Глава 9 Великие реформы глазами французских дипломатов

Реформы Александра II, на глазах современников менявшие облик России, с большим интересом были восприняты в Европе, где с давних – еще допетровских времен – «Московию», а затем и петербургскую империю, несмотря на общность разделяемых на западе и востоке Старого Света христианских ценностей, не склонны были относить к разряду собственно европейских государств. В общественном сознании европейской элиты, с точки зрения, как бы мы сейчас сказали, культурно-цивилизационной, Россия находилась где-то между Персией и Турцией, с одной стороны, и просвещенной Европой – с другой. С большей или меньшей откровенностью Россию в Европе называли «полуварварским», «деспотическим» государством восточного типа. Это устойчивое убеждение формировалось на протяжении столетий.

Большую роль в возникновении данного стереотипного представления сыграли европейские путешественники, в разные периоды посещавшие Россию и оставившие свои воспоминания, дневники и записки. Их оценки России адресовались, прежде всего, обществу. Другое дело – дипломаты, внимательно и профессионально наблюдавшие за тем, что происходит в стране пребывания. Их донесения, докладные записки, политические и экономические обзоры внутреннего положения России, лишенные публицистичности и литературности, отличавшиеся сдержанностью и взвешенностью оценок, имели другой адресат – правительственные круги своих стран. Информация, получаемая из дипломатических источников (посольских донесений) в значительной степени формировала отношение правящих элит европейских государств к «империи царей».

Сказанное в полной мере относится к французским путешественникам и дипломатам. Так, известная книга маркиза Астольфа де Кюстина о его поездке в Россию в 1839 году[766] произвела огромное впечатление не только на французское, но и на европейское общественное сознание, закрепив в нем негативное отношение к «империи фасадов».

Оценки французских дипломатов, в разные годы работавших в Петербурге, по понятным причинам, редко выходили за пределы министерских кабинетов, но они, безусловно, учитывались при определении политики Франции в отношении России. В этом, как представляется, значение подобных документальных свидетельств. Не менее важно и другое. Информация, направлявшаяся французскими дипломатами из столицы Российской империи, – это еще и показатель непосредственной реакции «европейского сознания» на события, происходившие в России. Одним словом, дипломаты по-своему и, надо сказать, весьма энергично, участвовали в формировании представлений о России в своих странах.

Сопоставление свидетельств дипломатов с аналогичными впечатлениями большинства французских путешественников, посещавших дореформенную Россию, обнаруживает большое сходство в главном. Дипломаты, как и путешественники, делали акцент не на общности, а на различиях между Россией и остальной Европой. Здесь можно привести два свидетельства, относящиеся к разным периодам тридцатилетнего Николаевского царствования.

Первое принадлежит барону Просперу Брюжьеру де Баранту, который в 1835–1841 гг. возглавлял посольство Франции в Санкт-Петербурге. Вот как характеризовал Барант страну своего пребывания в одном из донесений в Министерство иностранных дел: «Система управления и законы, действующие в [Российской империи], не могут сравниваться с законами европейских государств. Их нужно рассматривать только применительно к русскому народу и к территории, на которой они действуют. Все и всегда там было отлично от того, что существует на Западе, и мы рискуем ничего не понять, если будем судить о русских по нашим меркам и представлениям»[767].

А вот мнение другого французского посла, маркиза Жака де Кастельбажака, высказанное спустя пятнадцать лет. «Россия чужда всякой логики, – писал Кастельбажак министру иностранных дел Франции в октябре 1853 г. – В самом деле, нет логики в этой империи – ни в народе, ни в дворянстве, ни в духовенстве, ни в правительстве, ни даже у самого государя; о них [о русских] нельзя судить по нравственным нормам нашей западной цивилизации… <…> У русских, привычных к патриархальному деспотизму и обычаям Востока, все диаметрально противоположно нашим реалиям. <…>…Будущее этого 60-миллионного народа, энергичного и смышленого, невежественного и легкомысленного, приверженного фатализму и суеверию, лишенного моральных принципов, представляется мне пугающим как для него самого, так и для Европы»[768].

Подобные оценки мало чем отличались от взгляда на Россию маркиза де Кюстина.

Между тем, в 1855 г. в России началось новое царствование. На престол взошел молодой император Александр II, который после унизительного для России поражения в Крымской войне взял курс на реформы, имевшие целью структурную модернизацию страны.

Иностранные наблюдатели, и, прежде всего дипломаты, аккредитованные в Санкт-Петербурге, пристально следили за первыми шагами царя-реформатора, стараясь понять, в каких направлениях и сколь решительно Александр II намерен действовать. Будут ли успешными задуманные им реформы? Выдержит ли огромная, со времен Петра Великого не знавшая серьезных преобразований империя, новое испытание? Устоит ли она? Сумеет ли царь удержать Россию от революционного взрыва, как возможной реакции на проводимую им радикальную перестройку? Каковы могут быть международно-политические последствия реформ – отвлекут ли они внимание царского правительства от внешних дел, или Россия останется активным участником «европейского концерта»? В более широком плане речь шла и о том, удастся ли (и в какой степени) Александру II изменить неприглядный в глазах европейцев образ России, как «империи кнута» и «жандарма Европы»?

Все эти и другие вопросы, как свидетельствует изучение дипломатических архивов, живо интересовали французских дипломатов в столице Российской империи.

Но самым первым вопросом, которым они задавались, заключался в объяснении причин, по которым сын и преемник Николая I встал на путь реформ. Наиболее четкий ответ на него в 1868 г. сформулировал маркиз Жозеф де Габриак, 1-й секретарь посольства Франции в России[769].

Из письменного доклада Габриака в МИД Франции:

<…> «На следующий день после падения Севастополя, т. е. уничтожения всех военных сил России, нужно было признать, что необходимы глубокие реформы в государстве, которое не убереглось от столь ужасной катастрофы ни своими гигантскими просторами, ни пассивным послушанием населения, ни стойкостью солдата, ни численностью и дисциплиной армии. Первой необходимостью стало изучение этой катастрофы, но изучение самого общего характера, посвященное в большей степени вскрытию ее причин, нежели – прямых последствий…, и обращенное исключительно в будущее.

Император Александр это понял… и положил начало реформаторскому движению, которое продолжается до сего времени, хотя в последние годы оно и отклонилось от первоначального замысла.

Его призыв к стране был услышан. Он нашел отклик с разных сторон и даже превзошел ожидания и пожелания власти». <…>[770].

То, что корни Великих реформ следовало искать в унизительном поражении России в Крымской войне, показавшей всю глубину отсталости огромной империи от ведущих государств Европы, считали и другие политические наблюдатели, работавшие в посольстве Франции в Петербурге после 1856 г. и вплоть до конца 1860-х гг.