Глава 1 По советскому образцу: первые годы коммунистического правления

Контрасты внутриполитического развития. Из военного водоворота Югославия вышла с огромными, по меркам численности ее населения, людскими потерями. По данным, принятым в качестве более достоверных в современной историографии, эти потери составили несколько больше миллиона человек¹. Согласно мнению, весьма распространенному в той же историографии, чуть ли ни преобладающая их часть пришлась на жертвы внутриюгославских кровопролитных межнациональных/межконфессиональных и политических конфликтов: массового геноцида и ожесточенной гражданской войны². Неудивительно, что после столь трагических четырех лет в стране, восстановившей целостность и государственную независимость, был глубокий внутренний раскол, характерный как для всего югославского общества, так и для большинства из его этнических и традиционно-региональных составляющих.

На одном полюсе, главным образом той частью населения, что участвовала в движении, руководимом КПЮ, либо оказывала ему так или иначе поддержку, установленная коммунистическая власть воспринималась как своя и поддерживалась с той либо иной степенью энтузиазма. На другом полюсе, преимущественно в той части общества, которая в прошедшие четыре года была тесно связана со стоявшими на прооккупационной или антиоккупационной стороне активными противниками движения, возглавлявшегося компартией, новая власть рассматривалась как враждебная. Наконец, еще одна часть населения занимала своего рода промежуточную позицию, в различной мере колеблясь между этими двумя полюсами. Она в основном состояла из тех, кто относился к новой власти с большей или меньшей степенью сомнения, недоверия либо страха, но преимущественно был все-таки готов, как минимум, некоторым образом примириться с ней, а как максимум, лояльно сотрудничать. В обмен на такую готовность эти слои хотели получить от власти хоть какие-то гарантии своей безопасности, защиты имущества, создания условий для выживания, а если возможно, то и улучшения жизни.

В какой пропорции соотносились численно друг с другом названные три части населения, определить – даже приблизительно – весьма трудно. И не только потому, что в условиях стремительно и драматично развивавшихся событий соотношение могло достаточно быстро меняться в ту или иную сторону, причем в разных концах страны и в разных этнических средах более чем неодинаково. Но в еще большей мере потому, что ясных и надежных документальных данных, которые бы объективно свидетельствовали об этом, в распоряжении исследователей почти или вовсе нет. Их нет даже применительно ко многим, если ни к подавляющему большинству, из югославских регионов, не говоря уж обо всей Югославии. Ведь никаких адекватных замеров общественного мнения в тех условиях не было и быть не могло. А оценки, дававшиеся в то время самими участниками событий, как индивидуальные, так и исходившие от общественно-политических субъектов либо властных структур, были весьма приблизительными, часто очень выборочными и, что не менее важно, пристрастными или просто зависевшими от уровня понимания происходившего. К тому же, если речь идет об оценках, высказывавшихся публично, то их достоверность и вовсе сомнительна, так как их озвучиванием преследовались сплошь и рядом чисто пропагандистские, политические цели – и со стороны власти, и со стороны ее оппонентов.

Правящий режим в публичной пропаганде утверждал, что на его стороне – подавляющее большинство народа³. Но в своих тщательно скрытых от публики внутренних документах и во время сугубо секретных обсуждений складывавшегося положения сама же власть, вплоть до ее фактически главного органа – Политбюро ЦК КПЮ, оценивала собственные позиции куда как скромнее. Нередко говорилось о более чем значительной, а иногда даже о преобладающей части населения, настроенной не в пользу режима либо прямо враждебной ему в ряде регионов, например, в Хорватии, в собственно Сербии, а особенно в Косово и Метохии. При этом указывалось, что подобная ситуация складывается в большой мере за счет крестьянства, наиболее многочисленного в Югославии. Однако, в некоторых случаях, в частности по поводу такого ключевого региона, как Сербия, высказывания разных членов Политбюро могли заметно различаться между собой. Более того, отличались друг от друга и оценки, дававшиеся в разных случаях одними и теми же членами руководства КПЮ, например, Эдвардом Карделем⁴. Это лишний раз свидетельствует о более чем проблематичной достоверности даже тех секретных оценок, из которых коммунистическая власть исходила в своих собственных, тщательно скрывавшихся выкладках.

Противники власти, в свою очередь, нередко считали или, по крайней мере, утверждали, что подавляющее большинство – как раз против нее, во всяком случае, в ряде наиболее крупных регионов или в основных этносах. А она держится только за счет насильственного подавления народа, террором в отношении него⁵. Методы силового подавления и террора в отношении тех, кто стоял на позиции враждебности коммунистическому режиму, а тем более противодействия его утверждению, действительно использовались новой государственностью активно, и размеры их применения были весьма значительными.

Однако особенностью здесь являлось то, что основные подобного рода действия, наибольшие по масштабам и радикализму применения силы, пришлись преимущественно еще на период происходившего осенью 1944 – весной 1945 г. самого установления режима. Это фактически был заключительный этап гражданской войны, протекавший в рамках окончательного изгнания оккупантов из Югославии. Одновременно со своими действиями против германских войск, НОАЮ/ЮА нанесла полное поражение всем внутриюгославским военным формированиям, противостоявшим ей, будь то прооккупационным (вооруженные силы НГХ и коллаборационистских администраций в других регионах) или антиоккупационным (четники). Личный состав этих формирований, помимо понятных потерь, которые он неизбежно нес в ходе самих боев, кроме того, даже сдавшись в плен, помимо отправки в места заключения подвергался спецслужбами и войсками новой Югославии намеренному, массовому уничтожению. Тем самым уже в самом начале установления новой власти ликвидировался слой ее наиболее активных противников.

Тогда же югославский коммунистический режим применил военную силу против албанского вооруженного сопротивления в Косове и Метохии. Почти всем албанским населением, составлявшим абсолютно подавляющее большинство местных жителей, установленная там к концу 1944 г. власть новой Югославии рассматривалась как национально чуждая, сплошь и рядом идентифицировалась в сознании как сербское господство, принявшее югославско-коммунистическое обличие. Как констатировалось в Политбюро ЦК КПЮ, албанцы Космета «против нас фронтально»⁶. С конца 1944 – начала 1945 г. албанское сопротивление вылилось в довольно массовое восстание населения, из которого формировались значительные вооруженные отряды. Восстание с большими усилиями подавлялось весьма крупными контингентами НОАЮ/ЮА, с этой целью направленными в феврале 1945 г. в Косово и Метохию. Тогда же Тито ввел там военное управление, продолжавшееся много месяцев⁷.

Вместе с тем установление коммунистического режима сопровождалось на территории, переходившей под его контроль, развертыванием репрессий в отношении не только вооруженных противников, но и довольно большой части гражданского населения.

Режим провозглашал, что репрессивные меры направлены против лиц, являвшихся сообщниками и пособниками оккупантов. И в немалой мере так происходило на самом деле. Под удар попадали те, кто были функционерами усташского режима, прооккупационных администраций, работниками их карательных органов, многие другие лица, вставшие на сторону захватчиков, содействовавшие оккупационному и квислинговскому порядку, его усилиям, направленным против антиоккупационной борьбы⁸. Но понятие коллаборационизма толковалось новой властью очень расширительно. К югославским немцам, являвшимся до войны чуть ли ни самым большим нацменьшинством, вообще применили принцип коллективной национальной ответственности и подвергли репрессиям всех подряд⁹. Аналогичным образом хотели сначала поступить и в отношении венгерского нацменьшинства, но, правда, быстро от этого отказались¹⁰. Однако, помимо тех нацменьшинств, которые массово сотрудничали с оккупантами, расширительное толкование коллаборационизма применялось также в отношении прочего населения, принадлежавшего и к основным югославским этносам.

Под понятие коллаборационизма подпадали все, кто служил в любом существовавшем при оккупантах или прогитлеровских режимах ведомстве либо учреждении, даже занимавшемся повседневными нуждами населения: будь то в коммунальном хозяйстве, продовольственном снабжении, общественном транспорте, здравоохранении, образовании и культуре, социальной и других подобных сферах. Под коллаборационизм подводилась также всякая предпринимательская деятельность, осуществлявшаяся с разрешения оккупантов либо квислинговских администраций, а тем более направленная, помимо прочего, на выполнение каких бы то ни было контрактов с ними и подчинявшимися им ведомствами, учреждениями, предприятиями. Это давало возможность под флагом наказания за коллаборационизм сделать объектом репрессий основные слои чиновничества, предпринимателей, значительную часть интеллигенции, т. е. тех, кого коммунистический режим рассматривал как «классовых противников».

Круг подпадавших под репрессии сильно расширялся и ввиду того, что коллаборационистским было объявлено четническое движение Михайловича. Все не только сражавшиеся в его вооруженных формированиях, но и активисты среди населения, оказывавшие во время войны какую-либо поддержку четникам, участвовавшие в равногорской агитации, могли быть привлечены к ответственности. Более того, к пособничеству оккупантам также приравнивалось высказанное публично в период войны хоть в чем-либо негативное отношение к народно-освободительному движению и КПЮ, и теперь, если нужно, под этим предлогом можно было репрессировать вообще любого оппонента коммунистов и возглавляемого ими движения.

Практиковавшиеся репрессивные меры имели довольно широкую градацию: смертная казнь, тюремное заключение либо принудительные работы на те или иные сроки, поражение в гражданских правах, конфискация собственности, выселение, увольнение с государственной службы и – для интеллигенции и чиновничества – запрет на профессиональную деятельность. По мере того, как в ходе освобождения югославской территории от германских войск новая власть в течение осени 1944 – весны 1945 г. распространяла свой контроль последовательно, один за другим, на тот или иной регион Югославии, почти в каждом из них на первых порах проводилось какое-то, нередко весьма значительное количество бессудных, тайных казней. Частично такая практика продолжалась и позже, но в основном репрессии вслед за первой волной стали вводиться в русло действовавшего официально судопроизводства.

Важную роль играли военные суды, чьи приговоры были наиболее суровыми. Помимо них, с ноября 1944 г. в Сербии, а затем и в других частях страны по мере утверждения там нового режима стали создаваться специальные суды по делам лиц, которым инкриминировались «преступления против национальной чести». Через них проходила значительная часть обвиненных в коллаборационизме. В «судах национальной чести» отсутствовала обычная судебная процедура, в том числе право на профессиональную юридическую защиту; они формировались властью из ее приверженцев, в основном не имевших никаких юридических знаний. Приговор, выносившийся ускоренным образом «от имени народа», обжалованию не подлежал и вступал в силу немедленно. В большинстве регионов эта система просуществовала до середины 1945 г., когда была упразднена. В Хорватии и Словении, где новая власть окончательно утвердилась лишь при завершении войны, а соответственно, «суды национальной чести» стали действовать только с поздней весны – начала лета 1945 г., они функционировали дольше.

Затем в дело вступила созданная уже к тому времени система обычных судов. В них внешне соблюдались юридические процедуры, но о судебной независимости не было и речи, и они выполняли ту же роль карательного инструмента в отношении любых политических оппонентов власти. Впрочем, значительное число тех, кого власть считала нужным репрессировать как своих реальных, потенциальных, а то и мнимых политических противников, подчас содержалось подолгу в заключении без судебных решений¹¹.

Не имея до сих пор необходимых источников, историография пока не располагает более или менее точными документальными данными об общих размерах репрессий. Тем более не располагает она фактическими данными о том, какая доля преследований была вызвана действительным коллаборационизмом тех, кому он инкриминировался, а какая доля была обусловлена в основном или даже исключительно стремлением новой власти устранить своих политических оппонентов, подавить и устрашить несогласных, упрочить собственные позиции. Однако те сведения, которые известны, дают основание для распространения в современной историографии оценок, что речь шла, по меньшей мере, о десятках тысяч репрессированных, если ни о существенно большем числе, и что в чрезвычайно значительной части это вызывалось преимущественно второй из названных выше причин.

Из того документального материала, все еще во многих случаях весьма неполного, фрагментарного, к которому историки смогли получить доступ во многом лишь в пост-коммунистический/постюгославский период, следует, что использование силового подавления и разного рода репрессивных мер играло, несомненно, огромную роль в утверждении и последующем удержании фактической власти КПЮ. Однако историческая документация свидетельствует и о том, что это был отнюдь не единственный фактор успехов компартии, достаточной прочности ее позиций, способности быть правящей и реализовать свои политические цели. Не менее важным фактором являлось то, что КПЮ опиралась на поддержку весьма широких масс, которых она увлекала за собой, довольно умело организовывала, направляла их энергию в нужное ей русло.

Хотя, как уже говорилось в начале этой главы, историография не располагает прямыми конкретными данными, чтобы определить, в какой именно численной пропорции соотносились друг с другом та часть населения, которая поддерживала новый режим, та часть, которая относилась к нему враждебно, и та часть, которая так или иначе колебалась между названными двумя полюсами, тем не менее имеющийся фактический материал, само развитие тогдашних событий склоняет в пользу вывода, что массовая база движения, руководимого компартией, была, во всяком случае, достаточно значительной, чтобы, используя и рычаги власти, включая репрессивные, обеспечить преобладание над его активными противниками.

Показательно, что, по крайней мере, после того, как на рубеже 1944–1945 гг. советские войска ушли с югославской территории в Венгрию, НОАЮ/ЮА, ведя операции собственными силами, показала свое превосходство над всеми противостоявшими ей внутриюгославскими военными формированиями. Являясь тогда еще очень крупными, они тем не менее не были в состоянии успешно сопротивляться ей сами, без германского участия и прикрытия. И потому для них отступление немецких войск из Югославии стало крахом. Эти достижения в мобилизации масс под своим руководством, достигнутые в ходе войны, КПЮ активно использовала и с переходом к послевоенному развитию.

Огромное расширение влияния КПЮ к моменту завершения войны, выразилось, помимо прочего, в многократном росте самой партии и Союза коммунистической молодежи Югославии (СКМЮ), членство в котором в военных условиях, по сути, мало чем отличалось от членства в партийных рядах. Согласно официальным данным, обнародованным в послевоенное время, в КПЮ, к началу оккупации насчитывавшую примерно 12 тыс. человек, в ходе войны вступило 180 тыс. новых членов, в 15 раз больше первоначального состава. И когда война завершилась, партия насчитывала больше 141 тыс. человек (около 50 тыс. коммунистов погибло в военные годы)¹². Причем, судя по имеющимся сведениям, только с января по май 1945 г., т. е. вслед за освобождением восточной части Югославии и во время решающих боев в центральной и западной частях страны, КПЮ увеличилась чуть ли ни на 75 тыс. членов¹³. Это свидетельствует о том росте влияния партии, который происходил в ходе установления новой власти.

Многократно вырос и СКМЮ: если в 1941 г. в нем, по данным партийной статистики, было примерно 30 тыс. членов, то в январе 1945 г. свыше 145 тыс. человек (к тому времени погибло 50–60 тыс. его членов). К ноябрю 1945 г. СКМЮ насчитывал уже 300 тыс., а вместе с организованным вокруг него активом в рамках созданного еще в конце 1942 г. Объединенного союза антифашистской молодежи Югославии (ОСАМЮ) -1374 тыс. человек¹⁴. Молодежь, значительная часть которой пошла за левыми и патриотическими лозунгами коммунистов, являлась одним из важнейших источников поддержки и силы КПЮ, которая и сама была чрезвычайно молодой по возрастному составу своих членов.

По мере установления своего контроля на территории, окончательно освобождавшейся от оккупантов и прогитлеровских режимов, компартия как путем энергичной агитационной работы, так и с помощью административного ресурса стремилась всемерно развивать организованное политическое движение. Подобное движение было призвано служить опорой новой государственности и практическим механизмом вовлечения максимально широких слоев народа в реализацию политики коммунистического руководства. Для этого использовались различные формы массового общественно-политического объединения.

Одни из них, прежде всего ОСАМЮ и численно тоже быстро увеличивавшийся Антифашистский фронт женщин (АФЖ), созданный в 1942 г. и полностью также руководимый компартией, уже существовали до того. И их эффективность была с успехом опробована в период партизанской борьбы. Теперь усилия КПЮ и СКМЮ направлялись на то, чтобы лучше приспособить ОСАМЮ и АФЖ к новым условиям, когда эти объединения молодежи и женщин стали действовать не только как легальные, но и как, по сути, часть установленной системы власти. Важной задачей было распространение их деятельности повсеместно на всю Югославию и привлечение в них как можно большего числа людей из, соответственно, молодежной и женской среды¹⁵.

Вместе с тем создавались другие формы массового объединения, в период партизанской борьбы либо вовсе отсутствовавшие, либо существовавшие лишь частично.

Из учреждавшихся заново наиболее значительными были так называемые Единые профсоюзы рабочих и служащих, которые с начала 1945 г. стали на уже окончательно освобождаемой территории образовываться по инструкции ЦК КПЮ и работать под контролем компартии. Благодаря фактически монопольному положению КПЮ в реальном руководстве властью, возглавлявшиеся ею профсоюзы стали единственными, разрешенными в новой Югославии. Уже к маю 1945 г. в Сербии, где к организации профсоюзов приступили раньше, чем на остальной югославской территории, в них состояло свыше 200 тыс. человек. А во всей Югославии профсоюзы в начале 1946 г. насчитывали около 700 тыс. членов¹⁶.

Из форм массового общественно-политического объединения, существовавших прежде лишь частично, наибольшее значение имело образование всеохватывающей сети комитетов так называемого Народно-освободительного фронта. В предыдущей части книги уже говорилось, что народно-освободительные комитеты, создававшиеся во время войны движением под руководством КПЮ, играли двоякую роль. С одной стороны, они осуществляли функцию, по сути, политических ячеек этого движения, действовавших на местах, а с другой стороны, становились локальными носителями повстанческой власти в районах, которые в ходе борьбы оказывались в большей или меньшей степени под партизанским контролем. Когда были учреждены АВНОЮ как общеюгославское образование и аналогичные ему органы основных регионов («земель») Югославии, они – соответственно, на своих уровнях – тоже фактически совмещали в себе обе названные выше функции: и носителей власти, и звеньев политического движения.

Однако после провозглашенного на II сессии АВНОЮ конституирования новой государственности, когда была подчеркнуто декларирована роль АВНОЮ и всей увенчанной им системы повстанческих органов как структуры власти, югославское коммунистическое руководство стало склоняться к тому, чтобы создать, параллельно ей, еще и отдельную организационную структуру, которая придавала бы народно-освободительному движению вид общественно-политического объединения. Такое объединение должно было фигурировать в качестве народно-освободительного фронта. Первоначально это было особенно связано с замыслом использовать подобную форму как важное тактическое средство, которое бы способствовало привлечению на сторону народно-освободительного движения как можно более значительной части Хорватской крестьянской партии (ХКП). Принимая во внимание все еще сохранявшийся в хорватских массах, прежде всего крестьянских, престиж ХКП, задача такого привлечения выдвигалась как важнейшая с точки зрения развития ситуации в Хорватии в пользу сил во главе с КПЮ. Имелось также в виду тактически использовать создание народно-освободительного фронта и в Сербии, где в то время, как уже говорилось, существовавшее народно-освободительное движение было весьма слабым.

В итоге весной 1944 г. руководство КПЮ дало сначала в отношении Хорватии, а затем и всех других регионов Югославии установку на то, чтобы учредить Народно-освободительный фронт (НОФ) в виде общественно-политической организации. Он затем стал в ряде регионов называться Единым народно-освободительным фронтом (ЕНОФ), а в Словении по-прежнему употреблялось уже традиционное название Освободительный фронт (ОФ). Наряду с существовавшими органами власти новой Югославии, что включало и сеть народно-освободительных комитетов, упомянутой установкой руководства КПЮ предусматривалось повсеместно сформировать отдельную сеть комитетов НОФ/ ЕНОФ/ОФ¹⁷.

Поскольку раньше всего эту линию решили применить в Хорватии, уже 18 мая 1944 г. на конференции, инициированной тамошним коммунистическим руководством, было провозглашено организационное оформление НОФ Хорватии. В обнародованном сообщении о конференции заявлялось, что в состав НОФ входят две партии – Коммунистическая партия Хорватии и ХКП, две массовые общественные организации – Объединенный союз антифашистской молодежи и АФЖ, а также образованный в январе 1944 г. Сербский клуб членов ЗАВНОХ и «патриоты вне партий». В сообщении подчеркивалось, что все партии, организации и группы в составе НОФ Хорватии являются равноправными и «совместно борются за национальное освобождение и лучшее будущее нашей родины»¹⁸. Тем самым преследовалась цель создать впечатление, будто НОФ является неким объединением разных сил, чуть ли ни их коалицией, а ХКП в составе НОФ представляет из себя полноправного члена этой коалиции, обладающего в том числе равенством и с компартией. На самом деле и молодежная, и женская организации были целиком в руках коммунистов. Таковым же являлся Сербский клуб членов ЗАВНОХ¹⁹. А что касалось выступавшего в составе НОФ так называемого «исполкома ХКП», созданного еще в середине ноября 1943 г. на территории, контролировавшейся тогда партизанами, то он, вопреки стремлениям его основателя, видного деятеля ХКП Божидара Маговаца, фактически явился камуфляжным образованием в интересах тактической игры коммунистов. В большой своей части «исполком ХКП» состоял из людей, которые следовали политике компартии, а многие даже негласно вступили в КПЮ. Те же из деятелей этого исполкома, кто хотел реального существования ХКП как своего рода партнера компартии в народно-освободительном движении и НОФ, были уже вскоре после оформления НОФ лишены своих функций и даже арестованы партизанской службой безопасности. Эту судьбу разделил затем и сам Маговац²⁰.

В Словении, где ОФ и без того существовал, дело по его оформлению в новом качестве фактически свелось лишь к усилиям по созданию сети его комитетов, отдельной от тех уже действовавших комитетов, которые являлись органами новой власти. Учредительные конференции НОФ/ЕНОФ были проведены в июле 1944 г. в Боснии и Герцеговине и в Черногории. Но там в составе этой новосозданной структуры фигурировали тогда, в отличие от Хорватии, лишь компартия, ОСАМЮ, АФЖ и отдельные «патриоты», а о других партиях, кроме КПЮ, в качестве участников речи не шло. То же затем имело место и на учредительных конференциях НОФ/ЕНОФ в Сербии и Македонии, состоявшихся только в ноябре 1944 г., уже после прекращения оккупации этих частей Югославии и окончательного установления новой власти на их территории²¹.

И там, где Фронт, фигурировавший под одним или другим названием, создавался либо оформлялся как общественно-политическая структура раньше, и там, где это происходило позже, образование сети его низовых комитетов становилось действительно повсеместным лишь с освобождением от оккупационного и квислинговского порядка и утверждением коммунистического правления. Теперь сеть комитетов приобрела поистине всеохватывающий характер. Их организовывали во всех населенных пунктах, а в более крупных – чуть ли ни поквартально. Для КПЮ и руководимой ею новой власти, инициировавших данный процесс и направлявших его, упомянутая сеть служила инструментом, который в наибольшей мере позволял охватывать массы целенаправленным агитационно-пропагандистским воздействием, вовлекать эти массы в важные для режима политические, экономические, культурные акции, контролировать настроения широких слоев населения. В информации о положении в Югославии, составленной Карделем в начале февраля 1945 г. и направленной в ЦК ВКП (б), особо подчеркивалась роль НОФ как политической основы власти, как важнейшего механизма, через который КПЮ укрепляет свои позиции и проводит свою линию²².

Функционирование всей этой системы, организационно и идеологически вовлекавшей в политику правящего режима широкие слои населения через деятельность НОФ и других названных выше общественно-политических объединений, руководимых компартией, выглядело в представлениях коммунистов воплощением народного характера власти. Действительно, весьма значительная часть народа следовала за КПЮ и поддерживала режим. Однако при новом политическом порядке массам отводилась, в сущности, роль исполнителя идей, планов, воли власти. Активность, инициатива, проявление устремлений населения и тех либо иных его групп даже просто допускались – не говоря уж о том, чтобы поощряться, – лишь в случае, если они шли в русле политики самого режима. В противном же случае они не только отвергались, но и подавлялись как «антинародные» и «реакционные», в том числе с применением любых репрессивных средств. Так что коммунисты, считавшие и публично позиционировавшие себя «выразителями интересов народа», на самом деле относились к нему лишь как к объекту, но никоим образом как к субъекту политики. И все массовые общественно-политические организации, в которых КПЮ стремилась объединить широкие слои населения, в действительности рассматривались ею не как самодеятельные движения самого населения или каких-то его частей, а, по сути, как всего лишь приводные ремни компартии и руководимой ею власти в создаваемом механизме управления народом.

Это было не какой-то особенностью КПЮ и коммунистического режима, установленного в Югославии, а в той или иной степени чертой, присущей тогда всему коммунистическому движению и системе власти, на которую оно было естественно ориентировано: эталоном системы выступала советская государственная модель. Характерно, как член Политбюро ЦК КПЮ и член НКОЮ Андрия Хебранг, приехав в январе 1945 г. в Москву, в своем докладе о положении в Югославии, сделанном в Отделе международной информации ЦК ВКП (б), определял главное достижение КПЮ. Оно, подчеркивал Хебранг, заключалось в том, что осуществленными под руководством партии переменами созданы возможности превратить – при наличии необходимых международных условий – образованную в стране новую власть в советскую и начать строительство социализма²³.

Под «превращением» власти в советскую Хебранг, как видно из смысла его доклада, подразумевал на самом деле просто наступление такого момента, когда внешнеполитические условия, в которых находилась новая Югославия, позволят открыто заявить о подлинном, уже реально аналогичном советскому характере режима, устанавливавшегося под руководством компартии, и «классово-социалистических» целях начатых общественных перемен. В верхах КПЮ было общепризнанным, что возглавляемая ими власть является, по существу, советской. В частности, эта оценка давалась в уже упомянутой информации Карделя, направленной в начале февраля 1945 г. в ЦК ВКП (б), и высказывалась Милованом Джиласом при встрече со Сталиным во время визита югославской правительственной делегации во главе с Тито в Москву в апреле 1945 г.²⁴

Однако довольно долго, по крайней мере до 1946 г., компартия и руководимый ею режим продолжали тактически воздерживаться от публичного выдвижения прямых коммунистических (по тогдашней терминологии – социалистических) лозунгов и задач. В открытых политических заявлениях, в средствах массовой информации, в рассчитанной на широкие слои населения агитации, которая усиленно велась через НОФ и другие упомянутые выше массовые общественные организации, по-прежнему провозглашались, как правило, цели создания «подлинно демократического строя», «народовластия», установления «социальной справедливости».

Наряду с тем, что преследование и подавление любых политических оппонентов режима обосновывалось обвинениями их в «национальном предательстве», коллаборационизме, «антинародной деятельности», подобными же аргументами обосновывалась ставшая развертываться с конца 1944 – начала 1945 г. масштабная экспроприация в экономике. Ее проведение фактически означало широкую национализацию. Юридическое основание для этого было создано рядом законодательных актов, принятых Президиумом АВНОЮ: постановлением от 21 ноября 1944 г. о переходе в государственную собственность имущества врага и его пособников и о государственном управлении имуществом отсутствующих лиц, законом об изъятии военной прибыли от 24 мая 1945 г. и законом о конфискации от 9 июня 1945 г.²⁵ Под их действие подводилась преобладающая часть собственности югославских предпринимателей, а вся иностранная собственность подпадала под категорию имущества либо врага, либо отсутствующих лиц. Согласно данным, официально приводившимся впоследствии, уже в первый год послевоенного существования Югославии государственный сектор экономики охватил 82 % промышленности, решающие звенья банковской системы, подавляющую часть оптовой торговли²⁶.

Таким образом, и создание коммунистического режима, и образование значительного государственного сектора в народном хозяйстве, сосредоточившегося в руках власти, осуществлялись под флагом национально-демократических мер, а не под лозунгами классово-социалистических перемен. Публично лишь до некоторой степени и в каких-то определенных случаях указывалось на действительный смысл происходившего, когда по тем или иным причинам, в частности для политической мобилизации сторонников режима, его пропаганда считала нужным заявить, что установленная власть по своей «социальной, классовой сущности» является властью «плебейских масс, во главе с рабочим классом», и что она должна опираться только на совершенно иную, противоположную «капиталистической», социальную структуру в экономике страны²⁷.

В носившей же более закрытый характер пропаганде среди членов КПЮ, СКМЮ и близкого к ним беспартийного политического актива, нередко достаточно широкого, куда прямее разъяснялись и обосновывались смысл и реальная направленность проводившихся мер как неотъемлемой части курса на создание системы, подобной советскому устройству, на «построение социализма». Политику осуществления коммунистических целей под видом перемен национально-демократического характера Йосип Броз Тито, выступая 12 мая 1945 г. на проводившемся сугубо закрыто I съезде Коммунистической партии Сербии, объяснял в духе употребительных тогда в коммунистическом движении идеологических схем «марксизма-ленинизма», в частности так называемой теории перерастания буржуазно-демократической революции в социалистическую. Он заявил, что в условиях, возникших в ходе только что завершившейся войны, «как раз не так ясно оформлены этапы буржуазно-демократической и пролетарской революции», одно не отделено от другого. И сослался на свой разговор со Сталиным, который сказал ему, что такое положение «никак не противоречит учению ленинизма»²⁸.

Как известно, на завершающем этапе войны и вслед за ее окончанием Сталин при непубличных встречах с рядом восточноевропейских коммунистических деятелей неоднократно высказывался в пользу того, чтобы движение «народных демократий» по социалистическому пути шло, по крайней мере какое-то время, в несоветских, «демократических» формах. По сути, это была установка на тактико-камуфляжное маневрирование, вызванное необходимостью в тех условиях учитывать как позицию западных союзников, так и реальные внутриполитические возможности компартий в каждой из стран Восточной Европы. В одних странах такое маневрирование оказалось в итоге более длительным («растянутая советизация»), продолжившись до 1947, а в некоторых случаях до 1948 г., в других «народных демократиях» – гораздо более коротким и, самое главное, чисто внешним. В Югославии имело место как раз последнее: происходила фактически быстрая и масштабная («форсированная») советизация, лишь несколько камуфлировавшаяся²⁹.

Если форсированный характер советизации был обусловлен сильно выраженным радикализмом КПЮ, в частности ее руководства, и теми значительными позициями, которые партия и возглавлявшееся ею движение завоевали в ходе вооруженной борьбы, то к камуфлированию коммунистический режим оказывался принужденным преимущественно из-за необходимости соблюдать хотя бы некоторую видимость компромисса, выраженного введением в действие Белградского соглашения Тито – Шубашича и ялтинского решения «большой тройки». Необходимость определенного соблюдения условий Белградского соглашения и ялтинского решения ставила перед режимом и другие внутриполитические проблемы.

Одной из главных было то, что хотя включение в объединенное правительство ДФЮ всего лишь трех человек, не принадлежавших к лагерю народно-освободительного движения, фактически ничего не меняло в характере власти, однако Белградским соглашением и ялтинским решением имелось также в виду допустить к участию в политической жизни Югославии довоенные партии и их деятелей. Возможный политический плюрализм рассматривался руководством КПЮ как весьма нежелательный и потенциально опасный для фактически монопольного коммунистического правления.

На протяжении предшествовавших военных лет в тех редких случаях, когда компартия для создания и расширения массовой базы руководимого ею движения на некоторое время шла на какое-то сотрудничество с теми или иными политическими группами, она, однако, в итоге проявляла рано или поздно неготовность к партнерским отношениям с ними. Это происходило по-разному. Либо КПЮ их, в конечном счете, подминала и фактически поглощала, как случилось с ее партнерами по ОФ Словении. Либо, когда партнеры не хотели полностью подчиниться, КПЮ уничтожала их не только политически, но и подвергала преследованиям и репрессиям, как было сделано летом 1944 г. с активистами ХКП, которых возглавлял Маговац. Немного позже судьбу последних разделил и заместитель председателя ХКП Аугуст Кошутич. Еще весной 1944 г. во время опосредованных контактов с движением, возглавлявшимся компартией, он выдвинул предложения о возможных основах сотрудничества между движением и ХКП. А после его бегства от репрессий Павелича на партизанскую территорию там велись уже прямые его переговоры с руководящими коммунистическими деятелями. Но позиция Кошутича, выступавшего за партнерство сторон, была неприемлема для коммунистов, стремившихся к ликвидации ХКП как реальной политической силы. К тому же они воспринимали прежних лидеров ХКП как агентов западных союзников, конкретно Кошутича – как британского агента. Дело кончилось тем, что в начале октября 1944 г. он был партизанами арестован и оставался в заключении даже после окончания войны³⁰. Таков был основной багаж опыта взаимоотношений КПЮ с другими политическими группами из числа тех, вопрос о каком-то сотрудничестве с которыми вставал так или иначе в ходе войны.

В значительной мере тот же опыт стал применяться и в новых условиях, связанных с необходимостью хотя бы формального осуществления Белградского соглашения и решения Крымской конференции.

Начало было положено еще в период, когда шла борьба за введение Белградского соглашения в действие. Уже тогда, в конце 1944 – начале 1945 г., вопрос о том, какую политику проводить в отношении прежних партий, стал весьма актуальным для руководства КПЮ после освобождения Сербии от оккупации. Ибо перед войной Сербия являлась центром ряда партий, весьма заметных на югославской политической сцене до краха Югославии в апреле 1941 г. И в том числе тех, которые, напомним, выступали по отношению к довоенному режиму как Объединенная оппозиция, позиционировавшая себя в качестве демократической. Так что наряду с необходимостью считаться с важной для новой Югославии предстоявшей перспективой реализации соглашения Тито – Шубашича, коммунистической верхушке приходилось учитывать и сложности, связанные с традиционным существованием ряда партий в Сербии. Тем более что там серьезно давало о себе знать настороженное либо недоброжелательное отношение к новой власти со стороны значительной части населения. Все это толкало руководство КПЮ к тому, чтобы некоторым прежним сербским партиям, равно как общеюгославским партиям с центром в Сербии, было разрешено возобновление легальной активности. Такое решение, ставшее осуществляться с рубежа 1944–1945 гг., имело целью удовлетворить западных союзников и Шубашича, а вместе с тем улучшить в Сербии имидж установленного режима.

Но одновременно лидеры КПЮ стремились не допустить реального ослабления, а тем более подрыва коммунистического единовластия. И использовали то обстоятельство, что в обстановке коммунистической победы в гражданской войне и репрессивной политики победителей не только те, кто выступали прямыми противниками нового режима, но и те, кто занимали позицию слишком настойчивого оппонирования его решениям, оказывались практически лишены возможности даже рассчитывать на возобновление легальной политической активности. С помощью рычагов власти создавались условия, когда доступ к легальной деятельности получали на первых порах, до образования правительства Тито – Шубашича, фактически только те партии и политические группы (точнее – какой-то круг известных деятелей той или иной из них), которые декларировали свою солидарность с ЕНОФ Сербии и в итоге соглашались присоединиться к нему. В основном это были партии и группы более левого или леволиберального толка, большинство которых до войны обладало довольно ограниченным влиянием³¹.

Такая выборочная практика облегчалась тем, что никакой официальной процедуры разрешения деятельности партий намеренно не вводилось: Тито решил воздержаться от какого-либо законодательного акта на сей счет, по крайней мере, до окончания войны³². Это открывало простор для произвольных решений «по усмотрению». КПЮ диктовала, чтобы партии и группы в качестве условия их присоединения к ЕНОФ отказывались от создания своих низовых организаций, работающих непосредственно в массах, а ограничивали свою активность лишь участием в деятельности комитетов ЕНОФ, совместных с другими партиями-участницами. Описывая эту систему в информации, посланной в ЦК ВКП (б), Кардель с удовлетворением подчеркивал, что в результате политические партии, вступившие в ЕНОФ, «теряют постепенно свои собственные организации», а масса сторонников этих партий, следуя за ними, «растворяется» в единых комитетах Фронта, которыми на самом деле руководит КПЮ³³.

В сущности, это в немалой степени повторяло приемы, до того применявшиеся в Хорватии по отношению к ХКП. В упомянутой информации, направленной в Москву, Кардель в качестве «одного из наибольших успехов» КПЮ прямо указывал на опыт образования в составе НОФ фактически камуфляжного «исполкома ХКП» и важнейшим достоинством подобной комбинации называл то, что исполком «не создает отдельных низовых организаций ХКП», а работает только в общих рамках Фронта³⁴. Другим достоинством данной комбинации был для Карделя подставной характер части членов исполкома, являвшихся на самом деле негласными членами КПЮ³⁵. Такой прием тоже использовался, по мере возможности, в Сербии, а также в некоторых других частях Югославии.

Опасение некоторых сложностей в проведении подобной тактики возникло у коммунистов в связи с образованием 7 марта 1945 г. объединенного правительства Тито – Шубашича. Ибо сформирование правительства фактически ставило в повестку дня вопрос о возобновлении легальной активности и тех партий или партийных групп, во главе которых стояли – или претендовали на это – эмигрантские политики. Во всяком случае, имелись в виду партии, чьи несколько лидеров, находившиеся до того в эмиграции, оказались в составе правительства.

Однако один из этих лидеров, Сава Косанович, возглавлявший Независимую демократическую партию, в основном ориентированную на пречанских сербов, еще в эмиграции солидаризировался с народно-освободительным движением, а по возвращении в Югославию примкнул вместе с рядом других деятелей этой партии к НОФ/ЕНОФ, хотя коммунисты относились к нему с недоверием³⁶. Шубашич и Шутей, являвшиеся членами руководства прежней ХКП, вообще не предпринимали никаких шагов по поводу своей партии вплоть до завершения войны в мае 1945 г., когда только и произошло окон-нательное освобождение Хорватии от германских войск и усташского режима. Больше всего руководство новой Югославии опасалось Милана Грола, который был лидером влиятельной до войны сербской Демократической партии. Ему как вероятному предводителю «реакции» в Сербии Тито без обиняков заявил о запрете активистам Демократической партии проводить собрания в деревнях. Имелся в виду период до завершения войны. Грол был вынужден согласиться³⁷. За всеми его действиями, направленными на организацию своих сторонников на местах, внимательно следила госбезопасность. В руководстве КПЮ намеревались использовать военную цензуру для контроля над прессой, которую бы стала выпускать Демократическая партия³⁸.

Но ни она, оставшаяся вне ЕНОФ, ни партии, присоединившиеся к Фронту (кроме камуфляжного «исполкома ХКП»), еще долго не имели – а некоторые так никогда и не получили – своих печатных органов. Все средства массовой информации, в том числе пресса, издававшаяся от имени НОФ/ЕНОФ/ОФ, профсоюзов, ОСАМЮ, АФЖ, полностью находились в руках КПЮ и возглавляемого ею режима.

На пути к оформлению «народной республики». Тактику обманно-камуфляжных комбинаций в сочетании с дозировано жестким, вплоть до репрессий, давлением на своих оппонентов, а при необходимости – на некоторых попутчиков или союзников коммунистический режим продолжил и с окончанием войны, когда было нужно соблюсти условия, предусмотренные для нового, послевоенного этапа реализации Белградского соглашения Тито – Шубашича и решения Крымской конференции.

Напомним, что, согласно упомянутым условиям, не позднее, чем через три месяца после окончательного освобождения Югославии, следовало назначить выборы в Учредительную скупщину. А до того увеличить состав АВНОЮ, чтобы в нем было представлено не только движение, руководимое КПЮ, и в образованной таким образом Временной скупщине принять законы, которыми бы конкретно устанавливались югославская политическая система и порядок выборов в Учредительную скупщину.

Грол, Шубашич, Шутей рассчитывали, хотя каждый по-своему, что с завершением войны правящая коммунистическая верхушка будет вынуждена начать с их – как все-таки партнеров – участием выработку и согласование соответствующих решений. И связывали с этим перспективу определенного расширения собственных политических возможностей, движения режима в сторону какой-то либерализации. Возлагались надежды и на содействие западных союзников в виде необходимого нажима на Тито. Однако, вопреки подобным ожиданиям, прошел месяц, другой, а от руководства режимом никаких предложений ни об увеличении состава АВНОЮ, ни о законодательстве, предназначенном для принятия Временной скупщиной, не поступало, никаких переговоров или согласований на сей счет не начиналось³⁹. Более того, с 28 апреля по 25 июля 1945 г., почти три месяца, Тито не созывал заседаний правительства⁴⁰. И таким образом меньшинство правительства, находившееся вне коммунистического лагеря, было фактически отстранено от рассмотрения актуальных политических вопросов на правительственном уровне.

Подобное положение было вызвано стремлением коммунистических лидеров к тому, чтобы выполнение названных выше предписаний соглашения Тито – Шубашича и ялтинского решения было как можно более номинальным, а по существу не нарушало основ созданного в Югославии режима. Поэтому Тито и его окружение вовсе не хотели, чтобы способы увеличения состава АВНОЮ и проекты законов, предназначенные для внесения во Временную скупщину, намечались и вырабатывались совместно или по согласованию с меньшинством правительства. Наоборот, был запущен в действие план совершенно закрытой подготовки проектов, которые затем планировалось вынести на обсуждение правительства, ставя меньшинство перед совершившимся фактом.

Причем, насколько можно судить по предпринятым затем практическим действиям коммунистической власти, вынесение предложений на рассмотрение правительства оттягивалось до почти последнего момента перед созывом III сессии АВНОЮ, на которой этот орган путем его пополнения новыми членами предстояло преобразовать во Временную скупщину. Возможно, расчет был на то, что в спешке удастся воздействовать на меньшинство и вынудить его к согласию с тем, чтобы представленные проекты были тут же внесены во Временную скупщину от имени правительства.

Важнейшее значение во всей комбинации придавалось проблеме увеличения состава АВНОЮ. Еще в марте 1945 г. его Президиумом был создан комитет АВНОЮ по вопросу пополнения, почти сплошь составленный из коммунистических деятелей. Никого, в ком режим мог бы хоть сколько-то сомневаться, в комитет не включили⁴¹. А непосредственные предложения для комитета разрабатывались под руководством Карделя в специально созданном Министерстве по делам Учредительной скупщины, которое в качестве министра Кардель же и возглавлял⁴².

В упомянутых структурах скрытно от посторонних глаз велись калькуляции, как пополнить АВНОЮ таким образом, чтобы внешне это выглядело выполнением ялтинского решения «большой тройки» и обязательства, содержавшегося в программной декларации объединенного правительства от 9 марта 1945 г., но в реальности служило бы исключительно задаче сохранения и упрочения существующей власти. Поскольку ялтинским решением предусматривалось, что АВНОЮ должно быть пополнено теми депутатами последней довоенной скупщины, избранной в 1938 г., «которые не скомпрометировали себя сотрудничеством с врагом», калькуляции были направлены на то, чтобы объявить подавляющее большинство бывших депутатов пособниками оккупантов. А для пополнения отобрать лишь незначительное число: тех, кто был более или менее приемлем для режима. С этой целью использовались сведения, поступавшие от органов госбезопасности – так называемого Отдела защиты народа (ОЗНА)⁴³, являвшегося одним из важнейших орудий политики коммунистической власти.

Несомненно, некоторое количество бывших депутатов в самом деле действовало во время войны на стороне оккупантов или различных прогитлеровских администраций. Однако, как уже говорилось, критерии определения коллаборационизма, использовавшиеся коммунистической властью, были столь широки, что давали возможность подвести под обвинение в этом почти любого, кто оказывался власти неугодным. К тому же к скупщине, избранной в 1938 г., при премьерстве Милана Стоядиновича, у коммунистов было особо отрицательное отношение⁴⁴.

Впрочем, состав той скупщины многие, придерживавшиеся отнюдь не радикальных, а скорее довольно либеральных взглядов, считали никоим образом не отражавшим взгляды избирателей. А к возглавлявшемуся Стоядиновичем правительственному большинству той скупщины относились вообще как к получившему депутатские мандаты вследствие жульнического законодательства, полицейского произвола и избирательных махинаций. Недаром когда к концу июля 1945 г. на созванном, наконец, заседании правительства ДФЮ стал рассматриваться вопрос о пополнении АВНОЮ, Шубашич и

Косанович заявили, что в АВНОЮ вообще не следует включать депутатов, которые на выборах 1938 г. попали в скупщину по избирательному списку премьер-министра Стоядиновича. А нужно для пополнения использовать только тех, кто был в 1938 г. избран от оппозиции⁴⁵. Такая позиция, конечно, облегчала коммунистам достижение их цели отсечь от включения в АВНОЮ как можно больше бывших депутатов.

Но вернемся к калькуляциям, произведенным под руководством Карделя. В их итоге свыше половины депутатов довоенной скупщины были обозначены как коллаборационисты и тем самым исключены из кандидатов на пополнение АВНОЮ. Из еще более чем одной пятой депутатов, которые, согласно тем же данным, к этому времени умерли или покинули Югославию, всех покинувших страну тоже отнесли к категории не подлежавших включению в АВНОЮ. То же распространили и на еще почти полсотни депутатов, сведения о которых, как утверждал Кардель, отсутствовали. Так что, подводил он итог, в качестве кандидатов на пополнение АВНОЮ могут рассматриваться лишь 53 бывших депутата⁴⁶. Это было всего около 15 % их общего числа.

Ни в югославской историографии, которая существовала в условиях коммунистического контроля, ни в постюгославской, от такого контроля уже свободной, не ставился и, соответственно, не обсуждался вопрос о том, насколько обоснованы были данные, в суммарном виде изложенные Карделем. Поэтому остается неясным, в какой мере данные, фигурировавшие в итоговых материалах Карделя, соответствовали действительности, а в какой мере были следствием манипуляций, направленных на то, чтобы обеспечить состав Временной скупщины, нужный власти. А то, что манипуляции имели место, свидетельствуют сами эти итоговые материалы. Исследуя их в архиве, историки отмечали, что даже список из упомянутых 53 бывших депутатов, отобранных в качестве кандидатов на пополнение АВНОЮ, был полон пометами о том, кого из них с точки зрения поддержки политики, проводившейся коммунистическим режимом, можно считать «надежными», «колеблющимися» или «противниками»⁴⁷. Так что именно эти критерии были для коммунистической верхушки главными при определении пригодности или непригодности бывших депутатов для включения в АВНОЮ. В итоге такого отбора число пригодных сократилось затем вообще до 36⁴⁸. Это была только примерно 1/10 бывших депутатов.

Теми же критериями Кардель руководствовался, определяя, насколько численность АВНОЮ может быть увеличена за счет представителей политических партий, а также отдельных видных деятелей. Такого рода пополнение АВНОЮ («представителями прогрессивных политических демократических групп») предусматривалось, напомним, программной декларацией правительства Тито – Шубашича.

Теперь использование подобного способа было призвано, с одной стороны, как бы компенсировать в глазах западных союзников факт недопущения в АВНОЮ подавляющей части довоенных парламентариев. И сделать вид, будто власть любыми путями стремится к многопартийности Временной скупщины, в которую предстояло преобразовать АВНОЮ. По крайней мере к середине июля 1945 г., если ни раньше, югославское коммунистическое руководство уже пришло к выводу, что, принимая во внимание обязательства по соглашению Тито – Шубашича и необходимость в этой связи соблюдать определенный декорум перед Лондоном и Вашингтоном, придется официально разрешить оформление партий и даже создание их организаций на местах⁴⁹.

С другой же стороны, коль скоро эта новая тактика по вопросу о других партиях оказывалась неизбежной, верхушка коммунистического режима стремилась к тому, чтобы среди деятелей разных партий ввести в состав АВНОЮ под видом таковых еще ряд лиц, которые на самом деле были твердыми сторонниками КПЮ либо вообще вступили негласно в нее. Прикидывая, сколько народа и от каких партий или групп можно было бы включить в АВНОЮ, Кардель тут же делал выкладки о допустимой численности такой кооптации с точки зрения того, чтобы во Временной скупщине было обеспечено прочное и подавляющее преобладание КПЮ и ее твердых сторонников над ее оппонентами и теми, кто к оппонентам был бы способен так или иначе примкнуть. С учетом всего этого он и формулировал свои выводы, которые легли в основу окончательного проекта пополнения АВНОЮ⁵⁰.

Одновременно в повседневной политической практике все еще продолжали, однако, сохраняться препятствия со стороны властей развертыванию деятельности Демократической партии, как и восстановлению легальности других партий и групп, рассматривавшихся правящим режимом в качестве явных или потенциальных его оппонентов. Препятствия касались, в частности, и восстановления прежней ХКП, в котором были заинтересованы Шубашич и Шутей. Коммунисты очень опасались влияния традиционного руководства этой партии на значительные хорватские массы, особенно крестьянство. И с тревогой реагировали на всякое замеченное проявление активности со стороны, как они выражались, «мачековцев»⁵¹.

Ситуация с ХКП была весьма непростой. Сравнительно небольшая часть ее довоенных функционеров и активистов, во время власти Павелича перешедшая к усташам, разделила судьбу последних при крахе НГХ. Другую, не очень значительную часть, которая присоединилась к движению, руководимому КПЮ, представлял и возглавлял упоминавшийся выше «исполком ХКП», созданный на партизанской территории в 1943 г., а в 1944 г. оформившийся как одна из структур ЕНОФ Хорватии. В этом качестве «исполком» продолжал выступать и после окончания войны, фигурируя как якобы руководство ХКП, которая находится в составе ЕНОФ. В конце июня 1945 г. «исполком» декларировал, что возглавляемая им партия возвращает себе название, которое носила при Степане Радиче в 1919–1925 гг.: Хорватская республиканская крестьянская партия (ХРКП)⁵². Как уже говорилось, «исполком» был на самом деле камуфляжным образованием в интересах тактической игры компартии, особенно после того, как летом 1944 г. фактический основатель этого органа Божидар Маговац и те, кто придерживался примерно сходной с ним линии на возрождение ХКП в качестве более или менее равноправного партнера КПЮ, были отстранены от деятельности и затем арестованы.

Кроме «исполкома», целиком выполнявшего функцию проводника политики компартии, ХРКП не имела реальной партийной структуры, никаких ее организаций на местах не существовало. Что же касалось той, по оценке некоторых современных историков, основной части прежней ХКП, которая была склонна традиционно следовать за довоенным руководством, она с окончанием войны продолжала не только как во время усташского правления, но, возможно, даже в еще большей мере пребывать в состоянии серьезной дезориентации. Ибо при эвакуации 6 мая 1945 г. властей НГХ из Загреба почти все из оставшихся в живых руководящих деятелей партии, большинство которых было непосредственно перед тем выпущено усташским режимом из заключения, тоже эвакуировались (председатель ХКП Владко Мачек при прямом содействии Павелича – в Австрию). И затем остались в качестве эмигрантов на Западе. Их решение о бегстве было следствием опасений, что с занятием Загреба войсками ЮА и установлением коммунистического контроля во всей Хорватии они могут подвергнуться репрессиям как политические противники КПЮ⁵³.

Эти опасения Мачека и его соратников были не напрасны. В момент, когда ЮА вошла в Загреб, коммунистическое руководство Хорватии распорядилось, чтобы к Мачеку, если его там застанут, приставили «охрану» и позволили передвижение лишь в ее сопровождении. А ряд других руководящих деятелей ХКП просто было велено немедленно арестовать, причем это распоряжение касалось и тех, кто только что сидел в усташской тюрьме. Оно персонально относилось даже к Фаролфи и Томашичу, по поводу которых еще не было известно, что они убиты усташами⁵⁴. Вслед за тем коммунистические власти стали производить аресты значительного числа функционеров и активистов ХКП, ориентировавшихся на руководство во главе с Мачеком. Для коммунистов Мачек и его сторонники являлись врагами, английскими агентами и одновременно сообщниками усташей.

Бегство Мачека и его ближайших сотрудников из Югославии вместе с усташами лишь подтверждало в глазах режима Тито подобную оценку. И усиливало враждебное отношение к лидеру ХКП и его сторонникам. Сами же сторонники Мачека в условиях, когда он со своим окружением эмигрировали на Запад, где находился и генеральный секретарь партии Юрай Крневич, а заместитель Мачека Кошутич продолжал содержаться новыми югославскими властями в «предварительном заключении» (оно длилось до конца 1946 г.), оказывались в итоге без всякого руководства.

Шубашич и Шутей пока еще продолжалась война были, в сущности, лишены связи с Хорватией и тем более с Мачеком. В середине мая 1945 г., сразу по окончании войны, Шутей, наконец, смог отправиться в Загреб и встретиться там с рядом бывших депутатов от ХКП довоенной югославской скупщины. Но это никак не влияло на положение прежних функционеров и активистов ХКП, находившихся под угрозой коммунистических репрессий. После отъезда Шутея в Белград чуть ли ни половину встречавшихся с ним арестовали⁵⁵. Позже уже сам Шубашич, в конце апреля – июне отсутствовавший в Югославии (он был на Учредительной конференции ООН в Сан-Франциско), по возвращении поставил перед коммунистической верхушкой вопрос о своем намерении созвать руководящий актив довоенной ХКП. И поехать в Париж к находившемуся там Мачеку, чтобы обсудить с лидером партии сложившуюся ситуацию и согласовать дальнейшие действия. Но коммунистическое руководство ответило Шубашичу, что он должен это обсудить с представителем ХРКП⁵⁶. Режим, в сущности, стремился втянуть Шубашича и деятелей из его окружения в переговоры с «исполкомом» ХРКП и толкнуть их на путь фактического присоединения к данной камуфляжной структуре. А если этого не удастся достигнуть, режим мог рассчитывать на получение таким путем, по крайней мере, способа тянуть время, препятствуя восстановлению довоенной ХКП.

Ввиду всего происходившего Шубашич частично изменил свою прежнюю позицию относительно западного давления на Тито. Перед тем, будучи в США, он в контактах с представителями американской администрации в мае 1945 г. придерживался точки зрения, что такой нажим может вызвать обратный эффект ужесточения линии коммунистических властей. Шубашич тогда выражал надежду, что со временем, в условиях улучшения экономического положения и политической стабилизации возникнет возможность постепенной демократизации⁵⁷. С началом же июля он в беседах с британскими и американскими дипломатами в Белграде стал выражать серьезное недовольство и тревогу по поводу внутриполитического положения и просить помощи западных союзников.

То же самое еще активнее делал Грол, начавший, в отличие от Шубашича, эти усилия раньше, уже с весны. Оба они указывали западным представителям на то, что нет прогресса в легализации партий, и на все еще тогда продолжавшееся отсутствие конкретных предложений властей по поводу увеличения состава АВНОЮ и законов, которыми затем должна была заняться будущая Временная скупщина. И оба выражали западным дипломатам свое настойчивое пожелание, чтобы Англия и США оказали давление, которое бы заставило коммунистический режим выполнить соглашение Тито – Шубашича. В этой связи Грол и Шубашич особо подчеркивали необходимость того, чтобы вопрос о невыполнении соглашения был решительно поставлен британскими и американскими участниками на конференции глав правительств СССР, Англии и США в Потсдаме, начавшейся 17 июля и продолжавшейся до 2 августа 1945 г.⁵⁸

Наряду с этим, Грол сообщал западным представителям о том, что предупредил Тито: если между большинством и меньшинством в правительстве не будет достигнуто быстрое соглашение относительно, во-первых, расширения АВНОЮ, во-вторых, законов об основах политической жизни и, в-третьих, вообще характера режима, то неминуем его, Грола, уход из правительства. Более того, Грол говорил, что обсуждает не только с Шубашичем и Шутеем, но и с Косановичем и даже с входившим в состав правительства Яшей Продановичем, лидером Югославской республиканской партии, сотрудничавшей в ЕНОФ Сербии, возможность коллективной отставки. В результате у американских и британских дипломатов в Белграде создавалось впечатление о вероятности надвигающегося правительственного кризиса, который бы являлся и наглядным свидетельством кризиса с выполнением соглашения Тито – Шубашича. Об этом дипломаты информировали свои правительства⁵⁹. Но одновременно они сообщали и о том, что Шубашич, в данной связи ключевая фигура как подписывавший соглашение с Тито, проявлял гораздо более колеблющуюся позицию, не был готов к отставке. Ибо считал, что вне правительства вовсе не сможет влиять на режим⁶⁰.

У западных участников «большой тройки», которым предстояло собраться в Потсдаме вместе со Сталиным, уже до того имелась определенная степень озабоченности положением в Югославии. Наибольшей она была у британского премьер-министра Уинстона Черчилля, являвшегося инициатором соглашения Тито – Шубашича. Еще на ранней стадии подготовки Потсдамской конференции, в конце мая 1945 г., Черчилль, передавая американской стороне перечень тем, которые он считал нужным обсудить на конференции, указал и на положение Югославии, находящейся, как он писал, «под господством коммунистов». Британский план поставить в Потсдаме югославский вопрос, в том числе проблему выполнения соглашения Тито – Шубашича, о чем Лондон позже информировал и Москву, разделялся в госдепартаменте США⁶¹.

На самой конференции английская делегация выдвинула обвинение в том, что установленный в Югославии режим не выполняет соглашение Тито – Шубашича. В протоколах, которые самостоятельно вела каждая из делегаций, обсуждение британской позиции, состоявшееся на третий день встречи в Потсдаме, отражено с некоторыми различиями, но в главном зафиксировано примерно одно и то же. Черчилль аргументировал британские претензии тем, что АВНОЮ не расширено, закон о выборах не принят, не восстановлено нормальное судопроизводство, «администрация Тито» установила режим, строго контролируемый компартией и поддерживаемый с помощью «политической полиции», с контролируемой печатью, «как в некоторых фашистских странах». Англичане предлагали, чтобы «большая тройка» потребовала от югославских властей выполнить в ближайшее время условия соглашения Тито – Шубашича. Президент США Гарри Трумэн в принципе согласился с этой британской позицией. Но И.В. Сталин возразил, что советские сведения о положении в Югославии совсем иные и что Тито целиком выполняет ялтинские решения. Обсуждение поставленного англичанами вопроса руководитель СССР обусловил участием в таком обсуждении и представителей югославского правительства. Как можно понять из протоколов, англичанам это не улыбалось, и Черчилль сослался на затруднительность югославского участия ввиду несогласия между Тито и Шубашичем. На что Сталин ответил, что можно пригласить в Потсдам обоих. Черчилль в итоге согласился. Однако Трумэн заявил, что приехал для обсуждения мировых проблем, а не для разбирательства жалоб с вызовом тех или иных деятелей из разных стран. В связи с отказом Трумэна и с тем, что это противоречило условию Сталина, югославский вопрос был пока снят с рассмотрения⁶².

Документы, имеющиеся в распоряжении историков, оставляют не вполне ясным, почему Трумэн, вопреки тому, что был согласен с претензиями Черчилля по поводу Югославии, и вопреки линии, намеченной до конференции госдепартаментом США, отрицательно отнесся к обсуждению британского предложения, фактически подыграв тем самым Сталину. Сам Трумэн в мемуарах, появившихся через десять лет после Потсдама, повторил сказанное им на конференции: в его цели не входило рассмотрение ситуации в отдельных европейских странах⁶³. Но как уже давно заметил известный американский историк Герберт Фейс, объяснение выглядит странно, ибо в отношении других стран тот же Трумэн на той же встрече в Потсдаме выступал за обсуждение во многом сходного положения. В этой связи логично предположение Фейса, что Трумэн был готов к рассмотрению и решению югославского вопроса, но без участия Тито и Шубашича. А поскольку советская позиция делала как раз их приглашение непременным условием, предпочел, чтобы вопрос был вообще снят⁶⁴.

Но независимо от того, какими на самом деле соображениями руководствовался Трумэн, главным было то, что вследствие его позиции попытка поставить югославский вопрос, предпринятая Черчиллем, окончилась неудачей. Советская сторона проинформировала об этом Тито и стала вместе с ним готовить контрмеры против возможной повторной британской попытки поднять в Потсдаме тот же вопрос. В частности, у Тито был запрошен материал о неудовлетворительном, с югославской точки зрения, положении в Триесте и прилегающих районах Истрии и Словенского Приморья, которые отошли под военный контроль западных союзников, но на которые претендовала Югославия⁶⁵. 25 июля 1945 г. югославское правительство направило «большой тройке» письмо с обвинениями по адресу западной военной администрации в упомянутой области. И когда к концу конференции уже новое, лейбористское правительство Англии⁶⁶ действительно вернулось к проблеме невыполнения соглашения Тито – Шубашича, советская сторона выдвинула на обсуждение вопрос о ситуации в Триесте и на окружающей территории, сославшись на это письмо. Рассмотрение в Потсдаме югославских обвинений, а также выдвинутого одновременно советской делегацией вопроса о положении в Греции, занятой британскими войсками, было нежелательно англичанам. И они предложили снять с обсуждения все упомянутые предложения: как свое, так и советские. Сталин тут же согласился⁶⁷. Таким образом, надежды меньшинства в югославском правительстве и британских властей, что удастся использовать Потсдамскую конференцию для давления на Тито, остались неосуществленными.

Тем временем коммунистическое руководство Югославии предпринимало усилия, призванные, по возможности, нейтрализовать оппонентов или колеблющихся в составе правительства, укрепить внутриполитические позиции режима, улучшить его имидж. Одним из направлений этих усилий явились принятые в конце июня – июле 1945 г. решения упразднить суды национальной чести в Сербии с Воеводиной, Черногории и Македонии, объявить новую амнистию, прекратить многочисленные расстрелы взятых в плен участников коллаборационистских воинских формирований, в частности военнослужащих домобранских войск НГХ, в какой-то мере улучшить их содержание в лагерях⁶⁸.

Другим направлением стали политические маневры, связанные с подготовкой I съезда Народного фронта Югославии (НФЮ), решение о проведении которого было принято Политбюро ЦК КПЮ 11 июня⁶⁹. Съезд, первоначально намеченный на середину июля, но затем отложенный на начало августа 1945 г., должен был декларировать общеюгославское объединение организаций НОФ/ЕНОФ/ОФ, до того формально существовавших лишь в рамках каждой по отдельности из федеральных частей в составе ДФЮ. Намереваясь использовать съезд как манифестационно-пропагандистскую акцию, направленную на мобилизацию сил под руководством КПЮ, коммунистическая верхушка стремилась к тому, чтобы большинство довоенных партий, вопрос о легализации которых волей-неволей встал в повестку дня, оказалось вовлеченным в НФЮ.

Расчет был прост: в составе НФЮ будет легче контролировать эти партии, навязывать им и той части народа, которая была бы склонна следовать за ними, позицию в большей или меньшей степени поддержки правящего режима либо, по крайней мере, его принятия, пусть даже вынужденного, и примирения с ним. Поэтому в июле – начале августа коммунистическое руководство усиленно старалось договориться об участии в съезде не только с деятелями тех партий и групп, которые уже раньше присоединились к НОФ/ЕНОФ, главным образом в Сербии, а отчасти в Боснии и Герцеговине и в Черногории, но и с некоторыми политиками, до того к организациям Фронта не примыкавшими. В частности, по понятным причинам, особая заинтересованность в этом смысле была проявлена в отношении Шубашича. Он в ответ на сделанное предложение колебался. Сначала пытался обусловить участие в НФЮ получением разрешения на легализацию прежней ХКП и на ведение переговоров с Мачеком. Затем, не получив разрешения, отказался, но еще раздумывал, не примкнуть ли к НФЮ, надеясь, что Фронт, хотя бы со временем, станет в какой-то мере коалицией⁷⁰.

На таком фоне Тито, наконец, созвал 25 июля заседание правительства, где были представлены на рассмотрение выработанные под руководством Карделя предложения о пополнении АВНОЮ и проекты основных законов о политической системе и порядке выборов в Учредительную скупщину. То и другое вызвало различные возражения меньшинства, в первую очередь Грола, которого до некоторой степени поддерживал Шубашич. В результате дискуссии на заседаниях правительства 25 июля и 4 августа, а в промежутке между ними – в специальной комиссии, составленной из представителей большинства и меньшинства, были внесены некоторые поправки, учитывавшие мнение меньшинства. Но они носили скорее косметический характер. В конечном счете, меньшинство, само отнюдь не единое и к тому же не получившее ожидаемой поддержки из Потсдама, оказалось вынужденным согласиться на то, чтобы от имени правительства были внесены в АВНОЮ предложения, в абсолютно преобладающей мере соответствовавшие проектам коммунистического руководства⁷¹.

Более того, в сложившейся обстановке Шубашич в итоге предпочел все-таки принять участие в I съезде НФЮ, состоявшемся 5–7 августа 1945 г., и даже вошел в рабочий президиум съезда, а затем в «избранный» исполком НФЮ⁷². Тем самым он, помимо прочего, хотел, очевидно, укрепить возможности ХКП и перспективы ее легализации. Тем более принимая во внимание ту крайне негативную реакцию, которую со стороны правящего режима вызвало опубликованное в конце июля на Западе первое публичное заявление, сделанное в эмиграции Мачеком. В этом заявлении председатель ХКП квалифицировал установленную в Югославии власть как коммунистическую диктатуру, навязанную вопреки воле народа, и позиционировал себя как прямой противник Тито⁷³. В попытке вывести ХКП из-под удара Шубашич даже стал вести переговоры с руководством ХРКП о возможности объединения, надеясь стать лидером объединенной партии. Но от него требовали простого вступления тех, кто считал себя олицетворением ХКП, в состав ХРКП. Переговоры, тянувшиеся до сентября, закончились безрезультатно⁷⁴.

I съезд НФЮ, принявший программу и устав Фронта и избравший Тито его председателем, продемонстрировал успех режима в политическом маневрировании. На съезде оказались представлены почти все, за исключением Демократической партии Грола, партии и политические группы, получившие возможность выступать легально. В некоторых случаях коммунисты и их сторонники применили также испытанный метод камуфляжных организаций, подобных ХРКП, но на сей раз действовавших под именем сербских традиционных партий. Это были группы их прежних активистов, перешедших, в сущности, на позиции КПЮ либо негласно вступивших в нее. В числе подобных партий-клонов в рамках НФЮ фигурировала, в частности, и «Демократическая партия», оспаривавшая право выступать в качестве таковой у партии Грола⁷⁵.

Власти удалось имитировать легализацию многопартийной системы, но при этом через НФЮ поставить почти все партии под свой не просто полицейский, а тактически более выгодный политический контроль. И вместе с тем пропагандистски выигрышно выставить КПЮ перед массами в качестве руководящей силы, которую таковой признает и вокруг которой объединяется подавляющее большинство прочих, традиционных, партий. Однако вид коалиции был придан НФЮ лишь частично. Одновременно его уставом и программой подчеркивалось, что он является единым «общенародным движением», членами которого являлись, наряду с партиями, профсоюзы, ОСАМЮ, АФЖ и другие подконтрольные режиму «общественные организации», а также те, кто вступал в НФЮ в качестве его индивидуальных участников⁷⁶.

Вслед за съездом НФЮ началась 7 августа III сессия АВНОЮ, которая 10 августа, приняла постановление о своем пополнении в соответствии с предложением, внесенным от имени правительства, и о создании таким образом Временной народной скупщины. В ней, как и было задумано коммунистическим руководством, подавляющее большинство принадлежало сторонникам режима. Более того, ввиду позиции Шубашича те представители ХКП, которые были включены в состав скупщины, не выступали в ней против большинства. В качестве оппозиционной выступала лишь небольшая фракция Демократической партии во главе с Гролом, у которой было всего чуть больше 2,5 % мест в скупщине. Причем в ряде случаев, в частности при принятии экономических законов, например, об аграрной реформе или о национализации рудных богатств, эта группа тоже голосовала с большинством. Более того, она была вынуждена занять позицию большинства, отвергнувшего сделанное 8 августа заявление короля Петра II о том, что он отзывает полномочия регентов и возвращает себе прерогативы власти монарха.

Оппозиция в основном выступала против того, чтобы в принимавшихся законах, определявших политические условия в стране и порядок выборов в Учредительную скупщину, содержались положения, дававшие возможность широкого применения репрессивных мер, в том числе лишения избирательных прав, в отношении тех, кто был неугоден власти. Однако Временная народная скупщина, завершившая свою работу 26 августа, неизменно отвергала оппозиционные поправки и проекты⁷⁷. Еще в ходе работы скупщины, 18 августа, Грол подал в отставку с поста вице-премьера⁷⁸. Но это не вызвало особых затруднений для власти, ибо Шубашич остался в правительстве. А вместе с Шубашичем остался и Шутей. Принятые же Временной народной скупщиной законы целиком соответствовали тому, что было нужно правящему режиму.

В соответствии с этим законодательством, 1 сентября были назначены выборы в Учредительную скупщину, которые состоялись 11 ноября 1945 г. Избирательная кампания проходила при абсолютном доминировании НФЮ, а на деле – всецело руководившей им КПЮ, в руках которой была реальная власть и фактически все средства массовой информации. Партии, находившиеся в составе НФЮ, должны были выступать не самостоятельно, а лишь в рамках общих кандидатских списков Фронта, опять-таки определявшихся в конечном счете коммунистами. О своем самостоятельном участии в выборах заявила лишь оппозиция, состоявшая практически только из Демократической партии Грола и еще некоторых примкнувших к ней прежних политических фигур в Сербии. Шубашич продолжал колебаться, но ему даже не удалось организационно оформить ХКП. Его политика соглашательства с режимом вызвала резкое неприятие со стороны бывших деятелей и активистов ХКП, которых он в начале сентябре собирал в Загребе и большинство которых перед этим подвергалось репрессиям властей. А через несколько дней Шубашич фактически был подвергнут домашнему аресту, что не позволило ему выехать за границу, где он надеялся встретиться с Мачеком и получить от того полномочия на руководство ХКП. У Шубашича произошел инсульт, и он оказался на время выключенным из политической активности. Грол пытался договориться с ХКП о совместном участии в выборах в качестве объединенной оппозиции. Но из этого ничего не вышло, в значительной мере потому, что большинство деятелей ХКП ориентировалось на позицию Мачека и по-прежнему находившегося в заключении Кошутича, которые не считали правильным участие в выборах при тех политических условиях, которые существовали в стране. Сам Грол во второй половине сентября пришел к такому же выводу. Этому способствовала обстановка разжигания властями массовой пропагандистской кампании против оппозиции и лично Грола как реакционеров, врагов народа, защитников коллаборационистов, что сопровождалось даже нападениями на активистов оппозиции, на распространителей еженедельника «Демократия», несколько номеров которого Гролу удалось выпустить. В итоге в конце сентября оппозиция объявила, что в создавшихся условиях отказывается от участия в выборах, и призвала к тому же избирателей⁷⁹. А чуть позже, в начале октября Шубашич, осознавший положение, в котором он оказался, подал в отставку. С ним вместе из правительства вышел и Шутей⁸⁰.

Отставка Шубашича побудила администрацию США предпринять попытку отложить выборы в Югославии и организовать процедуру выработки нового соглашения между ним и Тито. Соответствующее предложение Вашингтон направил 17 октября Лондону и Москве. Целью было, если возможно, помешать полному подавлению коммунистической властью ее оппонентов. Однако в полученном 21 октября советском ответе американское предложение отвергалось со ссылкой на то, что все внутриюгославские вопросы целиком находятся в компетенции самого правительства Югославии⁸¹. Категоричность советского ответа опиралась, помимо прочего, на то обстоятельство, что с образованием Временной народной скупщины, принятием ею законов о выборах в Учредительную скупщину и самим назначением выборов Белградское соглашение Тито – Шубашича и решение Крымской конференции были с формальной точки зрения по большей мере выполнены. Аналогичной была и советская реакция на американскую и на сей раз также британскую ноты от 6 ноября 1945 г., в которых вновь содержалось требование отсрочки югославских выборов ввиду сложившейся неудовлетворительной обстановки для их проведения⁸². Возражения советской стороны, которая принимала ялтинское решение вместе с США и Англией, делали западные демарши бесполезными даже юридически. А по существу Вашингтон и Лондон едва ли что могли сделать.

На выборах, состоявшихся 11 ноября 1945 г., отдельно проводилось голосование в каждую из двух палат, из которых должна была состоять Учредительная скупщина: в Союзную скупщину, куда избирались депутаты из всей страны, и в Скупщину народов, куда избирались депутаты от каждой из федеральных частей ДФЮ. Согласно официальным результатам, всего в выборах приняли участие свыше 88 % избирателей. Из них за НФЮ проголосовало примерно 90 %. Остальные голосовали в «урну без списка», т. е. фактически против НФЮ⁸³.

Пока что в историографии не известны документальные данные, которые бы позволяли судить о том, в какой мере официальные результаты отражали действительные итоги выборов, а в какой мере могли являться следствием фальсификации со стороны властей и полных энтузиазма коммунистических и прокоммунистических активистов. Не известно и то, насколько эти результаты могли отражать реальные размеры той массовой поддержки, которой к тому моменту обладал правящий режим, а насколько сыграло роль давление на избирателей, меры устрашения как средство принуждения и к участию в голосовании, и к голосованию за НФЮ. Но в современных исследованиях констатируется наличие самих фактов и фальсификаций, и давления⁸⁴.

Да и официальные данные об итогах выборов свидетельствуют об этом. Например, согласно им, наибольший процент как участия в выборах, так и голосования за НФЮ был в Косове и Метохии: 96–97 %. Такие цифры можно объяснить только нажимом и/ или фальсификацией в условиях фактически сохранявшегося военного положения. Вместе с тем официальные сведения отчасти отражали некоторые реалии. Так, даже по этим сведениям, в собственно Сербии не пошедшие на выборы или проголосовавшие в «урну без списка» в общей сложности составляли до трети избирателей. В действительности это число могло быть и значительно больше.

Так или иначе, но режим сумел добиться результата, дававшего ему основание для утверждения о своей легитимности. И очевидно, что массовую опору, хотя, быть может, не столь впечатляющую, он в общеюгославском масштабе имел.

Учредительная скупщина собралась в Белграде 29 ноября 1945 г. и в тот же день единогласно приняла декларацию о ликвидации монархии и провозглашении Федеративной Народной Республики Югославии (ФНРЮ). Два месяца спустя, 31 января 1946 г., Учредительная скупщина единогласно утвердила конституцию ФНРЮ. Она была составлена по образцу тогдашней конституции СССР (так называемой «сталинской конституции» 1936 г.), но адаптированной к югославским условиям. Шесть федеральных частей Югославии – Сербия, Хорватия, Словения, Босния и Герцеговина, Черногория, Македония – объявлялись народными республиками в составе ФНРЮ. За многонациональной Воеводиной, где имелось, в частности, очень крупное венгерское нацменьшинство, закреплялся статус автономного края, а за Косово и Метохией, где подавляющее большинство населения составляли албанцы, – статус автономной области: в обоих случаях – в составе Сербии. Существующая власть трактовалась как власть трудящихся. Провозглашалась ведущая роль государственной собственности, фигурировавшей как общенародная, декларировалась поддержка развития кооперативного сектора экономики. Ограниченное частное предпринимательство допускалось лишь в рамках общего народнохозяйственного планирования под контролем государства⁸⁵.

По советским канонам. С избранием Учредительной скупщины и принятием ею решения о государственном устройстве Югославии окончательно завершился тот формально-переходный период, который был предусмотрен соглашением Тито – Шубашича и ялтинским решением. Теперь коммунистический режим, реально уже установленный раньше, мог более явно и интенсивно продолжить преобразования, обусловленные устремлениями КПЮ. Как отмечено выше, эти устремления соответствовали тогдашним советским, т. е. сталинским, канонам. Причиной являлось соединение доктринальных представлений югославских коммунистов, воспринимавших советский путь преимущественно как эталонный, с их собственной практикой острой общественной поляризации в ходе ожесточенной гражданской войны. Складывавшийся из этих элементов опыт КПЮ был перенесен и на послевоенное время, выражаясь в тяготении к ускоренному осуществлению коммунистических целей, к достижению их с применением радикально-тоталитарных методов.

В политической сфере период, последовавший за провозглашением ФНРЮ и принятием конституции, характеризовался курсом на дальнейшее упрочение коммунистического контроля, ужесточение сложившейся системы власти и управления обществом. Энергичные усилия были здесь направлены на последовательную ликвидацию тех крайне ограниченных и более чем относительных, а во многом и вовсе декоративных проявлений многопартийности, которые до того частично допускались из тактических соображений.

Фактически уже в конце 1945 – начале 1946 гг., после отказа от участия в выборах, в условиях мощного пропагандистского и, по сути, репрессивного давления со стороны режима, довольно быстро сходит с политической сцены сербская оппозиция и ее более или менее организованное ядро в лице Демократической партии во главе с Гролом. Согласно некоторым данным историографии, в декабре 1945 г. Грол все еще вынашивал планы сохранения оппозиции и даже ее расширения путем создания так называемого Крестьянско-демократического блока, который бы объединил сербскую оппозицию с ХКП и какой-то частью прежней Словенской народной партии. Но в тогдашней обстановке реализовать подобные замыслы оказалось невозможно⁸⁶. Вскоре после этого организованная деятельность Демократической партии и политическая активность самого Грола прекратились. Позже некоторые фигуры из оппозиции были арестованы и осуждены за якобы преступления⁸⁷. Но другие, в том числе Грол, в обмен на их политическую пассивность не были репрессированы.

Вместе с тем так и не смогла вновь организационно оформиться и легализоваться ХКП. Ни вне НФЮ, т. е. в качестве оппозиционной партии, ни в качестве партии, которая бы вступила в НФЮ, как по-прежнему продолжали размышлять Шубашич и некоторые деятели вокруг него, а позже, к концу 1946 г., и Маговац, освобожденный в начале июня 1945 г. из-под ареста. Невозможность возрождения ХКП и ее выступления на югославской политической сцене была обусловлена, с одной стороны, непреодолимыми тактическими разногласиями между теми, кто в большей или меньшей степени группировался вокруг Шубашича и Шутея, и теми, кто разделял позицию Кошутича и в конечном счете – Мачека, отвергавших легализацию и политическую активизацию партии в условиях репрессивного коммунистического всевластия. С другой стороны, сам правящий режим после ухода Шубашича и Шутея из правительства, а тем более в ситуации, наступившей после выборов в Учредительную скупщину, решительно не был заинтересован в легальном оформлении ХКП. С этих позиций власти внимательно следили за деятелями так и не оформленной партии, то арестовывая, то выпуская тех или иных из них⁸⁸.

На основе изучения материалов югославской госбезопасности, в историографии существует версия, согласно которой освобождение Кошутича из заключения в сентябре 1946 г. было связано с расчетом властей на то, что он, будучи противником активизации и легализации ХКП, воспрепятствует планам Шутея и ряда деятелей, связанных с Шубашичем, по восстановлению партии и ее участию в назначенных на ноябрь того же года выборах в Сабор Хорватии⁸⁹. В 1947 г. и позже арестам и судебным приговорам на длительные сроки заключения было подвергнуто большинство сторонников этих планов, как, впрочем, и многие другие заметные активисты ХКП. Но Шубашича и Шутея не тронули⁹⁰.

Что касалось партий, оформившихся внутри НФЮ или присоединившихся к нему, то коммунистическое руководство Югославии исходило из необходимости все большего ограничения их деятельности, а в перспективе – ликвидации. Об этом, в частности, 19 января 1946 г. информировал ЦК ВКП (б), по поручению Тито и Карделя, постоянный представитель ЦК КПЮ, находившийся в первые послевоенные годы в Москве. Причем раньше всего и в наибольшей степени меры ограничения планировалось обратить против тех лидеров партий в составе НФЮ, которые, как считала югославская коммунистическая верхушка, проявляли колебания в следовании линии КПЮ и потому стали «проводниками реакции». «Главными» среди них назывались Драголюб Йованович, руководивший Народно-крестьянской партией (НКП), и Яша Проданович, стоявший во главе Югославской республиканской демократической партии (ЮРДП)⁹¹.

Обе партии, сравнительно небольшие и пользовавшиеся довольно ограниченным влиянием, действовали в Сербии, хотя ЮРДП имела некоторое число сторонников и за ее пределами. Ориентация обеих, хотя и с определенными различиями, была достаточно левой. Однако коммунистический радикализм, произвольность принимавшихся решений и особенно репрессивно-диктаторские методы нередко вызывали возражения среди части активистов НКП и ЮРДП. Возражения, в частности, во многом проявились в конце 1945 – начале 1946 г.

Во-первых, они касались того, как КПЮ и находившиеся в ее руках органы власти провели выборы в Учредительную скупщину и как после выборов вели себя на местах по отношению ко многим активистам НКП и ЮРДП. Здесь основные и наиболее острые претензии были у Йовановича, недовольного значительно меньшим, чем он рассчитывал, числом голосов и депутатских мандатов, доставшихся НКП. Он расценивал такой результат как следствие действий коммунистов против его партии и даже жаловался на это советскому послу в Белграде⁹². Проданович, чья партия весьма тесно сотрудничала с КПЮ, намного осторожнее, но все-таки публично, в газете ЮРДП «Република», выразил в середине декабря 1945 г. протест против «оскорблений и угроз», которым активисты ЮРДП подвергались на местах со стороны коммунистов⁹³.

Во-вторых, различные возражения были высказаны частично и более чем умеренно Продановичем, а куда шире и резче Йовановичем при обсуждении проекта конституции ФНРЮ в Учредительной скупщине. Лидер НКП заявил, что в стране имеет место тенденция к установлению государственного руководства со стороны КПЮ, как в СССР, т. е. фактически к советизации, и к чрезмерному огосударствлению экономики. Йованович крайне критически отзывался обо всем этом. И в духе своих давних взглядов заявлял, что для Югославии необходимы многопартийная система, подлинное равноправие между рабочим классом, политическим представителем которого он считал КПЮ, и крестьянством, защитником и выразителем интересов которого, по его мнению, была НКП⁹⁴.

Коммунистические руководители и их последователи, принадлежавшие к различным партиям НФЮ, реагировали на замечания Продановича тактически сдержанно. Но заявления Йовановича приравнивались в Учредительной скупщине к пропаганде «врагов Югославии и народной власти»⁹⁵. Столь же, если ни еще более резко, но сугубо секретно высказывания лидера НКП характеризовались в донесениях, которые советское посольство в Белград посылало в декабре 1945 – январе 1946 г. в Москву. Из донесений видно, что причиной особо ожесточенной реакции посольства являлись допущенные, как говорилось, Йовановичем сравнения опасности однопартийной системы в Югославии с положением не только в СССР, но и с фашистскими режимами. А стало быть, как считали в посольстве, он позволил себе отождествить советское с фашистским⁹⁶.

В итоге, хотя не только Проданович, но и Йованович проголосовали вместе со всеми другими депутатами Учредительной скупщины за принятие конституции, югославское коммунистическое руководство и советское посольство расценивали позицию лидера НКП как особенно враждебную. Тем паче, что одновременно Йованович стал предпринимать попытки объединения представителей ряда других партий внутри НФЮ и создания в Учредительной скупщине своего рода блока депутатов, главным образом от «крестьянских партий». Уже в середине декабря 1945 г. посол СССР в информационном письме Молотову сообщил, что КПЮ «принимает меры», чтобы помешать этим попыткам, и более того – чтобы расколоть НКП и исключить из нее самого Йовановича⁹⁷.

Несмотря на сильное недовольство Продановичем, руководство Югославии тем не менее включило его в качестве одного из двух вице-премьеров в состав нового правительства Тито, сформированного 1 февраля 1946 г., после принятия конституции. Проявляя в целом лояльность в отношении режима, он в качестве репрезентативной фигуры оставался на этом посту до самой смерти (весной 1948 г.). Йовановича же, которого, по крайней мере, вплоть до конца ноября 1945 г. тоже намечали в состав нового правительства⁹⁸, в сложившихся затем обстоятельствах туда не взяли. А стали осуществлять упомянутый выше план его устранения с политической сцены. Тем более что Йованович продолжал критиковать, в том числе с трибуны югославской скупщины⁹⁹, политику властей и некоторые из принимавшихся законов. И не прекращал, особенно в течение 1946 г., попытки создания частично оппозиционного «крестьянского блока» внутри НФЮ, прежде всего из ряда депутатов Народной скупщины от ХРКП и Земледельческой партии¹⁰⁰.

В итоге правящий режим организовал в период с лета 1946 г. до весны 1947 г. исключение Йовановича из руководящих органов и даже из членов НФЮ и его собственной партии – НКП, увольнение из профессоров Белградского университета, лишение его депутатства в скупщинах Сербии и затем Югославии. После чего он был арестован по обвинению в антигосударственной деятельности¹⁰¹. Если верить мемуарам Джиласа, еще в июле 1946 г., после одного из острых выступлений Йовановича в югославской скупщине при обсуждении закона о кооперативах, Тито в узком кругу коммунистической верхушки сказал, что Йовановича нужно арестовать. На замечание, что ему трудно предъявить обвинение на законных основаниях, Тито ответил, что если такой вины нет, ее следует «создать», т. е. сфабриковать¹⁰². А в начале апреля 1947 г., когда советский посол обратил внимание Тито на очередное оппозиционное выступление Йовановича, глава югославского режима высказал стереотипную для тогдашних коммунистических убеждений уверенность, что это инспирировано англичанами и американцами, и заверил посла, что Йованович будет арестован¹⁰³. На суде осенью 1947 г. Йованович был осужден на девять лет заключения¹⁰⁴.

Устраняя либо принуждая к послушанию тех своих союзников или попутчиков, которые отклонялись от заданного курса, и опираясь на более прочных или более послушных последователей в рядах НФЮ, коммунистическое руководство во второй половине 1940-х годов еще в течение некоторого времени использовало фигурировавшие внутри Фронта партии главным образом с тактической целью камуфляжа и влияния на какие-то группы населения. В ряде случаев в коммунистических верхах опасались совсем и сразу отказаться от такой практики даже тогда, когда их союзник не обладал на самом деле влиянием на массы, как, к примеру, было констатировано в начале 1947 г. в отношении ХРКП¹⁰⁵.

Но постепенно использование упомянутых партий все больше прекращалось. И как раз 1947 г. был в этом смысле до известной степени рубежным. Тем более что, скажем, в той же ХРКП среди некоторых ее деятелей стали возникать случаи недовольства курсом и «отпадения» от партии или изгнания из нее¹⁰⁶. С 1947 г., когда был открыто провозглашен курс КПЮ на «строительство социализма», существование других партий внутри НФЮ не только окончательно становилось чисто символическим, но и быстро сходило на нет. Никаких решений об их роспуске не принималось, просто их функционирование, а точнее функционирование их камуфляжных структур переставало поддерживаться, и они исчезали с политическо-пропагандистской сцены. Хотя своеобразные следы некоторых из них в течение еще нескольких лет оставались в виде продолжавших выходить их прежних газет. Например, газета «Република», прежний орган ЮРДП, издавалась до 1956 г., а прежний орган ХРКП газета «Слободни дом» выходил даже до 1963 г.¹⁰⁷ Но ни этих, ни других партий уже давно не было.

Наряду с ликвидацией всяких остатков квазимногопартийности, составной частью усилий власти, направленных на жесткую унификацию в политической сфере, явились меры по всемерному ограничению роли такого влиятельного общественного института, как церковь, и по ее фактическому подчинению правящему режиму. Это касалось, в сущности, всех церковных образований мультиконфессиональной Югославии, но прежде всего – трех ведущих церквей, к которым принадлежало наибольшее число верующих в стране: православной, католической, мусульманской.

Такой курс, помимо своей обусловленности стремлением власти к монопольному политическому господству, чрезвычайно усиливался той взаимной враждебностью, которая еще со времени войны сложилась между движением, руководимым КПЮ, и церковными иерархиями упомянутых ведущих конфессий. В основе враждебности лежали две главные причины. Первая заключалась в прямом столкновении коммунистического радикальноагрессивного атеизма и столь же яростно противостоявшего ему антиатеизма, как и вообще антикоммунизма церкви. Хотя это столкновение лежало в доктринальной плоскости, оно воплощалось в конкретной общественной практике, в направленности пропагандистской активности каждой из сторон друг против друга, изначально предопределяя позиции коммунистов и церкви как идеологическо-социальных антиподов. Второй причиной враждебности, тесно связанной и переплетавшейся с первой, являлась противоположность непосредственных политических ориентаций, которые в условиях захвата и раздела Югославии государствами «оси» были избраны КПЮ и руководимым ею движением, с одной стороны, и каждой из упомянутых ведущих церквей – с другой.

Наиболее рельефно такая противоположность проявилась между упомянутым движением и католической церковью. Как уже говорилось, в НГХ католическая иерархия во главе с загребским архиепископом Алойзие Степинацем расценила режим, установленный усташами под патронатом нацистской Германии и фашистской Италии, как хорватское национальное государство, солидаризировалась с ним и встала на путь его поддержки. От подобной позиции католическая церковь в Хорватии и в Боснии и Герцеговине не считала возможным отказаться даже при возникшем затем несогласии Степинаца и некоторой части его окружения с самыми варварско-преступными чертами усташской политики, не говоря уже о тех активных усташских сторонниках из рядов католического духовенства, которые прямо принимали участие в проведении такой политики. Естественно, для КПЮ и шедших за нею это выглядело как проусташская позиция. Тем более что к движению, руководимому КПЮ, присоеднение католических священников было буквально единичным и происходило вопреки церковным иерархам. Даже в конце марта 1945 г., когда уже стали более чем очевидными быстро приближавшиеся общее поражение Германии, и в частности ее поражение на югославской территории, а вместе с этим победа новой Югославии, в публичном обращении, выпущенном от имени католического епископата в Хорватии и в Боснии и Герцеговине, НГХ продолжало трактоваться как хорватское национальное государство. А основной пафос обращения был направлен на обличение действий новой Югославии и руководивших ею коммунистов¹⁰⁸. И в начале мая 1945 г., в последние дни перед окончательным крахом усташского режима, Степинац, если верить некоторым данным, все еще выступал участником несбыточных планов по спасению НГХ, неоправданно рассчитанных на содействие западных союзников¹⁰⁹.

В Словении, главным образом в Люблянской провинции, католическая иерархия во главе с люблянским архиепископом Грегорием Рожманом во время оккупации тесно сотрудничала как с итальянскими, а затем, хотя и несколько меньше, с германскими властями, так и с коллаборационистскими административными и военными структурами. Это обосновывалось стремлением облегчить положение народа в обстановке оккупации и не допустить победы ОФ, руководимого коммунистами, борьбу с которыми церковная иерархия всемерно поддерживала. Число священников, сотрудничавших в ОФ и перешедших к партизанам, было здесь больше, чем в НГХ, и в ряде случаев им даже давалось разрешение Рожмана. Но фактически эта часть духовенства разошлась с церковным руководством¹¹⁰.

Мусульманские церковные структуры также в основном заняли позицию сотрудничества с оккупантами и прооккупациоными администрациями. В Косово и Метохии это было обусловлено главным образом тем, что присоединение края к квислинговскому режиму Албании расценивалось местным албанским населением как возвращение в национальное лоно. А в Боснии и Герцеговине, где жила основная масса югославских мусульман, исламская религиозная верхушка приветствовала создание НГХ, элита которого включала и мусульманских деятелей и провозглашала мусульман хорватами исламской веры¹¹¹. Поддержка НГХ исламской церковной иерархией продолжалась и дальше. Вместе с тем некоторые группы мусульманских деятелей, включая и представителей религиозных кругов, стали затем стремиться к определенному дистанцированию от усташских акций геноцида в отношении сербов. Но при этом предпринимались усилия, направленные то на создание с немецкой либо итальянской помощью особых, не подчиненных НГХ, мусульманских воинских формирований, которые бы обеспечивали безопасность мусульманского населения, то вообще на получение Боснией и Герцеговиной – или ее частью с преимущественно мусульманским населением – автономного статуса под эгидой Германии. Сторонники автономии пытались склонить к этому гитлеровские власти, однако, безрезультатно¹¹². Позже, когда заметная часть мусульман стала присоединяться к движению, руководимому КПЮ, в его рядах оказалось некоторое число исламских священнослужителей.

Наиболее многочисленное в Югославии православное население в большинстве принадлежало к Сербской православной церкви (СПЦ). Основная часть ее иерархов занимала негативную позицию в отношении оккупации и раздела Югославии гитлеровской Германией и ее союзниками. Патриарх Таврило Дожич был заточен германскими властями в одном из монастырей в Сербии, откуда при немецком отступлении в 1944 г. был увезен в концлагерь Дахау. Но в период оккупации церковная иерархия и духовенство в определенной мере сотрудничали с режимом Недича в Сербии, с коллаборационистскими структурами в Черногории, а преимущественно поддерживали четников Михайловича. В преобладающей своей части СПЦ относилась более чем настороженно либо просто враждебно к движению, которое возглавляла КПЮ, хотя в нем участвовало значительно больше православных священнослужителей, чем духовных лиц других конфессий.

С освобождением Сербии от оккупации верхи СПЦ были против порядка, устанавливавшегося новой властью, занимали промонархическую позицию и были готовы к борьбе в защиту сербских национальных интересов, угроза которым, по мнению церковной иерархии, исходила от коммунистического режима¹¹³. Патриарх Таврило, освобожденный из Дахау, не был склонен возвращаться в Югославию и до ноября 1946 г. оставался на Западе, будучи в непосредственном контакте с королем Петром II и сербскими эмигрантскими политиками¹¹⁴.

С установлением коммунистической власти обвинения в коллаборационизме стали ею довольно широко использоваться как основание для разного рода репрессий, вплоть до самых жестоких, в отношении служителей тех или иных конфессий. Как и вообще по поводу репрессий в Югославии тех лет, в историографии существуют весьма неодинаковые, даже противоположные, мнения о том, в какой степени репрессивные меры, захватывавшие церковную среду, являлись карой за коллаборационизм, а в какой – инструментом политико-идеологического наступления на церковь и религию. В постюгославской историографии распространены взгляды, что, во всяком случае, нередко политико-идеологические соображения играли преобладающую роль в принятии конкретных решений.

Наиболее острые коллизии возникли в связи с католической церковью, особенно в Хорватии и на всей территории бывшего НГХ. Здесь значительные репрессии коснулись не только духовенства низшего и среднего звена, но и высших иерархов вплоть до архиепископа Степинаца. Уже 17 мая 1945 г., на десятый день занятия Загреба войсками ЮА, архиепископ был «втихую» арестован и оказался под следствием¹¹⁵. В этих условиях Тито, приехавший в Загреб, на встрече 2 июня с остававшимися на свободе представителями католического руководства, по сути, добивался, чтобы католическая церковь в Хорватии заняла позицию лояльности и даже поддержки установленной власти и сообразовывала свою линию поведения в большей мере с политикой новой Югославии, нежели с Ватиканом. О том же шла речь во время состоявшейся через день беседы Тито со срочно выпущенным накануне из-под ареста Степинацем. Но последний, выражая желание определенного умиротворения и сосуществования с властью, твердо стоял, однако на позиции, что регулирование отношений католической церкви с государством должно стать предметом специального соглашения Югославии с Ватиканом¹¹⁶. Это было в корне противоположно тому, чего хотел Тито.

В итоге репрессивные меры режима в отношении католического духовенства, основывавшиеся на обвинениях в коллаборационизме и преступлениях периода войны, продолжались. А церковная иерархия во главе со Степинацем, со своей стороны, протестовала не только против репрессий, касавшихся священнослужителей, верующих и вообще населения, но и против таких проводившихся властями преобразований светско-гражданского характера, как отделение церкви от государства и школы от церкви. Не говоря уже о протесте против того, что принятым Временной народной скупщиной в августе 1945 г. Законом об аграрной реформе и колонизации, помимо прочего, экспроприировались земельные угодья всех, и в том числе католических, церквей, монастырей, религиозных обществ.

Все эти весьма разнородные по своему реальному общественному содержанию протесты были слиты воедино в так называемом «пастырском письме» к верующим, которое католический епископат принял 20 сентября 1945 г. и которое получило широкое распространение и публичный резонанс. В «пастырском письме» решительно осуждался «безбожный материализм» как основа действий власти и ему в качестве единственно справедливого противопоставлялся порядок, основанный на принципах христианства¹¹⁷. Ставя проблему подобным образом и одновременно требуя вернуть прежнее религиозное образование в школе и церковный брак как официальный, католический епископат в качестве противовеса установлению коммунистической монополии выдвигал, в сущности, собственную, клерикальную, претензию на сохранение своего рода монополии или, по крайней мере, преобладания религии и церкви в некоторых важных сферах государственного и общественного устройства.

Продолжавшееся противостояние католической иерархии и правящего режима привело в сентябре 1946 г. к новому аресту Степинаца и затем к проведению в сентябре – октябре судебного процесса, в котором загребскому архиепископу инкриминировалась не только позиция в годы войны, но прежде всего якобы активная связь с так называемыми крижарами – небольшими вооруженными группами противников власти, в значительной мере из остатков усташей, в течение некоторого послевоенного времени оперировавшими в отдельных местах Хорватии и Боснии и Герцеговины. В историографии существуют разные мнения об обоснованности этих обвинений, в том числе имеются современные исследования, свидетельствующие, что многое было сфабриковано и инсценировано органами госбезопасности¹¹⁸.

Во всяком случае, Степинац был приговорен к 16 годам заключения. Судебный процесс, сопровождавшийся широчайшей пропагандистской кампанией, организованной режимом, явно имел политическую цель устрашающего давления на верхушку церкви и ее компрометации. Такую же, хотя скорее преимущественно пропагандистскую цель имело заочное включение люблянского архиепископа Рожмана, успевшего в мае 1945 г. эмигрировать на Запад, в число обвиняемых и осужденных на судебном процессе против Рупника и ряда других в августе 1946 г.¹¹⁹

Несколько менее драматично, хотя и весьма напряженно, складывались отношения между режимом и руководящими кругами СПЦ. Особенностью этих отношений было то, что они оказывались связаны с отношениями между СПЦ и Русской православной церковью (РПЦ), руководство которой во внешнеполитическом плане играло фактически роль инструмента Кремля. В частности, через представителя РПЦ удалось склонить патриарха Таврило Дожича вернуться в ноябре 1946 г. в Югославию. Таврило стал проводить линию, которая колебалась между стремлением как-то наладить сотрудничество с властью и попытками противостоять ее мерам, которые церковная иерархия оценивала негативно. Соответственно колебалось и отношение к нему югославских верхов. Они, со своей стороны, направляли усилия на организацию той части православного духовенства, которая поддерживала режим. Результатом явилось создание объединения этой части священников, и оно использовалось как инструмент политики власти в отношении церкви. Важным средством воздействия на СПЦ тоже были репрессии, возможно, в меньших масштабах, чем в случае с католической церковью¹²⁰.

Существенным фактором и одновременно показателем укрепления коммунистической власти стало успешное подавление ею разрозненного вооруженного подполья, состоявшего из небольших групп, которые скрывались в ряде горных и лесных местностей, главным образом в Боснии и Герцеговине, Хорватии, Косово и Метохии, отчасти в Сербии. Это были уже упоминавшиеся крижары, а также рассеявшиеся остатки четников, албанские боевики, некоторые другие. В основном с упомянутыми группами было покончено в 1945–1947 гг., хотя в отдельных местах их окончательная ликвидация продолжалась даже до конца 1940-х – начала 1950-х годов¹²¹.

Важными политическими событиями стали пленение в марте 1946 г. Дражи Михайловича, скрывавшегося в подполье, и затем состоявшийся 10 июня – 15 июля 1946 г. суд над ним. Суд, сопровождавшийся широкой пропагандистской кампанией, был в значительной своей части инсценирован и использован режимом для максимально возможной дискредитации потерпевшего поражение четнического движения, прежней сербской политической элиты и бывшего югославского эмигрантского правительства, большинство деятелей которого осталось на Западе. Михайлович, как и некоторые из других, обвинявшихся вместе с ним, был приговорен к смертной казни и расстрелян¹²².

Наряду с упрочением своего политического положения, монополии власти и с действиями по установлению своего идеологического преобладания, а в перспективе – контроля в обществе, коммунистический режим, опираясь на поддерживавшую его значительную часть масс, направлял активные усилия на проведение радикальных преобразований по советскому образцу в экономической, социальной, культурной сферах.

Продолжая начатый, как говорилось выше, с осени 1944 – весны 1945 г. процесс сосредоточения ведущих экономических позиций в руках государства, 5 декабря 1946 г. был принят Закон о национализации частных промышленных и хозяйственных предприятий. В основном он оформлял уже реально существовавшее положение, созданное проводившимися до того мерами (переход к государству или под его управление собственности врага, его пособников, отсутствующих лиц, изъятие военной прибыли, конфискация), означавшими фактическую национализацию. Теперь национализация была узаконена и объявлена открыто, а частично и расширена. Общим итогом была полная ликвидация частного сектора в той наиболее важной части промышленности, которая, в соответствии с тогдашней советской моделью, была отнесена к категории общеюгославского значения и к категории значения отдельных республик ФНРЮ. Согласно приводившимся чуть позже официальным данным, полностью государственными стали также 70 % так называемой местной, в основном мелкой, промышленности, вся сфера финансов, транспорт, оптовая торговля¹²³. Еще в конце весны – летом 1946 г. были приняты законы об общегосударственном хозяйственном плане и государственных органах планирования, о государственных хозяйственных предприятиях. Ими вводилась система планирования и организации управления в государственном секторе экономики, во многом подобная той, которая действовала в СССР¹²⁴.

В августе 1945 г. был принят Закон об аграрной реформе и колонизации. Согласно ему конфисковывалась земля у частных владельцев свыше установленного максимума (45 га общей площади или 35 га обрабатываемой земли) и земельная собственность церкви, банков, предприятий, акционерных обществ вместе с постройками, инвентарем, техникой, оборудованием. Из конфискованной земли вместе с землей, экспроприированной у немцев и «врагов народа», а также некоторой частью существовавшей государственной земли был образован земельный фонд, около половины которого пошло на наделение безземельного и малоземельного крестьянства, бывших партизан, бойцов НОЛЮ и некоторых других категорий ветеранов, сирот, жертв, как формулировалось, «фашистского террора». А другая половина становилась государственной собственностью, и на ней создавались государственные сельскохозяйственные имения, напоминавшие совхозы в СССР, и первые крестьянские трудовые кооперативы, образование которых правящий режим стимулировал и поощрял. Существенной частью аграрной реформы была колонизация, т. е. переселение беднейших крестьян из малоземельных, в основном горных регионов в другие части Югославии, где имелось значительное количество экспроприированной земли, которой могли быть наделены переселенцы-колонисты. Областью наибольшей колонизации стала Воеводина, где находились большие массивы плодородной земли, оставшейся от выселенных немцев¹²⁵.

Индивидуальные крестьянские хозяйства, абсолютно преобладавшие в деревне, тоже охватывались системой государственного контроля и планирования. Составлялись планы сева и обязательного использования обрабатываемых площадей. Важнейшую роль играло введение обязательной продажи крестьянскими хозяйствами преобладающей части урожая государственным закупочным органам. Размеры, сроки, цены и другие условия закупок устанавливала сама власть. В первые послевоенные годы обязательства, налагавшиеся на крестьян, как правило, нарастали. В ряде случаев имели место попытки крестьянского противодействия, но неисполнение административно предписанных условий обязательной продажи каралось строгими мерами, вплоть до тюремного заключения и принудительных работ. При этом проводилась «классовая» политика давления на более состоятельные крестьянские хозяйства, меры против «кулаков»¹²⁶.

В социальной и культурной сферах проводившимися преобразованиями также создавалась модель, в преобладающей мере аналогичная советскому образцу. Все основные учреждения и структуры воспитания и образования, здравоохранения, культурно-просветительского и художественно-культурного профиля, науки, издательской деятельности, средств массовой информации перешли в руки государства либо общественных организаций, находившихся, по сути, под управлением правящего режима и являвшихся его неотъемлемой частью.

При этом усилия режима были, с одной стороны, направлены на как можно большую доступность имевшихся тогда социальных услуг, образования, достижений культуры и научного знания широким массам, тем, кого относили к категории «трудящиеся». Для них, по мере возможности, максимально расширялась система бесплатного здравоохранения, среднего и высшего образования, дошкольных учреждений, реализовывался в промышленной сфере ряд мер охраны труда и социального обеспечения. Совместными усилиями органов власти и подразделений НФЮ, ОСАМЮ, АФЖ организовывалась массовая деятельность по ликвидации неграмотности среди части взрослого населения, по внедрению в быт, прежде всего в деревне, особенно в более отсталых районах, санитарно-гигиенических и других цивилизационных навыков, по проведению медицинских обследований и противоэпидемических кампаний, по развитию художественной самодеятельности, спорта, библиотечному и кинообслуживанию и т. п. Проводилась большая пропагандистская работа в пользу реализации законодательно декларированного равноправия женщин, в пользу женской эмансипации.

С другой стороны, вся эта деятельность велась под знаком интенсивной широкой пропаганды в пользу правящего режима. А что еще важнее, в систему образования, в сферу культуры, в средства массовой информации одновременно, используя господствующее положение КПЮ, усиленно внедрялась с прямым применением административных рычагов коммунистическая, так называемая марксистско-ленинская идеология в качестве единственно правильной и обязательной. С тем, чтобы в качестве таковой она через эти каналы внедрялась уже в массовое сознание. Так стала создаваться система, которая наряду с подъемом образовательного и культурного уровня масс была призвана одновременно служить инструментом их мощной индоктринации. Само приобщение народа к образованию и культуре оказывалось, таким образом, однобоко ограничено канонами тогдашнего идеологического схематизма советского образца, которому следовала КПЮ. Впоследствии это явление получило в историографии обозначение «агитпропкультура»¹²⁷.

Политика в сфере культуры было тесно связана с проводившейся политикой в области межнациональных отношений. В соответствии с декларированным равенством республик в составе ФНРЮ, а тем самым основных югославянских этносов, и с правами национальных меньшинств, стали развиваться образование, издательское дело, средства массовой информации на языках не только основных этносов, но и нацменьшинств. Что касалось основных этносов, то особенно заметным стало провозглашение в Македонии официальным языком – македонского, прежде не признававшегося, и последующее утверждение в 1945 г. основных норм его графики, а также орфографии и грамматических форм¹²⁸.

Что же касалось функционирования югославской государственно-политической системы, то записанные в конституции ФНРЮ права шести республик являлись в значительной степени номинальными. Фактически тогдашняя Югославия стала весьма жеско централизованным государством, где все важнейшие решения, в том числе и относительно тех или иных республик, определялись югославским коммунистическим руководством во главе с Тито. Федеративная форма была во многом декларативной. Республики в то время были в большой мере административными единицами, через которые верхушка КПЮ, осуществлявшая власть, проводила свою линию¹²⁹.

Сама партия, как и руководимый ею режим, строились фактически по иерархическому принципу жесткой подчиненности нижестоящих вышестоящим и назначенчества сверху. Центральную, нередко все более самодовлеющую роль в этой властной вертикали играл Тито, державший в своих руках все основные рычаги власти. Уже в ходе войны стал складываться в КПЮ и руководимом ею движении культ Тито. В послевоенные годы этот культ усиленно поддерживался и все больше раскручивался пропагандой режима, стимулировался самим Тито и его окружением¹³⁰.

Установление и упрочение системы коммунистической власти и проведение революционных перемен во всех сферах жизни общества происходило параллельно с усилиями по восстановлению хозяйства, в огромной мере разрушенного войной. Опираясь в большой степени на энтузиазм поддерживавшей его части населения, особенно молодежи, правящему режиму удалось за два послевоенных года преодолеть наиболее тяжелые последствия военных разрушений. Это дало югославскому руководству основание для выдвижения амбициозной программы «строительства основ социализма». Она была конкретизирована в первом пятилетием плане, принятом в апреле 1947 г. и составленном по образцу советских пятилеток. План ставил во главу угла проведение обширной индустриализации по сталинской модели. Начавшееся его осуществление было рассчитано как на максимальную мобилизацию внутренних ресурсов Югославии, так и в большой степени на помощь Советского Союза.

Примечания

1 Согласно официальным данным, опубликованным правительством ДФЮ в 1945 г., непосредственные людские потери Югославии в результате войны составляли примерно 1700 тыс. человек. Лишь впоследствии выяснилось, что эти данные были фактически искажением действительности. Ибо на самом деле упомянутая цифра включала в себя произведенные весьма приблизительно предварительные расчеты не только количества реально погибших, но и численности общих демографических потерь, т. е. последующего уменьшения рождаемости за счет гибели потенциальных родителей. Позднее разные демографы публиковали зачастую весьма неодинаковые выкладки непосредственных людских потерь Югославии за период 1941–1945 гг. Нередко эти выкладки были политически мотивированы. А более реальные цифры во время коммунистического правления скрывались властями. См., например: ?erjavi? V. Demografski i ratni gubici Hrvatske u Drugom svjetskom ratu i pora?u // ?asopis za suvremenu povijest. 1995. Br. 3. S. 544–554; Павловић M. Срби у Југославији 1945–1974: Прегледни чланак // Историја 20. века. 2008. Бр. 2: Срби и Југославија1918-1991. С. 182–183 (Нап. 1).

2 Напр.: Biland?i? D. Hrvatska moderna povijest. Zagreb, 1999. S. 188.

3 Затем этот тезис надолго стал при коммунистическом правлении непременным в югославской историографии, которая развивалась как историография победителей.

4 См.: Izvori za istoriju SKJ. Beograd, 1996. Serija A. T. II. Dokumenti centralnih organa KPJ: NOR i revolucija (1941–1945) (далее – DCO KPJ). Књ.23 (5. mart -15. maj 1945). Dok. 35. S. 90–91; Dok. 78. S. 222; Zapisnici Politbiroa Centralnog komiteta Komunisti?ke partije Hrvatske 1945–1952 / prired. B. Vojnovi?. Zagreb, 2005. Sv. 1:1945–1948. Dok. 24. S. 110; Российский государственный архив социально-политической истории (далее РГАСПИ). Ф. 17. Оп. 128. Д. 777. Л. 121,122,138.

5 Например, Юрай Шутей и некоторые его коллеги из прежних функционеров Хорватской крестьянской партии считали так по поводу хорватов. Foreign Relations of the United States: Diplomatic Papers (далее FRUS). 1945. Wash., 1967. Vol. V. P. 1268; Vodu?ek Stari? J. Prevzem oblasti 1944–1946. Ljubljana, 1992. S. 325.

6 DCO KPJ. Књ.23. Dok. 78. S. 222.

7 Некоторые фактические данные об этих событиях см., напр.: Ђаковић С. Сукоби на Косову (друго допуњено издање). Београд, 1986. С. 201–222; Петрановић Б. Југославија на размену (1945–1950). Подгорица, 1998. С. 148–149. В этих и ряде других публикаций югославских, а отчасти и некоторых постюгославских сербских историков и публицистов упомянутые албанские вооруженные формирования в Косове и Метохии и их выступления характеризовались как антикоммунистические или даже «контрреволюционные». Но в реальности речь шла об отрядах и выступлениях, которые были прежде всего антиюгославскими, и конфликт развивался как межэтнический.

8 В том числе в первые послевоенные годы были казнены оказавшиеся в руках югославских властей члены правительства НГХ и руководящего слоя усташского движения, члены правительства Милана Недича (сам Недич погиб во время следствия: согласно официальному сообщению, покончил с собой), Леон Рупник.

9 Из более чем полумиллионного немецкого меньшинства примерно три четверти еще перед вступлением осенью 1944 г. советских войск в Югославию организованно эвакуировались с помощью гитлеровских властей в Германию и включенную в третий рейх Австрию. Почти сразу после освобождения основной части Сербии от оккупации, в самом конце октября 1944 г., новая югославская власть решила изгнать из страны еще остававшееся немецкое население, как только это станет возможным с победой над Германией. Пока же у него конфисковывали собственность, его выселяли в создававшиеся с данной целью лагеря, принудительно организовывали трудоспособных (с 16 до 60 лет) в «рабочие батальоны» для использования «на разных работах». В середине декабря 1944 г. последовало также решение советского руководства о том, что «на освобожденной Красной армией территории Румынии, Югославии, Венгрии, Болгарии и Чехословакии» всех трудоспособных немцев, мужчин с 17 до 45 лет и женщин с 18 до 30 лет, как германских подданных, так и подданных упомянутых стран, следует «мобилизовать и интернировать с направлением для работы в СССР». Это предусматривалось «оформить через правительственные органы соответствующих стран», из которых немцы должны были быть отправлены. Те, кто подлежали мобилизации и интернированию, предназначались для использования в качестве рабочей силы в советской угольной промышленности и черной металлургии. О том, как шла их отправка в Советский Союз, в том числе из Югославии, глава НКВД СССР Л.П. Берия систематически докладывал И.В. Сталину и В.М. Молотову. Всех югославских немцев, которые тем или иным образом оказались за пределами Югославии, правительство Тито отказывалось впускать обратно в страну, даже тогда, когда это хотели потом сделать советские власти. Наоборот, вслед за окончанием войны югославское правительство настойчиво обращалось к правительству СССР, чтобы то активно поддержало в Союзном контрольном совете в Берлине направленную туда просьбу Югославии разрешить ей выселить все еще остававшиеся в стране около 110 тыс. югославских немцев в Германию. Такого разрешения, однако, не удавалось получить из-за предусмотренного на Потсдамской конференции (17 июля – 2 августа 1945 г.) руководителями СССР, США и Великобритании переселения в Германию большой массы немецкого населения из Польши, Чехословакии и Венгрии. Лишь в 1950-е годы, после того как правительство Югославии освободило югославских немцев из лагерей, где они содержались, подавляющее большинство их выехало в Австрию и Германию. См.: Zapisnici NKOJ-а i Privremene vlade DFJ: 1943–1945 / prired. В. Petranovi?, Lj. Markovi?. Beograd, 1991. I deo: Zapisnici. Dok. 16. S. 54 (см. также: S. 179. Nap. 191); Советский фактор в Восточной Европе. 1944–1953 гг.: Документы. Т. 1: 1944–1948 / отв. ред. Т.В. Волокитина. М., 1999. Док. № 27, 33; Архив внешней политики Российской Федерации (далее АВП РФ). Ф. 144. Оп. 5. П. 5. Д. 2. Л. 76; Д. 4. Л. 125,172–175; Оп. 6. П. 8. Д. 1. Л. 110; П. 9. Д. 5. Л. 3-12, 78–81; Петрановић Б. Југославија на размеђу. С. 312–313; Geiger V. Volksdeutsche – Fatum der kollektiven Schuld // Review of Croatian History. 2005. No. 1.

10 РГАСПИ. Ф. 17. On. 128. Д. 750. Л. 82–83.

11 О репрессивной политике коммунистической власти см., в частности: Vodu?ek Stari? J. Op. cit. S. 159,188–190,194,261–279; Repe B. Politi?na represija v socialisti?ni Sloveniji // Prispevki za novej?o zgodovino. 2004. ?t. 1. S. 83–89; Partizanska i komunisti?ka represija i zlo?ini u Hrvatskoj 1944–1946.: Dokumenti / prired. Z. Dizdar, V. Geiger, M. Poji?, M. Rupi?. Slavonski Brod, 2005; Cvetkovi? S. Izmedu srpa i ?eki?a: Represija u Srbiji 1944–1953. Beograd, 2006. S. 171–292.

12 V конгрес Комунистичке napraje Југославијe. 21–28 jyлa 1948: Стенографске белешке. Београд, 1949. С. 154–155,162.

13 В январе 1945 г. КПЮ насчитывала чуть больше 91 тыс. человек, и до того времени военные потери партии составляли около 25 тыс. членов. DCO KPJ. Књ.22 (1. januar – 4. mart 1945). Beograd, 1996. Dok. 97. S. 280.

14 DCO KPJ. Књ.22. Dok. 97. S. 280; Zapisnici sa sednica Politbiroa Centralnog komiteta KPJ (11. jun 1945 – 7. jul 1948) / prired. B. Petranovi?. Beograd, 1995. II deo. Dok. 10. S. 92–93, 97.

15 О линии развития ОСАМЮ и АФЖ, определявшейся руководством КПЮ, см., в частности: Zapisnici sa sednica Politbiroa Centralnog komiteta KPJ. II deo. Dok. 10. S. 91–95, 97; III deo. Dok. 8. S. 305–308. По советскому образцу была также создана пионерская организация, которой старались охватить наибольшее число детей школьного возраста. К ноябрю 1945 г. она насчитывала до 900 тыс. членов (Ibid. II deo. S. 92, 97).

16 См., напр.: DCO KPJ. Књ.21 (2. novembar – 31. decembar 1944). Beograd, 1987. Dok. 93. S. 384; Zapisnici Politbiroa Centralnog komiteta Komunisti?ke partije Hrvatske 1945–1952. Sv. 1. Dok. 6. S. 45; Drnov?ek D. Zapisniki politbiroja CK KPS/ZKS 1945–1954 [Viri. ?t. 15]. Ljubljana, 2000. Dok. 3. S. 32; Dok. 4. S. 34; Оснивачки конгрес КП Србије (8-12. Maj 1945) / приред. за штампу М. Борковић, В. ГлишиЬ. Београд, 1972. С. 171; Petranovi? В. Politi?ka i ekonomska osnova narodne vlasti u Jugoslaviji za vreme obnove. Beograd, 1969. S. 107–126.

17 DCO KPJ. Књ.15: 1. januar – 9. februar 1944. Beograd, 1986. Dok. 53. S. 325; Књ.17 (7. april – 1. jun 1944). Beograd, 1986. Dok. 89. S. 347; ?ivkovi? D. Narodni front Jugoslavije 1935–1945. Beograd, 1978. S. 150–151, 315, 317.

18 Petranovi? B., Ze?evi? M. Jugoslavija 1918–1988: Tematska zbirka dokumenata. Drugo izmenjeno i dopunjeno izdanje. Beograd, 1988. S. 743–744. О подготовке и проведении конференции см., в частности: ?ivkovi? D. Op. cit. S. 318–324.

19 По данным современной историографии, Сербский клуб чуть ли ни целиком состоял из членов компартии. См.: Kisi?Kolanovi?N. Andrija Hebrang: Iluzije i otre?njenja. Zagreb, 1996. S. 125.

2 °Cм.: Radeli? Z. Bo?idar Magovac: S Radi?em izmedu Ma?eka i Hebranga. Zagreb, 1999. S. 185–194. На II сессии АВНОЮ Маговац был даже включен в состав НКОЮ в качестве одного из заместителей председателя, но затем ввиду несогласия с линией коммунистов на ликвидацию ХКП как сколько-нибудь самостоятельного политического фактора стал рассматриваться коммунистическим руководством в качестве врага.

21 ?ivkovi? D. Op. cit. S. 337–340, 348–349, 361–362, 379–381.

22 РГАСПИ. Ф. 17. On. 128. Д. 777. Л. 140–141 (русский перевод соответствующей части этого документа см.: Советский фактор в Восточной Европе. Т. 1. Док. № 35. С. 134–135).

23 РГАСПИ. Ф. 17. On. 128. Д. 750. Л. 78–79.

24 Там же. Д. 777. Л. 142 (русский перевод: Советский фактор в Восточной Европе. Т. 1. Док. № 35. С. 136); Джилас М. Лицо тоталитаризма. М., 1992. С. 84.

25 Службени лист Демократске Федеративне Југославијe. 1945. Бр. 2, 36, 40. См. также: Ne?ovi? S., Petranovi? В. AVNOJ i revolucija: Tematska zbirka dokumenata 1941–1945. Beograd, 1983. S. 681–686.

26 V конгрес Комунистичке napTnje |угославије. C. 189,190.

27 См., напр.: Кардел E. Пут нове Југославије: Чланци и говори из народноослободилачке борбе 1941–1945. Београд; Загреб, 1946. С. 114–118; Беговић В. Развој индустрије Југославије и њена улога у нашој привреди // Тридесет дана. 1945. Бр. 1.

28 Оснивачки конгрес КП Србије. С. 212. Это повторил затем Кардель на заседании Политбюро ЦК КП Словении 21 июня 1945 г. См.: Drnov?ek D. Zapisniki politbiroja CK KPS/ZKS 1945–1954. Dok. 3. S. 32.

29 Подробнее об упомянутых установках Сталина, типах советизации восточноевропейских «народных демократий» и дискуссиях, ведущихся по этому поводу в историографии, см.: Гибианский Л.Я. Форсирование советской блоковой политики // Холодная война. 1945–1963 гг. Историческая ретроспектива: Сборник статей / отв. ред. Н.И. Егорова, А.О. Чубарьян. М., 2003; Он же. Исследования политики СССР в Восточной Европе в конце второй мировой войны и в первые послевоенные годы // Вопросы истории. 2004. № 6.

3 °Cм.: Petranovi? В., Ze?evi? M. Jugoslavija 1918–1988. S. 742; DCO KPJ. Књ.18 (2.jun-3. avgust 1944). Beograd, 1986. Dok. 67. S. 350; РГАСПИ. Ф. 17. On. 128. Д. 750. Л. 81; Radeli? Z. Hrvatska selja?ka stranka, 1941–1950. Zagreb, 1996. S. 33–34.

31 Различные стороны процесса возобновления легальной деятельности партий и политических групп в Сербии и их присоединения к ЕНОФ освещались как в югославской, так и в постюгославской историографии в неодинаковой мере и подчас характеризовались по-разному. В частности, см.: Petranovi? В. Politi?ka i ekonomska osnova… S. 90–92,146; Петрановић Б. Југославија на размену. C. 66,71–72,75-77,80–84,93-94,105–109 и др.; Vodu?ek Stari?]. Op. cit. S. 164–167; Павловић M. За Тита или за крала: Избори за Уставотворну скупштину 11. новембра 1945. Београд, 2007. С. 101–107,212-215. См. также: ?ilas M. Vlast i pobuna. Beograd, 1991. S. 11–12.

32 DCO KPJ. Књ.22. Dok. 197. S. 522.

33 Ibid.; Књ.23. Dok. 35. S. 92; РГАСПИ. Ф. 17. On. 128. Д. 777. JI. 138 (не совсем точный перевод на русский язык: Советский фактор в Восточной Европе. Т. 1. Док. № 35. С. 135).

34 РГАСПИ. Ф. 17. Он. 128. Д. 777. Л. 139.

35 Там же. Положение скрытых коммунистов в этом «исполкоме ХКП» стало ко времени написания информации Карделя (5 февраля 1945 г.) еще более доминирующим после того, как из него летом – осенью 1944 г. были устранены Маговац со своими сторонниками.

36 DCO KPJ. Књ.22. Dok. 197. S. 522; Књ.23. Dok. 17. S. 56; Павловић M. За Тита или за крала. С. 106–107.

37 DCO KPJ. Књ.22. Dok. 197. S. 522.

38 Павловић M. За Тита или за крала. С. 111–113; DCO KPJ. Књ.22. Dok. 197. S. 522.

39 Об этом упомянутые политики говорили западным дипломатам в Белграде. См., напр.: FRUS: The Conference of Berlin (The Potsdam Conference). 1945 (далее CB). Wash., 1960. Vol. I. Doc. No. 553. P. 828; Doc. No. 554. P. 829; Doc. No. 557. P. 839–840.

4 °Cм.: Zapisnici NKOJ-a i Privremene vlade DFJ. I deo: Zapisnici. Dok. 30, 31.

41 О создании и составе комитета см.: Законодавни рад Претседништва Антифашистичког већа народног ослобођења Југославије и Претседништва Привремене народне скупштине ДФ] (19 новембра – 27 октобра 1945): По стенографским белешкама и другим изворима. Београд[, 1951]. С. 80.

42 Petranovi? В. Politi?ke i pravne prilike za vreme Privremene vlade DFJ. Beograd, 1964. S. 139–142; Павловић M. За Тита или за крала. С. 85–88.

43 Павловић М. За Тита или за крала. С. 86.

44 В частности, в предложениях о пополнении АВНОЮ, которые Кардель позже, 6 августа 1945 г., послал от имени правительства Президиуму АВНОЮ, подчеркивалось, что скупщина избиралась в 1938 г. в крайне недемократических условиях. См.: Законодавни рад Претседништва Антифашистичког вейа… С. 555.

45 Zapisnici NKOJ-a i Privremene vlade DFJ. I deo: Zapisnici. Dok. 31. S. 96, 97,100.

46 Petranovi? B. Politi?ke i pravne prilike… S. 140; Павловић M. За Тита или за крала. С. 86.

47 Petranovi? В. Politi?ke i pravne prilike… S. 140; Павловић M. За Тита или за крала. С. 86–87.

48 Законодавни рад Претседништва Антифашистичког већа… С. 557.

49 Об этой новой установке коммунистического руководства сообщил тот же Кардель на созванном 14 июля общеюгославском совещании функционеров КПЮ, решение о проведении которого Политбюро ЦК КПЮ приняло еще месяцем раньше. См.: Ne?ovi? S., Petranovi? В. AVNOJ i revolucija. S. 791; Zapisnici sa sednica Politbiroa Centralnog komiteta KPJ. II deo. Dok. 2. S. 68.

50 Petranovi? B. Politi?ke i pravne prilike… S. 140–142; Павловић M. За Тита или за крала. С. 87–88.

51 См., напр.: Zapisnici Politbiroa Centralnog komiteta Komunisti?ke partije Hrvatske 1945–1952. Sv. 1. Dok. 11. S. 61; Dok. 13. S. 69.

52 Radeli? Z. Hrvatska selja?ka stranka. S. 145.

53 Ma?ek V. In the Struggle for Freedom. New York, 1957. P. 258–259. О бегстве Мачека из Загреба и Югославии см. также: Kri?man В. Paveli? u bjekstvu. Zagreb, 1986. S. 37–46; Peri? L Vladko Ma?ek: politi?ki portret. Zagreb, 2003. S. 266.

54 Zapisnici Politbiroa Centralnog komiteta Komunisti?ke partije Hrvatske 1945–1952. Sv. 1. Dok. 10. S. 57.

55 Radeli? Z. Hrvatska selja?ka stranka. S. 45.

56 Zapisnici Politbiroa Centralnog komiteta Komunisti?ke partije Hrvatske 1945–1952. Sv. 1. Dok. 14. S. 71; Radeli? Z. Hrvatska selja?ka stranka. S. 49.

57 FRUS: 1945. Vol. V. P. 1234–1235; Павловић В. Од монархије до републике: САД и Jyroславија (1941–1945). Београд, 1998. С. 494, 496.

58 См., напр.: FRUS: СВ. Vol. I. Doc. No. 553. P. 828–829; Doc. No. 554. P. 829–830; Doc. No. 557. P. 840.

59 Ibid. Doc. No. 554. P. 829; Vol. II. Doc. No. 1203. P. 1209, 1210.

60 Ibid. Vol. I. Doc. No. 557. P. 840; Vol. II. Doc. No. 1203. P. 1210; Doc. No. 1204. P. 1211–1212.

61 Churchill W.S. The Second World War. Vol. VI. London, 1954. P. 504; FRUS: CB. Vol. I. Doc. No. 145. P. 158–159; Doc. No. 152. P. 168–169; Doc. No. 551. P. 826–828; Советский Союз на международных конференциях периода Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.: Сборник документов. М., 1980. Т. VI: Берлинская (Потсдамская) конференция руководителей трех союзных держав – СССР, США и Великобритании (17 июля – 2 августа 1945 г.) (далее Берлинская (Потсдамская) конференция). Док. № 31. Приложение. С. 305.

62 Берлинская (Потсдамская) конференция). Док. № 8. С. 87–89; Док. № 42. С. 324–325; FRUS: СВ. Vol. II. Third Plenary Meeting. P. 127–128; Doc. No. 1202. P. 1209.

63 Truman H.S. Memoirs. New York, 1955. Vol. L P. 360.

64 Feis H. Between War and Peace: The Potsdam Conference. Princeton, 1960. P. 286.

65 Архив Југославије (далее AJ). Ф. 836: Kancelarija Marsala Jugoslavije. KMJ I-3-b/613; KMJ I-3-b/602. L. 1. О возникшей коллизии по поводу Триеста и окружающей территории, которые после Первой мировой войны стали принадлежать Италии, но которые в апреле – мае 1945 г. стали занимать войска ЮА, будет еще речь впереди.

66 В результате победы лейбористской партии на парламентских выборах, было 26 июля 1945 г. сформировано новое правительство, премьер-министр которого Клемент Эттли возглавил британскую делегацию в Потсдаме вместо Черчилля.

67 Берлинская (Потсдамская) конференция). Док. № 26. С. 264; Док. № 131. С. 426–427; Док. № 143. С. 438; FRUS: СВ. Vol. II. Eleventh Plenary Meeting. P. 525; Doc. No. 1211. P. 1221–1222; Doc. No. 1423. P. 1592.

68 См., напр.: Zapisnici sa sednica Politbiroa Centralnog komiteta KPJ. II deo. Dok. 3. S. 69; Zapisnici Politbiroa Centralnog komiteta Komunisti?ke partije Hrvatske 1945–1952. Sv. 1. Dok. 12. S. 62–65; Dok. 14. S. 70.

69 Zapisnici sa sednica Politbiroa Centralnog komiteta KPJ. II deo. Dok. 1. S. 66.

70 FRUS: CB. Vol. I. Doc. No. 554. P. 829; Doc. No. 557. P. 839–840; Vol. II. Doc. No. 1201. P. 1207–1208.

71 О заседаниях правительства и частично о работе комиссии см.: Zapisnici NKOJ-a i Privremene vlade DFJ. I deo: Zapisnici. Dok. 31. S. 96-100; Dok. 32. S. 102–105; FRUS: CB. Vol. II. Doc. No. 1203. P. 1209–1210; Doc. No. 1204. P. 1210–1211.

72 Борба. 1945. 6, 8 VIII.

73 Государственный архив Российской Федерации (далее ГАРФ). Ф. 4459 (ТАСС) Оп. 27/1. Д. 4860. Л. 103.

74 О переговорах см.: Radeli? Z. Hrvatska selja?ka stranka. S. 49–50.

75 См., напр.: Петрановић Б. Југославија на размену. C. 77–78; Cvetkovi? S. Op. cit. S. 316–317.

76 Программу и устав НФЮ см.: Борба, 7, 8 авг. 1945 (см. также: Petranovi? В., Ze?evi? M. Jugoslavija 1918–1988. S. 771–775).

77 См.: Tpehe заседание Антифашистичког већа народног ослобођења Југославије и заседание Привремене народне скупштине. 7-26 август 1945. Стенографске белешке. Београд, б.г.

78 Zapisnici NKOJ-a i Privremene vlade DFJ. II deo: Prilo?i. Dok. 146. S. 607–610.

79 См.: Павлович M. За Тита или за крала. С. 222–255, 273–290; Radeli? Z. Hrvatska selja?ka stranka. S. 54–64, 77–80, 83–88.

80 Zapisnici NKOJ-a i Privremene vlade DFJ. II deo: Prilo?i. Dok. 149. S. 622; Dok. 150. S. 623.

81 FRUS: 1945. Vol. V. P. 1270–1272,1274-1275.

82 Ibid. P. 1286–1288.

83 Официальные итоги выборов опубликованы в: Службени лист Демократске Федеративне Југославијe. 1945. Бр. 92. Голосование проводилось резиновыми шариками. На избирательном участке у каждого кандидата имелась урна для голосования за него. Устройство урн должно было оставлять неизвестным, в какую из них брошен шарик. «Урну без списка» властям пришлось ввести, прежде всего учитывая критику со стороны Запада, после того, как оппозиция отказалась участвовать в выборах.

84 Напр.: Vodu?ek-Stari?j. Op. cit. S. 364–365; Cvetkovi? S. Op. cit. S. 318–321,325-329; Павлович M. За Тита или за крала. С. 361–365.

85 См.: Конституция и основные законодательные акты Федеративной Народной Республики Югославии / перев. с сербск. М., 1956. С. 9–44,105–107.

86 Radeli? Z. Hrvatska selja?ka stranka. S. 100–101.

87 См., в частности: Cvetkovi? S. Op. cit. S. 345–348, 357–359.

88 Radeli? Z. Hrvatska selja?ka stranka. S. 94-115; Idem. Bo?idar Magovac. S. 206–212. Cm. также: Zapisnici sa sednica Politbiroa Centralnog komiteta KPJ. II deo. Dok. 25. S. 187.

89 Radeli? Z. Hrvatska selja?ka stranka. S. 105–107. На заседании Политбюро ЦК Компартии Хорватии 17 января 1947 г. политсекретарь ЦК и глава республиканского правительства Хорватии Владимир Бакарич, указав на активность Шутея и соответствующего круга деятелей, сказал, что «Кошутич еще не нашел свой путь и вертится между нами и ними». Zapisnici Politbiroa Centralnog komiteta Komunisti?ke partije Hrvatske 1945–1952. Sv. 1. Dok. 64. S. 307.

90 Radeli? Z. Hrvatska selja?ka stranka. S. 117–122; Idem. Bo?idar Magovac. S. 213–215; Cvetkovi? S. Op. cit. S. 341.

91 Советский фактор в Восточной Европе. Т. 1. Док. № 91. С. 270, 271.

92 Восточная Европа в документах российских архивов, 1944–1948 гг. / отв. ред. Г.П. Мурашко. М.; Новосибирск, 1997. Т. 1:1944–1948 гг. Док. № 109. С. 296–297; Советский фактор в Восточной Европе. Т. 1. Док. № 83. С. 249; Cvetkovi? S. Op. cit. S. 328; Павловић M. За Тита или за крала. С. 362–364.

93 ГАРФ. Ф. 4459. Оп. 27/1. Д. 4864. Л. 165.

94 Уставотворни одбори Савезне скупштине и Скупштине народа: Стенографске белешке. 10 децембар 1945 – 4 јануар 1946. [Београд,] б.г. С. 20–40, 67–69, 502, 509–510 (см. также: Ne?ovi? S., Petranovi? В. AVNOJ i revolucija. S. 862–869).

95 Уставотворни одбори… C. 45–47, 58–67, 70–80, 99-101, 169–177, 508, 512 (см. также: Ne?ovi? S., Petranovi? B. AVNOJ i revolucija. S. 870–882).

96 Восточная Европа в документах российских архивов. Т. I. Док. № 121. С. 332–334; Советский фактор в Восточной Европе. Т. 1. Док. № 83. С. 249, 250–252 (примеч. 4).

97 Восточная Европа в документах российских архивов. Т. I. Док. № 121. С. 334–335.

98 Там же. Док. № 117. С. 315–316.

99 Приняв конституцию, Учредительная скупщина продолжила в том же составе работу, но уже в качестве просто Народной скупщины ФНРЮ.

100 За этим по-прежнему пристально наблюдали не только югославское руководство, но и советская сторона, включая Министерство госбезопасности СССР. См.: Восточная Европа в документах российских архивов. Т. I. Док. № 157. С. 469–470; Советский фактор в Восточной Европе. Т. 1. Док. № 103. С. 310.

101 См., напр.: Cvetkovi? S. Op. cit. S. 336–337.

102 ?ilas M. Op. cit. S. 36–37.

103 Восточная Европа в документах российских архивов. Т. I. Док. № 203. С. 598.

104 Cvetkovi? S. Op. cit. S. 337–338; Radeli? Z. Hrvatska selja?ka stranka. S. 104.

105 Zapisnici sa sednica Politbiroa Centralnog komiteta KPJ. II deo. Dok. 25. S. 187,188.

106 См., напр.: Radeli? Z. Hrvatska selja?ka stranka. S. 165–190.

107 Cvetkovi? S. Op. cit. S. 321–322.

108 Это послание католического епископата на территории НГХ и фактически противоположные его интерпретации см., напр.: Петрановић Б. Југославија на размену. С. 128–130; Kristo J. Sukob simbola: Politika, vjere i ideologije u Nezavisnoj Dr?avi Hrvatskoj. Zagreb, 2001. S. 387–390.

109 Kristo J. Op. cit. S. 405.

11 °Cм., напр.: Juhant J. Cerkev in revolucija OF// Slovenski upor: Osvobodilna fronta slovenskega naroda pred pol stoletja. Ljubljana, 1991; Gode?a B. Kdor ni z nami, je proti nam: Slovenski izobra?enci med okupatorji, Osvobodilno fronto in protirevolucionarnim taborom. Ljubljana, 1995. S. 88–92, 202–204, 212–236, 310–312, 354–355; Mlakar B. Slovensko domobranstvo 1943–1945: Ustanovitev, organizacija, idejno ozadje. Ljubljana, 2003. S. 90–93, 107, 223, 304–305, 315–316, 411, 439, 448, 472–475, 478.

111 Petranovi? B. Istorija Jugoslavije 1918–1988. Beograd, 1988. Књ.2: Narodnooslobodila?ki rat i revolucija 1941–1945. S. 45.

112 Ibid. S. 45–47; Harem R. Poku?aj nekih gradanskih muslimanskih politi?ara da Bosnu i Hercegovinu izdvoje iz okvira Nezavisne Dr?ave Hrvatske // Godi?njak Dru?tva istori?ara Bosne i Hercegovine. God. XVI (1965).

113 См., напр.: DCO KPJ. Књ.21. Dok. 17. S. 117–118; Власть и церковь в Восточной Европе. 1944–1953 гг.: Документы российских архивов / отв. ред. Т.В. Волокитина. М., 2009. Т. 1: 1944–1948. Док. № 26. С. 97; Cvetkovi? S. Op. cit. S. 521.

114 Власть и церковь в Восточной Европе. Т. 1. Док. № 92. С. 380; Док. № 95. С. 419; Глигоријевић Б. Краљ Петар II Карађорђевић у вртлогу британске политике или како je укинута монархија у Југославији. Београд, 2005. С. 250–251.

115 Kristo J. Op. cit. S. 407–408.

116 См.: Броз Tumo J. [Дела. Књ.] II. Изградььа нове Југославије. Књ. I. Београд, 1947. C. 27–29; Kristo J. Op. cit. S. 408–410.

117 См.: Petranovi? B., Ze?evi? M. Jugoslavija 1918–1988. S. 776.

118 Hanp.: Radeli? Z. Kri?ari: Gerila u Hrvatskoj 1945–1950. Zagreb, 2002. S. 132–137.

119 См.: Dolinar F. M. Sodni proces proti ljubljanskemu ?kofu dr. Gregoriju Ro?manu od 21. do 30. avgusta 1946 // Zgodovinski ?asopis. 1996. ?t. 1–3. Рожмана приговорили к 18 годам заключения.

120 В частности, см.: Власть и церковь в Восточной Европе. Т. 1. Док. № 89,92,94–96,125, 129,134,137,149,171; Cvetkovi? S. Op. cit. S. 521–528.

121 См., напр.: Radeli? Z. Kri?ari: Gerila u Hrvatskoj 1945–1950; Cvetkovi? S. Op. cit. S. 402–407.

122 См.: Издајник и ратни злочинац Дража Михаиловић пред судом: Стенографске белешке и документа са cyljema Драготубу-Дражи Михаиловићу. Београд, 1946; Зечевић М. Документа са сумета равногорском покрету. 10. jyHH – 15. jyли 1946. године. Београд, 2001. Књ. 1–3; Димитрц/евић Б., Пиколић К. Ђенерал Михаиловић – биографија. Београд, 2004. С. 475–510.

123 Конституция и основные законодательные акты Федеративной Народной Республики Югославии. С. 351–358; V конгрес Комунистичке napraje Југославије. C. 564.

124 Службени лист Федеративне Народне Републике JyrocaaBHje. 1946. Бр. 45, 62. О системе управления экономикой см., в частности: Petranovi? B. Politi?ka i ekonomska osnova… S. 250–255; Петрановић Б. Југославија на размену. C. 409–419.

125 См.: Конституция и основные законодательные акты Федеративной Народной Республики Югославии. С. 339–350; Петрановић Б. Југославија на размену. С. 387–398.

126 Напр.: Петрановић Б. Југославија на размену. С. 423–445; Павловић В. Српско село

1945–1952: откуп. Београд, 1997. С. 51–100.

127 О преобразованиях в социальной и культурной сферах см., в частности: Petranovi? В. Politi?ka i ekonomska osnova… S. 370–394; Idem. Istorija Jugoslavije 1918–1988. Књ.3: Socijalisti?ka Jugoslavija 1945–1988. S. 120–161; Петрановић Б. Југославија на размену. C. 225–264; Dimi?Lj. Agitprop kultura: agitpropovska faza kulturne politike u Srbiji 1945–1952. Beograd, 1988; Gabri? A. Slovenska agitpropovska kulturna politika 1945–1952// Borec. Let. XLIII (1991). ?t. 7–9.

128 Документи за борбата на македонскиот народ за самостојност и за национална држава. Т. 2: Од краjот на првата светска војна до создавањето на национална држава / уред. X. Андонов-Полјански. Скопjе, 1981. Док. 278, 296.

129 См., напр.: Petranovi? B. Istorija Jugoslavije 1918–1988. Књ.3. S. 67–77.

130 О складывании культа Тито см., в частности: Николић К. Тито говори што народ мисли: Култ Jocnna Броза Тита 1944–1949. Београд, 2006.