Глава 2 Катастрофа Югославии в апреле 1941 года

На исходе ночи и ранним утром 6 апреля 1941 г. нацистская Германия напала на Югославию. Одновременно произошло нападение третьего рейха на Грецию. Гитлеровские армии вторглись в Югославию прежде всего с юго-востока – из Болгарии, а затем с северо-запада и севера – из Австрии, присоединенной к Германии, и из Венгрии. Начало агрессии сопровождалось массированными немецкими бомбардировками югославских военных и коммуникационных объектов, вследствие чего оказались выведенными из строя важнейшие линии связи, уничтожена на аэродромах преобладающая часть и без того малочисленной и довольно устарелой югославской военной авиации. Воздушные удары были обрушены и на некоторые города, особенно сильные – на Белград, где результатом были большие разрушения и значительные жертвы среди гражданского населения.

6 апреля, одновременно с германским нападением, о вступлении в войну с Югославией объявила и фашистская Италия. Но в первые пять дней ее участие ограничивалось действиями авиации, а лишь затем итальянские войска вторглись на югославскую территорию. 10 апреля к войне с Югославией присоединилась Венгрия, и ее войска тоже перешли югославскую границу. Агрессии содействовали Болгария и Румыния, поскольку нападение на Югославию, равно как на Грецию, германские войска осуществляли с болгарской территории, а в югославском случае – отчасти и с румынской, которая, однако, лишь до некоторой степени использовалась для вторжения сухопутных сил, но главным образом – для действий немецкой авиации с расположенных в Румынии аэродромов¹.

Подвергшиеся в итоге атаке со стороны большинства сухопутных и морских границ Югославии и с воздуха, югославские вооруженные силы были не в состоянии оказать достаточно серьезное противодействие. Хотя в ряде мест удавалось на какое-то время организовать частичный отпор, в целом югославские войска уже вскоре стали отступать, рассекались германскими армиями, терялась необходимая связь между частями и с вышестоящим командованием, с источниками снабжения. В этой ситуации югославское наступление, начатое 7 апреля против итальянских сил в Албании, хотя и достигло определенных успехов, в конечном счете захлебнулось ввиду стремительно ухудшавшегося общего положения югославской армии, и в частности того, что соединения вермахта, вторгшиеся из Болгарии, стали угрожать с тыла югославским войскам, действовавшим на албанском фронте. А к запланированной югославской операции против района Задара, находившегося в руках Италии, так и вообще не удалось приступить. Началась и почти на всех направлениях быстро нарастала дезорганизация югославских сил. Их фронты стали практически распадаться.

Параллельно происходила и общая дезорганизация государственной власти. Уже 6 апреля правительство и королевский двор покинули подвергавшийся авиабомбардировкам Белград, и по мере продвижения противника начался их переезд с места на место по Сербии, Боснии, Черногории. Руководство югославской армии в лице Штаба Верховного командования, который возглавил генерал Душан Симович, остававшийся и премьер-министром, быстро теряло управление войсками, а правительство – страной в целом. На всех направлениях ускорялся темп продвижения сил нацистских агрессоров, а затем и их союзников по нападению на Югославию. Уже 7 апреля они заняли Скопье, 8-го – Марибор, 9-го – Ниш, 10-го – Загреб, 11-го – Крагуевац, 11/12-го – Любляну, 12-го – Белград. Стремительно вырисовывался фактический разгром югославских войск².

14 апреля король и двор, а на следующий день правительство во главе с премьером, сопровождаемое рядом деятелей югославской политической элиты, в основном сербской, эвакуировались воздушным путем из Югославии в Грецию. Перед тем Симович 14 апреля передал руководство Штабом Верховного командования генералу Даниле Калафатовичу, что было оформлено королевским указом, и тотчас поручил ему, «принимая во внимание состояние нашей армии», обратиться к противнику с предложением о перемирии. По словам Симовича, это было необходимо, «чтобы выиграть время и облегчить положение армии»³. Однако на предложение о перемирии, сделанное Калафатовичем в тот же день, немецкая сторона ответила требованием о безоговорочной капитуляции. В итоге 17 апреля, когда носители югославской верховной власти уже находились в эмиграции, представители, уполномоченные Калафатовичем, подписали с представителями германского верховного командования, действовавшими от имени всех государств, напавших на Югославию, акт о капитуляции потерпевших поражение и уже полураспавшихся югославских вооруженных сил⁴.

Во время переговоров югославские участники пытались поднять перед германской стороной вопрос об «образовании остатка югославской территории, подобно тому, как во Франции», т. е. о выделении хотя бы некоторой зоны, которая не была бы оккупирована войсками победителей и где сохранялась бы югославская власть, даже определенным образом подконтрольная захватчикам. Но германский ответ был категорически отрицательным: югославская территория целиком подлежала оккупации⁵.

Столь катастрофическое для Югославии развитие событий, во многом соответствовавшее тем мрачным прогнозам, которые высказывались прежним, до переворота 27 марта, государственным и военным руководством страны, было обусловлено комплексом причин.

Важнейшей причиной было очевидное неравенство сил. Войска государств «оси», напавшие на Югославию, почти в полтора раза превосходили по численности противостоявшую им югославскую армию, в которой под ружьем находилось в тот момент примерно 600 тыс. военнослужащих. Еще большее значение имело огромное превосходство прежде всего германской армии, вооруженной и оснащенной по последнему слову техники того времени, над югославскими войсками, несопоставимо более слабыми по вооружению, оснащению, организации, подготовленности командного и рядового состава. Это, в конечном счете, отражало огромную разницу общих потенциалов такой крупной и к тому же высокоразвитой страны, как Германия, и не только куда меньшей, но и достаточно отсталой Югославии. Даже итальянские войска были вооружены значительно лучше югославских⁶.

Весьма существенную дополнительную роль сыграло и опоздание югославской стороны со всеобщей мобилизацией, с другими подготовительными мероприятиями по приведению армии и страны в состояние готовности к защите от агрессии. Напомним, что правительство Симовича на своем заседании 29 марта 1941 г. решило не объявлять всеобщую мобилизацию, опасаясь спровоцировать Гитлера на агрессию⁷. Исходя из этого опасения, являвшегося ошибочным, ибо фюрер уже запланировал агрессию, югославское руководство 30 марта решилось лишь на распоряжение об «общей активизации», т. е. тайном призыве, на проведение которого обычно отводились более длительные сроки, чем при официальной всеобщей мобилизации. К тому же такой призыв было предусмотрено начать не сразу, а с 3 апреля. В итоге эта мера стала только осуществляться, когда всего три дня спустя Югославия уже подверглась нападению. Более того, многие не только рядовые, но и офицеры запаса, привыкшие к таким тайным призывам, периодически повторявшимся с начала Второй мировой войны, не торопились являться в части, к которым они были приписаны. А процедуры, предусмотренные на случай войны, не могли быть применены вплоть до 6 апреля как раз потому, что не было распоряжения о всеобщей мобилизации. По данным, фигурировавшим как в югославской, так и в постюгославской историографии, по повесткам об «активизации» удавалось призвать – по различным родам вооруженных сил – лишь от 70 % до 90 % приписного состава, причем со значительными задержками, а мобилизовать тягловый скот, который был основным средством транспортировки в войсках, – и вовсе наполовину от предусмотренного⁸.

Объявление всеобщей мобилизации последовало только 7 апреля, когда война уже шла полным ходом и возможности формирования и переброски войск были серьезно, а то и вовсе нарушены. Так что война началась в условиях, когда не только многие воинские части, но и немалое число органов командования войсками, штабов, вплоть до самых высоких, оказались неукомплектованными должным образом. По данным, приводившимся в историографии в последнее время, только примерно треть воинских частей и штабов с началом военных действий находилась на позициях, которые предусматривались имевшимся планом ведения войны. А до двух третей не завершили даже мобилизации – что уж было говорить об их сосредоточении на позициях и стратегическом развертывании⁹. И сам действовавший план ведения войны, ставший разрабатываться взамен прежнего лишь в феврале – марте 1941 г., был доставлен соответствующему высшему командному составу уже под самый занавес – в начале апреля¹⁰.

Во всем происходившем сказывались и значительная неповоротливость югославской государственной и военной машины управления, и – в более общем плане – серьезные слабости, если не сказать дефекты, всего государственно-политического устройства Королевства Югославия.

Среди этих слабостей или дефектов важнейшее место занимал и такой фактор, оказывавший наибольшее влияние на югославское внутриполитическое развитие, как обостренность межэтнических отношений, который весомо дал о себе знать в ходе апрельской катастрофы.

Для значительных слоев несербского населения Югославия отнюдь не была тем государством, за существование которого они были бы готовы сражаться и рисковать жизнью, особенно в условиях, когда нападение на страну почти сразу привело к тяжелым потерям, дезорганизации и затем хаосу. Тем более что, к примеру, для югославских немцев или венгров были среди государств, напавших на Югославию, этнически «свои» Германия и Венгрия. И ожидавшаяся победа названных государств воспринималась значительной, если не подавляющей частью этих нацменьшинств как освобождение из-под инонациональной, преимущественно сербской, власти и воссоединение с этническим отечеством. Так, в среде югославских немцев успешно действовала сеть национальных организаций, которые к тому времени в большинстве управлялись спецслужбами третьего рейха и были предназначены для роли нацистской «пятой колонны»¹¹.

Еще задолго до Апрельской войны 1941 г. югославские военные власти, включая генштаб и министерство армии и флота, выражали тревогу по поводу ненадежности и даже настроений враждебности «опасных национальных меньшинств», к которым причислялись прежде всего немецкое, венгерское и албанское, обозначавшиеся также определением «неславянские меньшинства». Военнослужащие из этих меньшинств считались потенциальным фактором подрыва вооруженных сил и обороноспособности Югославии в случае войны. Тревога особенно усилилась с 1938–1939 гг., по мере того, как росла опасность со стороны держав «оси». Результатом стали разного рода секретные служебные инструкции, предусматривавшие сокращение численности офицеров и унтер-офицеров из неславянских национальностей, ограничение их повышения в чинах и должностях, их недопущение в состав командования частей, а тем паче – в более высокие военные органы, исключение даже рядового состава, принадлежавшего к этим национальностям, из авиации, противовоздушной обороны, мотомеханизированных соединений, флота и ряда других родов войск, равно как из обслуживающего персонала каких бы то ни было штабов. Наряду с этим планировались и до некоторой степени осуществлялись меры, направленные на то, чтобы призванные в армию неславяне использовались главным образом в частях, которые были бы заняты на вспомогательных, прежде всего военно-строительных, работах и в случае войны находились бы не во фронтовой зоне, а в достаточно глубоком тылу. В частности, перед Апрельской войной ряд воинских формирований, укомплектованных выходцами из «неславянских меньшинств», был занят на строительстве пограничных укреплений¹².

Если названные меры и были в состоянии ограничить до некоторой степени возможность солидарных с государствами-агрессорами прямых вооруженных выступлений со стороны военнослужащих югославской армии, принадлежавших к «опасным нацменьшинствам», то основы, на которых строились подобные меры, были весьма противоречивы. Ибо, с одной стороны, в категорию «неславян», к которым эти меры в том или ином объеме применялись, были зачислены, например, и евреи¹³, хотя они не могли питать симпатий к «оси», тем более – к нацистской Германии. А с другой стороны, что касалось противоположной «неславянам» категории «славян», то в ней, наоборот, оказывались и некоторые ненадежные либо даже враждебно настроенные этнические группы. Сами же югославские военные власти были вынуждены отнести к «опасным меньшинствам», наряду с «неславянами», и вполне славянское «болгарское меньшинство»¹⁴. Из соответствующих документов видно, что под «болгарским меньшинством» имелось в виду в основном преобладавшее в Вардарской Македонии (она обозначалась в официальном лексиконе как «Южная Сербия») славянское население, значительная часть которого была склонна либо вообще самоиден-тифицироваться в качестве «македонских болгар», либо ощущала себя, по меньшей мере, связанной с болгарами общностью языка и культуры¹⁵.

Пытаясь устранить противоречие, связанное с использованием категории «славяне» в противовес настроенным враждебно «неславянам», югославские военные власти прибегали взамен нее в качестве противопоставления понятию «опасные нацменьшинства» к употреблению формулировки «югославы». При этом разъяснялось, что к данной категории, на которую в вооруженных силах страны не распространяются какие-либо ограничения, относятся «сербы, хорваты и словенцы»¹⁶. Подобное формулировочное ухищрение не могло, однако, устранить суровой реальности: преимущественно сербское по своему составу, югославское военное командование испытывало тревогу и недоверие по поводу не только военнослужащих из «опасных меньшинств», но в большой мере и по поводу того, как в случае войны поведут себя в армии хорваты, второй по численности народ многонациональной Югославии.

Опасения были не напрасными. Когда страна подверглась агрессии, настроения среди хорватского населения оказали особое воздействие на складывавшееся положение.

В условиях германо-итальянского нападения резко оживилась в хорватском обществе активность и пропаганда усташей, ожидавших, что крушение Югославии позволит осуществить идею государственной самостоятельности Хорватии. Сепаратистская пропаганда получила важное подкрепление в виде усташских радиопередач из Германии, а особенно из Италии. Еще перед 6 апреля 1941 г. с разрешения Муссолини через радио Флоренции началось под руководством Анте Павелича вещание для хорватских слушателей от имени якобы находившейся в Хорватии «Радиостанции Велебит», которая выходила в эфир как станция «главной ставки» усташей. С началом Апрельской войны станция передавала ложные сообщения о боевых действиях за «освобождение Хорватии», будто бы развернутых «вооруженными силами» усташей, и призывала всех хорватов присоединиться к «освободительной борьбе», ведущейся в сотрудничестве с войсками государств «оси»¹⁷.

Обстановка разразившейся войны вкупе с подобной агитацией способствовали росту сепаратистских чувств в хорватском обществе. Вместе с тем, как всегда, когда речь идет об оценке массовости тех или иных общественных настроений, довольно сложно определить, насколько в упомянутых чувствах присутствовали целенаправленно сепаратистские устремления, а насколько – более спонтанный по своему характеру всплеск негативного отношения к югославской власти, подогревавшийся в значительной мере тем, что сербские военные и политические круги, вставшие у руководства Югославии в результате переворота 27 марта 1941 г., выглядели виновниками, спровоцировавшими удар «оси» как раз этим переворотом, произведенным своевольно, не считаясь с интересами и мнением хорватов.

Но какой бы из факторов подъема сепаратистских настроений ни являлся преобладающим, практически важен был конечный результат, т. е. сам этот подъем. И он в огромной мере определил отрицательное отношение большой части хорватского населения к участию в войне, к связанным с этим рискам, особенно для тех, кто был призван в армию. Следствием явилось то, что в Хорватии у югославских военных властей возникли наибольшие сложности с проведением уже упоминавшихся выше активизации и мобилизации, поскольку явка призванных была весьма низкой¹⁸. А среди того хорватского контингента, который отозвался на призыв и оказался в рядах армии, с первых же дней войны начались быстро нараставшие дезертирство, неисполнение приказов, сдача в плен, случаи фактического пособничества противнику, перехода на его сторону, наконец, бунтов в воинских частях под лозунгом хорватской независимости. Наиболее известным примером стали выступления 8 апреля в некоторых полках в районе города Беловар на севере Хорватии¹⁹.

Впоследствии имели место разные оценки того, какими были размах всех этих действий и степень их реального влияния на ход Апрельской войны 1941 г. Почти сразу вслед за поражением Югославии получила распространение интерпретация, согласно которой упомянутые действия не только носили массовый характер, но и стали чуть ли ни решающей причиной катастрофы. С одной стороны, такого рода интерпретация возникла в некоторых кругах сербских политиков и военных, в частности тех, кто после поражения оказался в эмиграции и стремился найти удовлетворительное для себя объяснение случившегося²⁰. С другой стороны, в определенной мере сходная версия активно культивировалась, наоборот, пропагандой усташей, стремившихся приписать сторонникам хорватского сепаратизма, себе самим как можно большую роль в разрушении Югославии²¹. Но если в сербском варианте эта интерпретация сопровождалась обличением «хорватского предательства», то в усташском варианте, наоборот, – возвеличиванием «патриотических усилий» во имя «хорватского национального освобождения». После Второй мировой войны каждый из вариантов получил продолжение в той публицистической, мемуарной и претендовавшей на историографический характер литературе, которая издавалась соответствующими кругами сербской либо хорватской эмиграции.

В самой же Югославии при коммунистической власти, как правило, господствовала в официальной пропаганде и в историографии резко негативная оценка сепаратистских действий хорватских националистов в апрельской катастрофе 1941 г. Но при этом долгое время не допускалось исследовать, сколь широкий размах приобрели названные действия, сколь значительную поддержку они имели в хорватском обществе, и в частности среди хорватского контингента армии²². Когда же позднее в Югославии все-таки начали появляться работы, преимущественно сербских историков, где не только ставились подобные вопросы, но и высказывалось мнение о значительном масштабе сепаратистской активности и ее поддержки, это мнение вызывало возражения среди хорватских исследователей²³. Вместе с тем, пока сохранялось коммунистическое правление, даже в работах, где сепаратистской активности придавалось весьма серьезное значение как фактору в разгроме 1941 г., она считалась отнюдь не решающим фактором, приведшим к апрельской катастрофе Югославии, а только одним из обстоятельств, способствовавших поражению югославской армии²⁴. В современной постюгославской историографии можно встретить в том или ином виде большинство упомянутых выше версий. Причем те, что прежде культивировались в сербской либо хорватской эмиграции, теперь, перенесенные каждая, соответственно, в посткоммунистическую историографию Сербии либо Хорватии, во многом слились там с течениями, тяготеющими к изображению Апрельской войны под националистически окрашенным «сербским» или, наоборот, «хорватским» углом зрения.

Налицо, таким образом, не только разброс имеющихся мнений, но и очевидная политико-идеологическая ангажированность большинства из них. Не менее существенно, что и сами апрельские события 1941 г. в Хорватии, о которых идет речь, рассматривались до сих пор в историографии почти исключительно на основе столь ненадежных источников, как сведения тогдашней националистической пропаганды и политически пристрастные свидетельства участников, в том числе и мемуарные. Все это очень затрудняет выяснение реальной исторической картины.

Вместе с тем в историографии обращалось внимание на то, что катастрофа югославской армии в Апрельской войне 1941 г. началась прежде всего на юго-восточном направлении в результате атаки германских войск из Болгарии. Эта атака привела к стремительному отступлению югославских сил и распаду их фронта в Македонии, а затем в южной, восточной и центральной Сербии, следствием чего стал захват нацистскими агрессорами важнейших для существования Югославии территорий в сербской части страны²⁵. Тем самым в огромной, если не решающей мере был предопределен исход всей войны. К данным событиям «хорватский фактор» не имел прямого отношения, ибо в югославских войсках, находившихся на этом направлении, не было частей с хорватским составом (в тогдашней Югославии действовал преимущественно территориальный принцип комплектования армии). Здесь сражались соединения, укомплектованные преимущественно сербами. И наряду с самоотверженными действиями ряда частей, в условиях мощных германских ударов и наступившего хаоса достаточно распространенной стала ситуация, когда многие сербские солдаты и офицеры прекращали борьбу, бросали оружие, срывали свои знаки различия или вообще переодевались в гражданскую одежду и разбегались по домам. А брошенные военные склады и обозы подвергались разграблению со стороны местного сербского населения²⁶.

Войска, укомплектованные в большой мере хорватами, находились на противоположном – северо-западном и западном направлении вторжения германских, а затем итальянских сил. Оно в очень значительной части проходило по территории Хорватии. И как раз там имели место те действия хорватского контингента югославской армии, о которых говорилось выше. Их масштабы нарастали по мере продвижения войск агрессора. Остается неясным, преобладал ли при этом отказ воинских частей с большим хорватским составом от подчинения югославскому командованию, в одних случаях более скрытый, в виде саботажа приказов, в других – прямой, вплоть до выступлений под откровенно сепаратистскими лозунгами, или же преимущественно шло «голосование ногами», когда военнослужащие-хорваты расходились по домам, с оружием либо без него. Но что бы ни превалировало, в современной историографии господствует взгляд, что эти действия сыграли чрезвычайно существенную роль в подрыве боеспособности югославских вооруженных сил и затем в их фактическом распаде на указанном направлении²⁷.

Государства-агрессоры, прежде всего Германия и Италия, стремились активно использовать «хорватский фактор». Еще принимая 27 марта 1941 г. решение о нападении, Гитлер рассчитывал, что «хорваты встанут на нашу сторону» и предусматривал поощрить это «политическими обещаниями хорватам», например, возможностью будущей автономии²⁸. В том же направлении считал нужным действовать и Муссолини, распорядившись в частности об уже упоминавшемся вещании «радиостанции Велебит». Причем речь шла о манипулировании внутриюгославскими этническими противоречиями как инструментом не только в военном разгроме Югославии, но и в осуществлении иного территориально-государственного порядка на месте подлежавшего уничтожению югославского государства. В создании такого порядка особое внимание было тоже сосредоточено на организации сепаратистских действий по отделению Хорватии.

Получив от Гитлера предложение о совместном ударе по Югославии, Муссолини с конца марта предпринял шаги с целью подготовки к тому, чтобы Павелич и возглавлявшаяся «поглавником» группа усташей, находившаяся в Италии (примерно 250 чел.), были, когда начнется нападение, переброшены в Хорватию, где выступили бы с провозглашением ее отделения. Это было продолжением прежних планов Рима по использованию усташей для создания во многом марионеточной «хорватской государственности», которая на деле находилась бы под итальянским контролем, и для того, чтобы путем «соглашения» с ней включить в состав Италии Далмацию²⁹.

Между тем, как уже говорилось, в последовавшие за переворотом 27 марта дни Берлин через своих представителей в Загребе сосредоточил усилия на том, чтобы склонить Владко Мачека к сотрудничеству в качестве наиболее подходящей политической

фигуры, которая могла бы выступить во главе акции по отделению Хорватии от Югославии. Когда же немецкие предложения были в итоге отвергнуты Мачеком, который отправился в Белград и 4 апреля занял пост первого вице-премьера в правительстве Симовича, германская сторона основное свое внимание переключила тоже на усташей, но преимущественно тех, кто находился в самой Хорватии. Конкретно речь шла о круге усташских деятелей в Загребе, группировавшихся там вокруг отставного полковника Славко Кватерника.

Прежде офицер еще австро-венгерской, потом югославской армий, после отставки в 1920 г. пошедший по стезе гражданской службы и ставший затем банковским менеджером, Кватерник к концу 1930-х – началу 1940-х годов был довольно хорошо известен в среде хорватских националистических активистов, главным образом тех, кто находился в самой стране, а не в эмиграции. К его собственному авторитету, которым он у них пользовался, добавлялось и то, что он был членом семьи покойного Йосипа Франка (женат на его дочери), одного из политических и идейных отцов радикального хорватского национализма, считавшегося предтечей усташского движения. С загребской группой усташей, в центре которой оказался Кватерник, у нацистов и до того имелись тайные контакты. Эта группа, в свою очередь, рассчитывала воспользоваться германской помощью, так же как Павелич – итальянской, для создания отдельного хорватского государства.

По договоренности между немецкими эмиссарами и Кватерником, руководящие участники группы подготовили документ, составленный от имени, как утверждалось, состоявшегося 31 марта собрания «большой части» хорватских депутатов последней скупщины Королевства Югославия, представителей администрации бановины Хорватия, культурных и экономических институций «из всех исторических краев Хорватии». В документе говорилось, что собрание приняло резолюцию, в которой провозглашалось создание хорватского государства, включающего также Прекомурье, Боснию и Герцеговину и «хорватскую часть Воеводины». Излагавшаяся резолюция содержала обращение к правительству нацистского рейха с просьбой об оказании этому новому государству «непосредственной защиты и помощи», о содействии его признанию державами «оси». Этот документ, целиком или в большей части неоднократно публиковавшийся в послевоенной югославской историографии, причем в нескольких стилистически чуть отличающихся друг от друга вариантах, был подписан 5 апреля Кватерником и еще двумя активистами из его группы, а также двумя деятелями Хорватской крестьянской партии (ХКП) из числа тех, кто стоял на ее крайнем националистическом фланге, занимая позиции, близкие усташам, и был против решения Мачека, отказавшегося предпринять сепаратистские действия и вошедшего в правительство Симовича. В тот же день, 5 апреля, обращение к правительству «третьего рейха» было тайно передано германским представителям, которые сообщили его текст в Берлин³⁰. Оно было призвано дать нацистскому руководству повод для соответствующего вмешательства по поводу Хорватии³¹.

Но когда это обращение достигло Берлина, оно уже вряд ли имело столь большое значение, ибо 6 апреля и без того началась агрессия против Югославии. Между тем даже в условиях произошедшего нападения Германии и ставших быстро нарастать отступления и развала югославской армии Кватерник и его сообщники по усташскому подполью не обладали силами, чтобы самостоятельно предпринять сепаратистское выступление, пока все еще существовала возможность того, что югославские войска предпримут меры, направленные против такого выступления. Лишь 10 апреля, когда формирования югославской армии уже отступили из Загреба и его также покинули бан Иван Шубашич, заместитель бана, начальник полиции, а к городу подошли передовые части германских войск и то ли еще готовились войти в него, то ли частично начали входить, Кватерник, действуя в контакте с нацистскими эмиссарами, предпринял шаги по взятию власти и созданию Независимого государства Хорватия (НГХ).

По требованию Кватерника, оставшиеся руководители силовых структур и администрации бановины и города, будучи в ситуации, которая к тому времени реально возникла, изъявили готовность выполнять его распоряжения, присягнуть новой власти и переподчинить ей возглавлявшиеся ими службы. Сначала в резиденции бана, а затем по радио Загреба, ставя тем самым в известность население, Кватерник зачитал декларацию об образовании НГХ³². При этом он выступал в роли заместителя усташского «поглавника», т. е. пока еще находившегося в Италии Павелича, который по приезду на родину должен был занять пост главы нового государства. В качестве временного правительственного органа из усташских деятелей, сгруппировавшихся вокруг Кватерника, было сформировано так называемое Хорватское государственное руководство, председателем которого стал один из идеологов усташей и популярный хорватский писатель Миле Будак. Из круга этих деятелей были назначены и уполномоченные для руководства наиболее важными объектами транспорта, связи, жизнеобеспечения, хозяйственного функционирования³³. Развернулось быстрое установление новой власти на местах как путем ее организации тамошними националистическими активистами, так и путем перехода многих локальных органов администрации на территории бановины Хорватия в подчинение усташскому руководству НГХ.

Павелич, однако, был весьма встревожен тем, что рождение НГХ произошло без него самого и притом без всякого участия патронировавшего ему Рима, а исключительно под эгидой Берлина, серьезных связей с которым у «поглавника» не было. Муссолини был не меньше встревожен, опасаясь, как бы, несмотря на имевшуюся итало-германскую договоренность, контроль над Хорватией, к которому правитель фашистской Италии так стремился, не уплыл в руки Гитлера. И потому дуче поторопился отправить Павелича вместе с отрядом из усташей-эмигрантов, находившихся в Италии, на хорватскую территорию, часть которой уже занимали к тому времени и итальянские войска. «Поглавник» со своим сопровождением, после некоторой задержки в пути, прибыл 15 апреля в хорватскую столицу. Там он, наконец, занял пост главы НГХ. Одновременно он возглавил сформированное им на следующий день правительство, заменившее прежний временный орган. А Кватерник, которому Павелич присвоил звание «полководец» (маршал), стал заместителем «поглавника» и руководителем начавших создаваться вооруженных сил НГХ³⁴.15 апреля последовало и официальное признание НГХ со стороны Берлина и Рима.

Создание НГХ явилось значительным фактором, ускорившим катастрофический для Югославии ход Апрельской войны. Оно способствовало расширению фронта агрессии. Ибо Будапешт, готовившийся присоединиться к войне против Югославии, но испытывавший опасение слишком «потерять лицо» ввиду того, что не прошло еще и четырех месяцев со времени заключения югославо-венгерского договора «о вечной дружбе», немедленно воспользовался образованием НГХ, чтобы заявить, что тем самым югославское государство распалось и перестало существовать. А опираясь на этот аргумент, декларировать, что в возникшей таким образом новой ситуации Венгрия обретает право вернуть свои «южные края», отторгнутые в пользу Югославии в результате Первой мировой войны, и вводит туда войска для защиты тамошнего венгерского населения³⁵.

Не менее, если не еще более важным было то, что после известия о провозглашении создания НГХ отказ военнослужащих-хорватов от участия в действиях югославских вооруженных сил превратился в фактически повсеместный; в частях, где большинство составляли хорваты, арестовывался командный состав из числа сербов³⁶. Следствием стал полный распад югославских линий обороны в Хорватии, отступление оттуда войск, в которых остались военнослужащие-сербы.

В условиях катастрофы, какой являлась для Югославии агрессия со стороны «третьего рейха» и его союзников, этнический фактор порождал сложности и внутри югославского правительственного лагеря. У ряда его несербских участников проявилось стремление найти какой-то выход из складывавшегося трагическо-тупикового положения, прибегнув к тем или иным обособленным маневрам в интересах лишь своего собственного этноса.

Раньше всего, еще в канун нападения, такое стремление возникло у лидеров Словенской народной партии (СНП), входившей в состав правительства. Почти сразу после переворота 27 марта, когда возникла и день ото дня становилась все более очевидной угроза атаки государств «оси», руководство СНП, наиболее влиятельной и фактически управлявшей в Словении (Дравской бановине), стало вырабатывать позицию партии в грядущих событиях. Эта позиция была двойственной, точнее – являлась попыткой совместить два разных направления действий.

С одной стороны, на случай, если в результате вероятной агрессии Словения вместе с остальной Югославией подвергнется оккупации, предусматривалось, что СНП должна послать некоторых своих ведущих деятелей на Запад, чтобы они представляли словенские интересы в антигитлеровском лагере (тогда это были Англия со странами Британского содружества и поддерживавшие их – но еще не воевавшие с «осью» – США). А в самой Словении ни один функционер партии не должен был политически сотрудничать с оккупационными властями³⁷. Целью такой политики было обеспечить наилучшие позиции для Словении и для сохранения в ней ведущей роли СНП в случае победы противников «оси».

Но вместе с тем, с другой стороны, верхушка партии искала возможности сепаратно договориться с Берлином, чтобы под его эгидой Словения отделилась от Югославии и получила самостоятельный или какой-то автономный статус, при котором избежала бы опасностей войны и оккупации. В стремлении к этой цели лидеры СНП связывали свои надежды с тем, что им удастся объединиться в реализации подобного плана с Мачеком, которого как раз в те дни германские эмиссары в Загребе усиленно склоняли к выступлению во главе акции по отделению Хорватии от Югославии и провозглашению хорватской независимости. Руководство СНП было готово на комбинацию с образованием объединенного хорватско-словенского государства под покровительством «оси», рассчитывая, что в такой связке с Хорватией у маленькой Словении будет гораздо больший шанс удержаться от падения в пропасть, которая разверзлась перед Югославией³⁸.

Из известных до сих пор документальных данных и из довольно фрагментарного рассмотрения этой проблемы, имевшего место в историографии, остается неясным, каким образом ведущие деятели СНП полагали совместить оба намеченных направления деятельности: по линии отношений с западным антигитлеровским лагерем и по линии возможной договоренности с «третьим рейхом». Но что касалось практической реализации этих планов, надежды на объединение усилий с Мачеком лопнули уже к 3 апреля, когда тот, ответив в итоге германской стороне отказом, отправился в Белград, где занял свой пост в правительстве Симовича.

И тогда лидер СНП Фран Куловец и его коллега Миха Крек, представлявшие свою партию и Словению в том же правительстве, решили вступить в переговоры с Берлином самостоятельно. Их тревога по поводу судьбы, грозившей Словении при нападении «оси» на Югославию, была крайне усилена исходившими от того же Мачека сведениями о нацистских планах раздела Словении³⁹. В итоге Куловец и Крек тайно, боясь, как бы ни стало известно югославским властям, обратились через дипломатическую миссию Словакии в Белграде к германской дипломатической миссии с предложением, чтобы Германия помогла Словении спастись путем сепаратистского решения – выхода из состава югославского государства, обреченного на гибель в неизбежной войне. Они указывали на два возможных варианта отделения от Югославии: либо Словения получит статус самостоятельного государства, либо станет частью государства, которое было бы составлено из Словении и Хорватии. Об этом германский временный поверенный в делах сообщил из Белграда в Берлин 5 апреля 1941 г.⁴⁰

Ответа из Берлина не последовало. Да и будь он, Куловец и Крек уже не могли бы его получить: в начавшейся на следующий день войне Куловец погиб при первых же бомбардировках Белграда, а Крек 6 апреля вместе с правительством покинул югославскую столицу и затем 15 апреля – Югославию.

Между тем произошедшее 6 апреля нападение Германии и Италии поставило перед словенской политической верхушкой в самой Словении с еще большей настоятельностью тот же вопрос: что делать в сложившейся ситуации? Он был тем более актуален, что с первого же дня войны Любляна оказалась практически отрезанной от центральных югославских властей. В этой обстановке под руководством бана Дравской бановины Марко Натлачена, тоже одного из видных деятелей СНП, был 6 апреля создан Национальный совет из представителей легальных политических партий, действовавших в Словении. Он стал играть роль своего рода высшего представительного органа на территории Дравской бановины. И в первые несколько дней вместе с администрацией бана в основном направлял усилия на то, чтобы предотвратить намеченное командованием отступавшей югославской армии разрушение ряда промышленных, энергетических объектов, мостов, военных складов. Национальный совет и бан считали, что такое разрушение ничего не даст с точки зрения исхода войны, но нанесет огромный ущерб населению Словении, условиям его жизни, состоянию экономики⁴¹. Однако характер деятельности Национального совета радикально изменился 10 апреля, как только стало известно об отступлении югославских войск со значительной части территории Хорватии, а затем, во второй половине дня, о провозглашении создания НГХ.

В калейдоскопе драматических событий нараставшего поражения югославских вооруженных сил создание НГХ выглядело из Любляны, для Натлачена и объединившихся вокруг него словенских политических лидеров, актом, означавшим фактическую ликвидацию Югославии. Тем более что югославские войска уже покинули к тому времени также большую часть словенской территории, а соединения, там еще остававшиеся, были хорватскими событиями отрезаны от остальной югославской армии и ее вышестоящего командования⁴². Произошедшее в Загребе оказывалось для бана и Национального совета последним сигналом к немедленным действиям, которые бы позволили Словении, насколько возможно, уменьшить опасности, возникавшие для нее вследствие поражения Югославии, и обрести хоть сколько-нибудь приемлемый статус в новых, постюгославских условиях.

Национальный совет во главе с Натлаченом предпринял усилия в двух основных направлениях.

Одним из них было сохранить на территории бановины порядок и не допустить каких-либо выступлений населения, тем более вооруженных, против германских войск при ожидавшемся в ближайшие дни, а то и часы занятии ими Любляны и всей Словении. Тем самым предполагалось избежать нацистских репрессий в отношении мирных граждан и одновременно создать обстановку, дающую шансы на переговоры о статусе Словении с германской стороной. С этой целью 10 апреля, помимо соответствующих указаний бановинским властям на местах, был заготовлен еще перед полуднем текст специального обращения бана и Национального совета к словенцам, прежде всего к жителям Любляны, на случай оккупации. В нем говорилось, что вскоре словенская столица будет занята «иностранной военной силой», и содержался настоятельный призыв к сохранению спокойствия в отношении этой силы, указывалось на недопустимость любых враждебных проявлений против нее. Подчеркивалось также, что подобных проявлений не должно быть и в отношении живущего в Словении «национального меньшинства», под которым подразумевалось относительно заметное немецкое меньшинство⁴³. Хотя тут же началась подготовка к обнародованию данного обращения (оно печаталось в типографиях и было отослано на радиостанцию Любляны), само обнародование должно было произойти лишь после телефонного указания бана, когда, по его мнению, наступил бы необходимый для этого момент. Однако на деле сведения об обращении и его содержании стали распространяться по Любляне – и оно, таким образом, сделалось известным – уже в полуденные часы 10 апреля⁴⁴.

Другое направление усилий Национального совета во главе с баном состояло в том, чтобы официально выступить в качестве верховной власти в Словении. Важной составной частью данной задачи было подчинить Национальному совету еще остававшиеся на словенской территории соединения югославской армии. Все это должно было придать Словении и ее верховному органу положение субъекта, обладающего атрибутами своего рода самостоятельности, что, как надеялись, было способно повысить шансы в переговорах, которые, по расчетам Натлачена и его сотрудников, стали бы вестись с германским командованием. Соответственно, во второй половине дня 10 апреля было подготовлено заявление от имени бана и Национального совета о том, что они берут в свои руки верховную власть в Словении (Дравской бановине). Заявление предназначалось для последующего опубликования. Натлачен, ознакомив с ним командира Триглавской дивизии, оставшейся в Словении, и командующего Дравской дивизионной областью, убеждал обоих генералов как по телефону, так и в непосредственных переговорах в необходимости того, чтобы находившиеся под их началом войска были подчинены Национальному совету и чтобы тот из генералов, к кому перейдет общее командование, вошел как можно быстрее в контакт с германской стороной и добился перемирия на наиболее благоприятных условиях. Это, по мнению бана, позволило бы распустить по домам военнослужащих, мобилизованных в Дравской бановине, а вместе с тем создать базу, чтобы попытаться достигнуть как можно более приемлемого для Словении решения вопроса о характере управления на ее территории в обстановке оккупации⁴⁵.

Имеющиеся документальные материалы оставляют довольно неясным, какое именно решение указанного вопроса являлось главной целью Натлачена и Национального совета: состояла ли она в первую очередь в обеспечении того, чтобы при оккупации Словения избежала раздела между странами-агрессорами, а осталась единой территорией под единым управлением, по возможности – с использованием существовавшей словенской администрации, или же главным было значительно большее: создать под гитлеровской эгидой формально самостоятельное государственное образование, подобное НГХ, а еще лучше – подобное Словакии, которое бы стало участником «оси». В историографии фигурируют разные версии на сей счет. К тому же, согласно одним историографическим интерпретациям, каждая из названных целей была обусловлена словенскими национальными интересами, стремлением, насколько возможно, защитить Словению от жестокостей оккупации. А согласно другим интерпретациям, эти цели, а особенно вариант с созданием государства, диктовались исключительно интересами сохранения в той или иной мере власти прежнего правящего слоя, «предательской буржуазии», как нередко формулировалось при коммунистическом режиме официозной югославской, в том числе и словенской, историографией⁴⁶.

Но какими бы ни были сами цели и их мотивы, переговоры Натлачена, а затем и возглавляемой им делегации Национального совета с обоими упомянутыми выше югославскими генералами, продолжавшиеся до раннего утра 11 апреля 1941 г., закончились для бана и его сотрудников неудачей: генералы-сербы отвергли предложения Национального совета, ссылаясь на воинский долг и присягу. Впрочем, подчиненные им части к тому времени уже начали распадаться: военнослужащие, призванные с близлежащих территорий, стали расходиться по домам⁴⁷.

В этой ситуации утром 11 апреля Натлачен и объединившиеся вокруг него политики решили опубликовать заявление, что поскольку с провозглашением НГХ «все связи между Словенией и югославским правительством сделались невозможными» и «верховная государственная власть Королевства Югославия над Словенией фактически больше не может осуществляться», бан и Национальный совет «взяли на себя исполнение верховной власти на нашей территории и тем самым заботу о порядке и спокойствии и о дальнейшей судьбе нашего народа». Одновременно было принято несколько также предназначенных для обнародования постановлений о поддержании порядка и деятельности властей. В частности, офицерам и солдатам «нашей армии» на территории Дравской бановины предписывалось оставаться, до дальнейших распоряжений, в своих воинских подразделениях и соблюдать дисциплину. Полиции, персоналу органов безопасности и военнослужащим «словенских частей» вменялось в обязанность поместить на свою униформу «словенские кокарды и ленты». Одни из этих заявлений и постановлений, включая также заготовленное 10 апреля обращение бана и Национального совета по поводу предстоявшей оккупации, о котором упоминалось выше, были обнародованы по радио Любляны утром 11 апреля, а на следующий день – в газетах, другие обнародовать по радио не удалось, ибо 11 апреля около 9 часов утра радиостанция была разрушена бомбардировкой, и они публиковались лишь в газетах 12 апреля⁴⁸.

Весь день 11 апреля Натлачен пытался установить связь и вступить в переговоры с германским командованием. Он продолжил эти попытки даже 12 апреля, хотя уже вечером 11 апреля в Любляну начали входить итальянские войска, приступившие – по некоторым данным, вопреки ожиданиям Натлачена – к операции по занятию южной части Словении. Между тем гитлеровцы, чьи силы заняли северную часть Словении, отвергли переговоры с баном и Национальным советом. Сохранение территории Дравской бановины как единого целого с тем или иным собственным административным управлением, к чему стремилась словенская политическая элита, оказалось невозможным.

Наоборот, Словению разделили между государствами-агрессорами, а байская администрация и Национальный совет были оккупантами упразднены⁴⁹.

Наряду с комбинациями словенской верхушки, окончившимися в итоге крахом, некоторые обособленные маневры стали в ходе Апрельской войны предприниматься и в хорватской части югославского правительственного лагеря, представленной деятелями ХКП.

Вначале лидер партии Мачек, являвшийся первым вице-премьером, и остальная четверка министров-хорватов эвакуировались из Белграда вместе со всем правительством. На заседаниях последнего 6 и 7 апреля, которые происходили в отсутствие Симовича, находившегося в Штабе Верховного Командования, Мачек председательствовал⁵⁰. Когда на заседании утром 7 апреля правительство приняло решение о создании «узкого рабочего кабинета», Мачек был обозначен первым среди членов данного органа. Но уже на этом заседании он объявил о намерении предложить, чтобы в правительство был включен еще один представитель ХКП, ее генеральный секретарь Юрай Крневич, который в случае отсутствия Мачека замещал бы его как в правительстве, так и в «узком рабочем кабинете»⁵¹. Цель такого шага стала очевидной, когда в тот же день председатель ХКП, посетив Симовича, известил его о своем решении покинуть правительство, где его заменит Крневич, и вернуться в Загреб, а вслед за тем на встрече с королем повторил то, о чем сказал премьеру. Попытки отговорить Мачека от намеченного шага были безрезультатными, и Симовичу пришлось согласиться с подобным решением. А лидер ХКП, не откладывая, отправился в путь⁵².

8 апреля, когда германские войска еще только вели бои на севере Хорватии, а основная ее территория оставалась под контролем югославских властей, он прибыл в Купинец под Загребом, где было его имение, и провел там совещание с заместителем председателя ХКП Аугустом Кошутичем, генсеком Крневичем и баном Шубашичем. Как говорилось впоследствии в мемуарах Мачека, этой тройкой его ближайших сподвижников он был информирован о распространившихся среди хорватского населения «ужасном огорчении и возмущении в отношении сербов», которые «навлекли на нас» войну. Было решено, что вечером того же дня он выступит по радио Загреба с короткой речью, чтобы успокоить хорватов⁵³.

В речи, обращенной ко всему хорватскому народу, глава ХКП подчеркнул, что в условиях того величайшего несчастья, каким является война, хорватам особенно нужно быть «едиными и дисциплинированными». И призвал следовать по-прежнему его, Мачека, наставлениям. Заявив, что вернулся в Хорватию, чтобы в тяжелое время делить с людьми «все хорошее и плохое», он предупредил, что будет «по каждому необходимому случаю» давать хорватскому народу указания через организации ХКП или специальных своих представителей. А в данный момент ожидает от всех соблюдения «полного порядка и дисциплины на каждом месте, будь то дома или в армии»⁵⁴.

Если судить по этой речи Мачека, то его решение вернуться в Загреб было вызвано ожидаемым в ближайшее время поражением Югославии и задачей сохранить в хорватском обществе даже при столь драматических обстоятельствах доминирующее влияние ХКП, ее руководства, свою собственную роль политического «отца нации». Ко времени произнесения речи было еще не совсем ясно, как конкретно развернутся события в последующие дни и какие порядки будут установлены в Хорватии в результате предстоящей победы держав «оси», напавших на Югославию. Видимо, потому Мачек предпочел вовсе воздержаться как от сколько-нибудь определенной характеристики сиюминутного положения, так и от какого-либо обозначения перспектив. Тем более что происходивший подъем активности радикальных сепаратистов и волна негативного отношения в хорватском обществе к политике «сербов», считавшихся виновниками войны, не могли не усиливать осторожности лидера ХКП, крайне озабоченного тем, чтобы не растерять своей общественной поддержки.

В итоге он вообще не упомянул ни о Югославии, ни о хорватских национальных интересах, сказал о «несчастье войны», но не назвал агрессоров. Однако в тогдашних реальных условиях сделанный Мачеком упор на необходимость соблюдения в данный момент «порядка и дисциплины», в том числе «в армии» (без обозначения, в какой именно, но всем было ясно, что речь идет о соединениях югославских вооруженных сил, укомплектованных хорватами), фактически был тактически приспособленным к обстановке пропагандистским противопоставлением развертыванию усташской агитации за сепаратистское выступление и распространению антисербских/антиюгославских настроений. А выработка дальнейшей конкретной линии поведения должна была, как можно понять из его речи, зависеть от последующего практического развития событий.

Позиции, которой придерживался Мачек, соответствовала предпринятая им по просьбе югославского военного командования попытка прекратить упоминавшийся выше сепаратистский бунт в воинских частях в районе Беловара, начавшийся ночью с 7 на 8 апреля и развернувшийся 8 апреля в полную силу. Но его собственные телефонные обращения к предводителям бунтовщиков с целью их урезонить и миссия посланного им с той же целью в Беловар Джуро Кемфели, верховного командующего формированиями Крестьянской и Гражданской защиты, окончились безрезультатно. Кемфеля был столь деморализован отпором, которым его встретили в Беловаре, что по возвращении в Загреб тут же отказался от своего поста⁵⁵. Нараставшая сепаратистская волна становилась фактором, определенным образом лимитировавшим политические возможности верхушки ХКП во главе с Мачеком.

А сразу следом, уже 10 апреля, ситуация крайне усугубилась, когда германские войска вошли в Загреб и Кватерник декларировал создание НГХ: Мачек тут же оказался перед необходимостью определить публично свою позицию по отношению к столь радикальным переменам. Необходимость была тем более настоятельной, что и сам Кватерник, и германские эмиссары, в контакте с которыми он действовал, посетили в тот день Мачека, находившегося в своей загребской квартире, и стали добиваться, чтобы он немедленно сделал заявление в поддержку образования НГХ, адресованное хорватскому народу. Предъявленное, таким образом, лидеру ХКП требование аргументировалось необходимостью сохранения спокойствия и порядка и предотвращения эксцессов.

Мачек, частично споря с незваными визитерами об отдельных аспектах содержания и формулировках, которые должны быть в такого рода документе, тем не менее почти сразу согласился сделать заявление. С участием находившегося у него Кошутича он составил текст, в итоге, после внесения некоторых поправок, ставший приемлемым для немцев и Кватерника. Этот окончательный вариант был передан Кватернику, который распорядился зачитать его по радио Загреба сразу после своего собственного радиовыступления с декларацией о создании НГХ⁵⁶. Заявление Мачека начиналось указанием на то, что «полковник Славко Кватерник, вождь националистического движения в стране», провозгласил «свободное и независимое хорватское государство на всей исторической и этнографической территории Хорватии и взял на себя власть». А затем Мачек призвал «весь хорватский народ подчиняться новой власти», а «всех приверженцев ХКП, находящихся на управленческих постах» всех уровней администрации или в органах местного самоуправления, «искренно сотрудничать с новым национальным правительством»⁵⁷.

В историографии многократно оценивалось это заявление. И даже авторы, далеко не одинаково рисовавшие в целом политику Мачека, в большинстве случаев сходились так или иначе на том, что оно оказывалось выгодно как оккупантам, так и устанавливавшемуся под их эгидой правлению усташей. Ибо нацеливало хорватское население по меньшей мере на лояльность тем и другим, а весь существовавший в бановине Хорватия управленческий и полицейский аппарат – на то, чтобы пойти на службу НГХ. Однако, что касается не менее важного вопроса о причинах такой позиции лидера ХКП, в исторической литературе существуют серьезные различия во мнениях.

При коммунистическом режиме в Югославии, для которого Мачек, ставший с 1945 г. эмигрантом (об этом еще будет речь впереди), являлся злейшем политическим врагом, идеологическая установка, исходившая от власти, была нацелена на дискредитацию председателя ХКП. В том числе и его прошлой деятельности, прежде всего как раз той, которая относилась к периоду Второй мировой войны. Существенно влияя на послевоенную югославскую историографию, такая установка особенно сказывалась в сербской историографии, где это еще и усиливалось, преимущественно с 1960-1970-х годов, постепенно все более проявлявшимся взглядом, согласно которому накануне и в ходе Апрельской войны 1941 г. хорватское общество представляло собой средоточие наиболее мощных и массовых сепаратистских, антиюгославских устремлений. В одних случаях дело рисовалось, без всяких доказательств, таким образом, будто само возвращение Мачека в Хорватию было вообще актом сознательного предательства – «бегством навстречу агрессору», а соответственно, заявление 10 апреля – столь же сознательным актом помощи созданию НГХ⁵⁸. В других случаях использовались чуть менее прямолинейные определения, однако тоже ставившие это заявление в контекст действий «пятой колонны» либо указывавшие, что оно являлось согласием с установлением усташского режима и поддержкой ему⁵⁹. Такое изображение получило продолжение и в постюгославской сербской историографии, вплоть до утверждений, что создание НГХ приветствовалось Мачеком⁶⁰.

По сравнению со всеми названными выше оценками, в отдельных работах, выходивших еще в коммунистический период, давалась иная характеристика, согласно которой лидер ХКП своим поступком лишь «объективно играл роль соучастника» в образовании НГХ. Но при этом вовсе ничего не говорилось о причинах самого поступка⁶¹. Не говорилось о них и некоторыми историками как в стране, так, кстати, и в сербской антикоммунистической эмиграции, которые ограничивались формулированием тезиса, что заявление Мачека от 10 апреля, фактически подтверждая сепаратистский акт усташей, являлось предательством, государственной изменой в отношении Югославии, поскольку та в указанный момент все еще вела войну с агрессорами⁶².

Между тем в хорватской историографии, где, в отличие от сербской, еще при коммунистическом правлении стало постепенно уделяться внимание специально исследованию политики ХКП, авторы наиболее значительных работ по этой тематике, рассматривая вопрос о целях Мачека, когда он делал заявление, склонялись к мнению, что в основе его призыва к подчинению усташским властям лежало убеждение в тщетности и опасности для довольно небольшого по численности хорватского народа оказывать сопротивление мощным силам оккупантов, принявших решение в пользу создания НГХ⁶³. Такая интерпретация побудительных мотивов лидера ХКП получила в той или иной мере продолжение и в ряде публикаций постюгославской хорватской историографии⁶⁴.

Подобное объяснение своего шага, в сущности, давал и сам Мачек, когда писал в мемуарах, что тогда, в обстановке военной победы держав «оси» над Югославией и оккупации Хорватии, у хорватского народа «не было никакого другого выбора», кроме как «мирно принять» случившееся⁶⁵. Согласно свидетельствам некоторых функционеров ХКП, контактировавших в эти дни и несколько позже с Мачеком непосредственно или через кого-то, они получали от него то же объяснение: главная задача – избежать кровопролития, которое было бы неизбежно в случае попыток противодействия усташам, а тем самым и оккупантам. Причем, что касалось призыва не только к подчинению власти НГХ, но и к сотрудничеству с нею приверженцев ХКП, работавших в органах бановинской администрации и местного самоуправления, то необходимость сотрудничества аргументировалась важностью иметь какую-то возможность защищать население от произвола. Наряду с этим Мачек выражал уверенность, что возникшее положение временно, ибо западные державы так или иначе выиграют войну, и надо дождаться ее окончания, не допуская напрасных жертв⁶⁶.

Если указанная аргументация реально отражала побудительные мотивы лидера ХКП, то в таком случае позиция, выраженная в его заявлении 10 апреля 1941 г., была, в сущности, во многом сходна с характеризовавшимся выше стремлением словенской политической элиты (а забегая вперед, отметим, что подобное затем проявилось и в Сербии) уберечься, насколько возможно, в рамках собственного этноса от людских потерь, тягот и жестокостей оккупации, которая стала неизбежной в условиях поражения Югославии. Но в отличие как от Куловеца и Крека, которые сами предложили Берлину сепаратистско-коллаборационистское решение для Словении, так и от Натлачена с Национальным советом, попытавшихся двинуться в подобном же направлении, Мачек отказался от того, чтобы он или другие руководители ХКП, а таким образом и партия как целое выступили в качестве непосредственных участников сепаратистского решения в Хорватии и сотрудничества с оккупантами. Однако, хотел он того или нет, та конкретная форма, в которую глава ХКП посчитал возможным облечь свое заявление 10 апреля⁶⁷, в тогдашних реальных условиях выглядела в итоге своеобразным выражением более чем согласия с установлением усташского режима и на практике играла роль фактора, ориентировавшего хорватские массы на восприятие НГХ как своего национального государства.

Передав текст своего заявления Кватернику, Мачек тут же отправился было в Купинец, но был задержан немцами и доставлен в штаб занявших Загреб войск. Там, если верить его мемуарам, с ним беседовал некий чин из гестапо, который, вопреки уже произошедшему, вдруг стал убеждать его в будто бы сохраняющемся германском желании видеть Мачека во главе НГХ. В ответ лидер ХКП отклонял возможность выступить в такой роли, и в итоге получил от гестаповца указание, чтобы он, уехав в Купинец, оставался там безвылазно и не появлялся в Загребе. Мачек последовал этому указанию⁶⁸.

Из остальной четверки хорватов-членов югославского правительства (все они, напомним, были представителями ХКП) трое – Иван Андрес, Бариша Смолян, Йосип Торбар – тоже покинули кабинет Симовича и вернулись в Хорватию, в то время как министр финансов Юрай Шутей остался. Кроме того, к правительству присоединились посланный туда Мачеком Крневич, который, как и было договорено с Симовичем, стал вместо Мачека первым вице-премьером, и бан Шубашич. Они вместе со всем правительством эвакуировались 15 апреля в Грецию⁶⁹.

В один из последних дней перед эвакуацией кабинет Симовича покинул и министр Джафер Куленович, председатель Югославской мусульманской организации (ЮМО). Его шаг был частью более общей позиции, которую заняли возглавлявшиеся им влиятельные круги в руководстве ЮМО. В условиях, когда усташский режим после своего возникновения 10 апреля 1941 г. стал быстро распространять контроль и на территорию Боснии и Герцеговины в ходе происходившего там отступления и поражения югославской армии и занятия данной территории германскими и итальянскими войсками, эти мусульманские круги посчитали необходимым срочно сделать выбор в пользу НГХ. Он был обусловлен их заинтересованностью в обеспечении как своего собственного положения, так и вообще положения боснийско-герцеговинских мусульман в ситуации, ставшей складываться ввиду развертывавшегося разгрома и оккупации Югославии.

В историографии рядом авторов высказывается взгляд, согласно которому выбор в пользу НГХ стимулировался также еще одним обстоятельством: Дж. Куленович и та часть деятелей ЮМО, к которой он принадлежал, получив в свое время образование в хорватских учебных заведениях, в немалой мере тяготели к Хорватии, вплоть до самоощущения некоторых из них, в частности как раз семьи Куленовичей, в качестве хорватов исламской веры. Между тем усташское руководство, в свою очередь, усиленно призывало мусульман Боснии и Герцеговины встать на сторону НГХ, и одним из идеологических постулатов усташей был тезис о том, что это мусульманское население представляет собой неотъемлемую и этнически чистую часть хорватского народа, в котором просто бытуют две религии: одни хорваты являются католиками, а другие исповедуют ислам. Результатом таких встречных устремлений усташского движения и части руководящих деятелей ЮМО стало включение этих деятелей в структуру власти НГХ. В том числе вслед за тем, как Дж. Куленович покинул югославское правительство, его брат Осман Куленович стал вице-премьером в сформированном Павеличем 16 апреля первом правительстве НГХ. Позже, в ноябре 1941 г., Дж. Куленович сменил брата на этом посту⁷⁰. А что касалось югославского правительства, то с уходом из него Дж. Куленовича оно перед своей эвакуацией из страны лишилось единственного представителя организованных мусульманских политических сил.

Впрочем, югославское правительство в течение тех неполных десяти дней, пока оно в ходе Апрельской войны еще находилось в стране, фактически никак уже не влияло на развертывавшиеся события и вообще мало чем управляло. Судя по сохранившимся записям, в которых излагалось то, что происходило на его шести заседаниях, проведенных за это время, вся его деятельность, за исключением принятия 6 апреля текста обращения от имени короля к народу по поводу нападения на Югославию, свелась лишь к нескольким решениям о выделении финансовых средств в связи с начавшейся войной, прежде всего о распределении денежных сумм министрам для содержания их аппарата и о выплатах эвакуировавшимся чиновникам, равно как о регулировании проблемы их дальнейшей службы.

Лишь 11 апреля, на шестой день войны, когда поражение уже, в сущности, стало реальностью, правительство первый раз заслушало сообщение министра армии и флота генерала Боголюба Илича о положении на фронтах, а министр иностранных дел Момчило Нинчич впервые информировал кабинет о внешнеполитических вопросах – контактах с англичанами и обращениях к США и СССР. И лишь 13 апреля на заседании правительства впервые появился его глава генерал Симович, изложивший военную ситуацию. Вопреки сложившейся обстановке, он уверял собравшихся, что положение «хотя тяжелое», однако «не критическое» и что «фронт будет сталибилизирован», причем даже называл некие будто бы намеченные линии обороны⁷¹. Между тем на следующий же день Симович, без информирования правительства, поручил, как уже говорилось выше, новому начальнику Штаба Верховного командования генералу Калафатовичу предложить противнику заключение перемирия. Более того, премьер, давая такое указание Калафатовичу, вводил последнего в заблуждение, утверждая, будто решение о необходимости перемирия было принято правительством на заседании 13 апреля⁷². Так что, покидая, по распоряжению того же Симовича, страну 15 апреля, правительство не имело понятия о том, что предпринял его глава за спиной кабинета⁷³.

В ходе Апрельской войны остались пустым звуком планы, которые генерал Симович одним – двумя месяцами раньше развивал перед принцем-регентом Павлом и тогдашним премьером Драгишей Цветковичем, настаивая, чтобы они не соглашались на присоединение Югославии к Тройственному пакту. Напомним, на вопрос Павла, как же быть с угрозой нападения «оси», генерал говорил, что в случае нападения следует организовать комбинированное сопротивление врагу: одна часть югославской армии развернет партизанские действия в горах, а другая, более многочисленная, отступит в Грецию, создавая там новый фронт военных действий (см. предыдущую главу).

Когда же война разразилась, причем сам Симович возглавлял правительство и вооруженные силы, ни о каком переходе к партизанским действиям не возникло и речи. А успешный германский прорыв из Болгарии в район югославо-греческой границы с последующим развертыванием немцами военных действий на греческом и югославском направлениях привел к тому, что были отрезаны пути для отступления крупных соединений югославской армии в Грецию. Туда удалось уйти лишь незначительному числу военнослужащих: в историографии фигурируют, в частности, данные, не превышающие цифру 1500 человек. Да еще смогли покинуть Югославию буквально единичные суда югославского военно-морского флота и несколько десятков военных самолетов. Но затем, в результате гитлеровских ударов по Греции и последовавшего также в апреле 1941 г., вслед за Югославией, ее захвата германскими и итальянскими войсками, значительная часть перелетевших на греческую территорию самолетов была уничтожена, а югославские военнослужащие, оказавшиеся на этой территории, были взяты агрессорами в плен⁷⁴.

Что же касалось югославских вооруженных сил в самой Югославии, то за исключением их части, которая, как уже сказано выше, еще в ходе войны распалась, главным образом в Хорватии, либо с 10 апреля стала выступать в качестве воинских формирований НГХ, остальная, преобладающая, часть попала, по условиям капитуляции, подписанным 17 апреля, в категорию военнопленных⁷⁵. Об их численности приводятся в историографии на основе различных источников разные данные: главным образом от 375 тыс. до почти 400 тыс. человек. Из этой массы, согласно сведениям в ряде работ, львиная доля была взята в плен германскими и лишь до 30 тыс. человек – итальянскими войсками. Однако довольно большое их число германские и итальянские военные власти освободили почти сразу либо позднее. В первую очередь эта мера распространилась на тех, кто принадлежал к нацменьшинствам, и на хорватов, оказавшихся в плену. Была также отпущена по домам часть словенцев и сербов, включая черногорцев, чье место жительства находилось в регионах, попавших под итальянское управление, а в некоторых случаях и на территории НГХ (о территориальном разделе Югославии см. ниже). Наконец, освобождение постепенно коснулось и отдельных категорий сербов из Сербии, в частности больных. В итоге, если верить цифрам, на которые в наибольшей мере принято ориентироваться, в плену осталось примерно 210 тыс. человек (около 200 тысяч – в германском, а около 10 тысяч – в итальянском). Из них около 90 % составляли сербы⁷⁶. Военнопленные были отправлены в лагеря, находившиеся за пределами оккупированной Югославии.

Примечания

1 Первоначальным немецким планом предусматривалось и участие болгарских войск в нападении на Югославию, а также использование территории Румынии, подобно территории Болгарии, для участия крупных германских сухопутных сил в нападении (Aprilski rat 1941: Zbornik dokumenata (далее – AR). Књ.2 / Prired. A. Mileti?. Odg. ured. F. Trgo. Beograd, 1987. Dok. Br. 127. S. 353–354). Но в итоге этот план был изменен.

2 Одно из наиболее обширных описаний хода Апрельской войны было дано в: Терзић В. Jyroc/iaBHja у априлском рату 1941. Титоград, 1963. С. 416–508, 511–548, 550–568. С некоторыми коррективами оно повторено затем в: Terzi? V. Slom Kraljevine Jugoslavije 1941: Uzroci i posledice poraza. Drugo izdanje. Ljubljana; Beograd; Titograd, 1984. Књ.2. S. 279–382, 385–425, 426–430, 431–469.

3 AR. Књ.2. Dok. Br. 242. S. 668, 671.

4 Ibid. Dok. Br. 243. S. 671–672; Dok. Br. 273. S. 729; Dok. Br. 287. S. 750–752; Dok. Br. 298. S. 776–781.

5 Ibid. Dok. Br. 287. S. 751.

6 О состоянии югославских войск и силах сторон к моменту нападения на Югославию см., например: Terzi? V. Op. cit. Књ.2. S. 122–126, 130–133, 137–143, 247–274; Petranovi? B. Istorija Jugoslavije 1918–1988. Beograd, 1988. Књ.1. S. 392–393, 394; Тешић Д. Војска Краљевине Југославије пред Априлски рат // Историја 20. века. 2003. Бр. 1.

7 AR. Књ.2. Dok. Br. 129. S. 358–359.

8 Terzi? V. Op. cit. Књ.2. S. 225, 228; Temufi Д. Указ. соч. C. 63, 65. Те же явления имели место и при частичной активизации, проводившейся, например, с начала марта 1941 г., т. е. еще до переворота 27 марта и прихода Симовича к власти (AR. Књ.2. Dok. Br. 119. S. 331–332). В историографии отмечалось, что требование о бесплатной передаче тяглового скота означало для крестьян, по сути, просто его похищение, и они охотнее бежали с ним в лес, нежели передавали его армии. А если передавали, то предпочитали приводить больных и негодных коней и волов, без вьючной сбруи (Николић К. Страх и нада у Србиjи 1941–1944. године: свакодневни живот под окупациjом. Београд, 2002. С. 23).

9 Terzi? V. Op. cit. Књ.2. S. 229; Temufi Д. Указ. соч. C. 71, 75–77. См. также: AR. Књ.2. Dok. Br. 171. S. 513–514. По некоторым данным, на мобилизацию отозвалось вовсе около 60 % подлежавших ей. Николић К. Страх и нада у Србиjи 1941–1944. С. 22.

10 Terzi? V. Op. cit. Књ.2. S. 227; Temufi Д. Указ. соч. C. 67–69.

11 См., например: BiberD. Nacizem in Nemci v Jugoslaviji 1933–1941. Ljubljana, 1966. S. 211–263; Ka?avenda P. Nemci u Jugoslaviji 1918–1945. Beograd, 1991. S. 18–27.

12 См.: Tesi? D. Vojska Kraljevine Jugoslavije i nacionalne manjine u godinama uo?i Aprilskog rata // Istorija 20. veka. 1996. Br. 2; AR. Књ.1 / red. D. Gvozdenovi?. Odg. ured. F. Trgo. Beograd, 1969. Dok. Br. 120. S. 400–402; Dok. Br. 127. S. 423–424.

13 Tesi? D. Vojska Kraljevine Jugoslavije i nacionalne manjine… S. 83, 84–85.

14 Ibid. S. 79, 81.

15 Ibid. S. 81; AR. Књ.1. Dok. Br. 288. S. 863–866.

16 См., например: Tesi? D. Vojska Kraljevine Jugoslavije i nacionalne manjine… S. 85.

17 Kri?man В. Ante Paveli? i usta?e. Zagreb, 1986. S. 372–375, 388–392. Усташские радиопередачи из Германии были организованы без участия Павелича – см.: Jonji? Т. Hrvatska vanjska politika: 1939–1942. Zagreb, 2000. S. 257; Kisi? Kolanovi? N. NDH i Italija: Politi?ke veze i diplomatski odnosi. Zagreb, 2001. S. 45.

18 Так, по некоторым данным, в Хорватии на повестки об активизиции отозвалось чуть ли ни всего 50 процентов призванных, а тяглового скота и транспортных средств для армии удалось получить от населения и вовсе лишь 10–15 процентов от предусмотренного. См.: Тешић Д. Указ. соч. С. 65.

19 Например, см.: Terzi? V. Op. cit. Књ.2. S. 333–335, 336–337, 349–353, 506–508; Jonji? T. Op. cit. S. 265–266; Matkovi? H. Povijest Nezavisne Dr?ave Hrvatske. Drugo, dopunjeno izdanje. Zagreb, 2002. S. 61.

20 Одним из первых проявлений этого стал подготовленный проект заявления Симовича для печати, который рассматривался на происходившем уже в эмиграции, в Афинах, заседании югославского правительства 17 апреля 1941 г. Хотя в результате возражений со стороны некоторых членов правительства, прежде всего хорватов, проект заявления был изменен и положение о хорватской ответственности за поражение в Апрельской войне было изъято, оно затем продолжало выдвигаться рядом сербских деятелей в эмиграции, и вокруг данного вопроса возникали частые конфликты. См.: Stefanovski M. Srpska politi?ka emigracija о preuredenju Jugoslavije 1941–1943. Beograd, 1988. S. 117–120.

21 Об этом, в частности, см.: Terzi? V. Op. cit. Књ.2. S. 664.

22 Как правило, дело ограничивалось, самое большее, глухим – без объяснения, как это могло произойти, – указанием на то, что «подрывные действия усташских элементов» привели к «расстройству частей», а затем и «полному распаду» армии на территории Хорватии. Например, см.: Oslobodila?ki rat naroda Jugoslavije 1941–1945. Prva knjiga (Od sloma stare Jugoslavije do Drugog zasedanja AVNOJ-a) / odg. red. V. Terzi?. Beograd, 1957. S. 26.

23 Особенно возражения возникли в связи с изданной в 1963 г. книгой об Апрельской войне 1941 г., чьим автором был один из ведущих в коммунистической Югославии официальных военных историков генерал В. Терзич. Хорватские исследователи упрекали его в том, что рисовавшаяся им картина большого размаха бунтов, вызванных усташами в войсках, является следствием некритического использования генералом свидетельств, которые исходили от самих хорватских радикал-националистов, участвовавших в апрельских событиях 1941 г., и последующих утверждений усташской пропаганды. См.: Jeli?-Buti? F. Usta?e i Nezavisna Dr?ava Hrvatska 1941–1945. Zagreb, 1977. S. 77; Николић К. Прошлост без историје: Полемике у југословенској историографии 1961–1991. Главни токови. Београд, 2003. С. 34 (см. также: Терзић В. Указ. соч. С. 464–466).

24 Наиболее характерный пример – общие выводы, сделанные по этому поводу В. Терзичем. См. раздел «Op?ti zaklju?ak» в книге: Terzi? V. Op. cit. Књ.2. S. 621 и след, (в частности, s. 656, 657, 662–663).

25 Ход этих событий см. в: Terzi? V. Op. cit. Књ.2. S. 294–297, 307–310, 311, 327–332, 345–348, 361–364, 387–388.

26 Об этом впоследствии свидетельствовали многие сербские современники и участники тех событий. Опираясь на такие свидетельства, о подобном поведении значительной части сербов-военнослужащих стал писать, в частности, и ряд посткоммунистических сербских историков. См.: Николић К. Страх и нада у Србији 1941–1944. године. С. 23–24, 26–28.

27 Обзор событий на этом направлении, касающийся Хорватии, содержится в: Terzi? V. Op. cit. Књ.2. S. 299–300, 312–317, 333–337, 349–353, 365–368, 370–372, 377–378, 390–391, 393.

28 AR. Књ.2. Dok. Br. 125. S. 344; Dok. Br. 126. S. 346.

29 См.: Krizman B. Ante Paveli? i usta?e. S. 368–375; Kisi? Kolanovi? N. NDH i Italija. S. 45–46, 49; Matkovi? H. Op. cit. S. 56–57.

3 °Cм., например: Boban Lj. Sporazum Cvetkovi? – Ma?ek. Beograd, 1965. S. 374–376; Terzi? V. Op. cit. Књ.1. S. 498; Kri?man B. Ante Paveli? i usta?e. S. 362–364; Petranovi? B., Ze?evi? M. Jugoslavija 1918–1988: Tematska zbirka dokumenata. Beograd, 1988. S. 450–451.

31 Еще в югославской, а затем и в постюгославской историографии высказывались разные мнения и велись дискуссии по поводу того, было ли на самом деле собрание, чья резолюция будто бы излагалась в документе, о котором идет речь. Мемуарные свидетельства некоторых из тех, кто его подписывал 5 апреля 1941 г. (об этих свидетельствах см., в частности: Boban Lj. Sporazum Cvetkovi? – Ma?ek. S. 374–376; Kri?man B. Ante Paveli? i usta?e. S. 363–364; Kisi? Kolanovi? N. NDH i Italija. S. 155), дают основания для весьма противоречивых толкований. Ряд хорватских историков еще в Югославии, при коммунистической власти, доказывал, что, скорее всего, подобного собрания не было, а составленный документ представлял собой всего лишь намеренно созданный фальсификат (Boban Lj. Sporazum Cvetkovi? – Ma?ek. S. 375–376; Idem. Ma?ek i politika Hrvatske selja?ke stranke 1928–1941: Iz povijesti hrvatskog pitanja. Zagreb, 1974. Druga knjiga. S. 407–409; Jeli?-Buti? F. Usta?e i Nezavisna Dr?ava Hrvatska. S. 67–68; Eadem. Hrvatska selja?ka stranka. Zagreb, 1983. S. 26; Kri?man B. Ante Paveli? i usta?e. S. 362–364). Между тем ряд сербских авторов проявлял, наоборот, склонность считать истинными содержавшиеся в названном документе сведения о собрании и принятой там резолюции (см., например: Терзић В. Указ. соч. С. 51; Terzi? V. Op. cit. Књ.1. S. 498; Казимировић B. Србија и Југославија1914-1945. Крагу]'евац, 1995. Књ. II. C. 624). Более того, некоторыми из этих авторов такое собрание и его резолюция объявлялись даже – без необходимых доказательств – делом Мачека и возглавлявшегося им руководства ХКП: Терзић В. Указ. соч. С. 51–52,154; Terzi? V. Op. cit. Књ.1. S. 498. Очевидно, в продолжение подобной линии данный документ был в постюгославской сербской историографии при описании полемики, происходившей по этому поводу в конце 1980-х годов, вообще назван «Декларацией ХКП». См.: Николић К. Прошлост без историје. С. 112.

32 Декларацию Кватерника см: Kri?man В. Ante Paveli? i usta?e. S. 386; частично документ опубликован в: Petranovi? В., Ze?evi? M. Jugoslavija 1918–1988 S. 484.

История тайных контактов германских эмиссаров с загребской группой усташских деятелей и обстоятельства провозглашения Кватерником образования НГХ освещались в работах, авторы которых нередко по-разному излагали, а тем более интерпретировали те или иные стороны этих событий. Из крупных работ хорватских историков, изданных в Югославии при коммунистической власти, см.: Jeli?-Buti? F. Usta?e i Nezavisna Dr?ava Hrvatska. S. 66–71; Kri?man B. Ante Paveli? i usta?e. S. 378–386; из работ, вышедших в посткоммунистической Хорватии см., например: Kisi? Kolanovi? N. Uvod // Vojskovoda i politika: sje?anja Slavka Kvatrenika / Uvod napisala i uredila N. Kisi? Kolanovi?. Zagreb, 1997. S. 28–30; Jonji? T. Op. cit. S. 251–262,269-277.

33 Kri?man B. Ante Paveli? i usta?e. S. 398.

34 Ibid. S. 394–396, 398–413; Kisi? Kolanovi? N. NDH i Italija. S. 49–50.

35 Zbornik dokumenata i podataka o narodnooslobodila?kom ratu naroda Jugoslavije. Beograd, 1986. T. XV. Књ.1: O u?e??u Hortijevske Madarske u napadu i okupaciji Jugoslavije 1941–1945. Br. 11. S. 31–36.

36 См., в частности: AR. Књ.2. Dok. Br. 225. S. 628–630.

37 Arne? j. SLS: Slovenska ljudska stranka, 1941–1945. Ljubljana – Washington, 2002. S. 31–32. См. также: ?epi? Z. et al. Klju?ne zna?ilnosti slovenske politike v letih 1929–1955: Znanstveno poro?ilo. Ljubljana, september 1995. S. 31, 40; Gode?a B. Odnos SLS do vpra?anja re?itve dr?avnopravnega polo?aja Slovenije po napadu sil osi na Jugoslavijo // Prispevki za novej?o zgodovino. Let. XLI (2001). ?t. 2: Slovenci in leto 1941. S. 83–84.

38 См.: Godesa B. Op. cit. S. 83–86.

39 Ibid. S. 84–85.

40 Petranovi? B., Ze?evi? M. Jugoslavija 1918–1988 S. 465.

41 Dr. Marko Natla?en o svojem delovanju med 6. aprilom in 14. junijem 1941 // Prispevki za novej?o zgodovino. Let. XLI (2001). ?t. 1. S. 122–124.

42 Ibid. S. 125–126.

43 Ibid. S. 124–125. В это время словенские немцы насчитывали свыше 28 тыс. человек, составляя примерно 2,5 % населения Словении (Biber D. Op. cit. S. 17,19, 21). Имевшие место на территории Дравской бановины с началом Апрельской войны распоряжения югославского военного командования об интернировании представителей немецкого нацменьшинства весьма заботили Натлачена и Национальный совет, опасавшихся, что это может в ответ стать затем поводом для враждебности германских войск по отношению к словенцам. И потому бан был против участия гражданских властей бановины в репрессиях против словенских немцев, стремился повлиять, чтобы и югославские военные ограничились здесь минимальными шагами и действовали как можно более корректно, а 10 апреля добился в итоге от военных распоряжения об освобождении всех задержанных (Dr. Marko Natla?en о svojem delovanju… S. 125,131–132).

44 Dr. Marko Natla?en o svojem delovanju… S. 125.

45 Ibid. S. 127–128; Terzi? V. Op. cit. Књ.2. S. 488–489; Godesa B. Op. cit. S. 80.

46 Об этих версиях и их интерпретациях см., например: Godesa В. Op. cit. S. 78–82. См. также: Miku? M. Pregled zgodovine narodnoosvobodilne borbe v Sloveniji. Ljubljana, 1960. Књ.I. S. 49–50; Terzi? V. Op. cit. Књ.2. S. 376–377; Petranovi? B. Istorija Jugoslavije 1918–1988. Књ.1. S. 398–399; Idem. Pojam izdaje u Jugoslaviji – izmedu proizvoljnosti, realizacije i nau?ne analize // Istorija 20. veka. 1993. Br. 1–2. S. 209.

47 Dr. Marko Natla?en o svojem delovanju… S. 127–128; см. также: Terzi? V. Op. cit. Књ.2. S. 489 (Nap. 186).

48 Dr. Marko Natla?en o svojem delovanju… S. 125 (Opom. 23), 128–129; см. также: Miku? M. Op. cit. Књ.I. Med S. 48 in 49 (фотокопия газетной страницы).

49 Dr. Marko Natla?en o svojem delovanju… S. 129–135; Godesa B. Op. cit. S. 80–81.

50 AR. Књ.2. Dok. Br. 153. S. 465; Dok. Br. 162. S. 492.

51 Ibid. Dok. Br. 162. S. 492.

52 Ma?ek V. In the Struggle for Freedom. New York, 1957. P. 226–227; King Peter II of Yugoslavia. A King’s Heritage. New York, 1954. P. 95.

53 Ma?ek V. Op. cit. P. 227.

54 Документ неоднократно публиковался полностью или частично, например, в: Bohan Lj. Ma?ek i politika Hrvatske selja?ke stranke 1928–1941. Druga knjiga. S. 409–410; Petranovi? B., Ze?evi? M. Jugoslavija 1918–1988. S. 468.

55 Об этих событиях см.: Ma?ek V. Op. cit. P. 227–228; Jeli?-Buti? F. Hrvatska selja?ka stranka. S. 46; Jonji? T. Op. cit. S. 268–269; Jareb J. Pola stolje?a hrvatske politike: povodom Ma?ekove autobiografije. Zagreb, 1995 (перепечатка книги, впервые опубликованной как эмигрантское издание в 1960 г. в Буэнос-Айресе). S. 82. Впоследствии в мемуарах Петра II утверждалось, будто Мачек, информируя короля вечером 7 апреля (в мемуарах ошибочно указывалось 8 апреля) о решении вернуться в Загреб, уже тогда мотивировал свой шаг необходимостью попытаться поднять мораль военнослужащих-хорватов, которые отказываются сражаться и дезертируют (King Peter II of Yugoslavia. Op. cit. P. 95). Однако нет никаких других данных, которые бы подтверждали, что Мачек говорил Петру нечто подобное.

56 Относительно различных описаний произошедшего см.: Ma?ek V. Op. cit. P. 228–229; Vojskovoda i politika: sje?anja Slavka Kvatrenika. Zagreb, 1997. S. 150–151; Boban Lj. Ma?ek i politika Hrvatske selja?ke stranke 1928–1941. Druga knjiga. S. 410–412; Jareb J. Op. cit. S. 83–86.

57 Petranovi? B., Ze?evi? M. Jugoslavija 1918–1988. S. 484.

58 Из наиболее крупных работ это особенно рельефно проявилось в: Терзик В. Указ. соч. С. 472, 487, 500; Terzi? V. Op. cit. Књ.2. S. 320, 373–375, 719.

59 Например: Oslobodila?ki rat naroda Jugoslavije 1941–1945. Prva knjiga. S. 33; Преглед историје Савеза комуниста Југославије. Београд, 1963. C. 311–312.

60 Укажем, в частности, на: Казимировић В. Указ соч. Књ. III. С. 729.

61 Заметный такого рода пример в историографии: Mora?a P. Jugoslavija 1941. Beograd, 1971. S. 42.

62 Из работ сербских историков в самой стране см. прежде всего: Petranovi? В. Istorija Jugoslavije 1918–1988. Књ.1. S. 395–396; Idem. Srbija u drugom svetskom ratu 1939–1945. Beograd, 1992. S. 121; Петрановић Б. Стратега Драже Михаиловића 1941–1945. Београд, 2000. С. 35; из работ сербских эмигрантских авторов см.: Вукчевик Р. судбоносној раскрсници. Београд, 2004. С. 69 (переиздание опубликованного в эмиграции четырьмя с половиной десятилетиями раньше).

63 Boban Lj. Ma?ek i politika Hrvatske selja?ke stranke 1928–1941. Druga knjiga. S. 412–413; Jeli?-Buti? F. Hrvatska selja?ka stranka. S. 44. При этом в условиях господствовавших идеологических ограничителей, требовавших «разоблачения» Мачека, исследователи прибегали к формулировкам, которые должны были подчеркнуто характеризовать его заявление как шаг, который «объективно означал почти отождествление» лидера ХКП «с новосозданным положением», т. е. с политикой образования НГХ.

64 Например: Biland?i? D. Hrvatska moderna povijest. Zagreb, 1999. S. 122–123; Kisi? Kolanovi?N. Uvod // Vojskovoda i politika: sje?anja Slavka Kvatrenika. S. 29.

65 Ma?ek V. Op. cit. P. 229.

66 Об этом см., в частности: Boban Lj. Ma?ek i politika Hrvatske selja?ke stranke 1928–1941. Druga knjiga. S. 412–413; Jeli?-Buti? F. Hrvatska selja?ka stranka. S. 68; Jonji? T. Op. cit. S. 270.

67 По свидетельству Кошутича, при составлении заявления 10 апреля Мачек начал текст тезисом, что «германская армия вошла в Загреб и передала власть полковнику Славко Кватернику». Сам Мачек в своих мемуарах утверждал, что именно на таком тезисе он и настоял перед явившимися к нему немецкими эмиссарами. Но согласно тому же Кошутичу, глава ХКП, по требованию нацистских эмиссаров, наоборот, согласился убрать это из заявления (Boban Lj. Ma?ek i politika Hrvatske selja?ke stranke 1928–1941. Druga knjiga. S. 412; Ma?ek V. Op. cit. P. 229). И действительно, в обнародованном тексте заявления нет упоминания о получении Кватерником власти из немецких рук, между тем как наличие подобного упоминания придавало бы документу существенно иную окраску. Уступчивость Мачека, как следует из свидетельства Кошутича, привела и к оказавшейся в заявлении формулировке о провозглашении НГХ на всей хорватской «исторической и этнографической территории», что, в соответствии с радикальной националистической позицией усташей, имело в виду, кроме Хорватии, также всю Боснию и Герцеговину и часть Воеводины (Срем). Лидер ХКП согласился внести эту формулировку по требованию Кватерника (Boban Lj. Ma?ek i politika Hrvatske selja?ke stranke 1928–1941. Druga knjiga. S. 412). Если верить тем же источникам, немецкие эмиссары хотели, чтобы в заявлении Мачека говорилось также о передаче им Кватернику руководства хорватским народом и ХКП, но Мачек это отверг (Ibid.; Ma?ek V. Op. cit. P. 229).

68 Ma?ek V. Op. cit. P. 229–230.

69 На состоявшемся еще до эвакуации, 11 апреля 1941 г., заседании правительства, на котором Крневич впервые вступил в должность, прежде занимавшуюся Мачеком, кабинет, оценивая произошедшую замену и ее причины, как указывалось в протоколе, «констатировал», что решением остаться в Хорватии, чтобы разделить судьбу народа, Мачек «приносит самую большую личную жертву своему народу» (AR. Књ.2. Dok. Br. 196. S. 564). Судя по всему, участникам заседания не было известно о заявлении Мачека 10 апреля.

7 °Cм.: Hurem R. Poku?aj nekih gradanskih muslimanskih politi?ara da Bosnu i Hercegovinu izdvoje iz okvira Nezavisne Dr?ave Hrvatske // Godi?njak Dru?tva istori?ara Bosne i Hercegovine. God. XVI. 1965. Sarajevo, 1967. S. 195–196; Jeli?-Buti? F. Usta?e i Nezavisna Dr?ava Hrvatska. S. 196–199; Matkovi? H. Op. cit. S. 132–134, 211, 262.

71 Протокольные записи этих шести заседаний правительства см.: AR. Књ.2. Dok. Br. 153. S. 465; Dok. Br. 162. S. 492–493; Dok. Br. 170. S. 512; Dok. Br. 175. S. 521; Dok. Br. 196. S. 564–565; Dok. Br. 295. Nap. 1. S. 768–769; Jugoslavenske vlade u izbjegli?tvu 1941–1943: Dokumenti / Prired. B. Kri?man. Zagreb, 1981. Dok. 124. S. 276–277.

72 AR. Књ.2. Dok. Br. 242. S. 668, 671.

73 Уже в эмиграции, 28 апреля 1941 г., Симович на заседании правительства, упомянув о своем распоряжении генералу Калафатовичу о перемирии, умолчал о том, что использовал ложную ссылку на якобы решение правительства от 13 апреля. Jugoslavenske vlade u izbjegli?tvu 1941–1943. Dok. 10. S. 106.

74 Dureti? V. Vlada na bespu?u: Internacionalizacija jugoslovenskih protivrje?nosti na politi?koj pozornici drugog svjetskog rata. Beograd, 1982. S. 17.

75 Условия капитуляции см.: AR. Књ.2. Dok. Br. 298. S. 776–781.

76 См.: Терзић В. Указ. соч. C. 575–576; Terzi? V. Op. cit. Књ.2. S. 472; Tomasevich J. War and Revolution in Yugoslavia, 1941–1945: The Chetniks. Stanford (Cal.), 1975. P. 74; Petranovi? B. Srbija u drugom svetskom ratu 1939–1945. S. 108–109.