Автопортрет помощника депутата

Руслан Коляк – фигура действительно необычная для оргпреступности, а ведь он, не будучи судимым, варится в этой тусовке уже лет двадцать.{ Здесь также следует учитывать, что эта глава писалась более десяти лет назад.} В отношении Коляка в конце 1980-х годов возбуждалось уголовное дело, но потом оно было прекращено по причинам, которые станут понятными чуть позже. Коляк (в Питере его называют Лупатым, Пучеглазым или уменьшительно-ласкательно Пучиком) какое-то время работал в известном баре «Рим». Поговаривали, что там он приторговывал наркотиками и проститутками, поставлял клиентов для Коли Каратэ… Позже Коляк переместился в кафе-мороженицу на улице Александра Матросова. Уже в те времена братва считала Руслана барыгой, но Николай Седюк защищал его от всех нападок (даже от ближайшего своего подельника Гоги Геворкяна, чьих земляков Руслан кинул, – за это они хотели «посадить его на вертел»). Уже в те годы у Коляка была выстроена система взаимоотношений с сотрудниками правоохранительных органов. Именно это обстоятельство вскоре и оценил Владимир Кумарин, перенявший опеку над Коляком как бы по наследству от Коли Каратэ. О Коляке братва говорила как о «ментовском барабане», сутенере, шулере и спекулянте, его несколько раз намеревались опустить, но Кум всякий раз защищал его: Руслан умел выдумывать разные интересные комбинации, а Кумарин всегда был прагматиком, относившимся к понятиям философски. В общем, для Владимира Сергеевича все средства были хороши, «лишь бы копейка в кассу летела». У многих складывалось впечатление, что Коляк играет роль шута при дворе Кумарина, но при этом они забывали, что шуты зачастую бывают умнее подавляющего большинства придворных… На самом же деле Коляк стал для тамбовцев своеобразным резидентом по работе с правоохранительными органами и со средствами массовой информации – после своего знакомства с Александром Невзоровым Руслан активно начал внедряться на рынок питерских СМИ. Он даже продюсировал целый ряд телепрограмм, в которых, естественно, пытался решать вопросы в собственных интересах и в интересах своих друзей. Коляк любил преподнести свою значимость. Он бравировал знакомствами с депутатами, легко оперируя именами Жириновского, Зюганова, Говорухина, Невзорова и многих других. В 1998 году Руслан высказывал намерение стать депутатом Государственной думы следующего созыва по спискам КПРФ и потому начал штудировать «Капитал» Маркса. Руслан не мог жить без интриг – то была его среда, его стихия.

У очень многих представителей питерской братвы были серьезные претензии к Коляку. В августе 1993 года его пытались взорвать: на проспекте Науки к днищу его автомобиля прикрепили гранату. В нужный момент она взорвалась. Тогда Коляка и его жену спасли только открытые окна, через которые ушла волна избыточного давления… С тех пор Руслан подкладывал под сиденье своего серебристого «мерседеса» стальную пластину. После этого раза четыре в него стреляли, но все как-то неудачно…{ В общей сложности к началу 2003 года по разным подсчетам на Коляка было совершено от 7 до 10 покушений (возможно, их было и больше, с учетом таких, о которых Руслан предпочитал не распространяться). В него стреляли из пистолета и автоматов, его пытались взорвать, травили солями тяжелых металлов… В 2001 году по нему стреляли сразу из трех автоматов, серьезно ранили, однако он сумел самостоятельно добраться до Военно-медицинской академии и снова выжил. Более того, оклемавшись, он помог питерским оперативникам выйти на тех, кто предположительно мог быть причастен к этому покушению. В результате оперативникам удалось задержать участников ОПГ Игоря Сбитнева. Впоследствии суд счел их причастными не только к стрельбе по Коляку, но и к покушениям на бывшего советника председателя Государственной думы Михаила Ошерова и на директора ОП «Балтик-эскорт» Романа Цепова. Кстати сказать, то был уже не первый случай, когда Коляк смог посмотреть в глаза своим вероятным убийцам: в 1997 году во время очередного покушения его охрана сумела задержать киллеров и передать их в руки милиции. Задержанными тогда оказались члены казанской ОПГ.} Кстати говоря, претензии предъявляются к Коляку по большей мере из-за того, что у Руслана язык без костей. Он способен такого наговорить о ком-то, что этому кому-то (после передачи некоторых оценок и характеристик) по понятиям обязательно надо разбираться с Пучиком. Но он жил и здравствовал, хотя и любит повторять, что точно знает день и месяц, когда его убьют и за что именно… В каком-то смысле Коляк – это своеобразная достопримечательность Питера. Да он и сам себя считает феноменом. Многие, очень многие в бандитском Петербурге на протяжении целого десятка лет недоумевали – почему же такой интересный человек до сих пор жив?

Впрочем, стоит, пожалуй, дать слово ему самому. Рассказ Коляка о себе поможет читателю оценить эту многогранную личность (данный рассказ был записан мною в 1998 году; все особенности лексики рассказчика сохранены).

– …Я буду очень много ругаться матом. Очень сложно не ругаться, когда живешь в этом педерастичном мире, когда каждый второй – или педераст, или ничтожество, или самец, или подлец, или чиновник, который облечен властью. А в этой стране любой человек, облеченный властью, учитывая, что государство преступно… то и чиновник преступник.

А мой феномен в этом пятимиллионном городе очень прост. Я, в отличие от всех тех, с кем вам часто приходится беседовать, которые якобы находятся по ту сторону баррикад, я чуть-чуть лучше учился, чем все остальные. Я победитель двух городских олимпиад по литературе, по географии и по истории одновременно.

Я родился в хорошей семье, у меня отец был зам генерального ВНИИ телевидения последние пятнадцать лет, зам генерального «Большевика».

Я родился на улице Маяковского, коренной ленинградец. Мать у меня кандидат медицинских наук, старший научный сотрудник, всю жизнь работала педиатром, вирусологом, эпидемиологом.

Я, в отличие от всех тех, с кем вам приходится беседовать, я начал свое образование с шестого-седьмого класса, прочитав от корки до корки Руссо, Вольтера, Монтеня, Монтескье, Плутарха и многое другое. Я говорю неплохо на английском. Мне тридцать девять, и я в четырнадцать лет уже хотел по меньшей мере быть президентом страны, я не хотел быть летчиком, космонавтом… Но тогда президентов не было… Тогда были генеральные секретари, так что я хотел быть генеральным секретарем, как минимум.

Я играю на фортепиано, я играю на гитаре, я пою чуть-чуть лучше, чем Захаров. Я могу об этом судить не потому, что я так решил, а потому, что он, после того как я выступил на одном из фестивалей, снял свою кандидатуру, мне сразу дали первое место, это даже не оспаривалось. Это было в ДК Ленсовета, конкурс молодых талантов, семьдесят шестой – семьдесят седьмой год. Ну а Макаревич при мне стесняется петь, во всяком случае. Потому что вот то убожество, которое народ с восхищением слушает и хлопает в ладоши, я вот, например, даже за десять миллионов долларов не стал себя считать певцом, не имея голоса и сочиняя довольно посредственные песни, – у него всего три-четыре песни хорошие, я не говорю, что там все плохо, – но серость! У нас для того, чтобы стать заметным человеком, не нужно для этого быть умным или неординарным. Серость тоже сгодится.

Учился я в физико-математической экспериментальной школе, была такая, пятьсот тридцать четвертая, в Выборгском районе. Учился неплохо, только алгебру и геометрию не любил, по всем остальным предметам оценки были только пять, редко когда четыре. Последние классы я заканчивал в англо-испанской школе, шестьдесят седьмой, на Профессора Попова. Потом блестяще поступил в санитарно-гигиенический институт на лечебное отделение, оно только было создано, конкурс был пятнадцать человек на место. Неплохо поучился там полтора года. Я в четырех институтах учился. Потом я поступил в торговый, потом еще раз в торговый, потом на юрфак.

Тогда можно было уйти по двум причинам – или если ты плохо учился и не посещал занятия, или если ты не соответствовал высокому званию студента. Я не соответствовал высокому званию студента. Я неплохо говорил на двух-трех языках, я часто бывал в гостиницах, общался с иностранцами, спал с красивыми девушками, приезжавшими к нам из Америки, из Австралии, Новой Зеландии. Это считалось назойливым приставанием к иностранцам. Я нецензурно ругался, оказывал сопротивление работникам милиции, соответственно, я был недостоин учиться. Были сообщения наших доблестных рыцарей меча и орала, что я очень часто появляюсь в гостиницах. Все. Я опередил просто свое время на десять лет. На моих глазах мой приятель получил четыре года – сейчас он преуспевающий коммерсант, ни одной судимости у него нет за последние двадцать с лишним лет, исключительно порядочный, маленький, несчастный еврейчик, руководит очень серьезной проблематикой в этом городе в области продуктов питания – он в свое время отсидел за то, что продал четыре пары кроссовок. Спекуляция в особо крупном размере, четыре года от звонка до звонка.

Я занимался более интеллектуальными вещами, это отдельная история. Я был один из лучших картежников в СССР. Не Ленинграда, а СССР! Нас было всего сто пятьдесят – двести человек. Нет, валютой мы все в то время занимались в какой-то степени. Если была возможность принять, например, триста-четыреста финских марок и заработать на этом в десятикратном размере свою стипендию, то я, конечно, такого шанса не упускал. И меня очень много раз пытались поймать, и я убегал и выпрыгивал из гостиницы «Ленинград» с бельэтажа стеклянного, там пять метров до асфальта. Я бегал и по Дворцовой площади, за мной гонялись по две-три машины, я и переплывал Неву пару раз. То есть я был человек-легенда. Это был конец семидесятых.

В тысяча девятьсот семьдесят восьмом я ушел в армию, в тысяча девятьсот семьдесят девятом я вернулся, прослужил меньше года. Это была часть особого назначения КГБ Московского округа. ЧОН. Сейчас нет такого, все будущие «Альфы», «Витязи» – это все жалкая насмешка по сравнению с тем, что было в те годы, чему нас учили. Но я, правда, не успел долго поучиться, потому что я очень быстро понял… Я там прослужил чуть больше месяца. Как только встал вопрос, чтобы я был завербован сразу всеми службами, какими только возможно… Меня начали вербовать с первого же дня, как я там оказался. Я прошел все тестовые испытания, и выяснилось, что я – один из пятнадцати – двадцати самых талантливых, самых способных, самых хитрых, самых подлых… И я очень четко понял, что или я на всю жизнь останусь без тех удовольствий, к которым я стремился, – это свободное времяпрепровождение, это та самая вонючая демократия, за которую мы все были готовы, за Собчака умереть, в девяносто первом – девяносто третьем годах… Не было альтернативы – я должен был стать или зазомбированным суперсолдатом, и я бы на сегодняшний день работал каким-нибудь начальником управления по борьбе с террористами, в свои тридцать девять лет. Или я был бы сейчас на месте Григорьева каким-нибудь замом Черкесова… При одной мысли, что мне уготована такая судьба – это мой папа постарался, чтобы я попал в элитарные части, – мне стало дурно, когда я понял, куда я попал и что мне оттуда будет не выбраться, кроме как в звании лейтенанта КГБ, и всю оставшуюся жизнь ходить в сером костюме, быть неприметным, ничем не выделяться и работать во благо родины, которую я очень любил, но ненавидел режим, который правил в те годы. Мне стало дурно, я вскрыл себе вены в один день и комиссовался. Притом что меня очень долго не отпускали, я пролежал тридцать один день в самом страшном дурдоме, который только был в те годы в СССР, – это был поселок Охлябинино, севернее от Калуги, еще много сотен километров, где был ток высокого напряжения, колючая проволока, часовые на вышках, овчарки злобные… Где аминазин, сульфу и серу кололи так, в качестве разминки. В палате семьдесят пять человек, в шесть тридцать подъем, в двадцать два отбой, самое легкое наказание – это избиение дубинками до полусмерти за то, что ты присел на кровать, стосвечовая лампочка в лицо и ни одного ненормального человека. На моих глазах за месяц умерло семнадцать человек от голода, их уносили рано утром. В тюрьме в те годы кормили раз в тридцать лучше. То есть сказать, что там кормили хотя бы на десять копеек в день по тем ценам, – это значит не сказать ничего. Все то, что описал Солженицын, если немножко подкорректировать… еще чуть-чуть хуже, чем то, что написано в «Архипелаге ГУЛАГ». Но это был, правда, тысяча девятьсот семьдесят восьмой год. Никто не проходил в этой стране того, что прошел я, потому что оттуда не выходят нормальные люди. Я вышел только потому, что мой отец очень близко дружил со своим бывшим директором Величко Владимиром Макаровичем, он был директором «Большевика» много лет. Потом его забрали министром тяжелого машиностроения и энергетики, потом он стал первый зампред Совмина, при последнем правительстве, при Горбачеве, он был заместителем Большакова – только тот уровень позволил меня вытащить из этой больницы на тридцать первый день.

…Как можно озвучить, что я сдал шестнадцать экзаменов блестяще, получил четырнадцать пятерок, две четверки на вступительных экзаменах, но не закончил ни одного из вузов? Можно написать это вскользь – учился в четырех институтах, был блестяще вышиблен. А можно сказать: человек опередил свое время, и время его не приняло. А почему его не приняло? Да потому, что судьбы людские в тот период решали самые законченные гондоны и педерасты!

Меня часто спрашивают, почему я не стал милиционером? Притом что я всю жизнь мечтал быть милиционером. В сознательном возрасте заканчивал школу, очень хотел стать милиционером. Безумно хотел стать. Я действительно мечтал бороться с преступностью, быть таким комиссаром Катаньи и так далее. И все полковники, генералы, с которыми я привык общаться за последние десять лет, меня часто спрашивают: а почему ты не стал? А я им отвечаю, в лицо отвечаю: да потому, что я чище вас в десять раз! Потому что ни один из вас не достоин даже со мной – если есть какие-то нравственные оценки – сидеть в одном кабинете!

И есть только один человек, к чьему мнению я могу прислушаться. Но не потому, что я разделяю его нравственные критерии, а потому, что он действительно талантлив, мерзостен, блестяще образован и настолько одаренный, что нельзя не прислушиваться к его мнению… Это вот господин… Невзоров. Это единственный человек, к чьему мнению я прислушиваюсь, никогда не соглашаясь с его нравственной оценкой событий. Но он действительно талантлив. Да, я согласен обедать с мерзавцем, но с талантливым.

…Я всегда работал с правоохранительными органами. Я всегда был официальным источником у них на протяжении двадцати лет, никогда это не скрывал, и от бандитов в том числе. Я официально барабанил, как положено, я был официальным агентом, я получал зарплату, я делал ценные сообщения. Благодаря мне несколько сотен преступников сидят в тюрьмах – причем настоящих преступников.

Все как положено. Псевдоним, дело… Я, правда, об этом не имею права говорить, потому что даже сейчас меня может настигнуть уголовная ответственность за то, что я такие вещи говорю. Но здесь есть маленький нюанс – я это дело не скрывал даже от бандитов! Все бандиты это знали. Почему я говорю: я феномен в этом городе? – Я единственный человек, кто этого не скрывал никогда!

Да, начинал, как и положено, в спецслужбе. Потом ОБЭП, тогда ОБХСС, а потом уже РУБОП. Но тогда это было Шестое управление, потом ОРБ и так далее. Прекратил с этого Нового года.

…Я просто не хочу рассказывать многие детали, потому что это будет такая бомба, такой взрыв. Достаточно того, что сейчас моя фамилия звучит на всех совещаниях на уровне того же самого Черкесова, Григорьева, Липатова, Пониделко и так далее.{ Коляк говорит о руководителях правоохранительных органов Питера – УФСБ и ГУВД.}

У них каждый рабочий день начинается с того, что они говорят обо мне. Их очень беспокоит, что я до сих пор живой и продолжаю писать такие небольшие… частные истории. Частная история, которая может перевернуть всю верхушку…

Меня все равно пытались сажать. Очень много служб было, одним я помогал, другие меня сажали. Определенная выгода была. Я работал барменом, администратором… Замечательный бар был такой, «Рим». Я там отработал пять лет бессменным администратором, с тысяча девятьсот восьмидесятого по тысяча девятьсот восемьдесят пятый. До этого были такие коротенькие странички – полгода продавцом в магазине каком-то на площади Мужества… «Рим» – столовая номер два на Кировском проспекте. Это был самый гнусный притон в городе по количеству наркоманов, которые там собирались. Я кровью и выбитыми зубами и забитыми руками… выбил полностью практически все это отребье из своего бара. И это был один из самых модных и популярных баров в городе в то время. Там были первые цыплята гриль, первые коньячные пунши, первые фрукты в шампанском.

Потом работал несколько лет в Калининском тресте столовых, тоже барменом, администратором. «Колобок», потом на Просвещения… восемь-девять лет я отдал общественному питанию. В тысяча девятьсот восемьдесят девятом году эмигрировал. Прожил год в Швеции, год в Германии. Вместе с женой, с ребенком. Взял и уехал, узнав, что меня завтра арестуют…

Господин Горбачевский…{ Николай Горбачевский был первым заместителем начальника ГУВД и начальником СКМ.} Я тогда считался уже довольно известным преступным авторитетом, считалось, что я стоял у истоков российского рэкета, что я один из тех, кто оказался причислен к сильным мира сего, преступному миру…

Я никогда не имел ничего общего с лидерами оргпреступности, другое дело, что я их всех знал, я с ними со всеми вырос. Но я всегда был по другую сторону баррикады. А на тот период Горбачевский и другие уже хотели из меня сделать фигуру значимую, потому что это очень просто… У нас как строится работа правоохранительных органов? На чем сделали себе карьеру всякие Горбачевские? Есть, например, Коляк. Известно, что каждый день он приезжает в гостиницу «Ленинград», любит девочек, слаб на передок, ведет шикарный образ жизни, тратит сколько хочет, известный картежник, машина, квартира, все известно, никуда не прячется, постоянно находится в поле видения правоохранительных органов… Почему бы из него не сделать лидера? Он же всех знает, со всеми общается, со всеми дружит. И денежки у него немалые, и машина новая, хорошая. Давайте с ним поработаем!

Я акционер очень многих ресторанов, баров. Двух довольно крупных ресторанов – не хочу называть, другое дело, что это понятно, что не на мою фамилию, – но я являюсь крупным держателем акций крупных заведений в городе. Я хоть и маленький, но акционер такого громадного гиганта, как «Кэрролс». Там у меня тоже есть свой процент: и официальный, и неофициальный. Параллельно я создал ряд охранных предприятий – «Кондор» и «Кречет». И начал заниматься охранной деятельностью официально. Они существуют, работают, процветают. Я являюсь акционером, хозяином. Понятно, что я где-то числюсь, где-то не числюсь. Но – два охранных предприятия, успешно работающих. «Кречет» и «Кугуар», мы периодически меняем названия. Вместо «Кондора» стал «Кречет», который находится на Московском, 130. И новое предприятие – «Кугуар». Я люблю животных. Кречет – это такой маленький беркут. Кугуар – такое животное типа пумы, такая кошка большая, в Южной Америке водится…

Что еще? Сеть предприятий быстрого питания, фастфуд. Не только «Кэрролс», есть еще, не хотелось бы их называть. Дискотеки, ночные клубы, казино… Я всего сам добился, у меня не было никогда старших товарищей, покровителей, людей, которых бы я боялся. Людей, которые бы в меня вкладывали деньги.

Ни разу за двадцать лет меня ничего не заставили сделать. И ни разу не работал ни по одному из заданий. Вот последний пример, последний мой подвиг, о котором меня никто не просил. Если помните, года два-три назад в Елагином дворце украли статую Адониса, не помню какого бога, – я вернул эту статую в прошлом году. Показывали по телевизору – статуя стояла. Я вернул ее, заплатил свои две тысячи долларов – ворам случайным. Ее нельзя оценить – она, может, стоит сто тысяч, а может, триста тысяч. Я пришел и написал: источник сообщает, что мне известно, где находится статуя, украденная тогда-то. Поехали с полковниками, подполковниками, зимой, откапывали эту статую. Две с половиной тысячи долларов мне, конечно, никто не вернул, спасибо мне, конечно, никто не сказал. Но премию в пятьсот тысяч выплатили.

Меня никто не может обязать! Я, например, счел нужным спасти лицо этого ебучего третьего отдела, возглавляемого Ауловым Николаем Николаевичем, когда они обосрались, когда Ефим от них свинтил.{ Речь идет о РУБОПе. Третий отдел – отдел по борьбе с лидерами преступных сообществ.} Я им отдал Ефима! Я позвонил и сказал: Ефим со мной здесь, в Ялте, вместе, приезжайте по такому-то адресу… Он человек – никакой. В последнее время он заболел нехорошей болезнью, она называется звездная болезнь, и надо было поставить его на место. Совпало мое желание и желание определенных лиц, с тем, чтобы справедливость восторжествовала. Чтобы человек, который достиг за очень короткий промежуток времени каких-то определенных высот незаслуженно, чтобы он опустился на свое место…

Невзоров на сегодняшний день самая влиятельная фигура в городе. Это мое мнение, я его так оцениваю. Он самый умный человек в этом городе. Он продукт той системы, в которой развивался. Он, в силу своей поразительной безнравственности, определенного дара и определенной генетики, определенного стечения обстоятельств, вошел в этот мир сильных мира сего, сам того даже, может быть, не желая. Он уже в двадцать пять лет мог позволить себе разговаривать… по-отечески с ним разговаривали первые лица государства. Так получилось, это надо уже копнуть его биографию, чтобы понять, откуда у него сила взялась, почему он так быстро всего добился, почему так быстро стал популярным, почему его не арестовали, не закрыли ему рот… Это политика… Я за пять лет так и не узнал его. Я с ним общаюсь ежедневно практически пять лет, я могу сказать, что не знаю даже двадцати процентов его биографии… Я бываю у него в доме очень часто и, тем не менее, не могу о нем ничего рассказать, я ничего не знаю. Он сам никогда не рассказывает. Но то, что он самый влиятельный человек в этом городе, это мое твердое убеждение…

Я не боюсь, что меня убьют. А я боюсь, что я буду краснеть. Я получаю деньги за свое имя, и для меня это очень важно…

Не имея ни малейшего отношения к тамбовским, но будучи личным другом на протяжении пятнадцати лет того же самого Кумарина, или Глущенко, или всех остальных лидеров так называемого тамбовского преступного сообщества, я могу сказать, что у них нет вообще ни малейшего интереса на рынке недвижимости. Единственное маленькое дальнее ответвление – один из тех, кто может быть причислен к тамбовскому преступному сообществу, это некий крупный коммерсант Олег Шустер, который имеет некое отношение к «АПЕКу»…

Я в рот ебал и пермских, притом что моя жена – приемная дочь самого известного вора в законе. Моя Таня Русланова, ведущая «Радио Такси», с которой я развелся на этой неделе, еще об этом никто не знает, ровно неделю назад я ее выгнал из дома, ну там личные проблемы, я в один день принял решение – пять с половиной лет выкинуто коту под хвост – она является приемной дочерью самого крупного вора в законе всей Сибири, Коля Якутенок такой. Я сам лично являюсь другом пятнадцать лет Кумарина. Но я не имею отношения ни к пермским, ни к тамбовским, ни к казанским… Я не зависим, блядь, ни от пермских, ни от тамбовских, ни от Мошкалова, ни от РУБОПа, ни от ОБЭПа, ни от ФСБ. Я со всеми воюю, со всеми нахожусь в конфронтации! Я один срусь со всеми! Я подчеркиваю – у меня дружба с Кумариным, но не с тамбовскими. Мы с Кумариным работали барменами, администраторами. Мы друг другу звонили и говорили: «У тебя есть хорошие телки?» – «Есть!» – «Я к тебе сейчас подъеду…» Когда он в «Таллине» работал, в «Космосе». У нас дружба на этом уровне. Или у кого машина быстрей, кто кого на набережной обгонит, кто больше в зале отожмется, кто боксирует лучше. Или – он сто десять килограмм выжимал, а я девяносто. Я никак сто десять не смог выжать десять раз подряд. Я единственный, кто ему может сказать: Вова, после того как тебе отрезали руку, ты стал намного злее, жестче, ты обижаешь своих близких друзей. Вот я, например, вижу, что ребята от тебя отворачиваются – твоя жестокость отталкивает от тебя тех, кто все эти годы был тебе предан. Я – единственный, кто может это ему сказать! Я никогда в жизни не принес тамбовским ни копейки. И с меня никто не попросил и не попросит. У меня свой бизнес, я его смогу сам защитить. Меня убить можно, а получить с меня невозможно. Я сам фигура, всех знаю. На меня никто не наедет. Они все мои товарищи.

С Малышевым, например, у меня конфронтация. Ну Малышев и заказывает меня, убийство за убийством. Но я же не сломился, не преклонил голову…

У Кумарина и Глущенко, помогающих мне, нет никакого интереса. Есть понятие дружбы. Когда тот же самый Глущенко лежал раненый и умирал, у больницы первым оказался я. И когда меня взорвали, первым приехал ко мне Глущенко – бросив свои дела и выйдя из самолета, хотя он уже улетал. И когда Кумарину нужно было собирать деньги на операцию, то у меня никто не просил этих денег, я сам, сколько смог, столько собрал и послал…

В этом городе сейчас нет бандитов. Единственный человек в городе, который что-то решает на бандитском уровне, это Кумарин. Больше бандитов нет в этом городе. Кумарин тоже не бандит, он просто единственный человек, который влияет на ситуацию в городе… Нет больше ни одного человека.

…Бройлер – вообще не фигура в этом городе. Он входил всего-навсего в первую бригаду, которая сделала имя Малышеву: Стас Жареный, покойный, Поп, покойный, Викинг, Марадона, покойный.

Андрей Маленький – коллектив у него на сегодняшний день один из самых больших и самых кровавых. С тамбовскими их рядом не поставишь. Он – серьезная эфэсбэшная фигура. Один из очередных агентов глубокого внедрения. Есть понятие такое – нетрадиционные методы работы, есть отдел оперативного внедрения, он давно завербован на очень серьезном уровне. Я знаю, что непосредственно руки тянутся в Москву.

…Сейчас весь РУБОП, процентов семьдесят-восемьдесят, работает на заказ. Вот за меня, например, сейчас заплатили пятьдесят тысяч долларов – чтобы меня посадили…

* * *

Вот такой «питерский феномен». Живой рассказ Лупатого в ту пору в особых комментариях не нуждался, однако теперь, после смерти Коляка, пожалуй, следует добавить еще несколько слов об этой, в любом случае весьма незаурядной по меркам бандитского Петербурга, фигуре.

Руслан Коляк все-таки нашел свою смерть. Или она нашла его. Коляк был застрелен в июле 2003 года в Ялте. По некоторым данным, именно «юбилейное», десятое покушение стало для него роковым. Остается только гадать, сбылось ли его собственное предсказание о дне и месте собственной смерти…

В последние годы для нашего агентства Руслан Коляк был прежде всего ходячей энциклопедией преступного мира. Впрочем, источником информации он был не только для нас, а едва ли не для всего города. В конце концов не зря же его называли «агентом всех спецслужб и разведок»! Коляк постоянно участвовал в каких-то немыслимых историях, интригах, все время брал кого-то под свою защиту и отстаивал чужие интересы как свои собственные. Разумеется, небезвозмездно: как он сам говорил, «сумма вознаграждения должна быть необременительна для дающего и не унизительна для принимающего». Кстати, такая практика защиты чужих интересов неизбежно привела Коляка к тому, что он стал легальным адвокатом и вошел в Международную адвокатскую коллегию. Правда, в новой для себя роли пробыл недолго – смерть была уже недалеко…

Говорить о нем в восторженных тонах, как это пытались делать некоторые после его убийства, я не могу. С этим человеком было… сложно. Да что тут говорить, если в свое время он вообще обещал меня убить, а нашим сотрудникам ноги переломать… В выборе выражений Коляк никогда не стеснялся. По-моему, не было в Питере человека из общающихся с ним, кому Руслан не сказал бы чего-то плохого.

На примере Коляка в нашем учебнике по журналистскому расследованию прописано одно правило безопасности: нельзя провоцировать конфликты в той среде, расследованием которой занимаешься. Когда-то Коляк под диктофон наговорил личностные характеристики лидерам преступных группировок города. Он о каждом рассказал столько гадостей, что если бы мы все это напечатали, то и его убили бы раньше, и у нас были бы проблемы. А характеристики были примерно следующие: этот – наркоман, а этот – пидор (сопровождались такие оценки подробностями вроде того, кто каким сексом с мужчинами занимается, и т. д.). Вот такой он был человек…

Он мог улыбаться в глаза, а на следующий день рассказать о тебе какую-нибудь пакость. Он был за гранью добра и зла. Я ему говорил в свое время: «Если тебя убьют, мне будет очень грустно. И не потому, что я тебя люблю (у нас не было даже дружбы), а потому, что в этом случае мы все что-то потеряем. Ты „украшал“ наш город, ты – уникальный, больше такого нет». Со мной он общался примерно так: «Я действительно тебя хотел убить, потому что ты – сволочь и негодяй, ты исковеркал всю мою жизнь. Все, что ты про меня написал, – неправда. – Потом он тут же сворачивал в другую сторону: – Но только твои выдающиеся способности, твой ум и талант отвратили меня от этого…» В одной фразе он умудрялся и обгадить тебя, и комплиментов наговорить, сплошное тра-та-та… И все уже свыклись с тем, что он такой… ходит, всем что-то про кого-то сообщает…

Да, он был любопытным человеком, был достаточно ярким человеком. Но он точно не был Робин Гудом, такие начала в нем отсутствовали напрочь… Но в любом случае, всегда грустно, когда кого-то убивают. Тем более с такой патологической ненавистью и настойчивостью.

Руслана Коляка похоронили на Смоленском кладбище в пятницу 15 августа, а в воскресенье недалеко от его могилы у самого входа на кладбище нашли самодельное взрывное устройство, начиненное полутора килограммами тротила. К взрывчатке прилагались два электродетонатора и промежуточный детонатор, два элемента питания к радиостанции «Виола» и светодиод, а также приемное устройство с антенной на базе радиостанции «Транспорт», с помощью которого СВУ можно было бы привести в действие на расстоянии. Говорят, что могла бы случиться трагедия, сравнимая с той, что произошла в свое время в Москве на Котляковском кладбище. Естественно, сразу возникла версия, что жертвой взрыва должен был стать кто-то из приехавших проститься с Русланом Коляком, но, поскольку на церемонии погребения присутствовали лишь немногочисленные родные Коляка, устройство не взорвалось. Кстати, на отпевании Руслана Артемьевича в Князь-Владимирском соборе из широко известных людей присутствовал, пожалуй, лишь Владимир Барсуков, да и тот по завершении обряда на кладбище не поехал… А вот столь почитаемый Коляком Александр Глебович Невзоров на похоронах своего бывшего помощника замечен не был.

* * *

По оценкам информированных наблюдателей, к середине 1998 года в Питере лишь десять процентов от общего количества крыш были чисто бандитскими, а процентов двадцать предоставляли бывшие и действующие сотрудники ГУВД, РУБОПа, ФСБ и других правоохранительных структур. Оставшиеся же семьдесят были крышами смешанными или комбинированными (иногда их еще называли полосатыми, черно-красными: черная масть – бандитская, красная – ментовская). В комбинированной крыше одни функции выполняют бандиты, а другие – сотрудники правоохранительных органов. В частности, бандитов в основном используют в тех ситуациях, где нужно оказать на кого-либо жесткое, вплоть до физического, воздействие. Но бандиты в основной своей массе – люди не очень хорошо образованные, и уж тем более они не обладают специальными профессиональными навыками. Они не могут, например, быстро и качественно осуществить розыск скрывающегося человека, в то время как для сотрудников криминальной милиции такая работа – привычное дело… С коммерческой точки зрения (соотнесенной с реалиями текущего момента) такие крыши наиболее эффективны.

Комбинированную крышу не стоит воспринимать примитивно – бандиты и менты вовсе не обязательно должны при этом дружить семьями и сидеть в одном офисе. Тем не менее с государственной точки зрения смешанная крыша страшна тем, что у бандитов и сотрудников правоохранительных органов оказывается общий источник финансирования. Проще говоря – общий бизнес. В такой ситуации, конечно, очень сложно говорить о реальной борьбе с организованной преступностью.

О смешанных и ментовских крышах в Питере стараются не говорить и не писать, но эта ситуация очень хорошо известна и бизнесменам, и самим правоохранительным органам. В качестве иллюстрации ко всему вышеизложенному можно привести следующий любопытный факт: в апреле 1998 года вынужден был уволиться по собственному желанию, при весьма скандальных обстоятельствах, первый заместитель начальника питерского РУБОПа. Его сняли на видеопленку «не в том месте и не с теми, с кем надо». Вскоре ушел в отставку и сам начальник РУБОПа, а еще одному его заместителю следственная бригада Генеральной прокуратуры предъявила обвинение в злоупотреблении служебным положением и направила в МВД представление об отстранении от занимаемой должности.

В ходе разбирательств по «рубоповскому делу» выплыли весьма неожиданные и более чем пикантные подробности. Оказалось, например, что в Петербурге можно было даже зарегистрировать коммерческую структуру по юридическому адресу: улица Чайковского, 30. То есть – по адресу особняка РУБОПа… Когда рыба гниет с головы, стоит ли удивляться тому, что стратегия борьбы с оргпреступностью не только не претворена в жизнь, но даже и не разработана.

* * *

Широкое распространение в Питере института красных и полосатых крыш не могло не привести к тому, что коммерческие интересы действующих сотрудников правоохранительных органов стали постоянно сталкиваться, а это обстоятельство, в свою очередь, спровоцировало настоящую войну между различными частями правоприменительной системы. Особенностью этой войны стало то, что ее никто открыто не объявлял, но в той или иной мере в нее оказались втянутыми представители практически всех подразделений имеющихся в Питере правоохранительных структур. При этом никакой четкой линии фронта, разделявшей враждующие стороны на ваших и наших, не было. Откуда ей было взяться, если все воевали со всеми? Более того, даже в одном и том же ведомстве у разных групп сотрудников зачастую не совпадали интересы.

Нельзя назвать точную дату начала этой войны, но условно, с оговорками, можно сказать, что боевые действия шли вовсю уже летом 1996 года, когда ряду высокопоставленных сотрудников питерского УБЭПа были предъявлены обвинения в совершении целого букета уголовных преступлений. Война эта не затихла и к лету 1998 года. Велась она сугубо по-милицейски: скрыто от общественности, через подставы, с использованием различных компроматов, которые позволяют организовывать служебные проверки и возбуждать уголовные дела. Фактура в этих уголовных делах, как правило, использовалась абсолютно реальная, беда лишь в том, что «сливающие» часто оказывались достойны такого же уголовного преследования, что и «слитые». Да и подлинная мотивировка «слива» – это отнюдь не пресечение преступной деятельности коллег, а всего лишь способ устранения конкурентов.

В ходе любой войны воюющие стороны оттачивают свое мастерство и умение, которые позже могут быть реализованы на свободном рынке. И действительно: где-то с середины 1990-х годов в бандитском мире Питера широко распространилась практика решения спорных вопросов и конфликтов не только через стрелки, терки, заказные ликвидации, взрывы и поджоги машин, офисов и квартир, но и путем «слива в мусарню» – противников, а также их бизнесменов. В частности, в питерских бандитских кругах почти в открытую говорили о том, что возбуждение в конце 1996 года уголовного дела в отношении Ефима состоялось не только благодаря мастерству оперативников из РУБОПа, но и потому, что у Ефимова возникли серьезные трения с некоторыми видными лидерами бандитского Петербурга. Это, конечно, вовсе не означает, что разрабатывавшим Фиму оперативникам засылали бабки. «Сливают» ведь когда как: когда всухую, а когда и со смазкой. Словом, все зависит от того, кому «сливают», от реальности фактуры и от личности самого объекта. Бандиты тоже не любят платить деньги за ту работу, которую охотно сделают и просто «за совесть». А Ефимов находился в зоне повышенного внимания РУБОПа давно. Вот только в этой организации у него имелись не только непримиримые противники, но и хорошие друзья.

Вообще, Александр Ефимов – личность весьма яркая и неординарная. Поэтому, пожалуй, стоит сделать небольшое лирическое отступление и рассказать о нем подробнее.