Н. М. ЯЗЫКОВУ Мая 28 <н. ст. 1843. Мюнхен>
Н. М. ЯЗЫКОВУ
Мая 28 <н. ст. 1843. Мюнхен>
Пишу к тебе из Мюнхена, где засел на несколько дней. Погода премерзкая и потому, без всякого сомнения, таковая же [таковая же она] в Гастейне: около Зальцбурга уже я встретил целый хоровод туч, который весь отправился в Гастейн, зная, [знай-ка] где раки зимуют.
Я позабыл спросить у тебя перед выездом [Далее было: что между прочим очень хотел, именно] об одном пункте письма Иванова к тебе. Он, кажется, назначает именно место и воды, на которых будет кн. П<етр> М<ихайлович> Волконский. Пожалуста напиши мне об этом. Это обстоятельство довольно [буд<ет> довольно] нужное: может быть, нужно будет к нему написать Жуковскому. Во всяком случае ты посмотри это место в письме и напиши мне в Дюссельдорф. Да от скуки во время дождей перечти еще один раз Мер<твые> души. Во второй раз дело будет очевиднее и всякие ошибки яснее. Мне это слишком нужно. В течение двух лет, т. е. прежде совершенного исправления всего, мне нужно увидеть все дыры и прорухи. Особенно мне нужны теперь вот какие замечания: какая глава сильнее, какая глава слабее другой, где, в каком месте возрастает более сила всего, где устает автор, вял или, если на последнее слово, по деликатности или недальнозоркости своей, ты не согласен, то где по крайней мере он уступает самому себе, оказавшемуся в других местах. Одним словом, всё то, что относится до всего каркаса машины. И об этом деле мы должны поговорить так, как о вовсе постороннем, не соединенном вовсе ни с какими личными отношениями, так, как бы автор М<ертвых> д<уш> был Ознобишин, заклавший козленка дикого. Это ты должен сделать тем более, что я имею намерение тоже напасть на тебя без всякой пощады и только уже не между двух глаз, а публично, ибо имею в виду [я имею намерение] сказать кое-что вообще о русских писателях. Здесь узнал я довольно печальную историю о Бакунине. [Далее начато: который] Сей философ наделал просто глупостей и нынешнее его положение жалко. В Берлине он не ужился и выехал, куда не помню, как мне рассказывали, по причине, что не мог иметь никакого сурьезного влияния. Вздумал он, с какою целью бог ведает, для того ли, чтобы услужить новым философам Берлина и Шеллингу, написать в каком-то журнале статью на гегелистов, которых уничтожил вовсе и обличил в самом революционном направлении. Статья произвела негодование. Прусский король запретил журнал и донес о сем русскому правительству. Бакунин должен был скрыться и теперь, говорят, в Цюрихе, всеконечно, без всяких обеспечений в будущем. Всё это узнал я от Попова, московск<ого> кандидата, слушающего в Берлине лекции, приятеля Авдотьи Петровны и всех Елагиных, [В подлиннике: Элагиных] жившего у них почти в доме. Он же сказал мне, что старик Елагин [В подлиннике: Элагин] (Василий) находится теперь в Праге и, вероятно, заедет к тебе в Гастейн.
Вот всё, что набралось сказать тебе. Затем будь здоров. Да внушит бог гастейнским водам благую идею подхорохорить тебя, как выражается Скобелев, и Штраунбиргу благую мысль давать лучшую телятину. О говядине нечего уж и говорить. Не забывай писать, и чем чаще, тем лучше. Встретил я еще на улице двух немцев Барышникова, медика и живописца, которые от радости, что меня встретили, сначала не нашли слов, хотя [хотя, сколько мне известно] знакомство наше основалось на двух buon giorno, сказанных весьма плохим итальянским языком. Немцы объявили, что полковник четыре дня проводит в Мюнхене и едет в Дрезден. Но прощай до письма, которое надеюсь от тебя получить в Дюссельдорфе.
На обороте: A Monsieur М. de Jazykoff.
Gasteinbad [Далее зачеркнуто: (Tirol)]