Первая горсть (1886–1893)

I

На смену тоске отупенья

Вновь песен плеснула волна.

Как будто из пепла восстала

Блестящих огней пелена.

Что раньше казалось покоем,

То пепел минувшего был,

Под ним животворная искра

Любви сохранила свой пыл.

Она еще тлела, искрилась,

Под пеплом томилась в тиши,

Но ветер повеял и пепел развеял,

Попробуй теперь потуши!

Так нет же, гулять я не буду,

Пусть плещет огней пелена,

И сердце пусть бьется, и вольно пусть льется

Бурливая песен волна!

<1891>

II

Ну что меня влечет к тебе до боли?

Ну чем меня околдовала ты?

Но только мне мелькнут твои черты,

Как сердце жаждет счастья, жаждет воли.

В груди неутоленность. — Далека

Весна с цветами на полях зеленых,

И юная любовная тоска

Сама идет ко мне из недр студеных.

Себя я вижу сильным и свободным,

Как будто из тюрьмы я вышел в сад.

Таким веселым, ясным, благородным.

Каким бывал я много лет назад.

Идя с тобою рядом, я дрожу,

Как перед злою не дрожал судьбою,

В твое лицо с тревогою гляжу,

На землю пасть готов перед тобою.

Когда б ты слово прошептала мне,

Счастливей стал бы я, чем царь могучий,

И сердце дрогнуло бы в глубине,

И из очей поток бы хлынул жгучий.

Но мы едва знакомы, и как знать:

Не надоест ли дружба нам с тобою?

И, может быть, нам суждено судьбою

И порознь жить, и порознь умирать.

Тебя я только изредка встречаю,

У нас с тобой различные пути,

Но до могилы — я наверно знаю —

Мне образ твой придется донести.

<1882>

III

Не боюсь я ни бога, ни беса,

Я свободной душою владею;

Не боюсь я и волка из леса,

Хоть стрелять из ружья не умею.

Не боюсь венценосных тиранов,

Их несчетных полков и орудий,

Сплетен я не боюсь и капканов,

Что мне ставят коварные люди.

Даже гнев твой — моей черноокой —

Ни минуты меня не пугает, —

Заливает он пурпуром щеки,

В милом взоре приметно сверкает.

Но когда на лицо твое чудное

Грусть наляжет жестоко и грубо,

И дрожание нервное, трудное

Вдруг сомкнет побелевшие губы,

И укоры умолкнут в гортани,

И опустятся руки в тревоге,

И в глазах твоих, полных отчаянья,

Будет только мольба о подмоге, —

Страх мне сердце сжимает до дрожи,

Как клещами, холодный, унылый.

Боль без слов меня больше тревожит,

Чем все громы и злобные силы.

<1893>

IV

За что, красавица, я так тебя люблю,

Что сердце все стучит — мне самому на диво,

Когда поодаль ты проходишь горделиво?

За что горюю я и мучусь, и терплю?

За твой ли гордый вид иль за красу твою,

Иль тайное, в очах таимое стыдливо

И шепчущее мне: «Души живой, правдивой

И в тесной пелене блистанье я ловлю»?

Порою чудится, что та душа живая

Стремится вырваться — глубокая печаль

Нечаянно тогда лицо твое скрывает.

Мне для тебя в тот миг всего себя не жаль;

Но вдруг в твоих глазах насмешка, гордость, глум,

Я молча отхожу, и мой мутится ум.

<1891>

V

Повстречались мы с тобою,

Только несколько минут

Говорили, рядом стоя,

Словно вдруг случайно двое

Земляков сошлися тут.

Что-то я спросил такое,

Мне не нужное вполне,

Про идеи, но пустое,

И не то, совсем другое,

Что сказать хотелось мне.

Рассудительно ты, пани,

И свободно речь вела.

Мы расстались как в тумане,

Только ты мне на прощанье

И руки не подала.

Ты кивнула, кончив дело,

И пошла к себе домой.

Я стоял остолбенелый,

И бессильный и несмелый

Взгляд мой крался за тобой.

Я ведь знал — в минуте этой

Рай скрывался мой тогда;

Два-три слова, но согреты

Обаянием привета,

Все решили б навсегда.

Проиграл! Своей рукою!..

Не поставить ставку вновь…

Что в душе щемит такое?

Это пьяная тоскою,

Безнадежная любовь.

<1893>

VI

Ты, только ты моя единая любовь!

Но не дано тобой мне в жизни насладиться.

Ты тайный тот порыв, что отравляет кровь,

Вздымает грудь мою и не осуществится.

Ты тот напев, что мне в час вдохновенья снится,

Но для него, увы, не нахожу я слов.

Ты славный подвиг мой, и я к нему готов,

Когда бы веру мне да мощную десницу!

Как сгубленную страсть, угасшие желанья,

Не спетый мной напев, геройские дерзанья,

Как все высокое, что я в душе таю,

Как пламя, что меня и греет и сжигает,

Как смерть, что, погубив, от мук освобождает,

Вот так, красавица, и я тебя люблю.

<1891>

VII

Эти очи — словно море,

Волн сиянье голубых.

И мое былое горе,

Как пылинка, тонет в них.

Эти очи — как криница.

Перламутр блестит на дне,

А надежда, как зарница,

Сквозь ресницы блещет мне.

<1891>

VIII. «НЕ НАДЕЙСЯ НИ НА ЧТО»

Как ты могла сказать мне так спокойно,

Так твердо, ровно? Как не задрожал

Твой голос, сердце как не заглушило

Тревожными ударами своими

Слов страшных: «Не надейся ни на что!»

Как? Не надейся? Разве ты не знаешь,

Что те слова — тягчайшая вина:

Убийство сердца, духа, помышлений

Живых и нерожденных? Неужели

В тебе тогда не содрогнулась совесть?

Как? Нет надежды мне? О, мать-земля!

Ты, ясный свет! Ты, темнота ночная!

Светила, люди! Все зачем теперь?

О, почему же я не прах бездушный,

О, почему не лед и не вода?

Тогда бы не был ад в моей груди,

В моем мозгу не просверлил бы нор

Червяк несытый, и живая кровь

В горячке лютой вечно бы не пела

Слов страшных: «Не надейся ни на что!»

Нет, нет, не верю. Все, о, все — обман!

Воды животворящей в мой напиток

Ты долила и в шутку мне сказала,

Что это яд. За что же станешь ты

И душу убивать мою, и тело?

Нет, нет, не верю! В тот же миг, когда

Твои уста меня убить грозили,

Ты побледнела, очи опустила

И вдруг затрепетала, как мимоза…

Все говорило мне: «Не верь, не верь!»

Ты, добрая моя, — ты не обманешь

Меня теперь личиной горделивой,

Тебя я понял. Ты добра, мила.

Лишь бури света, горечь неудачи

Заволокли тебя таким туманом.

И в сердце вновь я ощущаю силу

Рассеять тот туман горячим чувством

И жаром мысли вновь соединить

Тебя и жизнь, и я в ответ тебе

Кричу: «Надейся и крепись в борьбе!»

<1885>

IX

Ни на что я не — надеюсь,

Ничего я не желаю.

Что же я живу и мучусь,

А не умираю.

Если на тебя гляжу я,

Глаз никак я не закрою

И люблю тебя, и где я

Сердце скрою?

Солнца блеск в твоей улыбке

На листве берез сияет

И со щек моих румянец

Мигом прогоняет.

Ни на что я не надеюсь,

Но кипят мечты земные:

Жаждем жизни, а не смерти

Мы, живые.

Мы идем поодиночке,

Кто куда судьбой назначен.

Повстречаемся — прекрасно.

Если ж нет — так кто заплачет?

<1893>

X

Бескрайнее поле, где снег пеленою,

О, дай мне простора и воли!

Один я средь снега, лишь конь подо мною,

А сердце трепещет от боли.

Неси ж меня, конь мой, по чистому полю,

Как ветер, что тут же гуляет,

Быть может, уйду я от гибельной боли,

Что сердце мое разрывает.

<1893>

XI

Ты на улице при встрече

Хочешь в сторону свернуть.

Ты права, ведь нам с тобою

Не сужден единый путь.

Ты — направо, я — налево,

Путь проходим мы в тумане

И не встретимся мы в жизни,

Как две капли в океане.

А в дороге, встретив горе,

Что тебе несет удар,

На себя его направлю

И приму мученье в дар.

Если ж вдруг случайно счастье

В мой заглянет уголок,

Я к тебе его отправлю,

Пусть летит, как голубок.

Без тебя мне даже счастье —

Только призрак, звук пустой.

Без тебя и злое горе

Потеряло облик свой.

Словно капля в океане,

Растекусь и утону,

Ты играй на солнце, пани,

Я — один пойду ко дну.

<1891>

XII

Зря смеешься, девочка,

В гордости своей!

Может быть, в осмеянном

Смысл судьбы твоей.

Может быть, в униженном

Счастья клад сокрыт.

Может быть, в отвергнутом

Свет любви горит.

И, как знать, — не вспомнишь ли

После, как укор,

И свой смех серебряный,

И жестокий взор?

<1891>

XIII

Преступник я. Чтоб заглушить

Неслыханную муку

И чистый образ твой убить,

Я злобно поднял руку.

Хватал я уличную грязь,

Каменья площадные,

Чтоб кинуть в чистый образ твой,

В глаза твои святые.

Я, как безумный, бунтовал,

Задавлен злыми снами,

Хоть знал: свое я сердце рву

Злодейскими руками.

Но после был я, ангел мой,

Всех и грязней, и хуже,

А образ твой сиял в душе,

Как солнышко над лужей.

<1893>

XIV

Судьба — стена меж нами. Как волнами

Разносит океанские суда,

Так мечемся и мы меж берегами,

Мой ясный свет, жестокая звезда!

Еще вдали тебя мой ловит взор,

Твой свежий след я мысленно лобзаю

И воздухом тем душу очищаю,

Что с уст твоих перелетел в простор.

Но ты исчезла. Нет в лесу дороги,

Куда идти мне с ужасом моим?

Померкли мысли, и не держат ноги,

А в сердце холод… Дым, повсюду дым.

<1893>

XV

Нередко мне является во сне

Твой образ, милая, такой желанный,

Каким сиял он только в той весне,

В тот лучший миг любви обетованной.

Он надо мной склоняется, и мне

Вдруг виден призрак страшный и туманный.

Смотрю в глаза и вижу в глубине

Мой давний жар, волнующий и странный.

И призрак мне кладет на сердце руку

Холодную, как скользкая змея,

Как бы смиряя в сердце злую муку.

Не опуская глаз, на призрак я

Гляжу Он клонится без слов, без звука,

Подмигивает: «Спи! Я смерть твоя!»

<1893>

XVI. ПОХОРОНЫ ПАНИ А. Г.

Под крышкой металлического гроба

Проклятая навеки опочила,

Та, чья когда-то глупость или злоба

Нас разлучила.

Смотрел я, как ее заколотили,

Как тесный гроб был обручами схвачен,

Как, в склеп поставив, камнем привалили.

Навеки, значит.

А ты склонилась в траурной вуали,

В прощании участвуя слезами,

Но чувства в глубине твоей молчали

О той, что в яме.

Хоть было жарко, я стоял холодный,

Так близко от тебя в немом волненьи.

Бил, словно вихрь, в мое воображенье

Рассказ народный.

«Тот, кто убил и не набрался силы

Смертельную принять за грех свой муку,

По смерти из разверзшейся могилы

Протянет руку».

По бледности твоей, слезинкам редким,

Твоим глазам, что в грусть замкнулись оба,

Хотел понять я: может быть, простерлась

Рука из гроба?..

<1891>

XVII

Никогда тебя не клял я,

Хоть тоска была сверх сил.

И насмешки, и обиды

Молча я переносил.

За тебя боюсь я, зная,

Что любовь — недобрый бог.

Коль один его унизит,

То к обоим он жесток.

И, когда любви несмелой

Ты казнила чистоту,

Разве знала, что казнишь ты

Жизнь мою, мою мечту?

Знала ль ты, что разрушаешь

Счастья собственного храм —

То, чего судьба так мало

Уделять привыкла нам?

Разве знала ты, что вскоре —

Только взмах один пером —

Ты не раз заплачешь горько

Над растоптанным добром?

<1898>

XVIII

Ты плачешь. Частые слезинки

По твоему лицу стекают

И чуть заметные морщинки

На нежной коже оставляют.

Ты плачешь. Ты, что оттолкнула

Мою любовь, разрушив счастье,

Теперь напрасно молишь, ловишь

Хотя бы капельку участья.

Напрасно за собою манишь

Всех несравненной красотою.

Холодный труп любви убитой

Лежит меж ними и тобою.

Уходят дни, ты вянешь горько,

Тебе уже не быть любимой,

Ты только памятник надгробный

Надежды, промелькнувшей мимо.

<1893>

XIX

На тебя я не в обиде, доля,

Ты, ведя меня, была мне другом.

Чтоб колосьями шумело поле,

Все цветы срезают острым плугом.

Долго плуг скрипит по чернозему,

И цветы разбросанные вянут,

А душа, окутана в истому,

Погружается в немые раны.

Ты идешь за плугом и бросаешь

В черные царапины и раны

Семена надежды и вдыхаешь

Обновленной жизни дух румяный.

<1891>

XX. ПРИЗРАК

Ночь холодна. За непроглядной далью

Снег падает на город без конца.

Здесь встретишься с могильною печалью.

О, как страшны черты ее лица!

Огни горят, и светлыми кругами

Блестит кровавый отблеск на земле,

И кажутся таинственными снами

Фиакров фонари в туманной мгле.

На тротуарах множество прохожих.

Цилиндры, шубы, туалеты дам,

И рваные лохмотья видны тоже.

Все движется, толпится тут и там.

И я в толпе блуждаю одинокий,

Стараясь убежать от дум своих,

Но неотступны думы и глубоки,

И в сердце я ношу повсюду их.

Я, словно тот, кто тонет и рукою

Хватается за ветки, камыши, —

В чужой толпе, снедаемый тоскою,

В любом лице ищу родной души.

Я вдруг оцепенел… и встрепенулся,

Из онемевшей груди рвался стон,

Бежать хотел, но и не шевельнулся,

Как обухом тяжелым оглушен.

Не обух то. Она передо мною!

И я узнал овал ее лица;

Красивою тряхнула головою,

Взглянула на прохожего юнца.

И оглянулась вновь. О, эти очи!

Так глубоки и так черны, как ночь,

На миг блеснули мне во мраке ночи, —

И двое те уже спешили прочь.

А я стоял, как столб, — не слушал звуки,

С толпою колыхался весь в снегу,

Не чувствовал ни холода, ни муки,

Огонь сознанья гас в моем мозгу.

«Она!» — из сердца вылетело слово,

Как власть его волшебна и страшна!

Как жернов мельничный, оно готово

На грудь мне лечь, словечко то: «она!»

«Царевнин сон», она, цветок любимый,

Что так была когда-то хороша!..

О, аромат ее неповторимый,

Которым и сейчас пьяна душа!

И мнил я, что она одна такая,

Ей нес все думы, весь сердечный хмель,

Я видел в ней, следы ее лобзая,

И красоту, и милой жизни цель.

Та, что меня одним своим ответом

Могла героем сделать навсегда,

Жизнь озарить неугасимым светом

Надежды и высокого труда,

Та, что в руке от рая ключ держала

И в топь его закинула на дно,

Волшебного мне слова не сказала,

Но, может быть, ее грызет оно.

Не словом, нет, одним холодным взором

Она меня столкнула в ров без дна…

Кто ж там внизу, под грязью и позором,

Кто там, погибший до конца? Она!

Скажи мне, призрак, что за злая доля

Тебя с вершины бросила во тьму?

Кто смел и красоту и пышность поля

Втоптать в болото? Как и почему?

Иль холод, голод и сиротства слезы,

Иль страсть, что сердце бедное рвала,

Склоняя волю, словно буря лозы,

Тебя на торг постыдный привела?

О, погоди! Зову тебя, сгорая;

Могу любовью чудеса творить;

На самом дне найду я ключ от рая;

Сумею рай замкнутый отворить.

Не слышит? С ним исчезла в мраке ночи

И смертной болью взор мой обожгла;

Когда б мои теперь ослепли очи,

Душа моя покой бы обрела.

6 ноября 1892 Вена

Эпилог

Увядшие листья! умчитесь в туманы,

Развейтесь, легки как дыханье!

Немые печали, открытые раны,

Замершие в сердце желанья.

По листьям увядшим не вспомнишь прохлады

Лесной и деревьев высоких.

Кто знает, какие душевные клады

Вложил я в убогие строки.

Те лучшие клады растратив впустую,

Тропою печальной и снежной,

Как нищий с котомкой, один побреду я

Навстречу беде неизбежной.

<1893>