Инакомыслящие

Тем, кто пытается объяснить исход войны чем-то, кроме собственно военных факторов, разумеется, очень удобно видеть между пропагандистскими технологиями воюющих сторон некие глубинные различия. Однако при внимательном рассмотрении эта теория не выдерживает критики. Как заметил Жорж Вайль, “каждая из воюющих стран убеждала себя, что ее правительство пренебрегает пропагандой, в то время как враг… успешно ее использует” ¹⁹. На деле пресса не была полностью поставлена под контроль и приведена к единомыслию ни в одной из стран. Инструменты для осуществления цензуры и управления медиа каждый раз приходилось изобретать на ходу – и эффективностью они не отличались. Пропаганда по большей части была направлена на нейтральные страны, а не на внутреннее общественное мнение. Когда попытки влиять на “внутренний фронт” все-таки предпринимались, задачи в основном были негативными: подавлять инакомыслие. Главной положительной задачей было увеличить продажи облигаций военного займа, а также (в самой Великобритании и во всей империи) привлечь новых новобранцев. В течение большей части войны к солдатам пропаганда практически не обращалась, хотя исход войны определяли именно они.

Стоит обратить внимание на то, насколько разнообразны были мнения европейской прессы перед началом Первой мировой. 30 июня 1914 года Neue Freie Presse, оплот венских либералов, объявила, что, несмотря на убийство в Сараево, “главной политической целью монархии” остается “почетный мир без проявления слабости, защищающий [наши] интересы”. 2 июля газета также добавила, что “в наши дни невозможно воевать из мести” ²⁰. Две недели спустя она продолжала сохранять спокойствие. “Человека… который отдаст приказ… поджечь весь мир ради Великой Сербии, нет и не будет”, – писала она 16 июля, подтверждая “мирный настрой монархии”. Даже когда она перешла к более воинственному тону в адрес Сербии, она по-прежнему утверждала, что “локальные конфликты не должны перерастать в мировые войны” (18 июля) ²¹. Венгерская Pester Lloyd высказывалась весь июль столь же сдержанно ²².

В Германии либеральная Berliner Tageblatt странным образом считала “великосербский вопрос” одним из “наиболее опасных и пугающих вопросов, затрагивающих всех нас”. Тем не менее 30 июля она все еще уверяла, что “германцы – абсолютно мирный народ”, а после официального объявления о мобилизации в России ограничилась призывом “обеспечить безопасность границ” ²³. Западногерманская Frankfurter Zeitung тоже не стремилась к войне ²⁴. Не выглядела воинственной и католическая пресса: хотя K?lnische Zeitung после начала войны ударилась в “ура-патриотизм”, однако Germania еще 30 июля доказывала, что германский народ “больше всего хочет мира” ²⁵. Консервативная (и традиционно ориентировавшаяся на мнение правительства) Norddeutsche Allgemeine Zeitung последовательно призывала ограничить расползание австрийско-сербского конфликта ²⁶ и даже возразила Berliner Tageblatt, пессимистически заявившей 1 августа, что война неизбежна ²⁷. Разумеется, эту разноголосицу можно считать результатом коварных планов германского правительства, стремившегося замаскировать свою воинственность миролюбивыми статьями. Однако подобные представления выглядят анахроничными. Намного вероятнее, что правительство было слишком занято дипломатическими и военными вопросами и просто не давало прессе руководящих указаний ²⁸.

В Англии вся пресса – за единственным исключением – сперва относилась к войне без интереса или с неприязнью. “Угрозы того, что союзы и договоренности втянут [Британию] в конфликт [между Австрией и Сербией], не существует”, – с уверенностью заявила Manchester Guardian в июле 1914 года ²⁹. 1 августа ее редактор Ч. П. Скотт заметил, что вмешательство “нарушило бы десятки данных нашему народу обещаний – обещаний стремиться к миру, защищать бедных, беречь ресурсы страны и добиваться мирного прогресса” ³⁰. Когда началась война, газета возмутилась: “По некоему тайному договору Англию за ее спиной формально обязали участвовать в пагубном безумии и вступить в кровавую войну между двумя милитаристскими альянсами”. Даже в статье, призывавшей “выступить единым фронтом”, Guardian мрачно предупреждала: “Это будет война, на которой нам придется рисковать всем, чем мы гордимся, и которая не может принести нам никакой выгоды… Нас еще ждут сожаления” ³¹.

Daily News была категорически против того, чтобы “жертвовать жизнями англичан… ради гегемонии России в славянском мире”. 1 августа она опубликовала статью А. Дж. Гардинера под заголовком: “Почему мы не должны воевать”. “Где в мире наши интересы сталкиваются с интересами Германии? – вопрошал Гардинер и сам же отвечал: – Нигде… Если мы сотрем Германию в пыль и сделаем Россию диктатором Европы и Азии, это станет величайшей катастрофой в истории западной культуры и цивилизации” ³². 3 августа газета заявила, что в Англии “нет партии войны”, потому что “ужасы войны уже завладели воображением общества” ³³. Хотя в итоге News признала, что Англии необходимо выиграть войну, в которую она вступила, еще 4 августа газета продолжала сетовать об “ужасном конфликте” и “ошибочном внешнеполитическом курсе” Грея ³⁴. Когда владелец популярного воскресного издания News of the World сэр Джордж Ридделл заявил Ллойд Джорджу, что “мысль о вступлении правительства в войну вызывает у него отвращение” ³⁵, он выражал позицию большинства либеральных журналистов.

Либеральная пресса в провинции тоже относилась к происходящему без восторга. Yorkshire Evening News подчеркнула 29 июля, что “в интересах Великобритании держаться подальше от этой свары”. Northern Daily Mail зашла еще дальше, заявив 28 июля, что Англия “может и должна сохранять нейтралитет в течение всей войны” ³⁶. “Случилось худшее, – провозгласил Carlisle Journal 4 августа. – Без всякого сомнения, большинство англичан относятся к перспективе оказаться втянутыми в эту войну с чувством удивления и ужаса” ³⁷. Такие газеты, как Lancaster Guardian и Barrow News, убедились, что война необходима, чтобы “спасти маленькие, но отважные независимые государства от германского аппетита”, лишь 8 августа ³⁸.

Лишь одна крупная газета во всей Европе последовательно призывала к войне между великими державами, и это была Times. Она предсказала европейскую войну еще 22 июля и уже через пять дней призвала Великобританию принять в ней участие, а потом повторила эти призывы в передовых статьях от 29 июля и от 31 июля ³⁹. Мы уже видели, как Нортклифф и его редактор международного отдела Стид противостояли попыткам Ротшильдов смягчить курс газеты. В свете этого слова лорда Фицмориса, видного либерала и бывшего министра, написавшего 31 июля, что газеты Нортклиффа “ведут кампанию по втягиванию страны в войну” ⁴⁰, кажутся не лишенными смысла. Недаром лондонский корреспондент Figaro вопрошал в момент разочарования в британском правительстве: “Разве не могут лорд Нортклифф и Mail хоть что-нибудь сделать?” ⁴¹

Впрочем, даже сам Нортклифф не очень понимал, какой он видит роль Англии в будущей войне. В июле он далеко не сразу оценил значимость Балканского кризиса ⁴². Когда война началась, его газеты не пытались преуменьшать ее пагубность. Даже Times писала 3 августа, что Европу ждет “самая ужасная война… со времен падения Римской империи”. “Страшно подумать… сколько человеческих жизней будет стоить это столкновение и сколько копившихся поколениями богатств оно уничтожит”, – подчеркивала она ⁴³. 5 августа Нортклифф, к удивлению своих сотрудников, яростно выступил против отправки на континент БЭС. “Что это за новости о Британских экспедиционных силах для Франции?” – допытывался он у редактора Mail Томаса Марло:

Это какой-то абсурд. Ни один солдат не должен покинуть страну. У нас великолепный флот, который должен оказать всю возможную помощь, но я не поддержу отправку ни одного солдата за границу. Как насчет вторжения? Как насчет нашей собственной страны? Напишите об этом в передовице. Вы слышите? Ни одного солдата без моего согласия. Так и скажите завтра в газете.

Он даже написал передовицу такого содержания и согласился напечатать альтернативный вариант Марло, который призывал к отправке БЭС, только после горячего спора ⁴⁴.

Еще в конце ноября 1914-го Times не видела причин приукрашивать правду о происходящем на фронте. “Красочная сторона войны исчезла окончательно и больше не вернется”, – мрачно отмечал ее корреспондент:

Окопы, везде окопы. Под прицелом замаскированных орудий высшим законом стала невидимость… День за днем идет бойня, и неизвестные люди продолжают гибнуть под огнем невидимого противника… Война стала глупой… Пехоте приходится особенно тяжело – все время, без отдыха… Ценой тысяч жизней иногда удается отвоевать несколько сотен ярдов, но обычно даже самые блестящие атаки ни к чему не приводят… Свежие подкрепления, вводимые в бой под прикрытием внезапного шквального артиллерийского огня, бывают способны прорвать оборону… Однако такие атаки всегда приводят к тяжелым потерям ⁴⁵.

Вряд ли автор этого материала рассчитывал убедить читателя, что Томми будет праздновать Рождество в Берлине.

Подобный тон не был в консервативных газетах чем-то необычным. В конце июля Yorkshire Post объявила в редакционной статье, что она

не уверена, что победа России и Франции над Германией и Австрией будет лучше для нас, чем победа другой стороны. Любое нарушение сложившегося равновесия, на наш взгляд, крайне невыгодно для этой страны. Поэтому мы ни в коей мере не считаем, что британскому правительству следует торопиться вступать в европейскую войну на любой из сторон ⁴⁶.

1 августа Pall Mall Gazette назвала “жестоким ударом судьбы” то, что Англия и Германия вынуждены выступать друг против друга, хотя “взаимное недоброжелательство, казалось, успело ослабнуть”.

Мы убеждены, что император Вильгельм и его советники искренне стремятся к миру. Если перед лицом сил, неподвластных людям, их усилия окажутся тщетными – что, к сожалению, весьма вероятно, – разве должны мы говорить о них с ненавистью? Не должны – и не будем. Если мы вынуждены с тяжелым сердцем… обнажить наш меч, мы будем сражаться как джентльмены и уважать рыцарственного врага ⁴⁷.

Редакционная статья Горацио Боттомли в номере еженедельника John Bull за неделю, заканчивавшуюся 8 августа, была еще экстравагантней. “К ЧЕРТУ СЕРБИЮ! – писал он. – Сербия должна быть уничтожена. Пора стереть ее с карты Европы”. Такого не писали даже самые крикливые из австрийских журналистов. При этом, продолжал Боттомли, британскому правительству следовало

воспользоваться этим кризисом, чтобы раз и навсегда избавиться от германской угрозы… Если мы не получим надежных гарантий того, что наши тевтонские противники изменили свои планы, единственным дальновидным и патриотичным решением для наших государственных мужей будет уничтожить германский флот одним махом…

Еще раз – К ЧЕРТУ СЕРБИЮ!

БОЖЕ, ХРАНИ КОРОЛЯ! ⁴⁸

Как наглядно демонстрирует это странное рассуждение, реакция прессы на начало войны была какой угодно, но только не единодушной.

Правительства тоже явно не преуспели в насаждении единомыслия. Более того, совсем не очевидно, что они пытались его насаждать. Начнем с того, что их усилия в этой области в основном ограничивались введением цензуры, которая должна была предотвращать публикацию военных сведений, могущих быть полезными для врага. Обычно для этого уже имелись прецеденты. В Англии, где существовала традиция цензуры в области искусства, осуществлявшейся лордом-канцлером, газеты еще раньше приняли систему самоцензуры в военных вопросах под эгидой созданного в 1912 году Объединенного постоянного комитета ⁴⁹. Принятый 8 августа 1914 года Закон о защите королевства – Defence of Realm Act, ДОRА, действие которого в дальнейшем продлевалось шесть раз, заметно расширил полномочии государства в этой сфере. Предписание 27 напрямую запрещало сообщения и заявления “в устной форме, в письменной форме или в газетах, журналах… и иных печатных изданиях”, которые “преднамеренно подрывают или, вероятно, способны подорвать” верность королю, набор новобранцев или доверие к национальной валюте ⁵⁰. С 26 сентября 1914 года цензоры также запретили публиковать не только новости о передвижении войск, но и предположения. В следующем марте прессу предупредили, что ей не следует преувеличивать британские успехи, хотя один из владельцев газет возразил на это, что к подобному чрезмерному оптимизму склонен и сам сэр Джон Френч ⁵¹. Списки потерь не публиковались до мая 1915 года. Попытки еще сильнее ужесточить цензуру были успешно предотвращены осенью 1915 года, однако до самого конца войны пресса продолжала находиться под жестким контролем. На большей части территорий Британской империи пресса также была подцензурной ⁵². Хотя система “оборонных уведомлений” обеспечивала редакторов сорока изданий секретной информацией о ходе войны, эти сведения определенно не предназначались для публикации. То же самое относилось и к конфиденциальным данным, которые в больших количествах получал военный корреспондент Times, отставной полковник Чарльз Репингтон. Сам Ллойд Джордж признавал: “Общество знает только половину, а пресса – примерно три четверти” ⁵³.

Если у британцев была DORA, то у французов – “Анастасия”, персонификация военной цензуры ⁵⁴. Осуществлялась эта цензура на основании законов об осадном положении от 1849 и 1878 годов, позволявших военным властям запрещать вредоносные для общественного порядка публикации. 3 августа Военное министерство создало для этой цели пресс-бюро. Закон, принятый через два дня, шел еще дальше, запрещая прессе публиковать любые относящиеся к военным операциям сведения, кроме одобренных правительством ⁵⁵. К сентябрю военный министр Александр Мильеран вновь ужесточил правила. Теперь запрещалось публиковать имена погибших ⁵⁶.

В Германии, как и во Франции, с началом боевых действий в силу вступил старый закон об осадном положении (от 1851 года), приостанавливавший “право свободно выражать мнения с помощью слова, печати или изображений” и дававший местным военным властям право цензурировать или запрещать публикации. Чтобы дополнительно воспрепятствовать выходу в свет “недостоверной информации”, рейхсканцлер издал циркуляр для прессы, содержавший 26 запретов. Кроме этого, в 1915 году [прусское] Военное министерство выпустило рекомендации, которые среди прочего запрещали публиковать общее число потерь (даже в списках погибших нельзя было использовать сплошную нумерацию) ⁵⁷. В общей сложности к концу 2016 года действовали около двух тысяч подобных цензурных предписаний. Однако военные власти применяли их непоследовательно, и поэтому в феврале 1915 года была создана Главная цензурная служба (Oberzensurstelle), семью месяцами позже ставшая Военным пресс-бюро (Kriegspresseamt) ⁵⁸. В Австрии аналогичные функции выполняло Военное надзорное управление (Kriegs?berwachungsamt) ⁵⁹. В Италии аналогичные структуры были созданы еще до ее вступления в войну ⁶⁰. Цензура была неуклюжим инструментом. В 1915 году за нарушение цензурных правил были оштрафованы как Labour Leader, так и Times. 14 августа от цензуры, к своему стыду, пострадала Figaro – из-за статьи о Марокко ⁶¹. Выпуск газеты Клемансо L’Homme libre был приостановлен за публикацию статьи о том, что раненых солдат перевозили в грязных вагонах, в которых они заражались столбняком. Когда она вновь стала выходить под названием L’Homme encha?n?, ее снова запретили ⁶². Как иронизировал 27 сентября 1914 года Альфред Капю,

если не упоминать чиновников, правительство, политику… банки, раненых, немецкие зверства и почтовую службу, можно было вполне свободно писать все что угодно – с позволения двух или трех цензоров ⁶³.

В число германских газет, закрытых или подвергнутых цензуре за разглашение военных сведений, попала даже малоизвестная и безобидная T?gliche Rundschau f?r Schlesien und Posen.

Однако постепенно все правительства перестали ограничиваться цензурой военных сведений и начали использовать свои полномочия военного времени в откровенно политических целях. В Великобритании в разное время запрещали такие газеты и журналы, как Irish Worker, Irish Volunteer, Irish Freedom и Sinn F?in, а также Nation и пацифистское издание Tribunal. Особенно тщательно старались, чтобы за границу не попало то, что могло нанести ущерб “военной деятельности”. Составлялись подробные списки запрещенной к вывозу литературы, в которые попадали не только ирландские националистические, социалистические и пацифистские издания, но и школьные газеты со слишком подробными сведениями о местах службы выпускников на фронте и железнодорожные бюллетени, содержавшие предположительно опасную информацию о британской транспортной системе. Жертвой цензуры стал также журнал Британской ассоциации старых гейдельбергцев ⁶⁴. DORA также пыталась взять на себя роль национальной литературной няньки, которую раньше играл лорд-канцлер. В 1914 году была запрещена книжная версия пьесы Феннера Брокуэя “Адвокат дьявола”. Четырьмя годами позже под запретом оказался опубликованный под псевдонимом роман Роуз Аллатини “Презираемые и отвергнутые”, главный герой которого был гомосексуалистом и отказывался от воинской службы по убеждениям. Издателя в итоге оштрафовали, а тираж книги уничтожили ⁶⁵. Так Великобритания времен войны постепенно превращалась в полицейское государство. Только в 1916 году пресс-бюро с помощью цензурного подразделения секретной службы – МИ7 (а) – изучило более 38 тысяч статей и 25 тысяч фотографий, а также не меньше 300 тысяч частных телеграмм ⁶⁶. Такому размаху мог бы позавидовать сам Меттерних! Как справедливо жаловался журнал Nation в мае 1916 года, “одна из трагедий этой войны заключалась в том, что страна, вставшая на защиту свободы, теряет свои свободы одну за другой, и в том, что правительство, раньше считавшее общественное мнение своей опорой, стало бояться его и пытается его ограничивать” ⁶⁷.

То же самое происходило и в прочих странах. В 1917 году французский суд постановил, что закон 1914 года, запрещающий несанкционированную публикацию военных сведений, можно использовать и против “пораженческих высказываний” ⁶⁸. На основании этого решения пацифистская газета Bonnet Rouge с мая 1916 года по июль 1917 года сталкивалась с цензурными запретами не менее 1076 раз ⁶⁹.

В Германии с 27 по 30 сентября 1914 года была запрещена газета Vorw?rts. Выпускать ее разрешили только на том условии, что она будет избегать упоминания “классовой ненависти и классовой борьбы”. Аналогичный запрет был снова наложен на нее в январе 1918 года за призывы к всеобщей забастовке ⁷⁰. Вскоре после начала войны было запрещено иностранное кино, а действующая система киноцензуры была изменена так, чтобы на экраны выходили только фильмы, способные “поддерживать моральный дух и пропагандировать патриотизм” ⁷¹. В начале 1915 года журналистов предупредили, что им не следует ставить под сомнение “национальные чувства и решимость любого немца”. Что интересно, их также призвали воздержаться от “гнусных… призывов к варварскому поведению на войне и к уничтожению других народов”. В ноябре 1915 года за этим последовал запрет на публичное обсуждение целей ведущейся Германией войны. С 1916 года все интервью с генералами, обсуждение германо-американских отношений и упоминания кайзера перед публикацией должны были одобряться Военным пресс-бюро. Вдобавок местные военные власти издавали собственные распоряжения по своему вкусу ⁷². Например, Berliner Tageblatt пала жертвой политических предрассудков генерала, отвечавшего за цензуру в Пруссии: ее временно запретили за защиту канцлера Бетмана от нападок аннексионистов! ⁷³

Впрочем, тотальной цензуры не было ни у одной из континентальных стран. Скажем, французские цензоры разрешили недавно основанной и абсолютно бесшабашной газете L’Oeuvre, девизом которой было: “Идиоты не читают L’Oeuvre”, печатать из номера в номер роман Анри Барбюса “Огонь” ⁷⁴. Не слишком старались цензоры обуздать и сатирический журнал Le Canard encha?n?, выпускавшийся с сентября 1915 года Морисом Марешалем и его друзьями ⁷⁵. В Германии обсуждение целей войны – после того как в ноябре 1916 года запрет на него приостановили – велось шире, чем позволялось во Франции. Еще примечательнее тот факт, что германские цензоры никогда не запрещали публиковать в германской прессе военные сводки Антанты ⁷⁶.

Более того, весь опыт Европы – включая даже Великобританию – бледнеет в сравнении с драконовскими мерами, принимавшимися в Соединенных Штатах и, несомненно, отражавшими неуверенность американских властей в патриотизме многонационального населения страны (в 1914 году 14,5 миллиона из 100 миллионов американцев были рождены за рубежом, а примерно 8 миллионов были выходцами из Германии в первом или втором поколении) ⁷⁷. После того как Закон о шпионаже 1917 года был дополнен в мае 1918 года Законом о подрывной агитации, критиковать войну стало опасно даже в гостинице. По этому закону были привлечены к суду более 2500 американцев, причем около ста из них получили тюремные сроки длиной от 10 до 20 лет. Режиссер патриотического фильма под названием “Дух 76-го года” был приговорен к 15 годам тюрьмы, потому что этот фильм – как явствовало из его названия – имел антибританскую направленность ⁷⁸. До такого подавления свободы слова в военное время было далеко даже Англии. Это превращало заявления союзников о том, что они сражаются за свободу, в насмешку.

Структуры для активного управления новостями (особенно тем, как война освещалась в нейтральных странах) пришлось создавать на ходу. Первые британские военные сводки просто зачитывались вслух министрами на закрытых встречах с членами теневого кабинета. Только в сентябре майору Эрнесту Суинтону поручили доносить до прессы коммюнике, которые потом исправно публиковались за подписью Eyewitness – “Очевидец” (для канадских вооруженных сил аналогичные функции исполнял Макс Эйткен). Более подробную информацию получал сэр Джордж Ридделл из Ассоциации владельцев газет, служивший представителем прессы в коридорах власти. Чтобы передавать коллегам издателям и редакторам то, что ему сообщали Асквит, Черчилль и другие, он каждую неделю созывал специальные совещания. В марте 1915 года они получили официальный характер ⁷⁹. Система аккредитованных военных корреспондентов была введена только в ноябре 1918 года. При этом их репортажи жестко контролировались ⁸⁰.

Первые шаги по координации активной британской пропаганды за рубежом были предприняты, когда канцлер герцогства Ланкастерского Чарльз Мастерман пригласил тщательно отобранную группу известных писателей в Веллингтон-Хаус на Бэкингем-гейт (там размещалась Национальная комиссия по страхованию, которую власти сочли удобным “прикрытием”) ⁸¹. До конца 1914 года Веллингтон-Хаус перевел более 20 материалов для распространения в нейтральных странах. К июне 1915 года он напечатал около 2,5 миллиона книг. Он также рассылал информационный бюллетень примерно 360 американским газетам и спонсировал производство ряда фильмов, в основном документальных. Вдобавок спешно созданный Парламентский комитет по целям войны организовал в августе 1915 года Пресс-бюро под руководством юниониста Ф. Э. Смита ⁸².

В 1916 году Ллойд Джордж поручил редактору Daily Chronicle Роберту Дональду оценить деятельность Веллингтон-Хауса. В результате его доклада, выдержанного в критическом тоне, был создан Информационный департамент, руководить которым через два месяца – в феврале 1917 года – поручили юристу, популярному романисту и (периодически) колониальному администратору Джону Бакену ⁸³. Когда в июле 1917 года этот департамент стали превращать в полноценное министерство, Бакена формально подчинили сэру Эдварду Карсону, лидеру ольстерских юнионистов. Однако он настолько равнодушно относился к этой работе, что журналистский консультативный комитет при департаменте подал в отставку в знак протеста, и в итоге Ллойд Джорджу пришлось создавать в феврале 1918 года новое Министерство информации во главе с Бивербруком ⁸⁴. Это подтолкнуло министра иностранных дел Бальфура к долгим арьергардным боям с целью удержать контроль над распространением британской пропаганды за границей ⁸⁵. Внутри страны схожую роль параллельно играл созданный в июне 1917 года межпартийный Национальный комитет по целям войны. Между сентябрем 1917 года и мартом 1918 года он провел 1255 публичных мероприятий, а к весне 1919 года распространил 107 миллионов экземпляров своих изданий и обеспечивал 650 газет стандартными проправительственными передовицами ⁸⁶.

На континенте ситуация отличалась не так существенно, как часто думают. В октябре 1914 года французская армия создала Информационный отдел при Управлении военной разведки. Сперва она просто редактировала и публиковала трижды в день военные коммюнике, но потом начала снабжать газеты более или менее успокоительными материалами о жизни на фронте. Генерал Нивель вдохнул в эту структуру новую жизнь, превратив ее в Армейскую информационную службу и впервые позволив писать репортажи с фронта аккредитованным журналистам (а не военным). Тем временем Министерство иностранных дел создало собственное Бюро прессы и информации (Bureau de la presse et de l’information). Дом прессы (Maison de la Presse), координировавший французскую пропаганду за рубежом, появился лишь в январе 1916 года ⁸⁷.

В Германии начиная с 3 августа офицеры Генерального штаба ежедневно в 11 часов утра проводили брифинги для корреспондентов. Краткое содержание этих брифингов передавалось Телеграфному бюро Вольфа. В сентябре 1915 года только что созданное Военное пресс-бюро добавило к этому еще один – вечерний – брифинг. Оно также начало выпускать три военных информационных бюллетеня. Как и в Великобритании, информацию иногда сообщали журналистам, на том условии, что они не будут ее публиковать ⁸⁸. Сперва работающие с прессой структуры отчасти дублировали друг друга. У министерства иностранных дел был собственный отдел информации (Nachrichtenabteilung), отвечавший за пропаганду в нейтральных странах. Однако в 1917 году Верховное командование создало специальную пресс-службу – Германскую военно-информационную службу (Deutsche Kriegsnachrichtendienst). Это было сделано в рамках общего курса на централизацию управления, который проводил Людендорф. Хотя новый рейхсканцлер Георг Михаэлис попытался вновь переподчинить пропаганду гражданским властям и ввел в конце лета 1917 года должность шефа прессы, генералы сохраняли контроль над ней до последнего ⁸⁹.

Австрия тоже создала Военное пресс-бюро (Kriegspressequartier), выпускавшее официальные бюллетени для австрийской и иностранной прессы ⁹⁰. Когда американцы вступили в войну, они поступили примерно так же, создав в апреле 1917 года Комитет по общественной информации (Committee on Public Information), который к концу войны выпустил и распространил не менее 75 миллионов экземпляров пропагандистских изданий ⁹¹.

Помимо попыток повлиять на общественное мнение иностранных государств, одной из основных задач пропаганды было укрепление решимости населения внутри страны. Особенно значение приобретало привлечение финансов населения. Британские фильмы “Ты!” и “За империю” (выпущенные Комитетом по военным займам для мелких инвесторов) призывали аудиторию вкладывать деньги в облигации военного займа. “За империю” даже подробно расписывал, сколько боеприпасов обеспечит фронту вклад размером в 15 шиллингов и 6 пенсов ⁹². Германия еще больше рассчитывала на готовность своих граждан одалживать деньги правительству. На плакате Люциана Бернхарда флотский офицер объясняет солдату, увидевшему, как тонет вражеский корабль: “Вот так твои деньги помогают тебе воевать. Превратившись в подлодку, они спасают тебя от вражеских снарядов. Поэтому подписывайся на военный заем!” ⁹³ В Америке в ходе кампании по распространению первого “Займа свободы” были напечатаны два миллиона плакатов. К третьему займу количество плакатов дошло до девяти миллионов ⁹⁴.

При этом попытки внушить собственным солдатам нечто большее, чем обычные принципы дисциплины, были крайне редки, а попытки повлиять на умы вражеских солдат начались только ближе к концу войны. В июле 1917 года французские агенты распространяли в Германии фальшивые номера немецких газет – например, Frankfurter Zeitung ⁹⁵. Британская секретная служба прибегала к тем же методам, однако эта техника стала достоянием общественности только после того, как Нортклифф возглавил “Кру-Хаус” (Crewe House) – управление Министерства информации, ведавшее пропагандой во вражеских странах. Начиная с июня 1918 года англичане за шесть месяцев разбросали над отступающими германскими войсками почти 20 миллионов листовок с такими заголовками, как “Привет, Родина” (“Gr??e an die Heimat”), и с подробностями о германских потерях и о крахе союзников Германии ⁹⁶.

Центральные державы действовали с меньшим размахом. Немцы предпочитали внедряться в пацифистские газеты с помощью подкупа или под прикрытием подставных инвесторов из нейтральных стран. Во Франции особенно громкие скандалы были связаны с газетами Le Journal, получившей около 10 миллионов франков из германских источников, Le Pays, созданной в 1917 году для поддержки идеи Жозефа Кайо о мирных переговорах с Германией, и Bonnet Rouge, редактор и издатель которой были арестованы и обвинены в государственной измене в июле 1917 года (один из них покончил с собой в тюрьме, а второй был признан виновным и казнен) ⁹⁷.