Глава 3 Внутриполитическое развитие Югославии в 1930-е годы

Установление режима личной власти. «В первое воскресенье января 1929 г. рано утром король Александр привел в замешательство свою страну и дал повод европейской печати посвятить заголовки газет прокламации о роспуске парламента и упразднении конституции. В тот же день он доверил формирование правительства внепартийному кабинету, который представлял разные части страны и был подчинен напрямую королю… Королевский манифест моему дорогому народу (курсив мой. – А.С.) был опубликован в газете Службене новине…

„Пришел час, когда больше не должно быть никаких посредников между народом и королем… Парламентские институты, которыми как политическим инструментом пользовался мой блаженно почивший отец, остаются и моим идеалом… Но слепые политические страсти настолько злоупотребляли парламентской системой, что она стала препятствием всякой полезной национальной деятельности. Согласие и даже обычные отношения между партиями и отдельными людьми стали совершено невозможными. Вместо развития и воплощения идеи народного единства парламентские вожди начали провоцировать столкновения и народную разобщенность… Мой святой долг любой ценой сохранить народное единство государства… Этот идеал должен стать самым важным законом не только для меня, но и для каждого человека. Такое обязательство на меня налагает моя ответственность перед народом и историей, моя любовь к родине и святая память о бесчисленных и бесценных жертвах, павших за этот идеал. Прибегать, как и раньше, к парламентской смене правительства или к новым выборам в законодательное собрание значило бы терять драгоценное время в тщетных попытках, отнявших у нас несколько последних лет. Мы должны искать новые методы работы и прокладывать новые пути“.

Чем руководствовался король, так смело взяв инициативу в свои руки? Ситуация, впрямь, должна была казаться критической, иначе он не стал бы так рисковать и брать на себя такую ответственность»¹.

Возможен только утвердительный ответ на вопрос, заданный неизвестным автором статьи «Королевская диктатура в Югославии». Переворот был совершен в условиях государственного кризиса, описанного Александром Карагеоргиевичем в обращении «всем сербам, хорватам и словенцам». Содержание манифеста отражает итог десятилетнего политического развития Королевства СХС, в котором дезинтеграционные устремления представителей хорватских областей одержали верх над непоследовательными усилиями сербиянского истеблишмента по превращению разрозненных югославянских территорий в единое централизованное государство². Неутешительный результат данного противостояния поставил короля перед дилеммой, описанной им в разговоре с сербским патриархом Гаврилой (Дожичем): «Я мог или отсоединить Хорватию, или упразднить Видовданскую конституцию и ввести режим 6 января… Я стремился положить конец шовинистическим настроениям отдельных областей, которые продолжали, как и ранее, приносить огромный ущерб народному и государственному единству»³.

Опорой Александра Карагеоргиевича в его начинаниях стали кадры, подтвердившие свою лояльность в 1920-е годы. Главой первого кабинета и одновременно министром внутренних дел стал давний фаворит короля генерал Петр Живкович. В правительство вошли «придворные» радикалы и демократы – неформальные агенты двора в крупнейших сербских партиях: Никола Узунович (министр без портфеля), Милан Сршкич (министр юстиции), Урош Круль (министр здравоохранения) Божидар Максимович (министр просвещения), Воислав Маринкович (министр иностранных дел) и др. Важнейшие посты экономического блока были заняты представителями деловых кругов Хорватии. Министр финансов Станко Шврлюга до работы в правительстве возглавлял Загребскую биржу. Министр торговли и промышленности Желимир Мажуранич до государственной службы представлял в качестве адвоката интересы хорватского и иностранного бизнеса. Единственным партийным лидером, востребованным новой властью стал лидер СНП Антон Корошец (министр транспорта).

«Поиск новых методов и путей», продекларированный в манифесте, начался с принятия 6 января 1929 г. ряда законов, направленных на достижение полного государственного единоначалия, а также на устранение непосредственных противников новоявленного автократа – традиционных политических представителей сербов, хорватов и словенцев.

Закон о королевской власти и верховной государственной администрации прекратил действие Видовданской конституции, согласно которой Югославия была парламентской монархией. Теперь король стал «носителем всей власти», ему принадлежало исключительное право принятия законов, назначения чиновников, командования вооруженными силами и т. д.

Закон о муниципалитетах и областном самоуправлении отменял избираемость представительных органов, на смену которым пришли назначаемые управленцы.

В соответствии с Законом о защите общественной безопасности и государственного строя запрещалась деятельность всех партий и объединений, созданных на религиозной или «племенной» основе. В результате в январе 1929 г. одна за другой были запрещены все партии Королевства СХС: Югославская мусульманская организация, Хорватская крестьянская партия, Народная радикальная и Демократическая партии, Земледельческий союз и др. Были распущены даже сербская и хорватская сокольские организации, на смену которым пришел «Сокол Королевства Югославии». Действие принятого закона носило приоритетный характер по отношению ко всем другим правовым нормам, которые становились неактуальными в том случае, если вступали с ним в противоречие⁴.

Изгнание с политической арены пресловутых «посредников между народом и королем» создало необходимые условия для реализации новой властью собственного предназначения, как его описал король Александр 6 января 1929 г. в обращении к кабинету министров: «Ожидаю от вас, что вы в духе народного единства будете оберегать и развивать согласие, равноправие и родство сербов, хорватов и словенцев»⁵. Отвечая на монарший призыв, правительство в первой Декларации перечислило свои приоритетные цели: «1. Реформа администрации; 2. Экономическое обновление и финансовая санация; 3. Достижение полного духовного единства сербов, хорватов и словенцев, требующее унификации законодательства, реформы и сокращения чиновничества, подъема производства… нового административного деления страны»⁶.

Выполнение первой задачи началось с принятия вышеупомянутого закона, регулирующего местную администрацию. Законом об устройстве верховной государственной администрации от 31 апреля 1929 г. количество министерств уменьшилось с шестнадцати до двенадцати.

Новый этап реформ был ознаменован принятием 3 октября 1929 г. Закона о названии и административном делении королевства. Переименование страны было, по словам премьер-министра П. Живковича, вызвано «необходимостью, чтобы официальное название королевства полностью выражало народное и государственное единство. Поэтому в будущем наше королевство будет носить имя Королевство Югославия»⁷. Страна, с 1922 г. разделенная на 33 области, теперь делилась на 9 крупных областей – бановин: Дравская бановина со столицей в Любляне, Савская со столицей в Загребе, Приморская со столицей в Сплите, Врбасская со столицей в Баня-Луке, Дринская с центром в Сараево, Дунавская со столицей в Нови-Саде, Вардарская со столицей в Скопье, Моравская со столицей в Нише, Зетская со столицей в Цетинье. Белград с близлежащими городами Земун и Панчево был выделен в особую административную единицу.

Завершающим этапом государственного переустройства, начало которому было положено 6 января 1929 г., стало «дарование» королем конституции 3 сентября 1931 г. Закон определял югославское государство как «конституционную монархию» с «народным представительством», вместе с королем осуществлявшим законодательную власть. Народное представительство состояло из Сената и Народной скупщины. Половина Сената избиралась, половину назначал монарх, имевший право утвердить или отклонить принятые законы. Главе государства принадлежало право роспуска и созыва представительства, назначения чиновников, ведения внешней политики страны и т. д. 116 ст. конституции давала право королю осуществлять прямое правление посредством указов при наличии внешней или внутренней угрозы безопасности государства. Правительство было напрямую подотчетно королю. Формируемая политическая система принципиально отличалась от прежней Видовданской. В новой конституции отсутствовало понятие «парламентаризм». Старые партии были исключены из политической жизни продублированным запретом на «создание объединений на религиозной или племенной основе»⁸.

Выборы в народное представительство были назначены на 8 ноября 1931 г. В соответствии с новым избирательным законом организации, желавшие принять в них участие, должны были представить список кандидатов, состоявший минимум из 305 человек – по числу избирательных округов королевства. Кроме того, глава списка должен был собрать в свою поддержку 18 000 подписей избирателей – по 60 от каждого избирательного округа, а также 60 000 подписей в поддержку списка – по 200 от каждого округа. Выполнить эти требования было под силу только тем, кто располагал поддержкой административного аппарата. В результате на выборы, в которых по официальной информации приняло участие 67 % избирателей, был выставлен только правительственный список, возглавляемый премьер-министром П. Живковичем⁹.

В декабре 1931 г. депутаты, избранные по правительственному списку, объявили о формировании новой, единственно разрешенной, партии, получившей громоздкое название – Югославянская радикально-крестьянская демократия (ЮРКД).

Приоритетной задачей режима стало формирование общеюгославского правового пространства. В этом вопросе экспертную поддержку министрам оказывал Верховный законодательный совет, сформированный из 18 ведущих юристов страны. В результате, в течение одного только 1929 г. король подписал более 200 новых законов¹⁰. Их принятие было насущной потребностью, а не правовым графоманством и имитацией бурной деятельности. Это подтверждается тем фактом, что только спустя 10 лет после объединения Югославия получила единое уголовно-процессуальное и фискальное законодательство¹¹.

Вообще, представление о необходимости правовой унификации было одним из главных побудительных мотивов узурпации власти Александром Карагеоргиевичем, полагавшим, что отсутствие общих законов разделяет югославян ничуть не меньше, чем «племенные» различия. Поэтому первые месяцы и годы режима личной власти были посвящены решению задач административного строительства, экономической и социальной политики, которыми было недосуг заниматься партиям, участвовавшим в парламентских баталиях предыдущего десятилетия. Судить о том, каким было на рубеже 20-30-х годов XX в. положение вещей в разных областях государственной жизни, можно по стенограммам заседаний совета министров:

16 февраля 1929 г. «Министр транспорта полагает, что… у нас вообще нет экономической политики, так как нет статистки, на основании которой можно было бы производить расчеты и вырабатывать государственный экономический курс».

21 февраля 1929 г. «Министр торговли и промышленности полагает, что ранее его ведомство функционировало бессистемно, без должных принципов и статистики, необходимых для любой работы, а тем более для Министерства торговли и промышленности»;

«Министр строительства… Действительно, за последние десять лет почти все проекты в нашем государстве осуществлялись небрежно, без должной подготовки… О негосударственных дорогах в первые девять лет существования страны… никто не заботился».

12 марта 1929 г. «Министр просвещения… В вопросе школьных учебников царит полный хаос, позволивший разным безответственным людям заниматься для них весьма выгодным, а для школы вредным, издательским бизнесом»;

«Министр здравоохранения… В последние годы административная деятельность моего министерства была полностью дезорганизована… Это можно объяснить отсутствием преемственности в работе. За десять лет сменилось семь помощников министра, а о самих министрах и не говорю».

3 июля 1929 г. «Министр торговли и промышленности говорит, что проблема проведения аграрной реформы столь же стара, как и социальный вопрос… То, что они десять лет спустя до сих пор не решены, служит лучшим доказательством слабости государства»¹².

Нелицеприятность мнения членов правительства Его Величества – людей заинтересованных – о работе их предшественников не удивляет. Однако то, что в конце 1920-х годов представление о плачевном состоянии государственных дел разделялось широкими общественными слоями, а не только первыми министрами нового режима, иллюстрируют относившиеся еще к 1927 г. эмоциональные слова одного из авторов либерально ориентированного Сербского литературного вестника: «Налицо настоящий государственный кризис. Причина его в том, что наши политики не знают, как надо управлять государством. Хотя в конституции написано, что у нас парламентская монархия, парламентаризм им не нужен. Однако, что еще опаснее, неизвестно, чего они хотят… Из-за этого нет стабильности в администрации, из-за этого каждый час правительственные кризисы… из-за этого откладывается решение самых важных государственных проблем, от которых зависит будущее страны… Хочется бережливости и бездефицитного бюджета… Хочется выравнивания законодательства, но скупщина совсем этим не занимается. Хочется упрощения государственной администрации и честного чиновничества, но ничего для этого не делается»¹³.

Объективная потребность в преобразованиях стала причиной того, что поначалу узурпация власти королем не встретила какого-либо серьезного общественного сопротивления. Как пишет современный сербский историк И. Добривоевич, «народ отвернулся от скупщины – этого „уродливого порождения парламентаризма“, – ставшей синонимом хаоса и лености. Какое-то решение напрашивалось. Король разрубил гордиев узел»¹⁴. Ни одна из сербских партий не посмела публично воспротивиться запрету на свою деятельность. Единственной реакцией парламентских вождей на события 6 января стало одобрение, высказанное наследником С. Радича В. Мачеком по поводу упразднения Видовданской конституции, «более семи лет служившей инструментом притеснения хорватского народа»¹⁵.

Сдержанно благожелательно отнеслись к произошедшему и европейские союзники Югославии. Показательно мнение английского посла Кеннарда: «Что впечатляет больше всего, так это масштаб решаемой задачи – объединение Королевства и его превращение в современно устроенное цивилизованное государство… Если диктатуре удастся осуществить программу реформ… она оправдает свое неконституционное происхождение… В 1929 г. положены основания. Будущие результаты сегодняшней политики будут зависеть от того, как будет применяться новое законодательство… Еще слишком рано, чтобы судить, и не следует быть слишком критично настроенным»¹⁶.

Подобная внутри– и внешнеполитическая реакция на совершенный переворот вселяла в Александра Карагеоргиевича и его окружение чувство уверенности как в популярности совершаемых преобразований, так и их необратимости. «Неудача исключена, если за тобой стоит весь народ»¹⁷, – заявил король в интервью французской газете. В его новогоднем обращении от 31 декабря 1929 г. говорилось о свершившемся «быстром наведении порядка в стране», о «преодолении опасности духовной разобщенности». Декларация правительства от 4 июля 1930 г. объявляла, что «навсегда (курсив мой. – А.С.) стерты внутригосударственные исторические границы, препятствовавшие формированию нации» и реализации принципа «один народ – одно национальное чувство»¹⁸. В 1931 г. в очередном интервью французским журналистам Александр говорил, что «никогда больше югославскую политику не будут определять религиозные, региональные или центробежные интересы»¹⁹.

В пользу того, что вышеприведенные высказывания отражали подлинное мнение короля, а не только публичный оптимизм властей, свидетельствуют впечатления вынесенные Александром от поездки в Загреб. Вану Врбасской бановины С. Милосавлевичу он доверительно, но твердым голосом сказал, что «во время пребывания в Савской бановине пришел к убеждению, что хорватский вопрос более не существует»²⁰.

Действительно, «авторитарные лидеры, устранившие политических конкурентов… поставившие под контроль средства массовой информации, полагают, что пришли навсегда. Они думают, что находящиеся в их распоряжении средства принуждения достаточны, чтобы обеспечить стабильность власти. Это иллюзия, дорого стоившая многим»²¹.

В случае с режимом личной власти, установленным шестого января, иллюзорность подобных надежд стала очевидной весьма быстро. Совершенные преобразования не смогли устранить общественных, политических и национальных противоречий, предопределивших государственный кризис конца 1920-х годов. Притупленные в результате насильственно установленного моратория на публичную политическую активность они спустя короткое время стали для режима непреодолимым препятствием.

Кризис режима личной власти. Проявлением кризиса режима можно считать осознание самими его носителями масштаба вставших перед ними трудностей. Приведем реакцию С. Милосавлевича на процитированное эйфорическое заявление Александра: «Будучи весьма удивлен сказанным королем, я ответил ему, что очень рад слышать, что в Загребе… хорватский вопрос отсутствует. Однако на территории Врбасской бановины он цветет буйным цветом»²².

Ироничные слова королевского наместника иллюстрируют положение вещей в отдельно взятой провинции. Оценка остроты проблемы в масштабах всей Югославии содержится в относящемся к маю 1932 г. выступлении В. Маринковича, сменившего П. Живковича на посту премьер-министра: «В нашей стране есть одна главная проблема, которая важнее всех остальных… Это вопрос, хотим ли мы народного и государственного единства – унитаризма, – или нам нужна федерация и сепаратизм. Пока нет ответа на этот вопрос, пока в нашей стране есть элементы, с которыми надо считаться, и которые против единства, общество будет разделено… Нужно уже предложить народу честно проголосовать по этому вопросу, а не по девяноста девяти другим вопросам»²³.

Признанием невозможности достижения главной цели унитаристско-централистского курса стали слова короля Александра, сказанные им патриарху Гавриле накануне роковой поездки в Марсель в октябре 1934 г.: «С проводимой до сих пор политикой следует заканчивать, ибо она завела страну в тупик… Должен вам признаться, что предпринимаемые с 6 января 1929 г. усилия оказались безуспешными… К сожалению, для осуществления моей программы требуется много времени… Наше государство молодо, и предрассудки в нем слишком живучи. Это воспрепятствовало тому, чтобы прогресс наступил так быстро, как нам бы того хотелось»²⁴.

Из множества причин, по которым остались неосуществленными благие намерения Александра Карагеоргиевича можно выделить главные. Общеизвестным является тот факт, что на годы, отведенные диктатуре, пришелся мировой экономический кризис – худший помощник в решении масштабной, говоря словами посла Кеннарда, задачи превращения отсталой страны в «современно устроенное цивилизованное государство». Вот как описывал дипломат воздействие экономических трудностей на политическую обстановку: «В 1931-32 гг. ситуация в Югославии, как и по всему миру, в экономическом, финансовом, а, следовательно, и общественном плане развивалась от плохого к худшему… Экономический кризис стал одной из причин широко распространенного политического недовольства, особенно в Хорватии… Вина за все недуги, от которых страдает Югославия, возлагается на режим короля Александра»²⁵.

Таким образом, экономические проблемы привели к усилению центробежных тенденций, – тех самых «шовинистических настроений отдельных областей», – устранение которых виделось властям предержащим стратегической целью их деятельности: «Югославию легче себе представить, чем создать на деле. Детские болезни этого народа оказались до неприятности устойчивыми к лечению… В решении главной внутренней проблемы страны не достигнуто сколько-нибудь значительного прогресса: не создана основа для добровольного сосуществования разных частей королевства… В Хорватии и Словении… неприятие белградского централизма выросло, а доверие к персоне короля, которое без того никогда не было высоким, еще упало»²⁶.

Вышеописанная ситуация свидетельствовала об ошибочности выбора Александром Карагеоргиевичем идеологической основы собственного режима. Еще политическая практика 1920-х годов продемонстрировала, мягко говоря, неполное соответствие теории народного единства, положенной в основание создания Югославии, подлинным национальным чувствам сербов, хорватов и словенцев. Показательна судьба Демократической партии – ровесницы Королевства СХС, самопровозглашенной «партии всех племен, всех религий и всех сословий». Уже в 1924 г. партия распалась на организации, претендовавшие, в лучшем случае, на представительство населения отдельных национально-исторических областей.

Напомним, главный идеолог Демпартии и пророк югославизма Светозар Прибичевич, осознав его недостаточную эффективность для политической мобилизации населения, особенно в пречанских областях, в 1927 г. «перекрасился» из монархиста-централиста в республиканца-(кон)федералиста. Король Александр, поднимая в 1929 г. брошенное его бывшим фаворитом знамя национального унитаризма, для того чтобы заручиться устойчивой поддержкой столь неоднородного населения страны, должен был бы проявлять успешность во всех своих начинаниях. Но, как мы уже видели, объективные условия не позволили проявить диктатуре тех достоинств, которые выгодно бы ее отличали от опостылевшего парламентаризма.

Проявлением роста общественного недовольства властью стала активизация «старых» парламентских партий, пребывавших с момента установления диктатуры в летаргическом состоянии. Первой о себе напомнила Крестьянско-демократическая коалиция, принявшая 5 ноября 1932 г. резолюцию, известную как Загребские пунктации. В вышедшем из-под пера лидеров ХКП документе говорилось о «великосербской гегемонии, достигшей пика при абсолютистском режиме 6 января 1929 г.». Последствием «гегемонии» стало «уничтожение моральных ценностей и материального благосостояния народа… Хорватии и всех наших земель с этой стороны Дрины, Савы и Дуная». Авторы резолюции требовали «возвращения к 1918 г., к исходной точке», с которой следовало осуществить «новое переустройство государственного объединения… основанного на принципе невозможности притеснения одним народом других»²⁷.

Осуждение авторитарного централистского режима выразили и Словенская народная партия с Югославянской мусульманской организацией. Их «пунктации», принятые в конце 1932 – начале 1933 г., призывали к демократизации и федерализации Югославии, которой следовало состоять из «равноправных историческо-политических единиц». В их числе – Словения и Босния и Герцеговина.

Вслед за пречанами демократы и радикалы предали гласности собственные «письма сторонникам». Л. Давидович и А. Станоевич настаивали на упразднении диктатуры, реставрации парламентского строя, в рамках которого следовало достичь «согласия сербов, хорватов и словенцев» по поводу нового внутреннего устройства страны. Демократы видели ее состоящей их крупных «самоуправляющихся областей». Основанием для федерализации должно было стать признание того, что у сербов, хорватов и словенцев имелись «индивидуальные культурно-исторические особенности». Радикалы не шли столь далеко и ограничились высказыванием «против централизма, но за унитаризм и самоуправление»²⁸.

Таким образом, экономические трудности, сократившие имевшийся после 6 января ресурс популярности личной власти короля, активное отторжение значительной частью населения навязываемой идеологии привели к ситуации, описанной современным отечественным исследователем: «Даже когда подобные (авторитарные. – А.С.) политические структуры формируются при общественной поддержке, обусловленной разочарованием общества в некомпетентных и коррумпированных политиках, пришедших к власти на основе демократических процедур, со временем они начинают восприниматься обществом как нелегитимные»²⁹.

Отметим, что лишь косвенным свидетельством вышеописанного кризиса легитимности можно считать выступления оппозиционно настроенных политиков. Его достоверным признаком было поведение самих носителей режима, демонстрировавших неуверенность в собственных силах, сомнения в общественной поддержке проводимого курса. Спустя всего несколько месяцев после переворота – в апреле 1929 г. премьер-министр вынужден был констатировать: «Вера чиновников в стабильность нынешнего правительства стала меньшей по сравнению с первыми днями его правления. Разные интриги и сплетни, запускаемые в народ, имеют целью представить правящий режим как временный. Не только бывшие активные политики, но и чиновники на действительной службе сплетничают, будто скоро радичевцы войдут в правительство, а Маринкович пишет конституцию и так далее. Несомненно, это пагубно влияет на чиновничество, которое больше не проявляет былого рвения»³⁰.

Самим министрам аналогичные претензии П. Живковичу пришлось высказывать от имени короля Александра уже в мае 1929 г.: «Разные слухи ходят о правительстве и его работе… Виноваты и сами члены кабинета. Его Величество обратил внимание, что их связи с господами, сознательно или неосознанно идущими наперекор режиму, вредоносны… Поддерживаются отношения с бывшими политиками… что порождает разговоры о временности режима. Необходимо, чтобы все члены правительства продемонстрировали, что не смотрят ни налево, ни направо, а вместе блюдут верность манифесту Его Величества».

Данное пожелание осталось невыполненным. Почти полтора года спустя – осенью 1930 г. Живкович горько упрекал своих подчиненных: «Моя цель была получить заявления членов правительства, что они больше не состоят в прежних партиях… Кто из вас выступил с таким заявлением?.. Результатов нет, так как все остались при своих партиях, которые до сих пор действуют организованно, только лишь благодаря тому, что ни один министр не сделал ничего для их упразднения»³¹.

Нежелание/неспособность номенклатуры последовательно воплощать догматы официальной идеологии следует добавить в перечень главных причин неудач начинаний Александра Карагеоргиевича. Верным оказался данный в 1929 г. пессимистический прогноз крупнейшего сербского правоведа и историка Слободана Йовановича: «Для такого режима требуется хорошая администрация и отличная бюрократия, чего у нас нет»³².

Нехватка лояльных и идейно стойких государственных служащих, равно как и живучесть «старых» партий, которым хранили верность даже члены кабинета, были проявлением узости социальной базы власти. «Нам приходится рассчитывать на сегодняшнее поколение. Генерацию наших сторонников еще предстоит создать… Тяжелее всего сформировать в народе благоприятное отношение, убедить народ поверить нам и присоединиться к нашему начинанию», – сетовал В. Маринкович. Попыткой вернуть народное доверие стала реставрация формально демократических институтов и создание ЮРКД (ЮНП)[114]. Последней следовало заменить «посредников между королем и народом» – запрещенные партии, – в былые годы своей вертикальной структурой обеспечивавшие общественную легитимацию правящей элиты. «Надо найти людей, на которых мы сможем опереться, которые будут нести режим, а не наоборот»³³, – описывал сановник суть непростой задачи.

Увы, народное представительство и ЮРКД (ЮНП) не выполнили своего предназначения. Их деятельность привела к деструктивным результатам, противоположным тем, на которые надеялись отцы-основатели. Вместо демонстрации единства депутаты, избранные в народное представительство по единственному правительственному списку, приступили к жесткой «внутривидовой» борьбе. Началось все с того, что далеко не все захотели выполнять план двора и вступать в партию «всех благонамеренных и готовых к сотрудничеству». Первой обособилась группа депутатов из Савской и Приморской бановин, заявившая о бесперспективности попыток создания партийных организаций на территории Хорватии. Непожелавшие вступать в ЮРКД образовали Народный крестьянский клуб. Им противостояли представители правого крыла новосозданной партии – ярые сторонники государственного централизма и национального унитаризма, названные бристольцами по имени отеля, где происходили их собрания.

Между двумя этими парламентскими полюсами располагались бывшие члены Радикальной партии, возглавляемые Б. Максимовичем, а также сторонники экс-демократа В. Маринковича, слывшего либералом в консервативно настроенном окружении короля Александра. Эти две группы конкурировали как друг с другом, так и с бристольцами, считавшими выходцев из старых партий рудиментами эпохи племенной раздробленности югославян и потенциальными ревизионистами.

Трудности партийного строительства не стали неожиданностью для двора. Задолго до выборов премьер П. Живкович делился со своими коллегами невеселыми известиями: «Некоторые баны докладывают, что новую югославянскую партию создают люди, не пользующиеся никаким авторитетом на местах»³⁴. Данное обстоятельство, по-видимому, стало причиной того, что партия, решение о создании которой было принято еще осенью 1930 г., не появилась на свет накануне выборов, предполагавших ее политическое крещение. Двор, не веря в электоральный триумф ЮРКД, предпочел выставить на выборы не организацию с сомнительной репутацией, а список кандидатов, отобранных в соответствии с высочайшим критерием – доверием короля Александра. Следует отметить, что ЮНП как парламентская партия не посмела напрямую участвовать и в следующих выборах в скупщину. В 1935 г. новый правительственный, а не партийный, список возглавил тогдашний премьер Боголюб Евтич, выступивший в роли самопровозглашенного хранителя завещания покойного короля Александра, якобы прошептавшего ему перед смертью: «Берегите мою Югославию».

Итак, с первых дней своего существования ЮРКД (ЮНП) служила ретранслятором не верноподданнических настроений общества, а социальных и межэтнических противоречий, общественного неприятия официальной идеологии. Сбылось проницательное предостережение скептически относившегося к партийному строительству А. Корошеца, адресованное им в 1930 г. коллегам-министрам: «Не лучше ли оставить все как есть и считать, что все вокруг поддерживают режим. Все равно, никому не дозволено высказываться против. Ведь создавая партию сторонников режима, мы автоматически вычленяем его противников. Это может привести к констатации того, что режим находится в меньшинстве»³⁵.

Осенью 1930 г., следуя принципу «вовремя предать, это не предать, а предвидеть», словенский политик предусмотрительно покинул тонущий корабль, подав в отставку с поста министра лесов и недр. «Сегодня можно спокойно констатировать, – объяснял в 1932 г. Корошец в послании Александру свою позицию, – что диктатура терпит поражения на всех фронтах… Настал последний момент, чтобы предложить руководителям старых партий сформировать правительство… Если свобода не будет возвращена народу и государству, то мы перед историей снимаем с себя всякую ответственность и перекладываем ее на Вашу душу»³⁶.

Следует отметить, что необходимость прибегать к услугам старой партийной элиты понималась Александром с первых дней установления режима личной власти. Пытаясь привлечь на свою сторону население отдельных национально-исторических областей и их традиционных политических представителей, король пользовался испытанным методом кнута и пряника. Многозначительные кадровые решения – назначения или отставки в ближайшем королевском окружении, соблазнение постами и даже несуровые репрессии – должны были дать понять оппонентам режима, что тот, стоя на своем, все-таки не стремится сжигать мосты в отношениях с ними.

Примирительным сигналом всем оппозиционным силам стал уход в апреле 1932 г. П. Живковича с поста главы правительства. Солдафона, известного своей непримиримостью в борьбе с «проклятым прошлым», сменил В. Маринкович, демонстрировавший склонность к ревизии диктатуры. Бывший представитель ДП продержался, однако, на своем месте недолго – до июля 1932 г. Очередное «закручивание гаек» осуществляли премьеры-экс-радикалы: Милан Сршкич (до января 1934 г.) и Никола Узунович (до конца октября 1934 г.).

Особое значение король придавал тому, как воспринимались его действия в пречанских регионах. Так после 6 января знаками расположения, демонстрируемого югославянам-католикам, стало сохранение чиновниками – членами ХКП их постов в местных районных администрациях, а также включение в состав первого правительства словенца А. Корошеца (единственного из лидеров старых партий) и значительного числа хорватов. «Хорваты получили пять министерств. Значит, эта часть народа не будет чувствовать себя угнетенной или оставленной без внимания», – так оценивал желательные последствия данного шага король в интервью французской газете³⁷.

Поначалу подобные решения не входили в явное противоречие с официальным курсом. Однако с течением времени, по мере того как становилась очевидной бесперспективность/ невозможность его реализации, попытки короля заигрывать с формально запрещенными партиями стали все более откровенными, нарушавшими надплеменной принцип «несть ни эллина, ни иудея…». Широкий резонанс в 1930 г. получило неожиданное вхождение в состав правительства четырех бывших членов руководства ХКП, служившее с точки зрения официального Белграда свидетельством отказа хорватов от оппозиционности. «Kolnische Zeitung» писала: «Если раньше всегда подчеркивалось, что правительство диктатуры абсолютно неполитическое и не признает принесшие столько вреда политические партии, а только стремится своей добросовестностью привлечь население, то теперь в Белград приглашаются личности с ярко выраженной политической ориентацией… бывшие члены презренной Хорватской крестьянской партии. Более того, им должны уступить свои места далекие от политики специалисты Франгеш и Дринкович. Речь идет о политике в худшем смысле этого слова. Остается подождать и посмотреть, какие плоды она принесет»³⁸.

Главным «плодом» стало осознание современниками непоследовательности власти, ее готовности поступиться основными политическими принципами ради расширения круга сторонников. Подобные проявления слабости режима предопределили характер его отношений с главной оппозиционной силой – Хорватской крестьянской партией, чьей приязни король добивался с 1930 г. и до последних дней жизни. Все попытки Александра Карагеогиевича убедить Владимира Мачека перейти на его сторону остались безуспешными. Не помогли даже неоднократные аресты и угрозы длительного заключения – средство, некогда сделавшее покладистым первого председателя ХКП Степана Радича.

Упрямство Мачека, в заключении встретившего известие о марсельском покушении, происходило из понимания того, что чем дольше ХКП отвергает поступавшие из Белграда предложения, тем более выгодными для нее будут результаты неотвратимого кризиса диктатуры и конечное решение хорватского вопроса. Предпочтительность выжидательной позиции объяснял Анте Трумбич, в 1930-е годы занимавший высокое место в партийном руководстве: «Не нужно себя обманывать, будто можно добиться чего-то серьезного (приняв предложения короля. – А.С.). А даже если бы мы добились хотя бы 50 % того, что хотим и на что имеем право, где гарантии, что эти договоренности будут соблюдаться? Ведь физическая сила на той стороне… Из рук не выпускают реальную эффективную власть… А когда под давлением обстоятельств… они будут готовы уступить нам эти 50 %, это будет подтверждением того, что вода подступила к их порогу. И мы сможем взять в свои руки все 100 %»³⁹.

Неуступчивость ХКП Александр пытался нейтрализовать известным с 1920-х годов способом – так называемым окружением Хорватии силами сербов и словенцев. С этой целью незадолго до смерти он прилагал небезуспешные усилия по примирению придворных радикалов во главе с Н. Узуновичем и старой НРП, руководимой Ацей Станоевичем. О готовности находившегося по домашним арестом за строптивость А. Корошеца сотрудничать король узнать не успел. Запланированная правительственная комбинация была реализована уже принцем-регентом Павлом Караегоргиевичем.

Режим регентства. Для современной отечественной историографии политическое развитие Югославии во второй половине 1930-х годов до сих пор в значительной степени terra incognita в плане определения причин тех или иных ключевых событий и мотивов действий их участников. Это касается как логики внутренней политики режима регентства, существовавшего в правовых рамках установленных диктатурой, так и механизма обострения хорватского вопроса и его «решения» в результате образования Бановины Хорватия. Заполнение лакуны требует от нас, в первую очередь, восстановления канвы событий 1934–1939 гг.

* * *

После убийства короля Александра Карагеоргиевича 9 октября 1934 г. в Марселе в соответствии с написанным в январе 1934 г. завещанием на период несовершеннолетия престолонаследника был установлен режим регентства. Первым регентом по воле Александра стал его двоюродный брат Павел Карагеоргиевич, вторым – сенатор Раденко Станкович, а третьим – бан Савской бановины Иво Перович.

Начало правления «исполняющего обязанности короля» принца-регента Павла было ознаменовано конфликтом с премьером Н. Узуновичем, сомневавшимся в подлинности завещания и полагавшим, что право опеки над малолетним Петром II должно принадлежать правительству⁴⁰. Победа Павла над фаворитом покойного короля – председателем ЮНП – была предопределена поддержкой генерала П. Живковича. В результате в декабре 1934 г. Н. Узуновича сменил глава внешнеполитического ведомства Боголюб Евтич, в состав правительства которого не вошел ни один из руководителей ЮНП.

С новым фактическим главой государства югославская и европейская общественность связывали надежды на смягчение проводившегося курса. Как писал британский посол, «принц Павел, хотя и чистый славянин, благодаря полученному в Оксфорде образованию, проникся европейским духом, приобрел широту взглядов, которая может быть полезна для Югославии… Князь весьма интеллигентный и культурный человек, и намного лучше разбирается в людях, чем Александр… Обоснованность нашего оптимизма подтверждают первые шаги князя по вступлении в должность»⁴¹. К последним следует отнести освобождение из под ареста В. Мачека и А. Корошеца, а также роспуск скупщины и назначение досрочных выборов. Обновленный избирательный закон (от марта 1933 г.) позволил принять в них участие, наряду с правительственным списком Б. Евтича, Объединенной оппозиции в составе ХКП, СДП, ДП, Земледельческой партии (ЗП) и ЮМО⁴². Список коалиции, не имевшей общей программы и объединенной только тактической задачей противостояния режиму, возглавил В. Мачек.

Несмотря на относительную либерализацию политической жизни, парламентские выборы прошли в жесткой борьбе двух соперничавших блоков. Правительство в ходе избирательной кампании, выступавшее с лозунгом: «За Опленац, или за Янка-Пусту»[115], преподносило себя единственным хранителем идеалов короля Александра, а своих противников – сообщниками его убийц. Такая бескомпромиссная позиция отражала консервативный подход премьер-министра к национально-политической проблематике. Как писал осведомленный современник, «для правительства г. Евтича хорватский вопрос не существовал. Кроме югославов в стране Югославия больше не было никого. Ни сербов, ни хорватов, ни словенцев. Только югославы. Это был догмат всей политики правительства, во всем придерживавшегося заветов короля Александра»⁴³.

На выборах 5 мая 1935 г. за список Б. Евтича было подано 60,64 % голосов, за список Мачека – 37,36 %. Последний вместе с сербскими партнерами по коалиции не признал результатов выборов, обвинив власти в административном давлении на избирателей и фальсификации итогов голосования⁴⁴. Отказаться от участия в работе скупщины Объединенную оппозицию подтолкнуло и то, что в соответствии с избирательным законом победившему списку досталось 303 депутатских места из 370.

Электоральный успех не уберег Б. Евтича от отставки, в которую он был отправлен уже в июне 1935 г. Ее причины называет сербский историк Т. Стойков: «Действия правительства до и после выборов привели к результатам, противоположным общему курсу на умиротворение и поиск общественного согласия, который был провозглашен при его формировании»⁴⁵. Другими словами, риторика и практика шестого января, которых придерживался Б. Евтич, вошли в противоречие с высказанным еще Александром и воспринятым Павлом намерением прийти к компромиссу со старыми «племенными» партиями.

Решение этой задачи было поручено новому премьер-министру – радикалу, министру финансов в кабинетах Николы Пашича, а также личному другу принца Павла Милану Стоядиновичу, который должен был реанимировать проект по созданию коалиции оппозиционных партий, готовых к сотрудничеству с двором – НРП, СНП и ЮМО. 23 июня 1935 г. эти организации сформировали правительство, в которое вошли члены Главного комитета Радикальной партии, глава словенских клерикалов А. Корошец (министр внутренних дел), лидер боснийских мусульман Мехмед Спахо (министр транспорта). Вскоре три организации объявили об объединении и создании новой партии – Югославянского радикального объединения (ЮРО), председателем которого стал глава правительства.

Однако Главный комитет НРП вышел из ЮРО, мотивируя это тем, что М. Стоядинович «в чисто радикальных регионах передал работу по организации ЮРО… депутатам нынешней скупщины, которые не то что не радикалы, а известны как противники НРП… есть и такие, кто стал депутатом только с помощью полиции»⁴⁶. Разрыв Стоядиновича с его бывшими партийными товарищами был вызван нежеланием подчиняться руководству НРП, настаивавшему на очищении государственных органов от всех противников радикалов (бывших членов ДП, сторонников ЮНП и др.), а также на проведении новых выборов, которые бы позволили партии занять подобающее место в скупщине. В результате в Словении, Боснии и Герцеговине опорой ЮРО стали сторонники СНП и ЮМО, а в Сербии – все те, кто предпочел оказаться на стороне правительства, независимо от прежней партийной принадлежности.

Хотя правительственная декларация от 4 июля 1935 г. провозглашала верность конституции 1931 г. и «завещанию короля Александра», деятельность кабинета ЮРО была направлена на ревизию прежнего централистско-унитаристского курса в пользу так называемого реального югославизма. Сутью последнего была сугубо формальная приверженность принципам народного и государственного единства, которые уже не были для руководства ЮРО догмой, определявшей политику партии и побуждавшей к осуществлению репрессий в отношении оппозиции. Не меняя правовых рамок диктатуры, режим стремился снизить остроту общественных противоречий. Как сказал принц Павел В. Мачеку, «он хотел бы как можно быстрее нормализировать обстановку и как можно дольше придерживаться действующей конституции»⁴⁷.

Главным условием «нормализации» было урегулирование отношений с Хорватской крестьянской партией, получившей при новой власти возможность выйти из подполья и, полностью реанимировав партийную структуру, заново претендовать на то, чтобы называться «всенародным хорватским движением». В этом качестве ХКП была привлекательным потенциальным партнером для режима, стремившегося решить болезненный хорватский вопрос путем полюбовного раздела власти между Белградом и Загребом, как это было предложено еще С. Радичу. Иллюстрацией служат воспоминания М. Стоядиновича о визите к В. Мачеку в Хорватию: «Поздравив его с тем, что ему удалось собрать вокруг себя весь хорватский народ, я сказал: „Такая кристаллизация настроений масс в соответствии с национальной принадлежностью будет здоровой основой для решения всех наших внутренних проблем. Мне бы хотелось продолжить тем, с чего начали Пашич и Радич в 1925 г., когда им помешали добиться окончательного сербско-хорватского согласия“»⁴⁸.

Инициатива Стоядиновича была отвергнута, так как воспринималась как обещание все тех же пресловутых 50 % от требуемого. Знак того, что «вода скоро подступит к порогу» Белграда, Мачек видел в том, что в прошлый раз аналогичное предложение он выслушивал в тюрьме, а теперь глава правительства навещает его в загородной резиденции. Неудивительно, что, по словам того же Стоядиновича, «политику умиротворения, которую проводило правительство, хорваты считали не проявлением доброй воли и демократизации, а признаком слабости»⁴⁹.

Отказ ХКП от так называемого малого решения хорватского вопроса (вхождение нескольких членов партии в правительство)⁵⁰ побуждал правительство прибегнуть к испытанному методу – «окружению Хорватии» с помощью СНП и ЮМО. Изоляции ХКП Стоядинович пытался добиться и на внешнеполитическом уровне, стремясь к улучшению отношений с Германией и Италией, которые воспринимались сепаратистами как силы, заинтересованные в дезинтеграции Югославии, а, следовательно, их потенциальные союзники.

Помимо внутриполитической стабильности, демонстрируемой союзом трех партий, и прочности позиций режима на внешнеполитической арене, сделать Мачека более сговорчивым должна была и поляризация политических настроений в Хорватии, а именно, активизация крайне левых и крайне правых кругов, ставшая возможной благодаря «политике доброй воли и демократизации». «Ситуация у Мачека не такая уж замечательная. Его позиции подрывают коммунисты и франковцы», – оптимистично докладывал шефу министр социальной политики Драгиша Цветкович⁵¹. Как писал Т. Стойков, «правящие круги считали экстремистские националистические круги оружием, направленным против Мачека. Предполагалось, что активизация экстремистов и националистов, охватывающая и ряды членов ХКП… подтолкнет Мачека принять предложения правительства заключить соглашение без серьезных изменений внутриполитического устройства Югославии»⁵².

«Время и только время решит хорватский вопрос», – говорил британскому послу Стоядинович, полагавший, что угроза утраты статуса вождя всех хорватов должна будет рано или поздно побудить Мачека отказаться от бесперспективной оппозиционности. «Хорваты удовлетворились бы одной формой, которую бы мы совместно в лучшем виде придумали. А содержание могло бы быть и меньше их максимальных требований. Для них форма главнее содержания», – так описывал желаемый результат давления на Мачека Д. Цветкович.

Парламентские выборы 11 декабря 1938 г. показали, что время работало не на М. Стоядиновича. За ЮРО было подано 54,09 % голосов, а за список Мачека (ХКП, СДП, ДП, НРП и ЗП) – 44,9 %, что было на 280 тыс. голосов больше, чем в 1935 г. Результаты выборов, продемонстрировавшие ошибочность тактики правительства в борьбе с оппозицией, предопределили отставку премьер-министра. Решение «хорватского вопроса» принц Павел поручил Д. Цветковичу, который накануне общеевропейской войны должен был придти к компромиссу с хорватами, то есть устранить самую острую внутриполитическую проблему, грозившую развалом Югославии.

Сложные переговоры, длившиеся всю первую половину 1939 г., закончились подписанием 26 августа в Загребе соглашения нового главы правительства и председателя ХКП о создании Бановины Хорватия, в состав которой вошли Савская и Приморская бановины, а также некоторые районы Врбасской и Дунайской бановин. Соглашение допускало возможность изменения границ новой административно-территориальной единицы. В компетенцию властей Бановины вошли вопросы правосудия, социальной политики, просвещения, сельского хозяйства, торговли и промышленности, управления лесными угодьями и природными недрами. Исполнительную власть предстояло осуществлять бану, ответственному перед хорватским Сабором и королем, который принимал решение о его назначении и отставке. Отдельно подчеркивалось, что правовые нормы, регулирующие статус Бановины Хорватия, могут в будущем быть распространены на другие области королевства, границы которых могут быть изменены.

После подписания соглашения, была распущена скупщина, а в состав правительства вошли В. Мачек (в качестве вице-премьера) и еще четыре члена ХКП⁵³.

Деятельность Хорватской крестьянской партии в 30-е годы XX в. Политическая жизнь Королевства Югославия в 1930-е годы прошла под знаком противоборства двора и бывших парламентских партий, из которых особого внимания заслуживает Хорватская крестьянская партия (ХКП). Как и все прочие «племенные» организации, она формально находилась под запретом и во время «диктатуры» короля Александра Карагеоргиевича (1929–1934), и после нее. Однако, в отличие от остальных, ХКП сумела не только сохранить, но и увеличить свой политический вес. Так, все крупные сербиянские оппозиционные партии – Радикальная (НРП), Демократическая (ДП) и Земледельческая (ЗП) – добивались благосклонности ХКП (самой консолидированной и многочисленной организации), способной помочь им вернуться на политический Олимп.

Что касается режима, то на протяжении всего рассматриваемого периода «хорватский вопрос» – неспособность урегулировать отношения с ХКП – был причиной или предлогом большей части его трансформаций: назначений и увольнений членов правительства, отставок кабинетов и т. д.

Итогом 1930-х годов стал подлинный триумф хорватской оппозиции. В августе 1939 г. глава ХКП Владимир (Владко) Мачек и премьер-министр Югославии Драгиша Цветкович, как уже указывалось выше, подписали соглашение, в результате которого была сформирована Бановина Хорватия – по размерам большая, чем современное хорватское государство.

* * *

Исключительность ХКП проявилась еще в начале 1929 г. Новый лидер партии Владимир Мачек оказался единственным югославским политиком, осмелившимся публично прореагировать на произошедшее 6 января: «Гордиев узел разрублен. Видовданская конституция, более семи лет служившая инструментом притеснения хорватского народа, упразднена. Упразднена не только в сознании народа, но и на деле. Я совершенно уверен в зрелости и сплоченности хорватского народа, что, принимая во внимание великую мудрость Его Величества, позволит нам осуществить идеал хорватского народа: хорват станет хозяином в своем доме и в своей свободной Хорватии»⁵⁴.

Столь оптимистическая реакция объяснялась убежденностью руководства ХКП в том, что устранение противоречий между оппозиционным Загребом и официальным Белградом уже невозможно в правовых рамках парламентской демократии. «Четыре избирательные кампании за десять лет не привели ни к какому прогрессу… Как говорил наш покойный председатель, не осталось ничего – ни законов, ни конституции. Только народ и король»⁵⁵, – провозгласил на митинге Мачек.

Однако представления Александра Карагеоргиевича о смысле совершенного им государственного переворота не совпадали с надеждами хорватских лидеров, что предопределило их скорое разочарование в личном режиме. В первую очередь, ХКП не устроил состав первого правительства «диктатуры», в которое вошли представители прежнего парламентского большинства, десять лет препятствовавшие осуществлению «хорватского идеала». Кроме того, ХКП, как и все «этнически окрашенные» организации, стала объектом направленных на удушение партийной жизни цензурных и полицейских мер. Наиболее жесткими из последних стали репрессии в отношении Мачека, в первый раз арестованного в конце 1929 г. по обвинению в участии в подготовке покушения на хорватских сторонников нового режима⁵⁶.

«Осознание того, что установление королевского абсолютизма вело не к компромиссу с ХКП, а, наоборот, к ужесточению курса национального и государственного унитаризма, обусловило позицию Мачека, сделавшего, – по словам Тодора Стойкова, – выбор в пользу пассивного сопротивления режиму»⁵⁷.

Помимо нежелания навлечь на себя и своих сторонников еще большие преследования, лидера ХКП в отсутствии необходимости занимать более активную позицию в отношении центральной власти убеждала и априорная невозможность для нее добиться поддержки в хорватских землях, а также очевидная бесперспективность диктатуры, грозившая крахом всему государству. «Нет смысла, – говорил в 1932 г. Мачек британскому собеседнику, – убивать богатого дядюшку ради наследства, когда ясно, что он скоро умрет сам по себе… Югославия похожа на человека, болеющего неизлечимой болезнью… Ее смерть освободит Хорватию»⁵⁸.

В условиях нецелесообразности прямого сопротивления режиму ХКП сосредоточила свои усилия на двух направлениях. Во-первых, были продолжены начатые еще покойным С. Радичем усилия по так называемой интернационализации «хорватского вопроса»⁵⁹, для чего в 1929 г. в страны Западной Европы были отправлены эмиссары ХКП Ю. Крневич и А. Кошутич⁶⁰.

Во-вторых, следовало адаптировать к новым условиям партию, изменившую свой облик по сравнению с 1920-ми годами, когда она в большей степени соответствовала своему сословному самоопределению. Десятилетие назад Радич, в первую очередь, решал задачу политической эмансипации хорватского крестьянства от «гнета» церкви, чиновников, «господских партий», обосновавшихся во враждебных селу городах, и т. д. В конце 20-х – начале 30-х годов XX в. перед Мачеком стояла задача консолидации вокруг партийного руководства максимально широкого круга противников режима из пречанских областей. В результате, в 1930-е годы партия превратилась во «всенародное движение», в которое оказались вовлечены самые разнообразные организации: преимущественно сербская Самостоятельная демократическая партия (СДП) и националистические клерикальные хорватские круги, Хорватский рабочий союз и Хорватская крестьянская защита. Помимо этого, в условиях запрета на политическую деятельность, партия стремилась распространить свое влияние на массы через различные религиозные, экономические, культурные, просветительские и физкультурные объединения.

Претензии на представительство широчайшего общественного спектра стали причиной организационной и идеологической «рыхлости» ХКП, что проявилось при подготовке главного программного документа партии в 1930-е годы – так называемых Загребских пунктаций. Преданный гласности в ноябре 1932 г. документ представлял собой резолюцию Крестьянско-демократической коалиции (КДК), которую кроме В. Мачека подписали и представители СДП, и М. Будак⁶¹. Документ, для начала воспроизводивший догмат о крестьянстве как главном носителе культурных и моральных ценностей, источнике государственности, делал упор на осуждении «сербиянской гегемонии, с самого начала (т. е. с 1918 г. – А.С.) установленной над Хорватией и всеми… землями, которые лежат по эту сторону Дрины, Савы и Дуная»⁶². Результатом «гегемонии» стало «уничтожение моральных ценностей, всех прогрессивных учреждений и достижений, материального достояния народа».

Разрушительный процесс, достиг своей кульминации при «абсолютистском режиме 6 января 1929 г.», при котором ко всему вышеперечисленному добавилось еще и упразднение гражданских и политических свобод. «Столь тяжелый опыт» подвел подписавших декларацию к мысли о необходимости возвращения к «1918 году, как к исходной точке», с которой нужно приступить к «новому устройству государственного объединения». Как оно должно было выглядеть, резолюция не уточняла. Немного ясности в этом отношении добавили комментарии к Пунктациям, содержавшиеся в интервью Мачека иностранным журналистам: «Мы надеемся, что все сербы из Сербии со своими чиновниками и солдатами уберутся с этой стороны трех рек (Савы, Дрины и Дуная. – Л.С.)».

Подобная жесткость позиции лидера ХКП во многом объяснялась необходимостью соответствовать крайним настроениям его разношерстных сторонников. «Не вижу, как, с учетом состояния общественного мнения в Хорватии, доктор Мачек мог бы смягчить свои требования, даже если бы хотел»⁶³, – сочувственно описывал в 1936 г. его положение британский дипломат.

Добавим от себя, что Мачек не мог даже четко сформулировать свое государственно-правовое кредо, дабы не скомпрометировать себя умеренностью в глазах непримиримых врагов Белграда из числа собственных адептов. Ясно было одно: «В своем доме хорватский народ должен быть сам себе хозяин». То, какое «новое устройство государственного объединения» соответствовало бы этому радичевскому тезису, союзникам и противникам Мачека приходилось узнавать из заявлений подобного рода: «Я вижу много возможностей, каждая из которых хороша. Какая лучшая, определит ситуация, когда дело дойдет до принятия решений. Исходная точка – федерация с семью членами. Впрочем, вероятен и дуализм… Все это возможности, нет ничего определенного»⁶⁴.

Таким образом, смысл Пунктаций был не в прояснении позиции КДК по вопросу о будущем страны, а в решении тактических задач партии. ХКП стремилась к мобилизации под антисербиянскими знаменами своих сторонников, а также к усилению позиций во взаимоотношениях с главным оппонентом – двором.

Характер этих взаимоотношений определялся универсальным правилом югославской политики, согласно которому, дабы сделать противника сговорчивей, его нужно напугать. Этой испытанной в 1920-е годы тактики придерживались оба контрагента. Как и во времена Радича, международная активность и сепаратистские эскапады на внутриполитической арене должны были продемонстрировать, что ХКП представляет собой силу, которая может себе позволить подобную бескомпромиссность⁶⁵.

Отметим, в выигрыше партийное руководство оставалось даже в том случае, если вместо уступок режим шел на ужесточение репрессий. «Мы со спокойным сердцем ожидаем преследований, которые нам только на руку. Нам запретили агитировать. Но это больше и не нужно. Ибо теперь полиция будет агитировать за каждого, кого арестует»⁶⁶, – слова, произнесенные функционером ХРКП в 1925 г., иллюстрируют логику, которой его однопартийцы руководствовались и семь лет спустя. «Время работает на нас. Нам диктатура не мешает. Пускай люди (члены и сторонники партии. – Л.С.) становятся тверже. Пусть будут стальными!..»⁶⁷, – так в 1931 г. Мачек объяснял ДП, НРП и ЗП, почему он не желает участвовать в борьбе за реставрацию парламентаризма.

В свою очередь, и монарх прибегал к испытанным методам. Как и С. Радич, его преемник предложения перейти на сторону диктатуры и занять место в кабинете министров принимал, находясь за решеткой. «Для начала Мачек должен войти в правительство, а уже потом можно приступить к выработке соглашения (по хорватскому вопросу. – А.С.)»⁶⁸, – такие инструкции для переговоров получали эмиссары короля перед визитами в тюрьму.

В январе 1933 г. Мачек был повторно арестован и предан суду по обвинению в сепаратистских намерениях, обнаруженных как в вышеописанной партийной резолюции, так и в комментариях к ней. Оказавшись в заключении, Мачек уменьшил остроту своей риторики, заявив на суде, что Пунктации не представляли собой публичную декларацию, а предназначались для внутреннего пользования. Кроме того, в неформальных контактах с двором Мачек дал понять королю Александру, что является сторонником решения хорватского вопроса в границах Королевства Югославия.

Будучи приговоренным к трем годам строгого режима, лидер хорватской оппозиции, тем не менее, не соблазнился монаршими предложениями, передав посреднику между ним и королем Ивану Шубашичу, что не повторит «главной ошибки Радича – не станет вести политических переговоров, находясь в заключении». Отметим, что помимо способности учиться на чужом опыте, выбор Мачека в пользу принципиальной и непреклонной линии поведения был в равной степени обусловлен представлением о приближающемся кризисе правящего режима, до которого было так далеко десять лет назад. Поэтому, как справедливо отметил А. Трумбич, в условиях непреодолимых трудностей, с которыми столкнулась диктатура, «хорватский вопрос приобрел не просто важное, а приоритетное значение». В этой ситуации, – продолжал функционер ХКП, – «любой компромисс означал бы услугу режиму. Нашей тактикой должно быть не отступление, а требование решения главного вопроса. Принять от власти какие-то маловажные уступки и согласиться войти в правительство значило бы подорвать нашу сильную позицию»⁶⁹.

Мачек не был более сговорчивым и в контактах с сербиянскими оппозиционерами, предлагавшими совместно бороться за восстановление парламентаризма, которое они считали необходимой предпосылкой решения вопроса внутреннего устройства королевства. В частности, была отвергнута инициатива публикации совместного заявления о бойкоте выборов, проводимых режимом в 1931 г. на основе так называемой Октроированной конституции⁷⁰. Мотивы подобной непреклонности поясняет процитированное выше интервью, в котором Мачек помимо прочего заявил, что «ни в каком виде не может пойти на соглашение ни с бывшими, ни с теперешними сербскими правителями. Не важно, радикалы это, демократы, оппозиционеры, или представители режима. Я всех их отвергаю»⁷¹.

Сменить гнев на милость Мачек соглашался при выполнении белградскими политиками нескольких условий. Одним из них было достижение согласия трех крупнейших партий, которые, только объединившись, могли удостоиться чести быть стороной в переговорах с хорватским «народным движением». Главным же требованием, адресованным Мачеком НРП, ДП и ЗП, было безоговорочное принятие положений Загребских пунктаций, особенно тех, что касались «возвращения» к 1918 г. и необходимости передела страны. Его желательным результатом Мачеку и соратникам в июне 1934 г. виделось объединение в одну территориальную единицу Хорватии, Славонии и Далмации, значительной части Воеводины, а также, возможно, Боснии и Герцеговины, принадлежность которой должен был бы определить плебисцит⁷². Полномочия воображаемой Хорватии должны были соответствовать идеальному принципу: «чем меньше общих дел с центром, тем лучше».

Бескомпромиссность Мачека привела к тому, что с середины 1933 г. вплоть до убийства короля Александра в Марселе в октябре 1934 г. контакты между сербиянской оппозицией и КДК не поддерживались.

* * *

Во второй половине 1930-х годов тактика ХКП претерпела изменения. Причиной этого стало ознаменованное смертью Александра Карагеоргиевича ослабление режима, стабильность которого поддерживалась только авторитетом короля-объединителя. Несмотря на то, что период регентства, основой которого оставались правовые нормы «диктатуры», длился даже дольше ее самой, новый фактический глава государства – князь-регент Павел Карагеоргиевич – был не в состоянии обеспечивать практическое применение принятых в 1929–1934 гг. законов. Из арсенала власти исчезли репрессии, ранее служившие средством давления на оппозицию и поддержания правопорядка в западных регионах страны⁷³.

К легальной деятельности вернулись все запрещенные шесть лет назад сербиянские и пречанские «племенные» партии. С последними приходилось делиться властными полномочиями в обмен на лояльность и поддержку регентства в его противостоянии с оппозицией внутри Сербии. Возвращалась практика, когда участие Югославянской мусульманской организации (ЮМО) и Словенской народной партии (СНП) в правительстве означало подконтрольность им административного аппарата в Боснии и Словении. Единственным отличием от 1920-х годов было формальное членство обеих организаций в «надплеменном» Югославянском радикальном объединении (ЮРО), служившее знаком признания ими государственной идеологии национального унитаризма.

Двору удачным решением «хорватского вопроса» виделось достижение аналогичного соглашения с Мачеком, которому князь явил свою милость сразу по обретении властных полномочий. Одним из первых шагов регентства стала амнистия главы ХКП, выпущенного на свободу в декабре 1934 г. В ответ Мачек в письме выразил благодарность за освобождение, а также надежду на то, что «этот акт доброй воли станет первым шагом в решении хорватского вопроса в границах нашего общего государства».

Желательное ему «решение» Мачек описал князю Павлу и Милану Стоядиновичу в ходе нескольких аудиенций и неформальных встреч, состоявшихся в 1935–1936 гг. По словам главы ХКП, следовало «немедленно распустить существующую скупщину и образовать правительство чиновников для ведения административных дел. Новый избирательный закон должен был обеспечить свободные выборы в Конституционное собрание, задачей которого стала бы ревизия конституции»⁷⁴ и определение нового децентрализованного устройства страны. В обновленном государстве общими для Хорватии и прочих (конфедеративных единиц были бы министерства финансов, обороны и иностранных дел.

Предложение Мачека был отвергнуто князем-регентом, рассчитывавшим, что, поделившись властью на местах и несколькими портфелями в центральном правительстве, можно будет, по его выражению, «нормализовать ситуацию и, как можно дольше сохранять действующую конституцию»⁷⁵.

Бескомпромиссность позиции Мачека объяснялась его представлением о том, что в условиях слабости власти он не рискует снова подвергнуться репрессиям. Ибо, по признанию самого князя Павла, «если монарху можно править по-диктаторски, то для регентства это неосуществимо и губительно».

Не имея возможности принудить ХКП к лояльности, режим сам подвергся давлению с ее стороны. При этом партией использовались как легальные средства, – например, участие в муниципальных выборах 1936 г., на которых ХКП сопутствовал успех, – так и «насильственные», осуществлявшиеся военизированной Хорватской крестьянской защитой, предназначение которой, по словам Мачека, состояло в «противодействии злодеяниям жандармов и отмщении за их произвол»⁷⁶. В результате, успешное применение обоих методов привело к отчуждению полномочий официальных административных и полицейских структур в Хорватии (Савской и Приморской бановинах) в пользу руководства ХКП, игравшего роль политической надстройки над подконтрольными местными административными органами и партийной милицией.

Представление о результатах подобной деятельности хорватской оппозиции дают свидетельства сербиянских политиков. В 1937 г. авторитетный член ЮРО Милан Йованович Стоимирович записал в дневнике: «Партия Мачека держит в своих руках администрацию Загреба и всю бановину (Савскую – А.С.)⁷⁷». В следующем году премьер М. Стоядинович публично констатировал неподконтрольность Хорватии центральным властям, неосторожно заявив на партийном митинге: «Мачек не позволяет 1 декабря вывешивать государственные флаги в Загребе»⁷⁸.

Откровенно факт существования хорватского «государства в государстве» признал бывший глава правительства короля Александра Карагеоргиевича М. Сршкич: «Поздно говорить о решении хорватского вопроса. Некоторым образом он уже решен самими хорватами. Они живут собственной жизнью, не платят налогов, организовывают собственную помощь пассивным областям, воспитывают детей в соответствии с хорватской концепцией. Живут, демонстрируя все специфические хорватские черты… Делают и говорят, что хотят, провоцируя органы безопасности, которые совершенно не в состоянии выполнять свои обязанности»⁷⁹.

Возвращаясь к взаимоотношениям ХКП с двором, отметим, что партия, наряду с вышеописанной новой тактикой, прибегала к инструментарию, испытанному еще в 1920-е годы. Во-первых, активизация международной активности ХКП по-прежнему грозила Белграду гипотетической возможностью удовлетворения хорватских требований вне границ югославского государства[116]. Во-вторых, сотрудничество с сербиянскими оппозиционерами, как и при Радиче, демонстрировало двору, что и без него в Сербии есть силы, готовые пойти навстречу хорватам.

В 1925 г. вступление ХРКП в так называемый Блок народного согласия и крестьянской демократии (вместе с ДП, СНП и ЮМО) должно было подтолкнуть Александра Карагеоргиевича к мысли о том, что Радича лучше видеть союзником, чем противником.

В мае 1935 г. и декабре 1938 г. при формировании избирательной коалиции (в первом случае – с ДП и ЗП, а во втором – с ДП, ЗП и НРП) Мачек руководствовался различными соображениями. С одной стороны, в силу действовавшего законодательства, только составление общего списка кандидатов давало оппозиционным партиям возможность фигурировать в избирательном бюллетене. Сугубо технологический подход ХКП к сотрудничеству с радикалами, демократами и земледельцами, сформировавшими Объединенную оппозицию (00), проявился в том обстоятельстве, что ни в 1935, ни в 1938 г. партнеры по коалиции не издали совместной предвыборной программы или манифеста.

С другой, что важнее всего, с момента создания Югославии выборы, для партии всегда триумфальные, преподносились как проведение плебисцита о доверии избирателей Хорватии ее руководству. Именно получение права именоваться «Хорватским народным представительством» служило смыслом участия ХКП в выборах 1920,1923,1935 и 1938 гг., после которых она объявляла о бойкоте белградской скупщины.

Именно такая народная легитимация послужила решающим преимуществом в отношениях с двором и ОО, которые ослабляли друг друга, оспаривая право говорить от имени Сербии. При этом бывшие парламентские партии утверждали, что втроем они отражают интересы сербиянских избирателей, а князю-регенту не оставалось ничего другого, как апеллировать к авторитету «народной династии» Карагеоргиевичей. Обе противоборствующие стороны были заинтересованы в союзе с Мачеком, который послужил бы подтверждением обоснованности их притязаний.

Объединенная оппозиция за право выступить дуэтом с подлинным представителем Хорватии расплатилась признанием всех главных тезисов Загребских пунктаций. В межпартийном соглашении от 8 октября 1937 г. подписанном главами 00 и КДК, шла речь о недействительности конституций 1921 и 1931 гг. для хорватского и сербского народов, что означало отказ ДП, ЗП и НРП от принципов национального унитаризма и государственного централизма. Кроме того, в тексте описывалась процедура изменения Основного закона и внутреннего устройства королевства «в интересах сербов, хорватов и словенцев».

Однако, к разочарованию ОО, союзничество с Мачеком не означало, что именно ее он считает равноправным партнером, которому стоит хранить верность. Даже объединившись, три сербиянские партии не могли гарантировать выполнение требований ХКП. «Идеально было бы, если бы обо всем договорились хорватское и сербское крестьянские движения. Однако такое движение среди сербов не пользуется достаточным авторитетом. Хорваты должны договариваться с единственной реальной силой, т. е. с носителем силы военной», – делал свой выбор вождь хорватов⁸⁰.

Сговорчивость князя Павла росла по мере того, как, с одной стороны, уменьшался его кредит общественного доверия в Сербии и, с другой, усугублялась международная ситуация, требовавшая внутренней консолидации королевства любой ценой. Вскоре после декабрьских выборов 1938 г. князь-регент дал Мачеку знать, что готов к решению хорватского вопроса по сокращенной процедуре. Ее результатом стало подписание в августе 1939 г. соглашения с премьер-министром Д. Цветковичем, позволившее Мачеку добиться одновременно и децентрализации государства, и установления собственного решающего влияния на политику центральной власти.

* * *

Несмотря на успешность ХКП, современники не считали Мачека блестящим политиком. Даже сторонники и нейтральные наблюдатели, не говоря об оппонентах, корили его за безыдейность, безынициативность, упущенные возможности, нехватку широты взглядов и т. п.

Например, главный протагонист хорватов в Белграде – лидер левого крыла Земледельческой партии Драголюб Йованович – отмечал «медитативную природу» Мачека.

Такой эвфемизм использовался для описания инертности, во второй половине 1930-х годов долго не позволявшей вождю хорватов придти к согласию с сербскими оппозиционерами, с которыми у него не осталось принципиальных разногласий. «В отличие от С. Радича… Мачек не был человеком, способным принять быстрое решение… Он не ощущал ни сил, ни авторитета взяться за непростое дело достижения сербско-хорватского согласия»⁸¹.

С противоположного политического фланга в адрес Мачека раздавались схожие упреки. «Ни у одного хорватского политика не было столько силы в руках, таких благоприятных международных условий, такого безграничного доверия всего народа, как у д-ра Мачека. Но в то же время никому другому не удалось так трагически разбазарить этот огромный капитал», – сокрушался Миле Будак⁸².

Что касается противников, то в их воспоминаниях глава ХКП предстает человеком с узким кругозором и простецкими манерами. «Я много времени провел в разговорах с Мачеком. И мне потребовалось немало терпения, чтобы дождаться конца визита… Какая на самом деле международная ситуация, он понятия не имел», – приводит М. Стоядинович впечатления Павла Карагеоргиевича⁸³.

В пользу обоснованности невысокого мнения, которое сложилось у принца-регента и его многолетнего премьер-министра, свидетельствуют впечатления от общения с Мачеком, отраженные в отчетах двух дипломатов – британского и чехословацкого. В первом, датированном 1936 г., Р. Кэмпбелл упрекал Мачека, в том, что он «опять не удосужился ясно пояснить, какие цели он преследует… Что он называет Хорватией, так и нельзя точно определить»⁸⁴. «Он никудышный идеолог, его внутриполитическая концепция не ясна и не до конца продумана им самим. Его размышления не глубоки. По-видимому, о внешнеполитических делах он задумывался немного. Представления о внешней политике… граничат с наивностью»⁸⁵, – вторил В. Гирса[117].

Впрочем, справедливости ради отметим, что наш герой имел ясное представление о собственной ограниченности. По его словам, только покойный «Радич мог менять политику партии, так как он создал все. Он, Мачек, будет только лишь продолжать идти тем путем, который определил Радич»⁸⁶.

Под стать председателю были и прочие функционеры ХКП, один из которых самокритично констатировал: «Вокруг Мачека нет сильных личностей… Как последователи Радича, выделяются несколько весьма бледных адвокатов… Народ с Мачеком, но где интеллектуалы, специалисты? Где команда на случай прихода к власти?»⁸⁷.

Подобные признания свидетельствуют в пользу достоверности характеристик В. Мачека, оставленных его современниками. Кроме того, невольное единодушие представителей столь широкого политического спектра, безусловно, говорит об их непредвзятости и, следовательно, правоте.

За счет чего же наследникам Радича удалось достичь результата, столь диссонировавшего с их скромными способностями? Ответ на этот вопрос можно обнаружить и в вышеприведенных самокритичных словах. Именно соблюдение преемственности тактики и стратегии партии компенсировало недостатки, выявленные строгими критиками. Кроме того, проследив следование заветам основоположника в обозначенный период, нам удалось установить полезную способность В. Мачека не повторять допущенных в предыдущее десятилетие ошибок, что в совокупности позволило ХКП стать главным фактором государственного развития Югославии в 30-е годы XX в.

Примечания

1 Архив Југославије (далее АЈ). Ф. 335 (Војислав Јовановић-Марамбо), хартије двора, фасцикла 18, «Краљевска диктатура у Југославији».

2 Главным политическим проявлением вышеуказанного кризиса стал бойкот парламента и представленных в нем партий со стороны Крестьянско-демократической коалиции: «В работе Народной скупщины, в которой в борьбе за равноправие пролилась кровь наших товарищей, фракция КДК участвовать не будет… С теперешним правительством КДК прекращает все отношения». (AJ. Ф. 335, фасцикла 21. (Одлука Клуба Сељачко-Демократске коалиције).

3 Мемоари патриарха Српског Гаврила. Београд, 1990. С. 57.

4 Dobrivojevi? I. Dr?avna represija u doba diktature Kralja Aleksandra 1929–1935. Beograd, 2006. S. 101.

5 Записници ca седница Министарског савета Краљевине Југославијe 1929–1931. Београд, 2002. C. 6.

6 Там же. С. 7.

7 Записници са седница Министарског савета… С. 100.

8 Записници са седница Министарског савета… С. XLIII–XLIV.

9 Stojkov Г. Opozicija u vreme ?estojanuarske diktature. Beograd, 1969. S. 115.

10 Записници ca седница Министарског савета… C. 353–365.

11 Были приняты Уголовный кодекс (Dobrivojevi? I. Op. cit. S. 101.) и Закон о полиции, а также Закон об изменениях и дополнениях Закона о прямых налогах от февраля 1928 г. (Записници са седница Министарског савета… С. 357.)

12 Записници са седница Министарског савета… С. 17, 18, 23, 25, 37, 47, 78.

13 Аранђеловић Д. Наша политичка криза // СКГ. Књ. 22. Bpoj 6. С. 449–450.16 новембар 1927.

14 Dobrivojevi? L Op. cit. S. 52.

15 Цит. no: Boban Lj. Ma?ek i politika Hrvatske Selja?ke Stranke 1928–1941.1. Zagreb, 1974. S. 44.

16 Avramovski ?. Britanci o Kraljevini Jugoslaviji. Godi?nji izve?taji britanskog poslanstva u Beogradu 1921–1938. Zagreb, 1986. Књ.1. P. 590–591.

17 Цит. no: Dobrivojevi? 1. Op. cit. S. 45.

18 Записници ca седница Министарског савета… C. 129,193.

19 Avramovski ?. Britanci o Kraljevini Jugoslaviji. Godi?nji izve?taji britanskog poslanstva u Beogradu 1921–1938. Књ.2. Zagreb, 1986. S. 38.

20 АСАНУ. Бр. 13607. Светислав Т. Милосављевић. Из мемоара. II. С. 71.

21 Гайдар Е.Т. Гибель империи. Уроки для современной России. М., 2006. С. 59.

22 АСАНУ. Бр. 13607. Светислав Т. Милосављевић. Из мемоара. II. С. 71.

23 Цит. по: Stojkov Т. Opozicija… S. 140.

24 Мемоари патриарха Српског Гаврила. Београд, 1990. С. 77.

25 Avramovski ?. Op. cit. Књ.2. S. 79.

26 Avramovski ?. Op. cit. Књ.2. S. 145.

27 Stojkov T. Opozicija u vreme ?estojanuarske diktature… S. 211–212.

28 Ibid. S. 231.

29 Гайдар Е.Т. Указ. соч. C. 68.

30 Записници ca седница Министарског савета… C. 63.

31 Записници ca седница Министарског савета… С. 68, 206, 208.

32 Цит. по: Поповић Н.А. Слободан]овановић и југословенска држава. Београд, 2003. С. 195.

33 Записници са седница Министарског савета… С. 200–202.

34 Записници са седница Министарског савета… С. 206.

35 Записници са седница Министарског савета… С. LXI.

36 Цит. по: Stojkov T. Opozicija u vreme ?estojanuarske diktature… S. 191.

37 Цит. по: Dobrivojevi? I. Op. cit. S. 48.

38 Цит. по: Boban Lj. Ma?ek i politika Hrvatske Selja?ke Stranke… I. S. 51.

39 Цит. по: Stojkov T. Opozicija u vreme ?estojanuarske diktature… S. 195.

40 Stojadinovi? M. Op. cit. S. 284.

41 Avramovski ?. Op. cit. Књ.2. S. 229–321.

42 Радикалы и партия Корошца воздержались от участия в выборах.

43 Цит. по: Boban Lj. Ma?ek i politika Hrvatske Selja?ke Stranke… I. S. 184.

44 Того же мнения о прошедших выборах придерживался и британский посол в Белграде (см.: Avramovski ?. Britanci о Kraljevini Jugoslaviji. Godi?nji izve?taji britanskog poslanstva u Beogradu 1921–1938. Zagreb, 1986. Књ.2. S. 346).

45 Stojkov T. Opozicija u vreme ?estojanuarske diktature… S. 13.

46 AJ. Ф. 80, фасцикла 31–261.

47 Цит. no: Boban Lj. Ma?ek i politika Hrvatske Selja?ke Stranke… I. S. 175.

48 Stojadinovi? M. Op. cit. S. 467.

49 Ibid. S. 342.

50 Димић Љ. Историја српске државности. Нови Сад, 2001. Књ. 3. Србија у Југославији. С. 160.

51 Цит. no: Stojkov T. Opozicija u vreme ?estojanuarske diktature… S. 204.

52 Stojkov T. Opozicija u vreme ?estojanuarske diktature… S. 189.

53 Димић Љ. Историја српске државности. Књ. 3… С. 191.

54 Цит. no: Boban Lj. Ma?ek i politika Hrvatske Selja?ke Stranke 1928–1941.1. Zagreb, 1974. S. 44.

55 Цит. no: Boban Lj. Op. cit. I. S. 31–32.

56 Суд оправдал главу ХКП.

57 Stojkov T. Opozicija u vreme ?estojanuarske diktature. Beograd, 1969. S. 94.

58 Цит. no: Stojkov T. Op. cit. S. 209.

59 Силкин А.А. Степан Радич и интернационализация хорватского вопроса (1918–1925) // Восточная Европа после Версаля. СПб., 2007.

60 Крневич пытался воздействовать на мнение политических элит Франции и Англии, Кошутич – Италии.

61 Миле Будак – деятель «франковской» Хорватской партии права, в 1941 г. ставший одним из лидеров Усташеского режима в так называемом Независимом государстве Хорватия (НДХ). Один из организаторов геноцида сербов в НДХ. В 1930-е годы Будак – «попутчик» ХКП.

62 Цит. по: Stojkov Т. Op. cit. S. 211.

63 Avramovski ?. Britanci o Kraljevini Jugoslaviji. Godi?nji izve?taji britanskog poslanstva u Beogradu 1921–1938. Zagreb, 1986. Књ.2. S. 471.

64 Цит. no: Joeanoeuh Д. Политичке успомене. III. Београд, 1997. C. 181.

65 Действуя таким образом, Радич добился от Александра Карагеоргиевича и Николы Пашича признания статуса «вождя хорватского народа». Особое впечатление на сербов произвело путешествие Радича в Москву и вступление его партии в Крестинтерн.

66 Цит. по: Димитријевић М. Ми и Хрвати. Хрватско питање 1914–1939. Споразум са Хрватима. Београд, 1939. С. 154.

67 Цит. по: Stojkov Т. Op. cit. S. 119.

68 Цит. по: Bohan Lj. Op. cit. I. S. 127.

69 Цит. по: Bohan Lj. Op. cit. I. S. 114.

70 В ответ на предложение НРП, ДП и ЗП Мачек выдвинул заведомо нереализуемое в условиях авторитарного полицейского режима контрпредложение выдвинуть на выборах совместный оппозиционный список.

71 Цит. по: Stojkov Т. Op. cit. S. 217.

72 Bohan Lj. Op. cit. I. S. 127.

73 См. подробнее: Силкин А.А. Внутриполитические предпосылки заключения Соглашения Цветкович-Мачек и формирования Бановины Хорватия (1934–1939 гг.) // Человек на Балканах. Власть и общество: опыт взаимодействия (конец XIX – начало XX века). СПб., 2009.

74 Цит. По: Bohan Lj. Op. cit. I. S. 175.

75 Цит. no: Bohan Lj. Op. cit. I. S. 175.

76 Цит. no: Bohan, Lj. Op. cit. I. S. 314.

77 Јовановић Стоимировић М. Дневник. 1936–1941. Нови Сад, 2000. С. 98.

78 Архив Југославије. Ф. 37, Фасцикла 2. Л. 439.

79 Там же, фасцикла 48. Л. 143–145.

80 Цит. по: Joeanoeuh Д. Указ. соч. II. С. 181.

81 Joeanoeuh Д. Указ. соч. IV. С. 185.

82 Цит. по: Joeanoeuh Д. Указ. соч. V. С. 184.

83 Stojadinovi? M. Ni rat ni pakt. Jugoslavija izmedu dva rata. Rijeka, 1970. S. 466.

84 Avramovski ?. Op. cit. S. 471.

85 Цит. no: Bohan Lj. Op. cit. I. S. 316.

86 Joeanoeuh Д. Указ. соч. II. C. 181.

87 Цит. no: Joeanoeuh Д. Указ. соч. III. C. 261.