Глава 4 Внутриполитическая сцена Югославии на рубеже 1930-1940-х годов

Основные тенденции и противоречия. С началом 1 сентября 1939 г. Второй мировой войны вопросы отношения к ней, к обеим воюющим сторонам, к политике наиболее крупных держав, к позиции соседних государств и, конечно, прежде всего к положению самой Югославии, к ее безопасности, к внешнеполитическому курсу привлекли, естественно, огромное внимание в югославском обществе, в первую очередь в его наиболее образованных и политически активных слоях. Но еще большее и куда более обостренное общественное внимание сосредоточилось на проблемах внутриполитического устройства и перспектив реорганизации югославского государства в связи с произошедшим в конце августа 1939 г. подписанием соглашения Цветковича – Мачека и образованием бановины Хорватия.

Первые полтора с небольшим года войны, в течение которых еще продолжала существовать Югославия, явились как раз временем реализации соглашения Цветковича – Мачека, практических мер по организации механизма автономии, предусмотренной этим соглашением для бановины Хорватия. 9 сентября 1939 г. по предложению бана Ивана Шубашича и под воздействием Владко Мачека, занявшего пост вице-премьера Югославии, регентство приняло постановление об устройстве власти в бановине. Постановление определяло структуру и полномочия органов автономной хорватской администрации, порядок назначения на должности в ней, решало вопросы, касавшиеся ее функционирования, в том числе в связи с включением в бановину Хорватия территорий, находившихся до того в составе разных бановин. За этим последовал ряд конкретных постановлений как самой банской власти, так и югославского правительства относительно образования различных учреждений бановины, их взаимодействия и разграничения полномочий с общеюгославскими государственными структурами, о мерах в разных областях управления бановиной, в ее экономической, социальной, культурной жизни, здравоохранении, юстиции и т. д.¹

Происходили многочисленные кадровые назначения. Возглавлявшееся Мачеком руководство Хорватской крестьянской партии (ХКП), в руки которого, по сути, перешла основная власть в бановине Хорватия, стремилось, елико возможно, поставить везде своих людей. Здесь играли роль не только политические устремления ХКП, и в частности ее верхушки. Сказывалась и принятая во всей Югославии в период между двумя мировыми войнами обычная практика, когда та или иная политическая либо выступавшая в качестве таковой группировка, получив власть на общегосударственном, ведомственном или местном уровне, раздавала затем в подчиненном ей аппарате не только соответствующие репрезентативные посты, но и просто чиновничьи места и даже должности довольно мелких служащих своим активистам и сторонникам. Расставляя свои кадры, ХКП лишь частично допускала в аппарат власти бановины некоторое число выдвиженцев от своего младшего партнера по Крестьянско-демократической коалиции – Независимой демократической партии (НДП), которая представляла в коалиции интересы сербского населения бановины².

В целом у Павла и Цветковича с Мачеком, у югославского правительства с администрацией хорватского бана установились на практике отношения более или менее приемлемого взаимодействия и партнерства. В процессе реального функционирования автономии возникали и противоречия либо некоторые сложные вопросы, например, касавшиеся финансовых взаимоотношений между администрацией бановины Хорватия и центральными белградскими властями³. Но это, как правило, тем либо иным образом регулировалось. Характерен пример особенно острой ситуация, сложившейся к середине сентября 1939 г. в связи с проводившейся тогда в Югославии мобилизацией. Распространявшиеся слухи, будто мобилизованных пошлют воевать в Польшу и Францию, и реквизиция у крестьян тяглового скота, проводившаяся военным командованием без нужной компенсации, вызвали среди хорватского населения бановины заметный всплеск антимобилизационных выступлений. Руководство ХКП, лично Мачек, старавшиеся прекратить эти выступления, поставили перед министром армии и флота Недичем вопрос о необходимости компенсации за реквизицию. И хотя вначале министр был против, в итоге он согласился⁴. Ни в исследованных до сих пор источниках, ни в историографии нет данных о сколько-нибудь серьезных конфликтах между верхами бановины и ХКП, с одной стороны, и центральными властями – с другой.

Однако с точки зрения того, как в первые полтора года войны соглашение Цветковича – Мачека и создание хорватской автономии повлияли на положение Югославии в целом, общий результат был очень противоречив.

С образованием автономии Хорватия в преобладающей мере перестала быть таким опасным фактором крайне враждебного противостояния правящему режиму – а тем самым и реально функционировавшему югославскому государству, – каким она являлась на протяжении большей части периода между двумя мировыми войнами. ХКП как организованная национально-политическая сила, за которой шло подавляющее большинство хорватов, на деле превратилась из противника в одну из важных опор существовавшей государственной власти. Ведущие деятели ХКП вошли в югославскую правящую верхушку, поддерживая проводимую под руководством Павла Карагеоргиевича политику и участвуя в ней. Эти результаты имели для Югославии стабилизирующее и консолидирующее значение, особенно важное в тогдашних условиях войны в Европе и постоянной угрозы стране извне, причем прежде всего от Италии с ее претензиями как раз на Хорватию.

Правда, в ответ на соглашение Цветковича – Мачека, которое носители хорватского национального радикализма расценили как предательство со стороны Мачека и руководства ХКП, последовал всплеск усташских усилий по дискредитации соглашения, инициированию противостояния ему, по дестабилизации обстановки в Хорватии и расширению собственного влияния. В течение 1939–1940 гг. усташскими активистами, примерно две сотни которых различными путями возвратились в Югославию из итальянской эмиграции главным образом в последний год правления Милана Стоядиновича, и их сторонниками, жившими в стране, была предпринята кампания по пропаганде своих идей и обличению не только, как прежде, «белградского режима», но теперь уже в не меньшей степени и Мачека с его сподвижниками. Кампания велась путем распространения листовок, через некоторые легальные издания, организацию культурных и историко-мемориальных мероприятий. Это дополнялось отдельными террористическими актами в Загребе – демонстративными взрывами в общественных местах, а позже и в местах проживания Мачека, некоторых других руководящих деятелей ХКП.

В отличие от предшествующего периода, когда борьба с экстремистским сепаратизмом велась «белградским режимом», на сей раз такая задача стала уделом самой ХКП и находившегося в ее руках аппарата управления автономной бановины. Властям бановины, которые вначале старались воздерживаться от репрессий в отношении радикальных националистов и даже пытались некоторых из них, прежде всего из числа известных интеллигентов, перетянуть с позиции экстремизма на позицию сотрудничества с ХКП и банской администрацией, в итоге пришлось, особенно после террористических актов, прибегнуть не только к жесткому пропагандистскому контрнаступлению, но и к прямым мерам преследования и подавления: арестам, запрещению печатных изданий, закрытию легальных организаций, служивших крышей усташам⁵.

Вместе с тем как самим созданием бановины Хорватия, так и обозначением перспективы общего переустройства Югославии в федеративное государство, состоящее из автономий на основе этнического принципа, соглашение Цветковича – Мачека явилось ключом, открывшим своеобразный «ящик Пандоры». Ибо, с одной стороны, оно резко актуализировало, а вследствие этого сильно обострило в югославской общественно-политической жизни присутствовавшее в ней и без того постоянно противоречие между сторонниками централистской и федералистской ориентаций. А с другой стороны, стремительно разожгло и так никогда не потухавшие до конца страсти по поводу этнической принадлежности тех или иных территорий, особенно многих регионов со смешанным по национальному или этноконфессиональному составу населением. Одно и другое переплелось в неразрывный клубок в той ожесточенной публичной полемике, которая развернулась в югославских средствах массовой информации, в выступлениях политиков и общественных деятелей вокруг заключенного соглашения и проблем, касавшихся его реализации.

Наиболее резкой критике соглашение Цветковича – Мачека подверглось со стороны значительного круга сербских общественно-политических сил. Из действовавших партий там оказались весьма разные по своей политической физиономии и идейной ориентации. С одной стороны, среди них были такие прежние столпы Объединенной оппозиции, как Демократическая и Народная радикальная партии, хотя отдельные деятели радикалов заняли позицию в пользу соглашения, а Лазар Маркович даже вошел в правительство Цветковича – Мачека. С другой стороны, в том же круге противников соглашения были создававшиеся в свое время правящим режимом верхушечные партии двух прежних «сильных личностей», лишенных власти: Югославская национальная партия генерала Петра Живковича (в ней, однако, ее словенская и боснийская части поддержали соглашение) и группа сторонников Милана Стоядиновича, оформившаяся как Сербская радикальная партия.

Но еще более активно, чем перечисленные партии, против соглашения выступил Сербский культурный клуб (СКК). В период, последовавший за подписанием соглашения Цветковича – Мачека и образованием бановины Хорватия, СКК окончательно превратился, по существу, в политическую организацию, объединявшую довольно широкий слой сербской интеллектуальной элиты на национальной основе. Наряду с СКК в Белграде, сеть его филиалов (подкомитетов) работала в ряде городов Сербии, Воеводины, Боснии и Герцеговины, Македонии и населенных сербами районов Хорватии. Через эту организационную структуру, через свою газету «Српски глас», ставшую выходить с середины ноября 1939 г., и другие издания, через различные культурные и научные учреждения, где его деятели играли видную роль, СКК развернул широкую пропагандистскую активность под лозунгами «Сербы, соберитесь вместе!» и «Сильное сербство – сильная Югославия!», претендуя на роль надпартийного идеолога и выразителя сербских национальных интересов⁶.

Хотя среди всего этого круга партийных и внепартийных противников соглашения Цветковича – Мачека было немало фактических приверженцев того или иного облика централизма, однако в условиях, когда образование бановины Хорватия уже стало совершившимся фактом, лишь некоторые, подобно, например, Сербской радикальной партии, выступали с откровенно централистских позиций. Преобладающая же часть сербских критиков соглашения не видела практического смысла в том, чтобы вообще отвергнуть реально начатое движение по пути создания автономий и тем самым федерализации Югославии. Большинство названных выше партий, а особенно СКК сосредоточились на формулировании того, как следует осуществлять переустройство государства, сколько и каких автономий может быть создано, каковыми должны быть принципы этнотерриториального разграничения между автономиями и – в качестве главного – какими будут в новом государственном устройстве роль и положение сербов. При тех или иных конкретных нюансах, в выдвигавшихся требованиях указывалось на недопустимость изолированного вычленения Хорватии в качестве автономной единицы без общего, взаимосогласованного всеми, в том числе и достаточно репрезентативными представителями сербов, решения о реорганизации Югославии, об образовании остальных автономных единиц и границах между автономиями. В этом смысле речь шла, в сущности, не об отмене, а о серьезной корректировке, в значительной мере – ревизии соглашения Цветковича – Мачека.

По поводу того, из скольких и каких именно автономий должна была бы состоять Югославия, преобладало мнение, что их может быть три – сербская, хорватская и словенская. Относительно словенской автономной единицы практически все сходились на том, чтобы она была создана в границах Дравской бановины, являвшейся словенской этнической территорией в Югославии. Главным же пунктом, вокруг которого кипели страсти, являлся вопрос о границах сербской и хорватской автономных единиц. Сербские противники соглашения были категорически против произошедшего включения в бановину Хорватия немалого числа мест с сербским и мусульманским населением, особенно ряда районов Воеводины и Боснии и Герцеговины. Они именовали такое решение «сербским Мюнхеном». По их мнению, в частности по замыслам таких известных деятелей СКК, как академик Слободан Йованович, Драгиша Васич, Стеван Мольевич, в составе сербской автономии должны были наряду с Сербией находиться Воеводина, Босния и Герцеговина, Черногория и даже югославская Македония, по-прежнему фигурировавшая как на югославском официальном уровне, так и в лексиконе «национально ориентированной» сербской общественности в качестве «Южной Сербии»⁷.

Подобная программа, направленная на защиту сербского этноса и свойственного ему национального развития там, где он, как представлялось, мог оказаться на положении «второсортного», подвергнуться политическому, экономическому, культурно-языковому ущемлению со стороны хорватского национализма, вместе с тем, в свою очередь, тоже содержала националистическое стремление к сербской доминации на весьма обширных территориях с этнически смешанным либо преимущественно – а в Македонии почти абсолютно – несербским населением. Кроме того, идея образования сербской автономной единицы таким образом, чтобы эта единица охватывала бы преобладающую часть Югославии, была во многом сопряжена с продолжавшей владеть умами большинства тогдашней сербской элиты претензией на сохранение главенствующей роли сербов в югославском государстве, даже при стоявшей в повестке дня его частичной федерализации.

Но наряду с этим общественно-политическим кругом, с которым была в основном солидарна также Сербская православная церковь, в сербском обществе даже в самой Сербии, а особенно в пречанских районах имелись и иные силы, главным образом либеральной и демократической ориентации, поддерживавшие соглашение Цветковича-Мачека либо, по крайней мере, считавшие его положительным сдвигом, открывающим перспективу необходимого государственного переустройства и решения межэтнических проблем. Из наиболее заметных таковыми являлись, с одной стороны, представленные в правительстве основная часть Союза земледельцев, хотя и критиковавшая конкретные территориальные решения соглашения, и НДП, пользовавшаяся репутацией партии, имевшей влияние среди пречанских сербов, а с другой стороны – оппозиционное, отколовшееся от Союза земледельцев левое крыло, оформившееся в 1940 г. в Народнокрестьянскую партию. При этом НДП, будучи партнером ХКП, выступала, в противоположность охарактеризованному выше большинству сербских общественно-политических сил, за включение всей Боснии и Герцеговины в бановину Хорватия.

Естественно, сторонниками соглашения являлись главные несербские национальнополитические группировки, тоже представленные, помимо ХКП, в правительстве: Словенская народная партия и Югославская (югославянская) мусульманская организация. Первая стремилась к скорейшему оформлению фактически управляемой ею Дравской бановины в словенскую автономию. Вторая же поддерживала соглашение частично, ибо хотела, чтобы целиком Босния и Герцеговина стала отдельной, наряду с другими, автономной единицей, а это приходило в противоречие как с уже произошедшим присоединением части данного края к бановине Хорватия и, соответственно, с позицией ХКП, так и с намерениями включить всю Боснию и Герцеговину либо в состав сербской автономной единицы, согласно планам большинства сербских сил, либо – в бановину Хорватия, согласно замыслу НДП⁸.

Полемика по всем перечисленным выше вопросам, нередко националистически окрашенная и через публичную пропаганду переносившаяся в массы, была фактором, не способствовавшим внутриюгославской консолидации, а наоборот, в определенной мере усиливавшим межэтническую отчужденность, взаимную подозрительность, стереотипы недоброжелательства. С точки же зрения практического осуществления государственного переустройства, перспектива которого была декларирована соглашением Цветковича – Мачека, полемика оказывалась беспредметной. Ибо стоявшие наверху югославской пирамиды власти, пойдя на создание хорватской автономии в тех временно-компромиссных территориальных границах, которые были зафиксированы в соглашении и регентском распоряжении об образовании бановины Хорватия, а тем самым решив неотложную в тот момент утилитарную задачу урегулирования, насколько возможно, хорватского вопроса, воздержались от дальнейших практических шагов по реорганизации государства.

Хотя в 1940 г. были выработаны проекты образования сербской и словенской автономных единиц с полномочиями и основами устройства, в принципе аналогичными тем, которые уже действовали в бановине Хорватия, эти проекты так и остались на бумаге⁹. В обстановке уже и так сильно накалявшихся страстей по поводу того, каким должно быть этнотерриториальное разграничение, югославское руководство, очевидно, страшилось, что какое бы то ни было продолжение федерализации и создания автономий может лишь подлить масла в огонь и привести к тяжелым потрясениям, особенно опасным в складывавшихся для Югославии внешнеполитических условиях. Тем более что едва ли вообще можно было найти удовлетворительное для всех заинтересованных сторон решение по разграничению обширных территорий с этнически смешанным населением. Верховная власть всячески стремилась притушить межэтнические страсти, воспрепятствовать критике соглашения Цветковича – Мачека и пропаганде идей, которые бы его подрывали. В числе направленных на это мер, в частности, последовало в середине июня 1940 г. запрещение дальнейшего издания газеты СКК «Српски глас».

Хотя при заключении соглашения Цветковича – Мачека имелось в виду провести затем выборы в Народную скупщину Югославии, распущенную в связи с заключением соглашения, и во вновь учрежденный Сабор бановины Хорватия, тем не менее этого сделано не было. Впоследствии Мачек объяснял такое положение невозможностью проведения выборов из-за фактически постоянно происходившей тогда мобилизации в армию ввиду грозившей Югославии опасности извне¹⁰. В современной историографии встречаются, однако, разные точки зрения на сей счет. Согласно одним авторам, ХКП действительно предлагала провести как можно быстрее выборы как в хорватский сабор, так и в Народную скупщину, задачей которой было довершить в общеюгославском масштабе процесс переустройства государства. Однако война прервала осуществление этого. Но существует и противоположное мнение, что откладывание выборов могло быть обусловлено позициями самого Мачека и Павла Карагеоргиевича. Что касалось хорватского сабора, то, согласно этому мнению, расходы на его содержание были бы очень высокими и обременительными для бюджета бановины, между тем как в ней всю власть и так имела ХКП. А потому, согласно этому мнению, Мачек вряд ли был особо заинтересован в проведении выборов в Сабор. На Павла же могла влиять боязнь, как бы Сабор, будучи избранным, ни провозгласил вообще независимость Хорватии. А выборы в Народную скупщину Югославии принц-регент мог откладывать из опасения, что ее большинство, которое было бы сербским, не подтвердит соглашения Цветковича – Мачека¹¹.

Но какими бы ни были действительные причины непроведения выборов, результатом являлось то, что и вся страна, и хорватская автономия управлялись без парламентов. Это отнюдь не придавало авторитета регентскому режиму в глазах оппонентов проводимой Павлом политики, особенно тех сербских сил, которые критиковали соглашение Цветковича – Мачека, оспаривали его легитимность и считали принца-регента предателем сербских интересов либо, по крайней мере, очень далеким от них. Отсутствие всякого парламентаризма и авторитарный стиль руководства государством лишь усугубляли копившееся недовольство и не способствовали ослаблению напряженности, которая была свойственна не только сфере межэтнических отношений, столь чувствительных для многонациональной Югославии, но и сфере социальных отношений.

Коммунистическая партия Югославии. Достаточно острые социальные противоречия, характерные для внутриюгославского развития на протяжении всего межвоенного двадцатилетия, еще больше усилились с началом войны. Этому, помимо прочего, способствовали общие экономические трудности, вызванные военными условиями в Европе, и значительный рост расходов на оборону страны: вооружение и содержание увеличившейся армии, строительство оборонительных сооружений в приграничных районах. Для довольно слабой югославской экономики многое оказывалось чрезмерно обременительным. Непосредственно для населения, особенно для крестьянства, составлявшего большинство, тяжелым грузом были почти постоянные крупные мобилизации, проводившиеся главным образом скрытно с осени 1939 г., и сопровождавшие каждую мобилизацию реквизиции тяглового скота и транспортных средств. Для всех, но прежде всего для городских низов, серьезнейшей проблемой были непрерывный рост цен на товары повседневного спроса, а особенно весьма ощутимая нехватка продовольствия, во многом вызванная его все увеличивавшимися поставками в Германию. Все это вызывало социальную напряженность, распространение протестных настроений в весьма широких слоях населения. И являлось питательной почвой для усиления привлекательности радикалистско-популистских взглядов, главным образом левого толка.

На этой основе происходило усиление деятельности Коммунистической партии Югославии (КПЮ), созданной в апреле 1919 г. и с тех пор прошедшей трудный, полный драматизма путь.

Сразу после своего создания, в условиях сопровождавшего окончание Первой мировой войны всплеска леворадикальных настроений, прежде всего в городах, партия быстро завоевала преобладающее влияние в югославском рабочем движении и на выборах в Учредительную скупщину в ноябре 1920 г. стала третьей среди партий по числу полученных депутатских мест. Власти, напуганные успехом КПЮ, ее революционными лозунгами, а особенно организуемыми при ее участии крупными забастовками, в конце декабря 1920 г. ввели, сначала как временный, запрет коммунистической деятельности. А совершенные некоторыми активистами КПЮ в середине 1921 г. покушения на высокопоставленных представителей правящих кругов, включая регента-престолонаслед-ника Александра, привели к немедленному принятию еще более жесткого «Закона об общественной безопасности и порядке в государстве», полностью загнавшего партию в подполье. Многие ее члены подверглись тюремному заключению, другим репрессиям, были вынуждены эмигрировать. Оказавшись нелегальной, КПЮ многократно уменьшилась, ее влияние резко упало. Хотя она и проявляла еще некоторую активность, главным образом через левые профсоюзы, то запрещавшиеся, то снова разрешавшиеся властями, однако надолго была устранена с югославской политической сцены как действенный фактор.

Несмотря на самоотверженность многих коммунистических активистов, фанатично преданных своим идеалам, партия в значительной мере превратилась в маргинальную, деятельность которой сплошь и рядом мало ощущалась вне ее собственных рамок. Руководство КПЮ в основном переместилось в эмиграцию, его состав часто менялся – все больше по воле Исполкома Коминтерна (ИККИ), немногочисленные уцелевшие кадры партии раздирались междоусобной борьбой групп («фракций»), обвинявших друг друга в «правом» или «левом» оппортунизме. ИККИ ориентировал КПЮ то, как в середине 1920-х годов, на расчленение многонационального югославского государства, рассматривавшегося Москвой в качестве звена в «антисоветском санитарном кордоне», то позже, когда возникла угроза гитлеровской экспансии, – на сохранение Югославии¹².

Во второй половине 1930-х годов многие известные деятели КПЮ, находившиеся в то время в СССР, были уничтожены в сталинских «чистках». Такая же судьба постигла и тогдашнего руководителя КПЮ Милана Горкича, в середине 1937 г. специально вызванного в Москву из заграничной штаб-квартиры партии в Париже. В обстановке стимулированных этим среди верхушки КПЮ взаимных обвинений и борьбы за лидерство инициативу в создании нового руководства партии сумел перехватить Йосип Броз, несколькими годами раньше вошедший в число ведущих партийных функционеров.

Впоследствии Броз, под псевдонимом Тито, стал широко известен в мире как руководитель коммунистического режима Югославии. Но известность всегда переплеталась в его биографии с рядом неясностей, противоречивых сведений, просто данных, достоверность которых остается под вопросом ввиду недостатка или отсутствия документальных подтверждений. К некоторым мистификациям о себе приложил руку сам Тито. Так, он долго указывал годом рождения не 1892, а 1893 г. А днем рождения стал считать не 7, а 25 мая, превращенное при его власти в социалистической Югославии в официальный праздник.

Согласно документам, которыми располагает историография, Йосип Броз – сын хорватского крестьянина и матери-словенки. После начального школьного образования и обучения ремеслу слесаря-механика он с 18 лет работал на заводах в Хорватии, Словении, Чехии, Австрии, входивших тогда в состав Австро-Венгрии, и в Германии. В то время Броз, как он утверждал позднее, стал участвовать в социалистическом движении, но документальные сведения, которые бы это подтверждали, не известны. С осени 1913 г. Броз был призван в австро-венгерскую армию и в унтер-офицерском чине участвовал с августа 1914 г. в Первой мировой войне сначала в Сербии, а затем на русском фронте, где в апреле 1915 г. попал в плен.

По данным, исходившим впоследствии от самого Тито, после Февральской революции 1917 г. он, работавший тогда в числе военнопленных на Урале, бежал оттуда и в июне 1917 г. добрался до Петрограда. Там участвовал в известной июльской демонстрации, организованной большевиками. Но после ее разгона и репрессий со стороны Временного правительства пытался бежать через Финляндию в Швецию. В середине 1930-х годов Тито говорил в аппарате ИККИ, что попытка была вызвана потерей им веры в успех революции в России, а позже, будучи уже руководителем Югославии, утверждал, что решил отправиться на родину «делать революцию». Но он был задержан и потом отправлен обратно на Урал, однако по дороге снова бежал и в итоге добрался в ноябре 1917 г. до Омска. Последующие три года Гражданской войны Броз, тоже по сведениям, исходившим позднее от него самого, провел в Омске и селах прилегающей области, где, опять-таки по его утверждениям, был связан с большевиками, выступал за советскую власть и даже просил, но безрезультатно, принять его в советское гражданство и в большевистскую партию. В данных, которые Тито излагал в середине 1930-х годов для ИККИ, речь шла лишь о том, что он агитировал за советскую власть, в более же поздних его воспоминаниях говорилось об участии в боях против «белых».

В сентябре 1920 г., когда Гражданская война в России в основном завершилась, Броз выехал в Югославию. Там он вступил в КПЮ и, работая до 1927 г. на предприятиях в Хорватии и Сербии, одновременно вел нелегальную партийную деятельность и был активистом левых профсоюзов. В 1927 г. Броз стал видным функционером этих профсоюзов в Хорватии и секретарем подпольного горкома КПЮ в Загребе. Он впервые обратил на себя внимание руководства Коминтерна, когда на нелегальной конференции загребской организации КПЮ в феврале 1928 г. то ли по собственному почину, то ли по подсказке тайно приехавшего представителя ИККИ выступил одним из инициаторов обращения конференции к ИККИ против так называемых левой и правой фракций, борьба между которыми сотрясала тогда верхушку КПЮ. Обращение способствовало последовавшему со стороны ИККИ осуждению фракционной борьбы в партии. А публичную известность в Югославии Броз получил летом – осенью 1928 г. после ареста и суда над ним по обвинению в принадлежности к террористической организации. Отсидев почти шесть лет, он, выпущенный на свободу в марте 1934 г., продолжил коммунистическую деятельность в качестве нелегала. В середине 1934 г. эмигрантское руководство КПЮ кооптировало Броза, уже начавшего пользоваться псевдонимом Тито, в Политбюро¹³.

С февраля 1935 г. по октябрь 1936 г. Тито находился в СССР, где под псевдонимом Вальтер, которым его стали обозначать в ИККИ, был назначен политреферентом Балканского секретариата ИККИ, рекомендован для преподавания в Международной ленинской школе. Он участвовал в VII конгрессе Коминтерна как делегат с совещательным голосом. После пребывания в СССР Тито стал осуществлять функции координации деятельности партии непосредственно внутри Югославии, периодически приезжая оттуда в штаб-квартиру Политбюро КПЮ, находившуюся в Вене, а потом в Париже. И вслед за тем, как лидер партии Горкич стал в 1937 г. жертвой сталинских «чисток», а все эмигрантское партийное руководство фактически оказалось в положении повисшего в воздухе, Тито, используя свою роль координатора подпольной деятельности КПЮ в стране, начал формировать ядро нового руководства в самой Югославии в основном из находившихся там партийных активистов. Во время двух последующих визитов в Москву, один из которых состоялся в августе 1938 г. – январе 1939 г., а другой в сентябре – ноябре 1939 г., ему удалось добиться от ИККИ, лично от генерального секретаря ИККИ Георгия Димитрова, санкции на свои действия¹⁴.

Формирование нового руководства КПЮ проходило в тесной связи с усилиями по восстановлению и консолидации прежде фактически полураспавшейся организационной структуры партии. Этот процесс совпал с упомянутым выше подъемом левых настроений в Югославии на рубеже 1930-1940-х годов, что стало основой заметной активизации КПЮ, роста ее численности и влияния. Проведенная подпольно в Загребе в октябре 1940 г. V конференция КПЮ закрепила произошедшую перед тем ликвидацию групповой борьбы в партии и завершила оформление нового партийного руководства. В заново сформированном ЦК 48-летний Тито занял пост генерального секретаря. Его ближайшими сподвижниками стали образовавшие вместе с ним Секретариат ЦК КПЮ трое молодых людей: 30-летний словенец Эдвард Кардель как фактически 2-ой секретарь, 31-летний серб Александр Ранкович в качестве оргсекретаря и 29-летний черногорец Милован Джилас, возглавивший партийный агитпроп¹⁵. Эта четверка, в которой значительно более старший Тито был непререкаемым главой, на много лет вперед оставалась сплоченной группой, державшей в своих руках управление партией. Новое руководство, утвержденное ИККИ, находилось, в отличие от прежней многолетней практики, не в эмиграции, а в самой стране.

Роль, которую стала играть КПЮ в югославском обществе того времени, впоследствии чрезвычайно гиперболизировалась и тенденциозно превозносилась в многочисленных исторических работах, выпускавшихся в Югославии при коммунистической власти. Вместе с тем очевидно, что на рубеже 1930-1940-х годов партия из загнанной в подполье маргинальной группы начала превращаться в общественно-политический фактор, присутствие которого оказывалось довольно заметным в югославской действительности. С ее ведущим участием организовывались забастовки, митинги, другие протестные манифестации, в частности в наиболее крупных городах. Они становились значительными событиями, привлекавшими к себе большое внимание. Их часто жестко-силовое подавление властями во многих случаях придавало им еще больший общественный резонанс, вызывало симпатии к коммунистам, особенно в среде рабочей и учащейся молодежи, части интеллигенции.

В это время складываются довольно тесные отношения КПЮ с некоторыми более умеренно левыми оппозиционными группами, симпатизировавшими социалистическим лозунгам и Советскому Союзу. Это особенно касалось так называемой Демократической левицы, преимущественно интеллигентской группировки, отколовшейся от Демократической партии. Лидером «левицы» был широко известный бывший председатель скупщины Иван Рибар, связанный с компартией через своих сыновей, старший из которых, Иво-Лола, стал членом нового ЦК КПЮ и руководителем югославского комсомола. Было установлено взаимодействие КПЮ и с Народно-крестьянской партией во главе с Драголюбом Йовановичем. Эти группы использовались компартией для расширения своего влияния и интенсификации борьбы против существующего строя.

КПЮ обличала политику правящего режима как «реакционную» и «антинародную», в том числе негативно характеризовала соглашение Цветковича – Мачека как «сговор сербской и хорватской буржуазии». Но некоторые поползновения ее руководства, особенно летом 1940 г., после поражения Франции, выдвинуть непосредственно лозунг борьбы за смену власти и образование «народного правительства рабочих и крестьян» были пресечены указаниями от ИККИ. Ибо Кремль был тогда заинтересован не в дестабилизации положения в Югославии, а в ее укреплении в противовес «оси». Следуя линии советской политики, КПЮ выступала против связи Югославии с какой-либо из воюющих сторон, обвиняя правительство в сговоре с одной и другой, хотя основной критический запал, особенно до поражения Франции, направлялся против «сговора» с лагерем «англо-французских империалистов и поджигателей войны». В качестве панацеи для защиты независимости страны пропагандировалась необходимость ориентации на СССР и заключения союза с ним¹⁶.

Правые радикалы. В отличие от леворадикального фланга, в основном представленного компартией, праворадикальный фланг югославской политической сцены был представлен различными течениями. Более заметными из них являлись прежде всего хорватское движение усташей, чей «вождь» (поглавник) Анте Павелич находился в эмиграции, и созданное в 1935 г. «Югославское народное движение Збор», во главе которого стоял Димитрий Лётич, адвокат и бывший министр юстиции в правительстве генерала Живковича. Если усташское движение, о котором уже шла речь, строилось на ультранационалистической хорватско-сепаратистской основе и было нелегальным, то «Збор», до ноября 1940 г. действовавший вполне легально, преимущественно в Сербии и Словении, выступал за упрочение Югославии на централистских началах.

Идеология «Збора», следуя в русле «интегрального югославизма», вместе с тем базировалась во многом на патриархально-сербском традиционализме как стрежне проповедуемого ею государственного и общественного устройства. Это придавало данной идеологии фактически сербско-почвенническую тональность. В большой мере тому способствовала и православно-клерикальная окрашенность, пронизывавшая все концептуальные построения Лётича. В этих построениях соединялись, с одной стороны, пламенный антикоммунизм, обличение внутреннего строя СССР («Советии» – по терминологии Лётича), преимущественно со славянофильских позиций, и внешней политики Кремля, а с другой стороны – радикальное антизападничество, обличение либерализма, плюрализма, демократическо-парламентской и многопартийной системы. И коммунизм, вернее – советский режим, и западный либерализм с его плюрализмом и гражданскими институтами трактовались как порождение мировых зловредных сил, каковыми были, согласно навязчивой антисемитской идее Лётича, евреи и масоны (последних он считал еврейским проявлением).

Как коммунистическо-советской системе, так и западному либеральному устройству противопоставлялось некое «подлинно народное государство, с подлинно народной этикой, политикой и экономикой», которое предстояло установить в Югославии народу, взбунтовавшись против существующего порядка. Каким образом все это должно было выглядеть, оставалось в данной схеме довольно туманным. Формулирование такой «революционной» цели сопровождалось выдвижением постулата об «органическом государстве» на жестких основах централизованной власти, с наличием «хозяина» в государстве, чья роль, видимо, отводилась монарху, и с сословным устройством, при котором каждое из сословий имело бы представителей в беспартийном парламенте. Эти построения дополнялись апологией традиционно-патриархального уклада, подчеркнутым провозглашением примата морального над материальным, а государства и народа – над личностью¹⁷.

Многие из перечисленных основополагающих компонентов этой доктрины были аналогичны или созвучны характерным чертам итальянского фашизма и германского нацизма. И несмотря на то, что Лётич пытался откреститься от подобной аналогии, не только коммунисты, нередко именовавшие любых своих противников фашистами, но и куда более толерантная публика из числа сторонников гражданско-демократической, либеральной и даже довольно консервативной ориентаций правомерно смотрела на его идеологию и все возглавлявшееся им движение как на явление фашистского толка. Хотя «Збор» выдвигал также социальные лозунги защиты крестьянства и обычного человека от «грабительского капитала», выступал за борьбу с коррупцией и экономическими аферами, он не имел значительной поддержки в обществе и на парламентских выборах 1935 и 1938 гг. получал лишь примерно 30 000 голосов. Но он был заметен благодаря большой активности своих членов, во многом состоявших из фанатично – подстать самому Лётичу – настроенной молодежи. Эта активность проявлялась в основном в пропаганде взглядов движения, включая острую критику внутренней и внешней политики властей, не следовавших рекомендациям Лётича, и в жестоких драках между «зборашами» и коммунистической молодежью, в развязывании которых каждая из сторон обвиняла другую¹⁸.

В частности, после очередных такого рода столкновений, произошедших в Белградском университете в октябре 1940 г., власти предприняли репрессивные меры в отношении не только коммунистов, но и «Збора»: на рубеже октября – ноября на его деятельность был фактически наложен запрет, ряд его активистов арестован, Лётичу пришлось скрываться в одном из православных монастырей. В некоторых югославских исторических изданиях, выпущенных еще при коммунистической власти, можно встретить утверждения, что гонения на «Збор» были связаны с последовавшим тогда же устранением Недича с поста министра армии и флота. Согласно этим утверждениям, власти были озабочены имевшимся взаимодействием между Недичем и Лётичем. По одной версии, они опасались, что подобное взаимодействие, если о нем станет известно руководству ХКП, может затруднить отношения с хорватами, налаженные с таким трудом. По другой версии, власти даже подозревали, что «збораши» вместе с некоторой группой офицеров-сторонников Недича могут готовить государственный переворот¹⁹. Такое объяснение происходившего не подкреплялось, однако, достаточно надежными источниками.

Не исключено, что гонения на «Збор» могли быть вызваны и имевшими место как раз перед этим крайне резкими, в том числе публичными, выступлениями Лётича, обвинявшего верховную власть, непосредственно принца-регента в неспособности и нежелании решать наиболее острые внутренние социальные и национальные проблемы, в потворстве проникновению советского влияния, подрывной деятельности хорватов. Лётич заявлял, что вследствие неверной политики ее правителей Югославия стремительно катится в пропасть. Он осуждал и югославское внешнеполитическое лавирование, противопоставляя ему идею союза балканских государств как средства защиты Югославии и обвиняя официальный Белград, будто тот торпедировал эту идею, не желая ее воплощения²⁰.

Подавляющее большинство основных общественно-политических сил, принадлежавших как к правительственному лагерю, так и к легальной оппозиции, в целом поддерживало ту политику нейтралитета и лавирования между воюющими сторонами, которая проводилась на международной арене под руководством Павла Карагеоргиевича. Ибо все эти силы, независимо от их конкретной ориентации, более или менее осознавали вынужденность такой политики и не видели иной реальной возможности сохранения независимости, целостности страны, ее удержания от затягивания в военный водоворот, грозивший непредсказуемо опасными последствиями. Вместе с тем в значительной, если не преобладающей части сербских партий, как и в весьма широких кругах сербской общественности, среди немалого слоя офицерства, православного духовенства после шока, вызванного поражением Франции с ее реноме боевого союзника Сербии в Первой мировой войне, росли чувства моральной непримиримости с происходившим окружением Югославии государствами «оси», обострялись антигерманские и антигитлеровские настроения.

Примечания

1 Peri? L Vladko Ma?ek: politi?ki portret. Zagreb, 2003. S. 230.

2 Когда НДП хотела, чтобы заместителем бана назначили ее представителя, а премьер Цветкович был за назначение серба, но сторонника своей партии, Мачек выступил против позиции Цветковича, однако и не поддержал НДП. И заместителем бана стал представитель ХКП. Лишь в феврале 1941 г., при изменившихся обстоятельствах, на этот пост был назначен деятель НДП. Boban Lj. Sporazum Cvetkovi? – Ma?ek. Beograd, 1965. S. 349–350.

3 См., в частности: Архив]угославије (далее AJ). Ф. 138, фасцикла 7. Арх. јед. 51. Л. 616–616 полезна, 619–635; Арх. јед. 36. Л. 223–225, 258–260.

4 Aprilski rat 1941: Zbornik dokumenata (далее AR). Књ.1. / Red. D. Gvozdenovi?. Odg. ured. F. Trgo. Beograd, 1969. Dok. Br. 91. S. 345–348; Ma?ek V. In the Struggle for Freedom. New York, 1957. P. 196–197.

5 См., например: АJ. Ф. 38, фасцикла 15. Арх. jед. 53. «Hrvatski dnevnik, 6 marta 1940»;Фасцикла 16. Арх. jед. 54. «Извештаjи из Загреба за фебруар 1940 г.»; Фасцикла 17. Арх. jед. 58. „Загреб, 6 марта [1940] (Телефонски извешта] дописника г. МашиЬа)“; Ma?ek V. Op. cit. P. 204; Peri? I. Op. cit. S. 235–236; Kisi? Kolanovi? N. Uvod // Vojskovoda i politika: sje?anja Slavka Kvaternika. Zagreb, 1997. S. 24–26; Eadem. Mladen Lorkovi?: Ministar urotnik. Zagreb, 1998. S. 28–31; Казимировић В. Србиjа и Jугославиjа 1914–1945. Крагуjевац, 1995. Књ. II. С. 593–595.

6 Bohan Lj. Sporazum Cvetkovi? – Ma?ek. S. 220–241, 246–248, 250–258; Popovi? N. A. Srpski kulturni klub (1937–1941) // Istorija 20. veka. 1989. Br. 1–2; Казимировик В. Указ. соч. Књ. II. C. 601–607, 609.

7 Bohan Lj. Sporazum Cvetkovi? – Ma?ek. S. 220–241, 246–248, 250–258; Popovi? N. A. Srpski kulturni klub (1937–1941) // Istorija 20. veka. 1989. Br. 1–2; Казимировик В. Указ. соч. Књ. II. C. 601–607, 609; Petranovi? В. Istorija Jugoslavije 1918–1988. Beograd, 1988. Књ.1. S. 304–306.

8 Bohan Lj. Sporazum Cvetkovi? – Ma?ek. S. 242–245, 259, 262–263; Petranovi? B. Istorija Jugoslavije 1918–1988. Књ.1. S. 298; Казимировик В. Указ. соч. Књ. II. C. 598–600, 607–608. О позициях различных сербских сил в связи с соглашением Цветковича – Мачека и перспективой процесса федерализации Югославии см. также: Stefanovski M. Srpska politi?ka emigracija о preuredenju Jugoslavije 1941–1943. Beograd, 1988. S. 17–88; Petranovi? B. Srbija u drugom svetskom ratu 1939–1945. Beograd, 1992. S. 19–38.

9 Petranovi? B., Ze?evi? M. Jugoslavija 1918–1988: Tematska zbirka dokumenata. Beograd, 1988. S. 434–435; Stiplovsek M. Prizadevanja za uveljavitev slovenskega avtonomizma od vidovdanske ustave do leta 1941 // Slovenci in Makedonci v Jugoslaviji. Ljubljana; Skopje, 1999. S. 43. Проект постановления о создании бановины Словения вырабатывался под эгидой властей Дравской бановины и руководства Словенской народной партии. По поводу проекта постановления об образовании сербской автономной единицы, которую предлагалось назвать «Сербская земля», в югославской и современной постюгославской историографии высказывались различные мнения о том, в какой мере он вырабатывался с участием правительства, а в какой – с участием СКК. Проект предусматривал, что за исключением уже существующей бановины Хорватия и Дравской бановины, которая должна была стать бановиной Словения, вся остальная территория Югославии будет включена в состав «Сербской земли».

10 Ma?ek V. Op. cit. P. 201.

11 Первую из упомянутых точек зрения см., в частности: Biland?i? D. Hrvatska moderna povijest. Zagreb, 1999. S. 106–107. Вторая из точек зрения выражена, например, в: Peri?i. Op. cit. S. 233.

12 На протяжении десятилетий, когда в Югославии существовал коммунистический режим, контролировавшаяся им югославская историография, хотя частично и отмечала то бедственное и маргинальное положение, которое было характерно для КПЮ на протяжении преобладающей части 1920-х и 1930-х годов, тем не менее старалась приписать партии намного более значимую роль в югославской действительности тех лет, чем было на самом деле. Лишь в работах, издававшихся в позднекоммунистическое время, стала постепенно даваться несколько более реальная картина, совмещавшаяся, однако, со все еще значительной гиперболизацией – не говоря уж о глорификации – места и роли КПЮ в югославском обществе в период между двумя мировыми войнами. См., например: Povijest Saveza komunista Jugoslavije. Beograd, 1985. S. 75-145; Petranovi? B. Istorija Jugoslavije 1918–1988. Књ.1. S. 150–160,187-190,213–240.

13 Российский государственный архив социально-политической истории (далее РГАС-ПИ). Ф. 495. Оп. 277. Д. 27 (личное дело Тито, начатое в отделе кадров ИККИ). Т. 1. Л. 29–30, 345, 349–351, 354, 357–360; Т. 2. Л. 284–285; Симик П. Светац и магле: Тито и тегово време у новим документима Москве и Београда. Београд, 2005. С. 21–24, 61–65.

14 При коммунистическом режиме югославская историография рисовала исключительно апологетическую картину образования нового руководства КПЮ во главе с Тито (один из наиболее характерных примеров: Damjanovi? P. Tito pred temama istorije. Beograd, 1972). В постюгославской исторической литературе, особенно сербской, эта картина стала меняться на полностью противоположную, но не столько на исследовательской, сколько на политикопублицистической основе (например: Gligorijevi? В. Kominterna, jugoslovensko i srpsko pitanje. Beograd, 1992. S. 329–332; Симић П. Указ. соч. С. 35–40; Николић К. Тито говори што народ мисли: Култ Jocnna Броза Тита 1944–1949. Београд, 2006. С. 28–31).

15 См.: Peta zemaljska konferencija KPJ (19–23. oktobar 1940) / Prired. P. Damjanovi?, M. Bosi?, D. Lazarevi?. Beograd, 1980.

16 Линия КПЮ в этот период и определявшие ее директивы из Москвы отражены, в частности, в материалах Тито и документах тайной радиосвязи руководства КПЮ с ИККИ: Broz Tito J. Sabrana djela. T. 5, 6. Beograd, 1978–1979; Vujo?evi? U. Prepiska (radiogrami) CK KPJ – IK KI (Jun 1940 – decembar 1941) // Vojnoistorijski glasnik. 1992. Br. 1–3. S. 281–300, 321–327.

17 См., например: Ljoti? D.V. Svetska revolucija / Sre?eno i ?tampano 1949. u emigraciji. Beograd, 1999; Љотић Д.В. „Сад је ваш час и област таме“. Ко и зашто гони Збор. Друго издание. Београд, 2000. Первая из этих книг, сначала изданная на Западе, представляет собой сборник тематически скомпанованных фрагментов из статей и брошюр Лётича, написанных накануне и во время Второй мировой войны. Другая книга, впервые опубликованная в Югославии в 1940 г., является сборником ряда статей предводителя «Збора», написанных и отчасти изданных во второй половине 1930-х годов.

18 О «Зборе» и его деятельности см., в частности: Petranovi? B. Istorija Jugoslavije 1918–1988. Књ.1. S. 278–282; Казимировић В. Указ. соч. Књ. IV. С. 1140–1143.

19 Аврамовски Ж. Бомбардирањето на Битола на 5. XI. 1940 година и прашањето за оставката на генерал Милан Недиќ // Гласник на Институтот за национална историjа. Год. VII (1963). Бр. 1. С. 113; AR. Књ.1. S. 897 (napomena); Petranovi? B., ?uti? N. 27. mart 1941: Tematska zbirka dokumenata. Beograd, 1990. S. 229. Nap. 1. Сам Лётич, соответственно своей излюбленной идее-фикс, изображал репрессивные меры в отношении «Збора» как следствие влияния все той же «еврейско-масонской» закулисы (Љотић Д.В. Указ. соч. С. 9–11, 74–75 и др.; Petranovi? B., ?uti? N. 27. mart 1941. S. 228).

2 °Cм., например: Petranovi? B., ?uti? N. 27. mart 1941. S. 642–643; Ljoti? D.V. Op. cit. S. 121–124; Љотић Д.В. Указ. соч. С. 42, 53–59. О действительной балканской политике Белграда и реальных сложностях, препятствовавших межбалканскому сотрудничеству, см. ниже – в гл. 1 части III.