на землю и забросали гранатами окоп роты “Б”, убив и ранив множество наших. Удар был так силен, что остатки роты не смогли на него должным образом ответить. Весь батальон охватили скорбь и ярость. Все ругали пруссаков. Многие втайне поклялись отыграться на первых же попавших в плен немцах. Большинство пулеметчиков также решили мстить, и с тех пор приближение толпы “джерри” с поднятыми руками стало восприниматься как сигнал открыть огонь ⁷⁰.

При этом, когда у Коппарда при Аррасе появился шанс отомстить, “сурово обойдясь” со сдавшимися немцами, которые переправились через канал Скарп, “лейтенант У. Д. Гарбатт решил, что их следует взять в плен”. Понятно, что немцы неохотно повиновались приказам пересечь канал, опасаясь, что на том берегу их сразу же скосят огнем ⁷¹.

Иногда бойцы мстили и за то, свидетелями чего не были. Один из британских солдат вспоминал:

Некоторые [немцы] падали на колени, поднимая над головой фотографии жен и детей, но их все равно убивали. Возбуждение боя прошло. Мы убивали хладнокровно, потому что нашим долгом было убить как можно больше немцев. Я все время вспоминал о “Лузитании”. Я мечтал, чтобы судьба дала мне возможность отомстить, и когда я ее получил, я убил как раз столько, сколько надеялся убить ⁷².

Еще один ветеран вспоминал, как он удерживал своего друга, чтобы тот не убил захваченного германского летчика:

Он все спрашивал, бомбил ли тот немец Лондон. Говорил: “Если он там был, я его пристрелю! Ему это с рук не сойдет”. И он бы так и сделал. Тогда жизнь для нас ничего не значила. Нам все время грозила смерть, да и когда кругом валяются и воняют немецкие трупы, подхалимаж – все эти “Камрад!” — как-то не действует ⁷³.

Австралийский солдат в августе 1917 года рассказывал, как его командир застрелил двух укрывшихся в воронке от снаряда немцев, один из которых был ранен.

Немец попросил дать его товарищу воды. “Сейчас, – сказал наш офицер, – ты у меня напьешься вдоволь” – и расстрелял обоих из своего револьвера. С гуннами иначе нельзя. Для того мы и пошли в армию, чтобы убивать гуннов – этих… детоубийц ⁷⁴.

Заметим, что Краус был прав и выдуманные зверства (убийства бельгийских младенцев), действительно, порождали зверства реальные. Многие солдаты и в самом деле верили газетам лорда Нортклиффа.