Глава 3 Раздел Югославии оккупантами и организация режимов власти

Расчленение «югославского пространства». В результате поражения Югославия была расчленена на части, занятые войсками напавших на нее государств – Германии, Италии и Венгрии, а также вступившими с позволения Гитлера в югославские пределы вслед за окончанием военных действий войсками Болгарии. Основой политики оккупантов являлись ликвидация югославского государства и раздел его территории.

Эта политика была предопределена планом Гитлера, когда он 27 марта 1941 г. после получения известия о перевороте в Белграде принял решение о нападении на Югославию. На созванном им тогда секретном совещании с участием руководящих деятелей третьего рейха и командования вооруженных сил фюрер заявил, что Югославия должна быть разбита «и в военном смысле, и как государство»¹. Намеченные цели расчленения Югославии были в последующие недели – как перед нападением, так и в ходе Апрельской войны – конкретизированы в разрабатывавшихся один за другим немецких проектах, равно как в предложениях, которые делались по этому поводу Италии, Венгрии и Болгарии.

Так, уже 27 марта Гитлер на встречах с болгарским и венгерским посланниками заявил первому, что произошедшее в Югославии «решило вопрос о Македонии», т. е. открыло перспективу присоединения Вардарской Македонии к Болгарии, а второму – о поддержке претензии Венгрии на югославскую территорию. Причем последнее он распространил и на хорватскую территорию, хотя одновременно высказывался за некое венгерское покровительство над Хорватией, которая получила бы самоуправление. То же, в том числе идею об «опоре» Хорватии на Венгрию, фюрер повторил и в беседе с венгерским посланником на следующий день, когда посланник передал ответ из Будапешта, что венгерская сторона подтверждает притязания на определенную часть югославской территории, но не склонна к включению Хорватии в свои границы².

6 апреля появился первый более обобщенный проект, носивший название «Генеральный план последующей организации управления на югославском пространстве». Он предусматривал, что под немецкое военное управление отойдет собственно Сербия (она была обозначена как «Старая Сербия»); Италия получит ряд областей вдоль югославского адриатического побережья – «Приморье на северо-западе Югославии», Далмацию, Черногорию; Венгрии будет передана принадлежавшая ей до 1918 г. территория к северу от Дуная, а Болгарии – Вардарская Македония. По поводу Хорватии говорилось, что она получит свою государственность, но повторялся уже высказанный Гитлером тезис, чтобы она находилась предположительно под венгерским влиянием.

Несколько дней спустя, 12 апреля, этот план был, по указаниям Гитлера, частично изменен, дополнен и преобразован в проект под названием «Предварительные направления раздела Югославии». В нем, в отличие от предыдущего, конкретизировалась судьба Словении: ее северные районы должны были быть присоединены к Германии, а районы, расположенные южнее, – к Италии. Риму намечалось передать и прерогативу определения судьбы Боснии, о которой в предшествующем плане ничего не говорилось, в то время как в отношении Черногории на сей раз высказывалась мысль о возможности установления статуса «самостоятельности». Для Хорватии, которая тем временем, 10 апреля, уже была провозглашена «независимым государством» (НГХ), такой статус теперь и предусматривался, а о венгерском влиянии на нее речи больше не шло. При этом указывалось, что независимость Хорватии должна быть установлена в ее этнических границах. Однако не уточнялось, каким образом подобная установка применима к обширным территориям с этнически смешанным населением, где наряду с хорватами обитали и компактные массы иных национальностей, причем во многих районах численно не уступавшие тамошним жителям-хорватам, а то и превосходившие их. В отличие от первоначального плана, больше особо не упоминалось о Далмации. В отношении же территорий, которые намечалось передать Венгрии и Болгарии, так же как по поводу положения «Старой Сербии», измененный план в основном оставлял то же самое, что имелось в виду предыдущим проектом, правда, в несколько большей мере конкретизируя приобретения, предусматривавшиеся для Венгрии³.

Хотя названные планы отражали сугубо внутренний, происходивший в нацистских верхах процесс выработки непосредственных практических решений о расчленении Югославии, а в ходе самого этого процесса отдельные конкретные наметки претерпевали некоторые изменения, однако принципиальные направления устремлений Гитлера в отношении раздела «югославского пространства» уже сразу приобретали достаточную определенность. И служили основой для изображения тех перспектив получения одной либо другой части указанного «пространства», которые Берлин рисовал, соответственно, перед Римом, Будапештом и Софией. А каждый из этой тройки, в свою очередь, стремился к максимальному обеспечению собственных территориальных целей и пытался добиться немецкого согласия на удовлетворение именно своих претензий. Причем в некоторых случаях имело место столкновение интересов, например, Италии с Болгарией в отношении ряда районов Вардарской Македонии. Для Гитлера, которому принадлежало решающее слово, приоритетным было, разумеется, обеспечение территориальных устремлений самого третьего рейха. Но вместе с тем фюрер был заинтересован в достижении, по возможности, наибольшей взаимной сблансированности между притязаниями его союзников по захвату Югославии.

С этой целью сразу же вслед за капитуляцией югославской армии началась серия дипломатических переговоров, на которых при ведущей, а в большинстве случаев и диктующей немецкой роли утверждались окончательные решения. Важнейшее место здесь заняли происходившие в Вене 21–22 апреля переговоры между министрами иностранных дел Германии и Италии Риббентропом и Чиано. На них были в основном согласованы границы не только немецкой и итальянской, но и остальных зон оккупации на «югославском пространстве» и политико-административный статус различных частей указанного пространства, в том числе и тех, контроль над которыми передавался Венгрии и Болгарии. Это тогда же и в последующие месяцы дополнялось рядом уточняющих и конкретизирующих соглашений и комбинаций как между самими Германией и Италией, так и между ними и остальными, младшими участниками раздела Югославии, включая – по сути, скорее символически – и НГХ в качестве самого нижестоящего в иерархии тех, кто стали правителями на прежней югославской территории⁴.

В результате всех этих переговоров и решений оккупанты, в конечном счете, разделили югославскую территорию в 1941 г. следующим образом.

Германия, во-первых, включила в свою административную систему, т. е. практически аннексировала, северную – большую – часть Словении: в основном Верхнюю Крайну и Нижнюю Штирию с добавлением отдельных прилегающих районов, в частности на западе Прекомурья. А во-вторых, установила свое оккупационное управление над подавляющей частью собственно Сербии с добавлением некоторых районов на севере Косова и Метохии, и над югославским Банатом, составлявшим восточную половину Воеводины.

Италия аннексировала южную часть Словении, ряд областей Хорватии, расположенных вдоль адриатического побережья или примыкающих к нему (значительная часть Горского Котара, Хорватского Приморья и Далмации с островами), и основную часть Черногорского Приморья – Боку Которскую, установила свое оккупационное управление в остальной Черногории. Кроме того, она оккупировала подавляющую часть Косова и Метохии и западные районы Вардарской Македонии, присоединив названные территории к марионеточному режиму Албании, в свою очередь находившейся под итальянской оккупацией. К этому режиму были присоединены и некоторые районы на востоке Черногории.

К Венгрии были присоединены северо-западная часть Воеводины (Бачка и Баранья) и прилегающий район Славонии к северу от Осиека, равно как подавляющая часть Прекомурья. Кроме того, было установлено венгерское оккупационное управление в Меджумурье.

Болгария получила преобладающую часть Вардарской Македонии, а также некоторые районы на юго-востоке собственно Сербии и в Косове и Метохии. Эти территории фактически были аннексированы, хотя формально числились, по требованию Берлина, переданными под болгарское управление с тем, что их статус подлежал окончательному определению лишь после победы в войне, которую, как рассчитывал Гитлер, должны были одержать государства «оси».

Наконец, ряд произведенных территориальных комбинаций был связан с созданием НГХ. Помимо самой Хорватии, лишившейся, однако, значительных частей Горского Котара, Хорватского Приморья и Далмации с островами, отданных Италии, а также Меджумурья и расположенного к северу от Осиека небольшого славонского района, полученных Венгрией, в НГХ включили целиком Срем и всю Боснию и Герцеговину. Но при этом территория НГХ была разделена пополам на немецкую (северо-восточную) и итальянскую (юго-западную) сферы военного контроля, в которых могли в той или иной мере размещаться войска, соответственно, Германии или Италии.

Положение на аннексированных территориях. На те территории, которые были в той или иной форме аннексированы государствами, оккупировавшими и расчленившими Югославию, в большинстве случаев, после некоторого относительно непродолжительного периода прямого военного управления, распространилась система гражданской администрации, существовавшая в соответствовавшем государстве.

В северной части Словении, включенной в административную систему третьего рейха, вся прежде существовавшая здесь югославская структура гражданской власти снизу доверху была ликвидирована и заменена немецкой. Административный персонал был составлен из кадров, присланных с территории рейха и частично разбавленных местными немцами. Власти начали процесс «воссоединения» этой части словенских земель с Германией. Население было распределено по этническим категориям. Давно проживавшему здесь немецкому меньшинству давалось гражданство Германии, новоприбывшие «фольксдойче» и лица, «близкие по крови» немцам, получали вид на гражданство. В отношении словенцев, составлявших подавляющее большинство населения, стала проводиться политика как форсированной германизации, так и – применительно к значительной части – принудительного выселения за пределы этой территории. Немецкий язык был введен в качестве единственно разрешенного для использования в сфере управления, судопроизводства, деловых и общественных отношений, образования и культуры, в средствах массовой информации. Население под угрозой репрессий было вынужденно поголовно вступать в созданные властями массовые общественно-политические организации, через которые проводилась обязательная для всех «воспитательная работа» в духе официальной нацистской идеологии и германизации.

Была установлена весьма эффективная, охватывавшая, по сути, все население система контроля за жизнью и поведением людей. Проводилась их систематическая массовая проверка и оценка по политическим взглядам и расовым признакам, устанавливались градации такой оценки. Те, кто попадал в категории наименее благонадежных и «расово непригодных», насильственно депортировались в Сербию, в НГХ, частично в некоторые другие страны, оккупированные или контролировавшиеся третьим рейхом. Депортациям подверглись примерно до 80 тыс. словенцев. Согласно ряду данных, планировалось применить эту меру к чуть ли ни втрое большей массе словенского населения и освободившееся место заселить немцами. Но в итоге организовать в тех конкретных условиях депортацию такого масштаба оказалось для нацистских властей затруднительно, это было отложено на будущее. Если в отношении словенцев осуществлялись, таким образом, политика насильственной ассимиляции и этнические чистки путем депортаций, то евреи и цыгане подпадали под действие гитлеровских «расовых законов», обрекавших этих людей на физическое уничтожение⁵.

В регионах, аннексированных фашистской Италией, была установлена итальянская административная система, стало действовать итальянское законодательство и вводились те или иные меры, направленные на итальянизацию местного словенского, хорватского, сербского населения. Однако практическая организация управления и конкретно проводившаяся политика в разных регионах имели определенные отличия.

В южной, отошедшей к Италии части Словении, которую Рим провозгласил своей Люблянской провинцией, реальное управление находилось в руках администрации, возглавлявшейся присланными итальянскими чиновниками, но при этом использовалась, особенно на низовом уровне, определенная часть прежнего югославского административного аппарата, теперь подчинявшегося итальянской власти. Были предприняты некоторые шаги, нацеленные на итальянизацию, в частности введено обязательное написание вывесок, обозначение названий населенных пунктов, улиц, учреждений не только по-словенски, но и по-итальянски. Однако эта мера, по сравнению с тем, что делалось в германской зоне Словении, носила относительно мягкий характер, поскольку не исключала словенских наименований, а устанавливала практику двуязычия.

Словенский язык продолжал употребляться не только в частной, но и в общественной жизни, в средствах массовой информации, даже в официальной сфере. Хотя и под итальянским контролем, но продолжало функционировать словенское национальное образование, сохранялась некоторая национальная культурная жизнь. Местное словенское население имело возможность сохранять свою национальную идентичность. Прежние формы политической жизни, политические партии были запрещены, от жителей требовались лояльность и подчинение режиму Муссолини. Но при этом итальянская администрация стремилась привлечь словенское население, создать себе какую-то опору путем использования форм, напоминавших – по крайней мере, внешне – некоторые элементы автономии. В конце мая 1941 г. при руководителе администрации Люблянской провинции был создан совещательный орган – так называемая Консульта (Совет), во главе которого поставили Натлачена. Туда вошел ряд представителей прежней словенской элиты⁶.

Натлачен и круг тех, кого бывший бан, с итальянского согласия, привлек в этот орган, по-прежнему были озабочены положением и судьбой Словении в условиях ее оккупации, а особенно раздела государствами-захватчиками. Эти деятели надеялись, что участием в Консульте удастся влиять на итальянские власти в интересах защиты словенского населения самой Люблянской провинции, а также ряда словенских активистов, подвергавшихся репрессиям в Триесте. Кроме того, Натлачен, первоначально пытавшийся воздействовать на Рим в интересах ревизии произведенного раздела Словении между Италией и Германией, затем, когда стала ясной неосуществимость ревизии, особенно сосредоточился на ином: добиться, чтобы Рим выступил перед Берлином в пользу какого-то смягчения режима в германской зоне. В данных целях бывший бан и его сотрудники по Консульте предпринимали различные шаги как перед итальянской администрацией провинции, так и перед вышестоящими инстанциями фашистской Италии, включая самого Муссолини, который в начале июня 1941 г. принял делегацию Консульты во главе с Натлаченом. В тех же целях использовался и состоявшийся тогда же прием упомянутой делегации Папой Римским. Эти шаги Натлачена сопровождались подчеркнутым выражением верноподданичества и даже публичной благодарностью фашистскому режиму Италии.

Однако довольно скоро стала очевидной иллюзорность надежд, которые питали члены Консульты, и в частности сам Натлачен. Положение в германской зоне Словении не улучшалось. Ситуация же в самой Люблянской провинции стала быстро и сильно осложняться, когда со второй половины лета 1941 г. там начались антиоккупационные выступления, вскоре принявшие вооруженный характер, а итальянские власти стали отвечать широкими репрессиями в отношении населения. Репрессивные итальянские действия компрометировали в массах позицию деятелей во главе с Натлаченом, которые сотрудничали с оккупантами в Консульте. Это, а также негативная оценка политики Натлачена основным ядром руководства СНП, эмигрировавшим на Запад и представленным в правительстве Симовича, заставили бывшего бана уже в сентябре 1941 г. подать в отставку из Консульты. Тогда же и в последующие несколько месяцев конца 1941 – начала 1942 г. так поступили и еще некоторые члены данного органа⁷. Сам этот орган потерял значение, и его деятельность фактически стала сходить на нет.

Позже, в условиях все большего подъема начавшейся вооруженной борьбы против захватчиков, которой руководила компартия, итальянские власти оказались, однако, вынужденными, особенно с лета 1942 г., интенсифицировать политику сотрудничества с теми словенскими силами, которые были готовы так или иначе взаимодействовать с оккупантами в противостоянии прокоммунистическому Сопротивлению. Позиция этих сил, прежде всего круга деятелей, на протяжении предшествующего времени объединившихся вокруг Натлачена, была обусловлена как их враждебным отношением к коммунистам, так и тем, что партизанское движение, развивавшееся под коммунистическим руководством, вызывало массовые репрессии итальянских оккупантов против населения, сопровождавшиеся довольно многочисленными человеческими жертвами⁸. Натлачен и те, кто в той или иной мере стоял на аналогичной позиции, рассматривали коммунистические действия, сопряженные в конечном счете с подобным результатом, в качестве «безответственной авантюры», угрожавшей самому физическому существованию словенцев. И считали необходимым содействовать подавлению прокоммунистического Сопротивления.

Итогом было начавшееся с итальянского согласия в середине 1942 г. создание территориальных словенских вооруженных формирований, которые помогали оккупационным силам в борьбе с действовавшими под коммунистическим руководством партизанскими и диверсионными группами. Создававшиеся коллаборационистские формирования возглавлялись в большинстве случаев словенцами-офицерами бывшей югославской армии, возвращенными с этой целью итальянцами из плена, и находились под контролем итальянского командования. Официально эти формирования оккупационные власти именовали добровольной антикоммунистической милицией, а в обиходе они получили название «сельской стражи» или «белой гвардии». К середине 1943 г. они насчитывали примерно 6 тыс. человек⁹. Этот военно-полицейский коллаборационизм дополнялся новым оживлением политических форм коллаборационизма. В мае 1942 г. итальянские оккупанты, вернув из плена, поставили градоначальником Любляны бывшего югославского генерала Леона Рупника. А весной 1943 г. были предприняты меры по обновлению деятельности Консульты. И в конце мая – июне 1943 г. был назначен новый состав этого органа. Его главной фигурой стал Рупник¹⁰.

Гораздо более жесткую политику итальянизации, чем та, которая практиковалась в Люблянской провинции, оккупанты стали проводить на других аннексированных фашистской Италией территориях. Одной из них являлось созданное Римом губернаторство Далмация, которое, помимо района Задара, еще с довоенного времени находившегося под итальянской властью, охватило большую часть Далмации с некоторыми островами, расположенную к югу от этого района вплоть до Сплита (фактически включив последний), и Боку Которскую. А второй такой территорией была значительная часть Горского Котара и Хорватского Приморья с рядом Кварнерских островов (в том числе Крк и Раб), которая прилегала к итальянской провинции Риека и теперь была к ней присоединена. Перечисленные земли, подавляющую часть населения которых составляли хорваты и/или сербы (включая черногорцев в Боке Которской), в своей прошлой истории уже находились под итальянским владычеством и влиянием, и там имелось итальянское меньшинство, хотя довольно немногочисленное. На этом основании их захват интерпретировался режимом Муссолини как «возвращение» и провозглашалась задача их «реинтеграции» с Италией.

Там было, наряду с установлением итальянских органов власти и заменой местного административного персонала присланным из Италии, введено употребление итальянского языка в качестве единственного в официальной сфере, включая весь аппарат управления и судопроизводство. Хорватская или сербская пресса ликвидировалась, допускались лишь итальянские средства массовой информации. В сфере образования вводилось обязательное преподавание на итальянском языке, практиковалась присылка преподавателей из Италии, в то время как преподаватели-хорваты или сербы/черногорцы, которым устанавливалась зарплата, многократно меньшая, чем присланным итальянцам, должны были сдавать экзамен на знание итальянского языка. Упразднялись существовавшие хорватские либо сербские/черногорские культурные институции и спортивные общества, закрывались прежние банковские, страховые учреждения, заменявшиеся итальянскими. В ряде общественно значимых сфер деятельности, таких как железнодорожный транспорт или здравоохранение, специалисты из хорватов и сербов заменялись приехавшими из Италии. Вводилось употребление только итальянского языка в названиях местностей, населенных пунктов, улиц, учреждений, предприятий, торговых и прочих заведений, и этому требованию должны были отвечать все такого рода таблички, вывески и т. п. Улицы и площади, особенно в далматинских городах, во многих случаях переименовывались в итальянском духе, а памятники тем или иным личностям хорватской либо сербской/черногорской истории и культуры демонтировались. Запрещение всех прежних политических партий и общественных объединений сопровождалось учреждением ячеек правящей в Италии фашистской партии и официальных профессиональных, молодежных, женских и тому подобных организаций режима Муссолини¹¹.

Что касалось земель, присоединенных к Болгарии и Венгрии, правящие режимы каждого из указанных государств провозглашали происходившее «освобождением» данных территорий от «сербской оккупации» и «соединением» либо «воссоединением» их с родиной. Обоснованием такой позиции и в болгарском, и в венгерском случаях служили апелляция к «историческому праву» и аргументы этнического характера.

В качестве «исторического права» фигурировала ссылка на то, что земли, о которых шла речь, целиком или в большей части принадлежали в прошлом, соответственно, одной либо другой из названных стран. Так, Вардарская Македония находилась в составе средневекового болгарского государства, а так называемые болгарские западные окраины (районы Босилеграда и Цариброда, расположенные по прежней болгаро-сербской, а затем – югославо-болгарской границе) были частью Болгарии вплоть до версальского урегулирования, последовавшего за Первой мировой войной. До того же времени принадлежали Венгрии районы, вновь полученные ею в 1941 г.

А в качестве этнического аргумента указывалось на значительное, если в некоторых случаях не преобладающее, венгерское население в ряде мест, присоединенных к Венгрии, особенно в Бачке и Баранье, или на большинство славянских жителей Вардарской Македонии, которое в болгарской национальной традиции рассматривалось в качестве болгар и само в весьма заметной части, а то и преимущественно, тяготело к подобного рода самосознанию, не говоря уж о болгарском населении упомянутых выше западных окраин. В свою очередь, этими этническими категориями населения, во всяком случае, его достаточно широкими слоями, произошедшее тоже воспринималось и потому приветствовалось, тем более на первых порах, как освобождение от инонационального, главным образом сербского, господства и воссоединение со «своими». И как возвращение к «национальному началу» воспринималась ставшая проводиться политика активной мадьяризации либо болгаризации.

Составной частью данной политики являлось то, что распространение венгерской или болгарской системы управления и судопроизводства на присоединенные территории сопровождалось почти полной либо вообще поголовной заменой там прежнего сербского (а в Прекомурье и словенского) административного и судебного персонала персоналом из Венгрии и из местных венгров или, соответственно, из Болгарии и из тех местных кадров, которые считались болгарами и в большинстве случаев сами рассматривали себя таковыми. Обязательным официальным языком, в том числе во всех органах администрации и в суде, становился в одном случае венгерский, в другом – болгарский язык. В венгерском случае это дополнялось введением венгерских названий местностей, населенных пунктов, улиц, учреждений и т. п.

На землях, присоединенных к Венгрии, система образования была реорганизована так, что ее преимущественно составляли венгерские учебные заведения, в то время как число невенгерских, главным образом сербских, резко ограничивалось и там становилось обязательным преподавание венгерского языка и венгерской истории, а в Прекомурье вообще ликвидировалось обучение на словенском языке и вводилось только на венгерском (само преподавание словенского языка могло сохраняться факультативно). Закрывались невенгерские культурные учреждения, резко ограничивалось число невенгерских газет. Однако подобные меры венгерских властей не касались образовательных и культурных учреждений и средств массовой информации немецкого этнического меньшинства, заметно присутствовавшего в ряде мест на этих территориях.

На землях же, присоединенных к Болгарии, вводилось исключительно болгарское школьное образование. И это сопровождалось, в основном в Вардарской Македонии, очень значительным увеличением числа школ всех ступеней. А в 1943 г. открылся университет в Скопье, имевший, правда, лишь один факультет – историко-филологический (среди специальностей он включал и географию). В сильно расширившейся образовательной сфере преобладающую часть преподавателей составляли присланные из Болгарии; допускавшиеся же к преподаванию местные учителя были только из тех, кто считался болгарами, и для них была обязательной переподготовка с целью совершенного владения болгарским литературным языком, от которого определенным образом отличались говоры Вардарской Македонии. Власти стремились охватить образованием как можно больше детей, молодежи и даже взрослых среди населения, рассматривавшегося в качестве болгарского. Наряду с этим всячески стимулировалось развитие сети разного рода болгарских культурных учреждений. Однако на территории, присоединенной к Болгарии, для довольно значительной массы тех, кто принадлежал к иным этносам (сербы, албанцы, турки и др.), возможность получения образования нередко, наоборот, ограничивалась. А в случае доступности образования оно, будучи болгарским, являлось для них инонациональным, игравшим роль инструмента, призванного способствовать их болгаризации¹².

В историографии сталкиваются две противоположные друг другу интерпретации по поводу политики в сфере образования и культуры, которую проводили болгарские власти в отношении жителей Вардарской Македонии, считавшихся болгарами. В той исторической литературе, которая – начиная с официозной югославской, и в частности македонской, в период коммунистического правления – отвергала тезис о македонских болгарах и определяла их как особый, отдельный от болгарского, македонский народ, вся упомянутая политика Софии изображалась в качестве направленной на денационализацию этого народа. А в той историографии, прежде всего болгарской, которая считала названное население этнически болгарским, данная политика характеризовалась как направленная на его культурно-национальный подъем¹³.

Каждой из интерпретаций эта наиболее многочисленная категория жителей Вардарской Македонии рассматривается чуть ли ни как уже к тому времени абсолютно единая и четко сформировавшаяся в национальном отношении. И оставляется без внимания, что для нее или, по крайней мере, для ее весьма значительной части была в тогдашней исторической реальности скорее характерна некоторая степень многомерности и одновременно лабильности этнического самосознания, колебавшегося – у разных людей по-своему – в диапазоне от преимущественного ощущения себя болгарами, хотя и с налетом специфического македонского регионализма, до преобладания, наоборот, регионально-македонского сознания по сравнению с общеболгарским. Соответственно, для одних политика болгаризации являлась желанной, и таких, видимо, было большинство, а у других ее крайнее форсирование могло вызывать долю скепсиса, вплоть до негативного отношения у какой-то части.

Болгаризация и мадьяризация на присоединенных территориях сопровождались также разного рода запретительными и экспроприационными мерами в отношении инонационального населения, ставившими его в положение дискриминации в сфере личных и имущественных прав, профессиональной деятельности, предпринимательства. Проводилось в том или ином виде изъятие земли и другой собственности у колонистов, как правило, сербов, которые после образования Королевства СХС/Югославии переселялись на эти территории в рамках целенаправленной политики югославского правительства, раздававшего им там земельные наделы. Теперь бывшие переселенцы, лишавшиеся некогда полученного, подвергались депортации, главным образом в Сербию, или, как, например, было в Бачке и Баранье, ввиду задержек с возможностью депортации сгонялись в трудовые лагеря. В областях, оказавшихся под венгерской властью, земли изгонявшихся колонистов заселялись венграми из Буковины, Молдавии, Боснии. На территории Вардарской Македонии, присоединенной к Болгарии, землей, изъятой у колонистов, наделялись те из местных жителей, кто считались болгарами, а часть сербского населения в результате бежала в Сербию¹⁴. Особым ущемлениям прав и репрессиям подвергались евреи и цыгане, подпадавшие под расовые законы, принятые в Венгрии и Болгарии в значительной мере по образцу нацистских. В итоге, в условиях нажима со стороны Берлина и стремясь продемонстрировать лояльность ему, болгарские власти в марте 1943 г., а венгерские – в апреле-мае 1944 г. насильственно согнали еврейское население присоединенных территорий во временные лагеря и гетто, откуда затем депортировали его и передали германским властям. А те отправляли депортированных в гитлеровские лагеря смерти, где уничтожали¹⁵.

Аналогично регионам, присоединенным к Венгрии и Болгарии, передача итальянскими оккупантами марионеточному режиму Албании подавляющей части Косова и Метохии, западных районов Вардарской Македонии и некоторых прилегающих к Косову и Метохии местностей Черногории, населенных в большинстве албанцами, была проведена тоже как «освобождение от сербского господства» и «соединение с родиной». И подобным образом это воспринималось самими албанцами на данных территориях. Там стала проводиться политика албанизации, во многом схожая с мадьяризацией и болгаризацией: установление административного и политического порядка, существовавшего в самой Албании, также оккупированной Италией; замена сербского/черногорского персонала в аппарате управления албанским; введение албанского, равно как итальянского, языков в качестве официальных; весьма значительное расширение образовательной сети с преподаванием на албанском языке, для работы которой присылались преподаватели из Албании. В не меньшей, если даже ни в еще большей мере, чем в венгерском и болгарском случаях, албанизация на территориях, о которых идет речь, в основном в Косово и Метохии, тоже была сопряжена с изъятием земли у многочисленных сербских переселенцев-колонистов, получавших и там наделы после балканских войн 1912–1913 гг., а особенно после образования Югославии.

Наряду с этим, как новыми албанскими властями, которые действовали под эгидой итальянских оккупантов, так и самим албанским населением стала развертываться активная, подчас превращавшаяся в оголтелую «уличную» кампания ущемления, притеснения и просто преследования не только колонистов, но и вообще сербов Косова и Метохии, издавна составлявших большую, в не столь уж далеком прошлом и преобладавшую часть его жителей. Враждебность албанских масс к югославскому – в их глазах сербскому – государству, к которому они относились как к угнетателю, теперь, когда оно было повержено, выплескивалась, под покровительством власти, частыми нападениями на сербов, физическими расправами, поджогами их домов, грабежами. В албанской среде стремление к захвату земли и имущества «чужаков» сплеталось воедино с идеей сделать территорию своего обитания «этнически чистой», населенной лишь собственными соплеменниками. Множество сербских, в том числе и черногорских, семей, спасаясь, бежало в Сербию и Черногорию. Согласно приблизительным данным, фигурирующим в сербской историографии, считается, что из Косова и Метохии было изгнано 70 тыс., а то и до 100 тыс. сербов/черногорцев, и их место заняли десятки тысяч переселенцев-ал-банцев, в основном из самой Албании¹⁶.

Режимы на территориях под военно-оккупационным управлением. Из территорий, которые не были в том или ином виде аннексированы государствами, расчленившими разгромленную Югославию, а поставлены в условия военно-оккупационного режима, наибольшей являлось пространство, оккупированное Германией. Оно, как уже сказано выше, включало в себя, во-первых, подавляющую часть собственно Сербии с добавлением некоторых районов на севере Косово и Метохии, во-вторых – югославский Банат. Все это пространство, являвшееся единым территориальным массивом, формально представляло собой и одно административное целое, находившееся под властью командующего расквартированными там германскими войсками (он именовался «командующим генералом для Сербии»). Однако на деле для Сербии и Баната были созданы свои, определенным образом отличавшиеся одна от другой, системы управления.

Что касалось Сербии, то здесь власти третьего рейха, хотя и установили в первые дни прямое оккупационное управление, осуществлявшееся немецкими военными органами, однако вместе с тем почти сразу с началом оккупации стали предпринимать шаги по созданию сербской гражданской администрации, подчиненной германскому командованию. Ей отводилась роль вспомогательного механизма, который в соответствии с указаниями германских военно-оккупационных властей и в рамках полученных от них полномочий осуществлял бы функции непосредственного исполнительно-распорядительного регулирования повседневной жизни населения данной территории.

Такая администрация была учреждена уже в мае 1941 г., когда командующий германскими войсками в Сербии назначил так называемый Совет комиссаров, составленный из некоторых довоенных сербских политиков и чиновников, почти сплошь второстепенных. Его председателем поставили Милана Ачимовича, бывшего начальника полиции Белграда и одно время министра внутренних дел в правительстве Стоядиновича. Каждый из членов Совета комиссаров возглавлял то или иное ведомство администрации: внутренних дел (здесь комиссаром был сам Ачимович), юстиции, финансов, транспорта, связи, хозяйства, строительства, продовольствия, социальной политики, просвещения. Из данного перечня видно, какими вопросами призван был заниматься этот орган. В качестве подчиненного ему административного механизма использовался сохранявшийся либо восстанавливавшийся прежний, функционировавший в Сербии во время существования Югославии управленческий аппарат на местах, продолжение деятельности которого, в свою очередь, было разрешено германской военно-оккупационной властью. Персонал этого аппарата частично оставался тем же, как и до оккупации, а частично обновлялся под руководством Совета комиссаров. В подчинении новой администрации находились также унаследованная от предшествовавшего, югославского, порядка полиция и ставшая постепенно – опять-таки с разрешения оккупантов – восстанавливаться и вооружаться прежняя жандармерия¹⁷.

Однако в обстановке начавшего быстро развертываться в Сербии с середины лета 1941 г. диверсионного и партизанского движения, в противодействии которому Совет комиссаров показал свою полную неэффективность, гитлеровские оккупанты 29 августа заменили этот орган новым – так называемым Сербским правительством. Его председателем был назначен бывший югославский министр армии и флота генерал Милан Недич. Внешне, уже по своему названию (правительство!), а особенно потому, что во главе него оказалась такая более чем известная фигура, новый орган должен был выглядеть как обладающий более высоким статусом. Но на деле он остался с почти тем же, как и у Совета комиссаров, основным набором функций (лишь прибавились к социальной политике здравоохранение, а к продовольственной сфере сельское хозяйство, да еще создали дополнительно министерство труда).

Некоторое расширение компетенции правительства Недича, допущенное нацистскими захватчиками, сводилось в основном к усилению его репрессивных функций, которые были направлены против антиоккупационного движения. Для этих целей командующий германскими войсками в Сербии разрешил увеличить вдвое, с 5 тыс. до 10 тыс. человек, численность сербской жандармерии и приступить к созданию подчиненных правительству местных вспомогательных вооруженных отрядов общей численностью до 5 тыс. человек. Такие отряды стали образовываться уже с начала сентября 1941 г. под командованием пошедших на службу к Недичу ряда офицеров бывшей югославской армии. Все эти вооруженные формирования, помогавшие оккупантам в борьбе с диверсионными и повстанческими выступлениями, были позже, в марте 1942 г., объединены в т. н. Сербскую государственную стражу. Ее численность, по данным, фигурировавшим в историографии, составляла примерно от 15 тыс. до 20 тыс. человек¹⁸.

Эффективному осуществлению правительством задач, которые возлагались на него германскими властями, прежде всего задач противостояния антиоккупационному движению, было призвано содействовать и почти полное обновление его персонального состава по сравнению с составом Совета комиссаров (однако Ачимович сохранился в качестве министра внутренних дел). При этом, кроме самого Недича, в правительство включили еще двух (позже их число довели и до трех) прежних югославских генералов. Однако, подобно Совету комиссаров, оно тоже состояло в основном из второстепенных довоенных политиков, чиновников и военных. Как в Совет комиссаров, так и в правительство Недича люди из этой среды шли по разным причинам. В ряде случаев были существенными побудительные стимулы лично-житейского плана: карьерные, меркантильные, стремление обезопасить себя и свою семью в условиях оккупационного режима, тем более что, как казалось, Германия и действовавшие вместе с нею европейские государства «оси» надолго утвердили свое господство на Балканах, и в частности в Сербии. Вместе с тем важную роль в качестве стимулов играли политические мотивы, идеологические пристрастия, представления о сербских национальных интересах в новой обстановке, возникшей в результате краха Югославии, ее раздела, оккупации Сербии.

Наибольшую активность проявляли те, чья идейно-политическая ориентация была ближе к нацизму, в ряде существенных моментов совпадала с ним. Здесь первое место принадлежало движению «Збор», возглавлявшемуся Димитрием Лётичем, с его приверженностью идеологии жесткого авторитаризма и националистического традиционализма вкупе с маниакально-яростными антисемитизмом, антикоммунизмом/антисоветизмом и антилиберализмом/антизападничеством. Исходя из убеждения, что решительная борьба во имя указанных целей является жизненно важной для судеб сербства, Лётич и его «Збор» на этой основе солидаризировались с гитлеровскими оккупантами. Хотя сам Лётич не входил в состав ни Совета комиссаров, ни правительства Недича, он деятельно участвовал в их создании, а функционеры «Збора» были представлены и в том, и в другом из упомянутых органов и играли там важную роль. Она была тем большей, что движение и сам Лётич пользовались особым доверием гитлеровцев.

Под покровительством последних Лётич с середины сентября 1941 г. начал создавать, прежде всего из членов «Збора» и его молодежной организации «Белые орлы», вооруженные добровольческие отряды для борьбы с антиоккупационными выступлениями. К концу осени 1941 г. в этих частях было от 3000 до 4000 человек, в большинстве своем из фанатично настроенных последователей Лётича. Добровольческие отряды жестко базировались на идеологии и дисциплине «Збора», что придавало им черты своеобразных партийных вооруженных формирований. Имевшие свое общее командование, а позже, к концу 1942 г., сведенные в так называемый Сербский добровольческий корпус, они являлись наиболее организованной и боеспособной военной силой, укомплектованной сербами и активно помогавшей германским властям поддерживать оккупационный режим и подавлять любых его противников. Представляя собой фактически одну из вооруженных основ правительства Недича, добровольцы Лётича вместе с тем не были прямо подчинены этому правительству, а имели своего рода автономный статус непосредственно под эгидой командования немецких войск в Сербии, которое держало в добровольческих частях своих офицеров-связных¹⁹.

Другим политическим элементом, деятельно участвовавшим в Совете комиссаров, а затем в правительстве Недича, была куда менее организованная и идеологически структурированная, чем «Збор», да к тому же не имевшая никакого военного крыла группа бывших сотрудников и сторонников Милана Стоядиновича и его Сербской радикальной партии. Данный круг деятелей, включавший и Ачимовича, пользовался определенным доверием гитлеровцев, унаследованным еще с довоенного времени, когда Стоядинович находился у власти. Эта группа соперничала с Лётичем за влияние в сербской администрации, подвластной оккупантам, и по некоторым оценкам в историографии, такое соперничество являлось даже одним из факторов, способствовавших отставке Совета комиссаров²⁰.

Как у вышеназванных политических групп, так и у ряда тех, кто входил в состав Совета комиссаров или правительства Недича лишь на индивидуальной основе, среди побудительных мотивов к участию в этих органах особое место занимали соображения о необходимости подобного участия для того, чтобы, насколько возможно, облегчить положение оккупированной Сербии, а также сербского населения территорий за ее пределами.

Что касалось самой Сербии, то речь шла о том, чтобы добиться от нацистских властей получения ею более благоприятного статуса в системе гитлеровского «нового порядка» в Европе: на первых порах хотя бы автономии с довольно значительными прерогативами, а в итоге – и какого-то рода государственности. Это являлось одним из важнейших устремлений Совета комиссаров и затем в еще большей мере – правительства Недича. По распространенной в историографии оценке, сам Недич в то время, когда ему было предложено возглавить правительство, был уверен в том, что победителем в войне будет нацистская Германия с ее союзниками по «оси», и наилучшей перспективой для Сербии является обретение собственной государственности под гитлеровской эгидой. Это отвечало и представлениям Недича о том, что многонациональная Югославия показала свою нежизнеспособность и ее создание лишь нанесло серьезный ущерб Сербии, а потому перед последней стоит задача восстановления сербской монархии, самостоятельно существовавшей до 1 декабря 1918 г. Существенным идейно-психологическим компонентом такого взгляда была присущая генералу традиционалистская идеализация прежней Сербии и ее во многом патриархального крестьянского уклада²¹.

Что же касалось сербского населения вне Сербии, то главной заботой администраций как Ачимовича, так и Недича было добиться прекращения преследований, которым оно подвергалось на территориях, присоединенных к Венгрии, Болгарии, марионеточному режиму Албании, а особенно в НГХ, где усташи стали проводить в отношении сербов – об этом еще речь впереди – политику настоящего геноцида, принявшего массовый и невероятно жестокий характер. Вопрос о прекращении этих преследований приобрел чрезвычайную важность не только ввиду крайне обострившегося в широких общественных слоях Сербии чувства национальной солидарности со своими страдающими соплеменниками, но и вследствие того, что из районов преследования в Сербию хлынул поток сербских беженцев.

По различным и весьма приблизительным данным, фигурирующим в историографии, их общее число в течение войны колебалось от 240 тыс. до 300–400 тыс. человек. Причем огромная часть этого потока пришлась на первые же месяцы оккупации Югославии. В данной связи встала и сложная задача их размещения, продовольственного и иного обеспечения. В согласии с немецкими оккупационными властями, также озабоченными наплывом беженцев, было даже создано при Совете комиссаров специальное ведомство по делам беженцев и переселенцев. Оно продолжало функционировать и на протяжении всего существования правительства Недича – до осени 1944 г.

Прекращения преследования сербов на территориях, находившихся за пределами Сербии, Совет комиссаров и затем правительство Недича пытались добиться как просьбами по этому поводу, подававшимися гитлеровским военным органам в Белграде, так и путем направлявшихся этим же органам более радикальных предложений о присоединении к Сербии некоторых соседних территорий с сербским населением. В частности, Недич одним из условий своего согласия возглавить правительство ставил передачу Сербии ряда включенных в НГХ районов Боснии и Герцеговины²².

Наряду с названными выше, еще одной, как считалось, «национальной задачей», которая встала в качестве первостепенной уже перед Советом комиссаров с середины июля, а перед правительством Недича при самом его формировании в конце августа 1941 г., являлась задача подавления и прекращения ставших развертываться в Сербии диверсионных актов и вооруженных выступлений против оккупационного режима. Борьба с нацистскими захватчиками, начавшая после нападения Германии на Советский Союз вестись силами, которые организовывались компартией, вызвала масштабные и жестокие репрессии гитлеровцев в отношении гражданского населения. В местах, где происходили диверсии или партизанские нападения, германским командованием широко применялись меры устрашения и коллективной ответственности: массовые заключения в концлагеря, взятие заложников, сжигание крестьянских домов, многочисленные казни, в том числе публичные. Оккупационные власти широко объявляли о том, что за каждого убитого немецкого военнослужащего подлежат казни 100 местных жителей²³.

Будучи и без того настроены крайне антикоммунистически, те круги, из которых формировались Совет комиссаров, а затем правительство Недича, рассматривали компартию и начатую ею борьбу как фактор, провоцировавший эти быстро растущие репрессии и таким образом представлявший собой угрозу положению и самому существованию сербов, их жизням. Устранение подобной угрозы, спасение населения Сербии от страданий и тем более уничтожения упомянутые круги видели в том, чтобы как можно скорее было покончено с партизанскими выступлениями, а тем самым, как представлялось, с причиной репрессий. В обращениях к населению, в частности в первом же публичном заявлении Недича в качестве главы правительства, содержались настойчивые призывы к народу не поддерживать антиоккупационные действия «тех, кто служит иностранным интересам или обманут иностранными агентами, являющимися причиной нового страдания сербской земли». Генерал имел в виду коммунистов и зависимость их политики от Кремля, но в тот момент не хотел прямо называть этого, вынужденный, очевидно, считаться с чрезвычайно широким всплеском прорусских/просоветских настроений и надежд среди сербского населения, вызванных тем, что СССР стал участником войны с Германией. Недич подчеркивал, что следование за «иностранными агентами», если оно «немедленно не прекратится, – может превратиться в полную гибель», поскольку «сейчас нам угрожает опасность потерять народ», т. е. просто оказаться перед лицом его физического уничтожения. Генерал заявил, что цель возглавленного им правительства, которое он провозгласил «правительством национального спасения», – во что бы то ни стало избежать угрожающей катастрофы и вывести сербский народ на путь сохранения и благополучия²⁴.

Подобная позиция разделялась и поддерживалась определенной частью сербского общества, которая в условиях шока, вызванного впечатляюще стремительным, почти без серьезного сопротивления поражением югославской армии и крахом прежнего государства, боялась еще худшего и предпочитала оккупационный порядок, тем более с допущенной немцами сербской администрацией, риску новых опасных потрясений. Такое настроение охватывало даже немалое число тех, кто на первых порах склонялся к противостоянию захватчикам.

В этом смысле характерно то, что произошло с отрядами, которые почти сразу после оккупации страны стал формировать Коста Милованович-Печанац, известный воевода-ветеран четнической антитурецкой борьбы начала XX в. и центральная фигура в Топлицком восстании 1917 г. Возглавлявший в довоенной Югославии одну из основных ветеранских организаций бывших четников, Печанац, согласно сведениям, приводимым в историографии, 5 апреля 1941 г. получил от югославского военного руководства задание в случае войны и отступления югославской армии организовать партизанские действия в тылу вражеских войск. И после поражения, которым закончилась Апрельская война, он начал создавать отряды четников для борьбы с оккупантами, главным образом на юге, а затем и в ряде других районов Сербии. Численность его отрядов быстро росла, к концу 1941 г. в них было до 15 тыс. человек.

Однако довольно скоро Печанац пришел к выводу, что для непосредственного выступления против гитлеровцев еще не время, поскольку те могут не только подавить его, но и ответить жестокими репрессиями, которые бы угрожали населению. После же того, как с середины лета 1941 г. начались партизанские действия, организованные коммунистами, Печанац в итоге стал бороться с партизанами и вступил в соглашение с германскими оккупационными властями, а с образованием правительства Недича поставил в подчинение ему свои отряды, которые позже были включены в Сербскую государственную стражу²⁵.

Из перечисленных выше «национальных задач», которые ставили перед собой Совет комиссаров, а затем правительство Недича, не только первому, но и второму не удалось, однако, добиться от нацистской Германии ни получения Сербией реальной автономии, не говоря уж о государственности, ни прекращения преследования сербского населения на соседних территориях либо их присоединения к Сербии. Опасаясь чрезмерного для себя и администрации Недича осложнения обстановки в Сербии, гитлеровцы лишь сочли необходимым ограничить размеры проводившейся венгерскими властями депортации туда сербов из областей, присоединенных к Венгрии, а также отменить намечавшуюся депортацию в Сербию около 50 тыс. сербов из оккупированного Баната²⁶. Вместе с тем, вопреки стремлениям Недича, Берлин, исходя из своих интересов, уже на рубеже 1941–1942 гг. существенно расширил зону, отведенную болгарским оккупационным войскам в юго-восточной Сербии, а затем эта зона продолжала расширяться и за счет других сербских районов, особенно после капитуляции Италии в 1943 г. Протесты главы Сербского правительства, вплоть даже до предпринятой им в конце 1942 г. попытки заявить германским властям об отставке, остались безрезультатными²⁷.

Более ощутимыми на практике являлись осуществлявшиеся сначала Советом комиссаров, затем – правительством Недича меры по поддержанию условий повседневной жизни населения и оказанию помощи беженцам, а вместе с тем ставшие одной из важнейших функций обеих названных администраций усилия, направленные против антиоккупационного движения, на борьбу с ним, на его подавление. Такая практическая политика получила крайне разные, сталкивающиеся друг с другом оценки в историографии.

Часть послевоенной сербской эмигрантской публицистики, главным образом те мемуаристы и претендовавшие на роль историков авторы, которые во время войны были связаны с Недичем, доказывали, что обе упомянутые администрации, особенно «правительство национального спасения», не могут рассматриваться в качестве квислинговских, поскольку их деятельность была подчинена защите сербского народа, обеспечению возможности его физического и духовного выживания в трагических условиях оккупации. В противоположность этому, и Совет комиссаров, и правительство Недича характеризовались как квислинговские, с одной стороны, югославской историографией в годы коммунистической власти, а с другой стороны – послевоенной эмигрантской сербской историко-публицистической и мемуарной литературой, которая исходила от круга сторонников югославского правительства в эмиграции и связанного с ним сербского некоммунистического антиоккупационного движения, в период войны развертывавшегося в самой стране (о нем речь впереди)²⁸.

Данная тема остается полем дискуссий в постюгославской сербской историографии. Во всяком случае, очевидно, что стремления Совета комиссаров и правительства Недича во многом были обусловлены идеей облегчения жизненных условий сербского населения, сохранения сербов как нации. Но бесспорным фактом является и то, что обе эти администрации, в особенности правительство Недича, связывали будущее Сербии с ее встроенностью в гитлеровский «новый порядок в Европе» и, что еще важнее, практически стали соучастниками оккупантов в силовом подавлении мощного антиоккупационного движения, выражавшего, особенно летом-осенью 1941 г., стремления весьма большой, если не преобладающей части сербского общества. А тем самым играли роль, характерную для квислинговских режимов, и в реальной исторической действительности выступали в этом качестве.

Как уже упоминалось выше, хотя в общее с Сербией административное целое, находившееся под властью командующего германскими оккупационными войсками в Сербии, гитлеровское руководство включило формально и югославский Банат, там фактически была учреждена особая система управления. Это было связано, главным образом, со спецификой многонационального состава населения данной области: среди ее примерно 600 тыс. жителей 120 тыс. составляли немцы. Они являлись второй по величине этнической группой Баната после сербов. И Берлин практически передал управление областью банатским немцам, из которых была сформирована вся местная администрация. Она и ее глава были формально подведомственны Совету комиссаров Сербии, а затем правительству Недича, но в реальности являлись по отношению к названным органам самостоятельными.

Эта администрация фактически была подчинена лишь германским оккупационным властям и всецело действовала в духе нацистской политики, а также обеспечения господствующего политического, экономического и национально-культурного положения банатских немцев на территории области. Принимая во внимание, что Венгрия и Румыния были союзниками Германии по «оси», соблюдалась лояльность в отношении венгерского и румынского населения области, которым было дано некоторое представительство в органах администрации на локальном уровне. Сербы же, составлявшие здесь большинство населения (их было примерно в 2,5 раза больше, чем немцев), подвергались притеснениям, хотя сербский язык сохранял статус официального наряду с немецким языком. И как в самой Сербии, в Банате жестко проводилось расовое преследование и в итоге уничтожение евреев и цыган²⁹.

Наряду с Сербией и Банатом, другой значительной территорией, поставленной в условия военно-оккупационного режима, являлась захваченная фашистской Италией Черногория. В ее состав была включена преобладающая часть Санджака, но вместе с тем, напомним, отторгнуты Бока Которская и некоторые восточные районы, прилегавшие к Косову. В таких границах Черногории итальянские власти на протяжении первых трех месяцев оккупации перебирали разные варианты организации управления данной территорией с участием того круга местных политиков, который, продолжая традицию, ведущую начало от «зеленашей» – противников объединения Черногории с Сербией в 1918 г., стремился к воссозданию, под эгидой Рима, особой черногорской государственности во главе с прежней королевской династией Петровичей-Негошей, непосредственно связанной родственными узами с итальянским королевским домом.

Такими вариантами стали сформированные под итальянским покровительством из политиков упомянутого круга сначала Временный черногорский административный комитет, образованный 17 апреля 1941 г., а затем созданный вместо него месяц спустя Совещательный совет (Консульта) при главе оккупационной администрации. В итоге же режим Муссолини пошел на созыв 12 июля 1941 г. так называемого черногорского сабора, составленного из тех же деятелей, и принятие на нем подготовленной в Риме декларации, в которой заявлялось, что решение Подгорицкой скупщины 1918 г. об объединении Черногории с Сербией отменяется, и провозглашалось восстановление независимой Черногории. Поскольку к тому времени никто из дома Петровичей-Негошей не дал согласия занять королевский трон, в декларации сабора предусматривалось обращение к итальянскому королю, чтобы тот назначил регента³⁰.

Но вся эта конструкция, направленная на установление квислинговского режима, оказалась опрокинутой начавшимся на следующий день, 13 июля, массовым вооруженным восстанием против оккупантов, охватившим Черногорию. Помимо прочего, оно продемонстрировало, что среди населения влияние поборников черногорской независимости, тем более под итальянским протекторатом, довольно невелико. После того, как итальянским войскам с помощью переброшенных в Черногорию крупных подкреплений удалось в августе разгромить восставших, итальянские власти, хотя и продолжали еще некоторое время прежнюю комбинацию, готовя образование «черногорского правительства», очень скоро все-таки сочли необходимым отказаться от квислинговского варианта.

3 октября 1941 г. решением Муссолини было создано губернаторство Черногория в качестве военно-оккупационной единицы. В руках губернатора, которым стал генерал Пирцио Бироли, была сосредоточена вся военная и гражданская власть, а для нужд гражданского управления он использовал сохраненный местный югославский административный аппарат с несколько обновленным составом чиновников и с итальянскими офицерами на руководящих должностях. Частично использовались также кадры прежней югославской полиции и жандармерии, а в целях борьбы с партизанским движением, руководимым компартией, стали, подобно тому, как позже было сделано в Люблянской провинции, формироваться местные отряды добровольческой антикоммунистической милиции, контролировавшейся оккупантами³¹. В таком виде итальянский оккупационный режим фактически сохранился вплоть до произошедшей осенью 1943 г. капитуляции Италии. Нужно, однако, добавить, что в интересах антипартизанской борьбы итальянские оккупационные власти с рубежа 1941–1942 гг. и затем вплоть до капитуляции Италии активно прибегали к тактике соглашений, определенной степени взаимодействия с различными самостоятельно возникавшими в Черногории или перемещавшимися туда из других регионов военными и военно-политическими формированиями, которые по тем или иным причинам вставали на позиции противостояния прокоммунистическим силам, о чем еще пойдет речь.

Усташский режим Независимого государства Хорватия. Особое, квислинговское по своему существу образование представляло собой Независимое государство Хорватия (НГХ). Созданное с благословения оккупантов и фактически в решающей степени от них зависевшее, являвшееся, по сути, частью оккупационной системы, установленной на территории потерпевшей поражение Югославии, оно в то же время обладало реальными атрибутами государства и довольно немалой долей самостоятельности в проведении внутренней политики. И представало, особенно первоначально, в глазах значительной части хорватского общества олицетворением полученной, наконец, национальной государственности. Это вело к поддержке НГХ или хотя бы к лояльности «своему государству», а то и просто к невольному примирению с его существованием со стороны довольно широких слоев хорватского, а в определенной мере и мусульманского населения, нередко включая также тех, кто не одобрял либо, по крайней мере, далеко не во всем разделял характер установившегося усташского режима, конкретные реалии его политики и идеологии.

Власть усташей, установленная в НГХ, представляла собой радикально-националистический режим с сильнейшими тоталитарными чертами. Правящее усташское движение и его идеология заняли в новом государстве абсолютно монопольное положение. Любые иные действовавшие к моменту создания НГХ политические партии и образованные ими общественные организации были запрещены. Взамен была создана новая, характерная для тоталитарных режимов система официальных «общественных организаций», в том числе молодежных, женских и т. д., которые являлись частью усташского движения или целиком им контролировались. На все сколько-нибудь значительные государственные должности назначались, как правило, активисты и члены движения. Само фактическое положение лиц, входивших в правящий слой, зачастую определялось не только и даже не столько их постами на государственной службе, сколько прежде всего их местом в усташской партийной иерархии. Это была типичная система «партии-государства». Даже созданные вооруженные силы НГХ были организованы таким образом, что помимо регулярной армии («домобранство») существовали и особые воинские формирования усташского движения – «усташское воинство» как составная часть движения. Лишь в конце 1943 г. «партийные» войска были объединены с обычными, но сохраняли определенную «особость».

У руля такой партийно-тоталитарной власти стоял вождь («поглавник») движения усташей Анте Павелич, который одновременно являлся таковым и по отношению к самому государству, был главой НГХ. Он принимал все законы, назначал членов высшего руководства и других функционеров усташского движения, членов правительства и руководящих лиц государственного аппарата, за ним было фактически решающее слово в определении всей внутренней и внешней политики НГХ. Будучи главой партии и государства, Павелич вместе с тем занимал с середины апреля 1941 г. до начала сентября 1943 г. также пост главы правительства. Но и после того, как из тактических соображений он назначил председателем правительства другого, все ключевые позиции власти продолжали оставаться в его, Павелича, руках. Никаких выборных органов в НГХ не существовало ни на общегосударственном уровне, ни на уровне региональных и локальных административных единиц (аналогичным было и положение в усташском движении).

Не был таким органом и созданный в 1942 г. Хорватский государственный сабор, выступавший в роли якобы парламента. Он был сформирован Павеличем по принципу включения туда, во-первых, бывших депутатов последнего хорватского сабора, действовавшего перед тем, как 1 декабря 1918 г. образовалась Югославия, во-вторых, депутатов от Хорватии, прошедших в югославскую скупщину на выборах 1938 г., в-третьих, определенных категорий членов прежних руководящих органов ХКП, бывшей Хорватской партии права, а заодно с ними – высших функционеров усташского движения, в-четвертых, двух представителей официальной организации немецкого этнического меньшинства в НГХ. Причем, чтобы в составленный таким образом сабор не попали те, кто был нежелателен усташскому режиму, принятое Павеличем постановление предусматривало, что из перечисленных групп в число отобранных для членства в саборе не включаются, однако, лица, «которые нарушили интересы Независимого государства Хорватия или нанесли урон чести и достоинству хорватского народа»³². Впрочем, даже в таком виде сабору не было доверено решение каких-либо серьезных вопросов. Он являлся декорацией, предназначенной лишь для официальных речей и символических деклараций вроде принятого на первой сессии в конце февраля 1942 г. постановления об аннулировании всех принятых в период от образования Югославии в 1918 г. до провозглашения НГХ 10 апреля 1941 г. правовых актов, касающихся хорватского народа и его самобытности. Да и сам век сабора был недолгим: после его первой сессии состоялись еще две – в апреле и декабре 1942 г., и больше он не собирался.

Огромное значение правящий слой НГХ придавал тому, чтобы монопольная позиция, которую усташское движение заняло в системе власти, распространилась и на сферу его политико-идеологического влияния в хорватском обществе. Этому была призвана содействовать массированная и ставшая постоянной пропагандистская обработка населения через целиком находившиеся в руках или под контролем режима систему средств массовой информации, книгоиздательство, учебные заведения, официально разрешенные общественные организации, через широкую устную агитацию, а также в немалой степени путем использования различных культурных и религиозных институтов³³. Комплекс подобных усилий, тем более в условиях принявшей массовый характер эйфории, вызванной тем, что в ходе Апрельской войны Хорватии удалось, по сути, избежать военных действий, жертв и разрушений, а одновременно получить государственность, имел своим результатом значительный прилив в усташское движение и ощутимое расширение усташского влияния, хотя и не в таких размерах, как это изображала официальная пропаганда в НГХ.

Как с помощью пропаганды, так и административных либо прямо репрессивных рычагов велась деятельность по подрыву и подавлению воздействия на хорватское общество всех других, независимых от усташского движения, а тем более ему противостоявших политико-идеологических сил, в первую очередь тех, которые пользовались значительным общественным влиянием. В этом смысле объектом особых усилий режима стала ХКП, являвшаяся наиболее влиятельной среди хорватского населения. Традиционно выступавшая в роли основной выразительницы и защитницы хорватских национальных устремлений, она, таким образом, оказывалась главным соперником усташского движения как раз на ключевом для него политическом поле – борьбы за национальные цели. Потому усташское руководство стремилось не просто разрушить ХКП, и без того запрещенную вместе с другими партиями, но и перетянуть к себе, взять под свой контроль ее организации и массу приверженцев.

В такого рода усилиях, принявших характер кампании, в частности, в августе – сентябре 1941 г., активно участвовали те деятели ХКП, которые стояли на ее крайнем националистическом фланге, занимая позиции, близкие усташам, и уже накануне Апрельской войны 1941 г., а затем в ходе нее и тем более с образованием НГХ включились в усташскую деятельность. Некоторые из них даже вошли в усташскую верхушку. В итоге к усташскому движению присоединилась относительно заметная, хотя и не столь большая часть ХКП³⁴. В партии шел процесс расслоения. Основная ее часть по-прежнему видела своего вождя в лидере партии Владко Мачеке, но была существенно дезориентирована его последним публичным заявлением 10 апреля 1941 г., о котором уже шла речь выше. Сам Мачек склонился к позиции выжидания того, когда, как он был уверен, война завершится победой западных держав.

Лидер ХКП с 11 апреля 1941 г. непрерывно содержался властями НГХ в условиях частичной или полной изоляции: то под домашним арестом в его имении Купинец, то в концлагере Ясеновац, то снова в его имении или позже на разных квартирах в Загребе. Из какой-либо политической и вообще публичной деятельности он был выключен. Большинство его ближайших соратников по руководству ХКП из числа тех, кто не эмигрировал, а остался на родине, находилось под надзором и то арестовывалось, то на время выпускалось, то вновь арестовывалось³⁵. Эта преобладающая часть партии как политический фактор надолго оказалась фактически в бездействии.

Основной национально-политической целью усташского движения являлось не просто достижение государственной самостоятельности Хорватии, включая и все земли за ее пределами, которые усташи считали хорватскими, но и придание этому государству этнически хорватского характера. Такая цель приходила в противоречие с реальностью многонационального состава населения той территории, на которой было создано НГХ. По разным данным, хорваты составляли в нем немногим больше половины. Объявляя, как уже говорилось, мусульман Боснии и Герцеговины тоже хорватами, усташский режим стремился существенно повысить эту цифру. Но и при такой манипуляции оставалось весьма далеко до фанатично-экстремистской цели, ставшей символом усташской веры. И главным препятствием оказывались сербы, составлявшие чуть ли ни почти треть из более чем 6 млн жителей НГХ³⁶. Это крайне усиливало враждебную по отношению к сербам настроенность усташей, в чьей среде многолетний культ борьбы против ненавистной им Югославии был одновременно и культом борьбы против «сербских угнетателей». Результатом явились активные антисербские действия, с первых же дней существования НГХ предпринятые усташским режимом. Они включали как усилия по проведению, с разрешения гитлеровцев, организованной депортации части сербов в Сербию, так и масштабные меры по дискриминации, преследованию и угрозе жизни сербского населения, создававшие обстановку, которая побуждала другую его часть спасаться путем бегства из НГХ.

Под проведение организованной депортации подводились те сербы, которые зачислялись властями в категорию «поселившихся на территории Независимого государства Хорватии после 1 января 1900 г.» и «их потомков». По договоренности с германскими властями в начале июня 1941 г., число депортированных в Сербию должно было быть равным числу словенцев, которых Берлин намеревался депортировать в НГХ из германской зоны Словении (179 тыс.). Но поскольку, как упоминалось выше, гитлеровский план депортации словенцев тогда был на время вынужденно уменьшен, существенно уменьшилась и численность организованно депортированных сербов из НГХ в Сербию (по разным данным, от 10 до 20 тыс.).

Что же касалось мер, приведших летом 1941 г. к куда более массовому сербскому бегству за пределы НГХ, эти меры, в основном с конца весны – начала лета 1941 г., шли в трех направлениях. Во-первых, усташским режимом была развязана оголтелая пропагандистская кампания, изображавшая сербских жителей как врагов хорватского народа, которым не место в НГХ. Во-вторых, властями стали ограничиваться передвижение сербов, возможности их местожительства, их имущественные права, вводиться практика увольнения их со службы, прежде всего государственной. Была запрещена кириллица, принудительно переименована «сербско-православная вера» в «греко-восточную», оказывалось, в том числе законодательно, давление с целью заставить людей перейти из православия в католичество[118]. В отношении сербов начали широко применяться аресты, интернирование. Наконец, в-третьих, что стало главным, с конца апреля 1941 г. начались шедшие в последующие месяцы по нарастающей массовые убийства сербов в местах их компактного проживания, осуществлявшиеся вооруженными усташскими группами³⁷.

Эта экстремистско-антисербская политика, принявшая характер геноцида, и особенно кровавый террор, сопровождавшийся многотысячными жертвами и угрожавший самому существованию сербского населения, привел к крупномасштабному бегству сербов из НГХ в сопредельные Сербию и Черногорию. По различным данным, фигурировавшим в историографии, только в Сербию бежало от почти 140 тыс. до, возможно, около 180 тыс. человек³⁸. Другим последствием такого усташского курса явилось то, что значительная часть наиболее дееспособного и активного сербского населения, в основном мужского, не видя иного выхода, стала с рубежа весны – лета 1941 г. браться за оружие и выступила против руководимого Павеличем режима. Она составила важнейшую основу антиусташских и антиоккупационных движений, начавших разворачиваться на этой территории.

Во внешнеполитическом плане усташский режим был прочно привязан к «оси». 15 июня было оформлено присоединение НГХ к Тройственному пакту, а 25 ноября – к Антикоминтерновскому пакту. В свою очередь, официально признали НГХ и установили с ней дипломатические отношения только государства «оси», являвшиеся участниками этих пактов³⁹. Усташский режим следовал на международной арене курсу своих патронов – Германии и Италии, под эгидой которых был образован. Когда в декабре 1941 г. Германия и Италия объявили США войну, тут же последовало заявление НГХ об аналогичном шаге, а заодно и об объявлении войны другой антигитлеровской державе – Англии⁴⁰. Хотя официально со стороны НГХ не было объявлено войны Советскому Союзу, публично выражалась радикальная враждебность к нему, а самое главное, по инициативе Павелича и с одобрения Гитлера, на советско-германский фронт были в начале осени 1941 г. и весной 1942 г. посланы специально подготовленные для этого хорватские воинские части «добровольцев» – они получили известность как «легионеры» – численностью в несколько тысяч человек. Сражавшиеся в составе германских войск, они закончили свое существование под Сталинградом, где преобладающая часть их личного состава была либо уничтожена, либо попала в советский плен⁴¹.

Первоначально Павелич, будучи за годы эмиграции в Италии связан с режимом Муссолини, в большей мере ориентировался на Рим. Но уже вслед за созданием НГХ, столкнувшись с итальянскими территориальными аппетитами в Хорватии, прежде всего по поводу Далмации, постепенно стал предпринимать попытки некоторого лавирования между Римом и Берлином, стараясь, таким образом, за счет одного усиливать позиции НГХ в отношениях с другим. Подобные попытки до некоторой степени имели место на протяжении всего периода до произошедшей в 1943 г. капитуляции Италии, после чего у НГХ остался единственный патрон в лице гитлеровской Германии.

Однако о возможности подобного лавирования не было и речи при решении в конце апреля – середине мая 1941 г. особенно важного для усташского режима вопроса о территориальных претензиях Муссолини в Хорватии. Гитлер предпочел в этом вопросе уклониться от поддержки НГХ. В итоге Павелич под итальянским нажимом подписал с Муссолини 18 мая 1941 г. так называемые Римские договоры, согласно которым, как уже упоминалось выше, значительные части Горского Котара, Хорватского Приморья, и, что имело особое значение, Далмации с островами были отторгнуты от Хорватии в пользу Италии. Выпрошенная Павеличем номинальная договоренность об устройстве частично совместного итальянско-хорватского управления в Сплите осталась нереализованной: на деле этот наиболее крупный далматинский город и порт оказался целиком под итальянской властью. Более того, даже на той части Адриатического побережья и островов, которая оставалась за НГХ, и далее на пространстве от побережья, равно как от границы с районами Далмации, аннексированными Италией, вглубь территории НГХ на 50–70 километров (все вместе это стало обозначаться как 2-я итальянская зона) Павелич обязывался придерживаться режима демилитаризации: не иметь никаких военных объектов, не держать военно-морской флот.

Римскими договорами за Италией вообще закреплялась роль «гаранта» политической независимости и территориальной целостности НГХ, а самому НГХ предписывалось не брать на себя международных обязательств, которые бы противоречили итальянским гарантиям. Предусматривалось заключение таможенной и валютной унии НГХ с Италией. Наконец, в своей тактике вынужденных уступок Павелич предложил, чтобы член королевского дома Италии стал хорватским королем. Им номинально был провозглашен, под именем Томислава II, герцог Сполетский, который, однако, так никогда и не приехал в Хорватию и не занял полумифический престол.

Хотя Павелич перед своим узким окружением и в публичной пропаганде старался представить договоренности с Италией как жертву, необходимую для укрепления НГХ, эти договоренности, а особенно территориальные потери, были очень болезненно восприняты как в хорватских массах, так и в усташском движении. Они вызвали серьезные антиитальянские настроения и способствовали критическому отношению к усташскому режиму среди разных слоев хорватского населения, а тем более на территориях, оказавшихся под итальянской властью⁴².

Между тем в августе 1941 г. Муссолини занял своими войсками упомянутую выше 2-ю зону, ссылаясь на вспыхнувшее там повстанческое движение сербского населения против НГХ. По требованию Рима, в итальянские руки была передана и гражданская власть во 2-й зоне, хотя номинально эта территория оставалась частью НГХ. А осенью 1941 г. все с той же аргументацией о восстании сербов итальянские войска были введены и в остальную часть сферы военного контроля Италии – так называемую 3-ю итальянскую зону (между 2-й зоной и сферой германского военного контроля). Находившиеся там домобранские войска были поставлены под итальянское оперативное командование. Но прерогативы гражданской власти остались за НГХ⁴³.

Примечания

1 Aprilski rat 1941: Zbornik dokumenata (далее AR). Књ.2 / Prired. A. Mileti?. Odg. ured. F. Trgo. Beograd, 1987. Dok. Br. 125. S. 343; Dok. Br. 126. S. 346.

2 См.: Тошкова В. България и третият райх (1941–1944): Политически отношения. София, 1975. С. 49; Jonji? Т. Hrvatska vanjska politika: 1939–1942. Zagreb, 2000. S. 215–216, 225–226.

3 Об этих планах см.: ?ulinovi? F. Okupatorska podjela Jugoslavije. Beograd, 1970. S. 52–54; Kri?man B. Ante Paveli? i usta?e. Zagreb, 1986. S. 377, 397–398; Jonji? T. Op. cit. S. 265.

4 Об упомянутых переговорах и принимавшихся на них решениях см., например: ?ulinovi? F. Op. cit. S. 61–71, 235–243; Petranovi? B., Ze?evi? M. Jugoslavija 1918–1988: Tematska zbirka dokumenata. Beograd, 1988. S. 479–483, 488. См. также: Тошкова В. Указ, соч. С. 54–55; Kisi? Kolanovi? N. NDH i Italija: Politi?ke veze i diplomatski odnosi. Zagreb, 2001. S. 99-107

5 См.: Ferenc T. Nacisti?na raznarodovalna politika v Sloveniji v letih 1941–1945. Maribor, 1968; Idem. Viri o rasnih pregledih Slovencev pod nem?ko okupacijo // Prispevki za novej?o zgodovino. 1994. ?t. 2; ?ulinovi? F. Op. cit. S. 90-128; Пилько H.C. Словения под властью оккупантов // Вопросы истории. 2006. № 1. С. 37–46.

6 Ferenc T. «Gospod Visoki Komisar…»: Sosvet za Ljubljansko pokrajino – Consulta per la Provincia di Lubiana. Dokumenti. Ljubljana, 2001. N. 1-11. S. 17–29; ?ulinovi? F. Op. cit. S. 131–145; Пилько H.C. Указ. соч. C. 37, 41, 42–44, и др.

7 Dr. Marko Natla?en o svojem delovanju med 6. aprilom in 14. junijem 1941 // Prispevki za novej?o zgodovino. Let. XLI (2001). ?t. 1. S. 135–147; Ferenc T. «Gospod Visoki Komisar…». N. 12–52. S. 30-155; Arne? J. SLS: Slovenska ljudska stranka, 1941–1945. Ljubljana – Washington, 2002. S. 37–42; см. также: ?ulinovi? F. Op. cit. S. 146–147.

8 О репрессиях оккупантов в Люблянской провинции см., например: Ferenc Т. «There is not enough killing»: condemned to death, hostages, shot in the Ljubljana province, 1941–1943. Documents. Ljubljana, 1999; Idem. Rab – Arbe – Arbissima: konfinacije, racije in internacije v Ljubljanski pokrajini 1941–1943. Dokumenti. Ljubljana, 2000.

9 Mlakar В. Slovensko domobranstvo 1943–1945: Ustanovitev, organizacija, idejno ozadje. Ljubljana, 2003. S. 24–26; Ferenc T. Dies irae: ?etniki, va?ki stra?arji in njihova usoda jeseni 1943. Ljubljana, 2002. S. 217. См. также: Miku? M. Pregled zgodovine narodnoosvobodilne borbe v Sloveniji. Ljubljana, 1960. Књ.II. S. 338–343.

10 Ferenc T. «Gospod Visoki Komisar…». N. 65–72. S. 189–198.

11 См.: ?ulinovi? F. Op. cit. S. 246–247; Matkovi? H. Povijest Nezavisne Dr?ave Hrvatske. Drugo, dopunjeno izdanje. Zagreb, 2002. S. 79–82; Kisi? Kolanovi? N. NDH i Italija. S. 128–131; Joeanoвић Б. Црна Гора у Народноослободилачком рату и Социјалистичкој револуцији, I. Београд, 1960. С. 19–20.

12 См., например: Мирнич Й. Венгерский режим оккупации в Югославии // Les systemes d’occuption en Yougoslavie 1941–1945. Belgrade, 1963; ?ulinovi? F. Op. cit. S. 561–579; Пилько H.C. Указ. соч. С. 37, 45; Терзиоски Р. Денационализаторската де]ност на бугарските културно-просветни институции во Македонка (Скопска и Битолска окупациона област), 1941–1944. Скопjе, 1974; Apostolski M., Hristov A., Terzioski R. Stanje u okupiranoj Makedoniji u drugom svetskom ratu (1941–1944) // Makedonija od ustanka do slobode 1941–1945 (Zbornik radova). Beograd, 1987.

13 Cp., в частности: Терзиоски P. Указ, соч.; Национално-освободителното движение на македонските и тракийските българи 1878–1944 / отгов. ред. Д. Мичев. София, 2003. Т. IV: Освободителните борби след Първата световна война. 1919–1944. С. 347–351.

14 Мирнич Й. Указ. соч. С. 430, 432–436, 462, 464; Пилько Н.С. Указ. соч. С. 49–50; Terzioski R. Ekonomska situacija i materijalne ?tete u okupiranoj Makedoniji 1941–1944. godine // Makedonija od ustanka do slobode 1941–1945 (Zbornik radova). Beograd, 1987. S. 842; Национално-освободителното движение на македонските и тракийските българи 1878–1944. Т. IV. С. 352; Palmer S., KingR. Yugoslav Communism and the Macedonian Question. Hamden, 1971. P. 65.

15 Дубова Л., Чернявский Г. Опыт беды и выживания: Судьба евреев Болгарии в годы Второй мировой войны. София, 2007. С. 131–132, 205–223, 241–256; Мирнич Й. Указ. соч. С. 466–467, 474–476.

16 Относительно характеристики положения и межэтнических взаимоотношений в итальянской зоне Космета см., например: Hadri A. Okupacioni sistem na Kosovu i Metohiji 1941–1944 // Jugoslovenski istorijski ?asopis. 1965. Br. 2. S. 45–54, 58–59; Petranovi? B. Srbija u drugom svetskom ratu 1939–1945. Beograd, 1992. S. 125, 246–247, 248–249, 251–253.

17 Petranovi? B. Srbija u drugom svetskom ratu 1939–1945. S. 134–136; Petranovi? B., Ze?evi? M. Jugoslavija 1918–1988. S. 486; Marjanovi? J. Ustanak i narodnooslobodila?ki pokret u Srbiji 1941. Beograd, 1963. S. 32–35.

18 Petranovi? B., Ze?evi? M. Jugoslavija 1918–1988. S. 487–488; Marjanovi? J. Op. cit. S. 176–182; Petranovi? B. Srbija u drugom svetskom ratu 1939–1945. S. 217–219, 415.

19 См., например: Petranovi? B. Srbija u drugom svetskom ratu 1939–1945. S. 415–418; Казимировић B. Србија и JyrocaaBHja 1914–1945. Крагујевац, 1995. Књ. IV. C. 1144–1146,1149-1150 и др.

20 Petranovi? B. Srbija u drugom svetskom ratu 1939–1945. S. 218.

21 Ibid. S. 219–222. В исторической литературе уже отмечалось, что это описание мотивов и направлений политики Недича и его правительства, данное Б. Петрановичем, во многом представляет собой своего рода компиляционное суммирование оценок, содержавшихся в ряде работ разных сербских авторов, одни из которых касались этой тематики с позиций коммунистической, а другие – некоммунистической историографии и публицистики (Тимофеев А.Ю. Генерал Милан Недич и его правительство. Сербская историография вопроса // Двести лет новой сербской государственности: К юбилею начала Первого сербского восстания 1804–1813 гг. / отв. ред. В.К. Волков. СПб., 2005. С. 319–320). О различных, в том числе сталкивающихся между собой, изложениях и оценках взглядов и политики Недича см. также: Казимировић В. Указ. соч. Књ. IV. С. 1108–1115,1117.

22 Petranovi? В. Srbija u drugom svetskom ratu 1939–1945. S. 124–125, 137–138, 219; Казимировић В. Указ. соч. Књ. III. C. 742, 743–744, 746–747. В некоторых изданных после Второй мировой войны сербских эмигрантских публикациях о Недиче, авторы которых во время войны были связаны с его администрацией и впоследствии писали о нем в апологетическом духе, утверждалось, будто генерал в поставленных им условиях требовал от гитлеровцев присоединения к Сербии чуть ли ни вообще всей Боснии и Герцеговины, «Южной Сербии» (так в лексиконе сербских политиков обычно именовалась Вардарская Македония) «и других сербских краев, за исключением Хорватии с чисто хорватским населением» (Мартиновић-Бщица П. Милан НедиЬ. Београд, 2003. С. 153). Согласно же другим сведениям, подобного рода требования выдвигались Ачимовичем, когда он возглавил Совет комиссаров (Казимировић В. Указ. соч. Књ. III. С. 742).

23 См., например: Казимировић В. Указ. соч. Књ. III. С. 755–757, 764–767 и след.; Николић К. Страх и нада у Србиjи 1941–1944. године: свакодневни живот под окупацирм. Београд, 2002. С. 45–53 и др. На практике, однако, это нередко бывало совершенно произвольное, в том числе и гораздо меньшее, число жителей, попадавших под руку немцам при проведении карательных акций.

24 Программное заявление Недича от 2 сентября 1941 г. см.: ?ulinovi? F. Op. cit. S. 447–449.

25 См.: Павловић М., Младеновић Б. Коста Миловановић ПеЬанац 1879–1944: Биографра. Друго издание. Београд, 2006.

26 ?ulinovi? F. Op. cit. S. 573; Казимировић В. Указ. соч. Књ. III. С. 748; Ka?avenda P. Nemci и Jugoslaviji 1918–1945. Beograd, 1991. S. 31, 40–41.

27 См.: Stojiljkovi? M. Bugarska okupatorska politika и Srbiji 1941–1944. Beograd, 1989. Берлин был заинтересован в том, чтобы болгарскими войсками заменить часть своих собственных сил в Сербии, которые таким образом освобождались для использования в других местах, где в этом испытывалась нужда.

28 Об этих историографических оценках см.: Тимофеев А.Ю. Указ. соч.

29 ?ulinovi? F. Op. cit. S. 534–554; Ka?avenda P. Op. cit. S. 29–61.

30 Об этих комбинациях см., в частности: Petranovi? B., Ze?evi? M. Jugoslavija 1918–1988. S. 485; Яукович Д. Итальянская система оккупации Черногории и Санджака (1941–1943 гг.) // Les syst?mes d’occuption en Yougoslavie 1941–1945. Belgrade, 1963. P. 351–354, 363–364; Пајовић Р. Контрареволуција у Црној Гори: четнички и федералистички покрет. 1941–1945. Цетиње, 1977. С. 50–56, 68–73.

31 Flajoeuh Р. Указ соч. С. 98–99,109–112,114,117–119; Яукович Д. Указ. соч. С. 367–370.

32 Jeli?-Buti? F. Hrvatska selja?ka stranka. Zagreb, 1983. S. 63. Об устройстве НГХ и усташского режима см.: Jeli?-Buti? F. Usta?e i Nezavisna Dr?ava Hrvatska 1941–1945. Zagreb, 1977. S. 99-123; Matkovi? H. Op. cit. S. 83-112.

33 О деятельности усташского режима в пропагандистской и культурно-идеологической сфере см., например: Matkovi? H. Op. cit. S. 135–139, 142–149; Jeli?-Buti? F. Usta?e i Nezavisna Dr?ava Hrvatska 1941–1945. S. 137–144.

34 Jeli?-Buti? F. Hrvatska selja?ka stranka. S. 52–59. В историографии фигурировала, в частности, цифра, что в ходе кампании, развернутой в августе – сентябре 1941 г., с заявлениями о присоединении к усташскому движению выступили примерно 70 местных организаций ХКП из общего числа 7000, сколько, как считалось, их было в партии (Jeli?-Buti? F. Usta?e i Nezavisna Dr?ava Hrvatska 1941–1945. S. 193).

35 Peri? I. Vladko Ma?ek: politi?ki portret. Zagreb, 2003. S. 253–255, 257–264; Jeli?-Buti? F. Hrvatska selja?ka stranka. S. 65–71.

36 В историографии приводятся разные данные о численности населения НГХ и отдельных этнических групп в нем. См.: Jeli?-Buti? F. Usta?e i Nezavisna Dr?ava Hrvatska 1941–1945. S. 106,165; Matkovi? H. Op. cit. S. 82,180.

37 Об антисербских действиях усташского режима см., например: Jeli?-Buti? F. Usta?e i Nezavisna Dr?ava Hrvatska 1941–1945. S. 162–171; Matkovi? H. Op. cit. S. 180–182.

38 Jeli?-Buti? F. Usta?e i Nezavisna Dr?ava Hrvatska 1941–1945. S. 170.

39 Matkovi? H. Op. cit. S. 69–71, 284–285.

40 Kri?man B. NDH izmectu Hitlera i Mussolinija. Zagreb, 1986. S. 239–243; Kisi? Kolanovi? N. NDH i Italija. S. 118–119.

41 Kisi? Kolanovi? N. NDH i Italija. S. 119–120; Kri?man B. NDH izmectu Hitlera i Mussolinija. S. 69–76; Matkovi? H. Op. cit. S. 106–107.

42 Kisi? Kolanovi? N. NDH i Italija. S. 85-108, 120–124; Kri?man B. NDH izmectu Hitlera i Mussolinija. S. 36–42.

43 Kisi? Kolanovi? N. NDH i Italija. S. 194–202, 206–216; Bari? N. Ustroj kopnene vojske domobranstva Nezavisne Dr?ave Hrvatske, 1941–1945. Zagreb, 2003. S. 310–316.