Начало военной реформы

Наиболее затянувшейся, но от того не менее радикальной, стала военная реформа. Она проводилась на протяжении 12 лет – с 1862 по 1874 г. Ее замысел и осуществление были связаны с именем крупного военного деятеля генерала Дмитрия Алексеевича Милютина[840], старшего брата Николая Милютина, бывшего товарища министра внутренних дел, разработавшего проект земской реформы.

Во французском посольстве в Петербурге давно держали генерала в поле зрения. Еще в 1858 г. временный поверенный в делах Франции в России Шарль Боден включил тогдашнего начальника штаба Кавказской армии в список влиятельных и перспективных сподвижников императора Александра II, в чем, как мы увидим, он не ошибся. «…Это широко образованный человек, видный писатель и умелый администратор…», – писал Боден о генерале Милюкове в «Конфиденциальной записке», адресованной министру иностранных дел Франции [841].

Дмитрий Алексеевич Милютин получил образование в Благородном пансионе при Московском университете и в Военной академии, начал службу в артиллерии, продолжил ее в гвардейском Генеральном штабе. Интересуясь военно-научными вопросами, он активно сотрудничал в «Энциклопедическом лексиконе» А.А. Плюшара и «Военном энциклопедическом лексиконе» Л.И. Зедлера. С 1839 г. проходил службу на Кавказе, где принимал непосредственное участие в военных действиях. В 1845 г. становится профессором Военной академии по кафедре военной географии, а затем военной статистики. По его инициативе было начато военно-статистические описание губерний Российской империи.

В 1848–1856 гг. Милютин состоял по особым поручениям при военном министре. По высочайшему повелению он продолжил начатое А.И. Михайловским-Данилевским исследование об Итальянском и Швейцарском походах А.В. Суворова. Его пятитомный труд «История войн России с Франциею в царствование императора Павла I в 1799 году» (СПб., 1852–1853), переведенный на немецкий и французский языки, был отмечен Демидовской премией.

В 1853 г. Д.А. Милютин был избран членом-корреспондентом Санкт-Петербургской Академии наук, а в 1856-м – почетным доктором русской истории Петербургского университета. В последние годы царствования императора Николая I младший брат Милютина, Николай вводит его в круг «либеральных бюрократов», собиравшихся в салоне великой княгини Елены Павловны.

В годы Крымской войны Милютин служил под непосредственным началом наследника-цесаревича Александра Николаевича (будущего императора Александра II), занимаясь вопросами защиты российского побережья Балтийского моря, а также составлением официальных отчетов с театра военных действий. По окончании войны он занимался разработкой реорганизацией военной системы России.

В 1856–1859 гг. начальник штаба Кавказской армии Милютин участвовал в составлении плана военных действий, осуществление которого привело к присоединению Восточного Кавказа к России. Генерал Милютин принимал непосредственное участие в штурме аула Гуниб и пленении имама Шамиля в 1859 г., после чего был отозван в Петербург, получив аксельбанты генерал-адъютанта и должность товарища военного министра. В феврале 1861 г. высочайшим указом Милютин был назначен военным министром. Год спустя, он представил Александру II план преобразования всей военной системы России, предусматривавший создание массовой армии европейского типа, сокращение ее численности в мирное время и одновременное формирование подготовленного резерва на случай войны, а также реорганизации центрального аппарата военного министерства и создания органов военного управления в регионах России (15 военных округов).

План Милютина, утвержденный императором Александром II, осуществлялся под непосредственным руководством его составителя. Это был редкий, если не уникальный, случай, когда министр-реформатор имел возможность исполнить все им задуманное. Завершающим шагом милютинских реформ станет введение в 1874 г. всеобщей воинской повинности.

С момента возвращения генерала Милютина с Кавказа в 1860 г. французское посольство в Петербурге уже никогда уже не выпускало его из своего поля зрения, следя за его карьерным продвижением. «Нынешний заместитель военного министра, а до этого начальник штаба Кавказской армии генерал Милютин временно назначен исполнять обязанности министра, генерала Сухозанета, – сообщал в конце мая 1861 г. в Париж посол Франции герцог де Монтебелло. – Общественное мнение, – продолжал он, – единодушно приветствует назначение этого, еще молодого офицера, который считается в армии одним из лучших генералов, и выражает надежду на то, что он сохранит за собой доверенный ему портфель»[842].

Когда в ноябре того же года Милютин был утвержден в должности военного министра, посольство Франции также не оставило этот факт без внимания. «Генерал Милютин… только что заменил генерала Сухозанета на его посту, – сообщал в Париж Фурнье, временный поверенный Франции в Петербурге. – Выбор генерала Милютина был самым удачным из всех возможных, – прокомментировал новое назначение французский дипломат. – Армия единодушно признает за ним и его дарования, и порядочность. Генерал Милютин, – напомнил Фурнье, – приходится братом сенатору Милютину, который, будучи заместителем министра внутренних дел, принимал самое деятельное участие в разработке закона об освобождении крестьян, и доводится племянником графу Киселеву, послу России при Его Императорском Величестве»[843].

Когда, в соответствии с планом, разработанным Милютиным, в России развернется реформирование военной системы, посольство Франции в Петербурге получит из Парижа указание собирать всю доступную информацию о проводимых преобразованиях. Дело в том, что в это время во Франции намечалась реорганизация армии, и французское военное министерство интересовалось тем, как идет военная реформа в России.

В переписке посольства с МИД Франции за вторую половину 1860-х годов содержится немало сведений на эту тему, взятых в основном из двух газет, выходивших параллельно на русском и французском языках – «Санкт-Петербургские Ведомости» и «Русский Инвалид». Нередко посольство пересылало в Париж вырезки из этих изданий, в которых освещалась военная тематика. При этом посол неоднократно сетовал на отсутствие в штате посольства военного атташе[844], который мог бы регулярно и со знанием дела отслеживать перемены, происходившие в русской армии.

Так, в одной из депеш в МИД, относящихся к началу 1867 г., барон Талейран говорит, что получаемых из русских газет сведений о реформах в русской армии и на флоте явно недостаточно, причем, трудно проверить их достоверность. «Не имея в составе моего посольства военного атташе, – писал Талейран, – я не имею возможности оценить те сведения, которые мне удается получить» [845].

Тем не менее, посол старался информировать МИД обо всех известных ему преобразованиях в русской армии, прилагая к депешам соответствующие газетные вырезки, а то и целые номера «Русского Инвалида». Высоко оценивая характер и направление военных реформ, барон Талейран констатировал наличие «в окружении Императора серьезной оппозиции нововведениям генерала Милютина»[846], который, тем не менее, вопреки проискам своих недоброжелателей, пользовался неизменной поддержкой Александра II.

Одновременно с собственно военными реформами Милютин впервые со времен принятия при Петре I Воинского устава 1714 г. и Морского устава 1720 г. успешно осуществил Военно-судебную реформу. 15 мая 1867 г. император Александр II утвердил новый Военно-судебный устав, разработанный по инициативе и под руководством Д.А. Милютина. Вместо упраздненных временных военно-судебных органов были созданы постоянные – полковые, военно-окружные суды и Главный военный суд. В полковых судах, формировавшихся по приказу командира полка в составе председателя и двух членов, рассматривались дела нижних чинов и унтер-офицеров. Предварительное следствие в этих судах не проводилось, а защитник не полагался. Приговор суда утверждался командиром полка. Военно-окружные суды рассматривали дела офицеров, а также наиболее серьезные дела рядовых и унтер-офицеров. Председатель и постоянные члены суда назначались военным министром, а временные – командующими войсками военных округов сроком на четыре месяца. На тех же началах действовал Главный военный суд с той лишь разницей, что члены суда назначались лично императором из числа генералов столичного гарнизона. Аналогичная структура была введена и на флоте, где были созданы экипажный суд, военно-морские суды при крупных портах и Главный военно-морской суд.

Все эти суды признавались независимыми от административных органов. Были введены должности военных прокуроров и следователей. Официально отменялись сословные привилегии подсудимых, которым предоставлялось право обжалования приговоров. Тогда же, в 1867 г., была создана Военно-юридическая академия для подготовки кадров военных юристов. Безусловно, военно-судебная реформа 1867 г. имела следствием значительный прогресс в обеспечении законности и судопроизводства в армии и на флоте.

Именно так оценивали ее наблюдатели из посольства Франции в Петербурге. «Новый Военно-судебный устав имеет целью устранить недостатки старой системы, основы которой были заложены Петром I в его Уставе от 30 марта 1716 года», – писал в Париж барон Талейран в августе 1867 г. Прежний петровский устав, по мнению французского посла, безнадежно устарел и давно уже не отвечал современным требованиям. «Правительство давно сознавало недостатки старой военно-судебной системы, и еще в 1837 году пыталось как-то ее изменить, но разработка подлинной реформы началась только с 1856 года…», – заметил Талейран.

Хотя еще трудно в полной мере оценить то, как будет работать новый Военно-судебный устав, тем не менее, совершенно очевидно, – подчеркнул французский дипломат, – что его принятие, уже само по себе, означает «серьезное улучшение состояния военной юстиции в России;…это достойный шаг на том пути реформ и прогресса, по которому идет русское правительство»[847].

Французские наблюдатели интересовались и другими направлениями реформаторской деятельности в Александровское царствование, но в служебной переписке посольства Франции информации по ним значительно меньше.

* * *

Как показывает изучение сообщений, докладов и памятных записок, направлявшихся в Париж посольством Франции в Санкт-Петербурге, французские дипломаты в целом были достаточно хорошо информированы о подготовке и проведении реформ 1860-х годов. Внимательно следя за ними, они однозначно положительно восприняли все реформаторские начинания Александра II, видя в них искреннее желание царя, модернизировать свою страну и сократить вопиющий разрыв между Россией и остальной Европой. По убеждению французских дипломатов, это стремление у царя-реформатора, возникло в результате трезвого осмысления им итогов и уроков Крымской войны, обнаружившей катастрофическое отставание России от передовых стран Европы.

Первое время французские наблюдатели, как и просвещенная часть русского общества, находились в состоянии эйфории под впечатлением от Манифеста 19 февраля. Однако вскоре, под влиянием многочисленных выступлений обманувшихся в своих ожиданиях (т. е. передачи им помещичьих земель) крестьян, первоначальный восторг сменился у французских дипломатов серьезными сомнениями относительно того, что Россия благополучно выйдет из крестьянской реформы. Им даже стало казаться, что Российской империи грозят гибельные социальные потрясения. Успешное в целом завершение в феврале 1863 г. двухлетнего переходного периода в реализации крестьянской реформы вновь придало оценкам французов утраченный, было, оптимизм.

Опасения возродились в середине 60-х годов. На этот раз они были связаны уже не с крестьянскими волнениями, а с активизацией правой и левой оппозиции в так называемом образованном обществе. Наряду с прежней, придворно-аристократической фрондой курсу на продолжение реформ, появляется оппозиция в обществе, представленная «московскими патриотами-националистами», группировавшимися вокруг издателя «Московских Ведомостей» Михаила Каткова.

Французское посольство сообщало в своих донесениях в Париж о «моральной диктатуре, существующей сегодня в Москве и подчиняющей своему влиянию даже правительство»¹. Недвусмысленно осуждая правительство за излишний либерализм и поспешность в проведении реформ на западный манер, Катков и его единомышленники обосновывали идею самобытности и самодостаточности России. Их взгляды посол Франции барон Талейран характеризовал, как «узколобый патриотизм» [848]. К началу 70-х годов «патриоты» по существу сомкнулись с аристократической оппозицией, настаивавшей на свертывании реформ.

Выдвинутый «патриотами» тезис о принадлежности России к некой иной, отличной от европейской, цивилизации, вызывал искреннее недоумение у французских дипломатов. «…Афишируемая в настоящее время московской партией претензия найти в самой себе черты иной цивилизации и навязать ее другим… противоречит повседневной практике…», – отмечал в своем докладе в МИД Франции 1-й секретарь французского посольства маркиз де Габриак. Россия, желающая стать современным государством, по убеждению дипломата, просто обречена на то, чтобы заимствовать передовой западный опыт, «идет ли речь об изменении судебных институтов, постройке железных дорог или реформе армии»[849]. В этом смысле французский дипломат предвосхитил появление получившей впоследствии широкое распространение в либеральных кругах концепции т. н. «догоняющего развития» России.

В поиске доказательств европейского призвания России, Габриак зашел столь далеко, что попытался обосновать положение об отсутствии у русских вообще какой-либо цивилизационной самобытности и тем более самостоятельности. «Русский человек, – отмечал французский дипломат, – великолепный подражатель, но он лишен созидательного начала. Он несет в себе пороки прежних цивилизаций, но при этом в нем не найти присущих им достоинств. О нем говорят, что он похож на плод, который сгнил раньше, чем созрел. Это – жесткое определение, но, возможно, оно и справедливо. Покладистый, смышленый, умеющий принимать любые формы, надевать на себя любые маски, русский все время разный и почти никогда не бывает самим собой. За границей он не такой, как у себя в стране. Если же он приобретает западный лоск, то становится подлинной личностью.

Петр Великий и Екатерина II понимали свою страну, распространяя на нее западное влияние. Они чувствовали, что сама Россия не способна выносить в своих недрах идею, которая была бы ее собственной, и лишь путем подражания она может приблизиться и даже сравняться со своими учителями. Эти два великих ума отдавали себе отчет в том, что…, поскольку цивилизация едина, а ее движущие силы идентичны, то и средства ее развития могут быть только подобными» [850].

Данную точку зрения, по убеждению Габриака, разделял и Александр II, стремившийся, по примеру Петра и Екатерины, окончательно ввести свою страну в русло европейского развития.

Не менее серьезной, наряду с правой оппозицией, а в перспективе даже наиболее опасной, французские дипломаты считали возникшую в ходе реформ леворадикальную оппозицию, в которую активно вовлекалась молодежь, прежде всего студенческая. Она несла в себе угрозу революционного взрыва, что показали студенческие волнения, неоднократно возникавшие после 1861 г., а также покушение бывшего студента Дмитрия Каракозова на жизнь Александра II 4 апреля 1866 г.

В середине 60-х гг. радикалы обрели своего идейного вождя в лице находившегося в эмиграции А.И. Герцена. «Наряду с известными придворными течениями и группировками (либералов, консерваторов и «московских националистов» во главе с Катковым. – П.Ч.) в России, – отмечал в докладе в МИД Франции маркиз де Габриак, – существует более радикальное движение, рекрутирующее в свои ряды участников из среды молодежи. Вдохновителем этого движения является господин Герцен…, отвергающий абсолютизм и имперский централизм и проповедующий идеи самостоятельности народов и одновременно мечтающий о Европейской федерации.

Теоретическая ценность его идей применительно к такому государству как Россия, казалось бы, не оставляла ему больших шансов на то, чтобы оказать влияние на умы, но он, тем не менее, сумел этого достичь… В этом смешении противоречивых мнений, высказываемых со всех сторон, самое радикальное и, вследствие этого наиболее легко согласующееся с самим собой, должно было иметь наилучшие шансы быть принятым», – констатировал Габриак[851].

Конечно, левые радикалы, как и московские националисты, представляют собой явное меньшинство в раскладе политических сил, вызванных к жизни реформами 1860-х годов. Но этот факт, как подчеркивал Габриак, не должен вводить в заблуждение и тем более успокаивать. В упоминавшемся уже докладе, адресованном министру иностранных дел Франции, дипломат высказывает поистине провидческую мысль. «В такой стране как Россия, где, как я уже имел честь говорить Вашему превосходительству, очень мало людей способных понимать политические вопросы, подобное меньшинство могло бы в какой-то момент стать большинством».[852]Это предвидение сбудется менее чем через пятьдесят лет.

Все политические наблюдатели, работавшие в 1860-е гг. в посольстве Франции в Петербурге, высказывали единодушное мнение об определяющем влиянии императора Александра II на успешное в целом проведение реформ в России. Без его непреклонного стремления и твердого желания модернизировать свою страну, приблизив ее к европейским стандартам, реформы 1860-х гг. никогда не были бы осуществлены. На пути реформ Александр II, как констатировали французские дипломаты, вынужден был считаться с давлением аристократической и отчасти с «московской» оппозиции. Время от времени он даже приносил ей в жертву наиболее «одиозных» для правых, т. е. наиболее либеральных, из своих министров – С. Ланского, Н. Милютина, П. Валуева и др. Но при этом император никогда не терял из вида общее направление избранного им курса.

В ходе проведения реформ 1860-х гг. в посольстве Франции на берегах Невы нередко задавались вопросом: сумеет ли Россия благополучно пройти между Сциллой реформ и Харибдой революционного взрыва? В разные годы, в зависимости от внутренней ситуации в стране, утвердительный ответ на этот вопрос звучал не всегда уверенно. В момент осуществления крестьянской реформы потенциальная угроза виделась французским дипломатам в крестьянских бунтах. С началом либерализации государственных институтов в середине 60-х годов они уже усматривали ее в зародившемся революционном движении, полагали, что правительство сумеет справиться с возникшими угрозами, а задуманные и осуществляемые Александром II реформы, так или иначе, выведут Россию на новые, перспективные рубежи исторического развития, на путь дальнейшей ее европеизации. Путь этот, по мнению французских политических наблюдателей, может занять долгие годы. Как справедливо заметил однажды посол Франции в России барон де Талейран, «в этой стране все происходит медленно»[853].

Признание глубоких перемен, происшедших в России за десять лет реформ, сочеталось у части французских дипломатов с утверждениями о том, что все эти реформы, сделав более привлекательным и современным «фасад» Российской империи, не изменили сути русской политической системы и государственности, по-прежнему отличных от западных стандартов. Они полагали, что в результате реформ Александра II разрыв между Россией и остальной Европой, конечно же, сократился, но он не был преодолен.

Мнение о том, что и после Великих реформ 1860-х годов Россия сохранила многие отличительные особенности, унаследованные из ее исторического прошлого, так и не став органической частью Европы, в той или иной форме высказывалось французскими политическими наблюдателями и в более поздние времена, вплоть до 1917 года, когда пала Российская империя.