«…Мы решили ничего не предпринимать»

Выборы в Законодательный корпус, состоявшиеся во Франции 24 мая – 7 июня 1869 г., принесли победу левым бонапартистам и республиканцам, получившим в нижней палате парламента 150 депутатских мест (из 289)[688].

Результаты выборов взбодрили Наполеона III, страдавшего от одолевавших его недугов и подвергавшегося постоянному давлению консервативно-клерикальных кругов[689]. Они придали ему уверенности в давнем намерении реформировать в либеральном духе основанную им империю, которая должна была превратиться в парламентскую монархию. Император пришел к выводу, что ответственность за управление государством должны разделять с ним те политические партии, которые побеждают на выборах.

Эта попытка стала последним благим начинанием «последователя Сен-Симона», и она, наверное, могла быть успешной, если бы Наполеон не позволил в самом начале преобразований вовлечь себя в войну с Пруссией.

2 января 1870 г. император, отказавшись от непосредственного руководства работой правительства, чем он занимался с 1851 г., возложил обязанности главы кабинета на Э. Олливье.

Потомственный республиканец, Эмиль Олливье (1825–1913) со времени учреждения Второй империи принадлежал к оппозиции[690]. В 1857 г. он победил на парламентских выборах в департаменте Сена и вынужден был принести присягу на верность Наполеону III, чтобы получить возможность заседать в Законодательном корпусе. Тогда же Олливье женился на дочери композитора Ференца Листа. Она умрет родами в 1862 г. в возрасте двадцати шести лет. Вторично 44-летний Олливье женится в 1869 г. на 19-летней Мари-Терез Гравье, которая родит ему троих детей и станет его верной спутницей и незаменимой помощницей. В 1863 г. Олливье был переизбран в парламент, где отстаивал законопроект о праве на забастовку, одобренный императором. В Законодательном корпусе он обратил на себя внимание герцога де Морни и сменившего его во главе палаты графа Валевского. Кто-то из них, а, возможно, – «красный принц» Наполеон, организовал в 1865 г. личное знакомство энергичного и перспективного депутата с Наполеоном III. Следствием этого знакомства стал постепенный отход Олливье от республиканцев и его сближение с левыми бонапартистами.

Приняв предложение императора возглавить кабинет, Олливье получил согласие Наполеона III на то, что составит его из новых людей, принадлежащих к силам, победившим на прошедших выборах. В результате ему удалось сформировать центристское правительство, где он обеспечил за собой также портфель министра юстиции и культов. Два важных поста достались представителям левого центра. Министерство финансов возглавил Луи Бюффе. В 1851 г. он открыто выступил против переворота Луи-Наполеона, за что некоторое время провел под арестом.

Министерство иностранных дел было доверено Наполеону Дарю. Сын главного интенданта Великой армии, графа империи, крестник самого императора Наполеона, названный в его честь, Дарю-младший никогда не был бонапартистом. 2 декабря 1851 г. он осудил переворот и был даже арестован. После освобождения граф Дарю ушел в частную жизнь, из которой вышел только в 1869 г., когда был избран депутатом Законодательного корпуса, где вошел в либеральную фракцию.

Из первой встречи с новым министром иностранных дел русский посол Стакельберг вынес следующее впечатление о нем: «В делах он новичок, но это разумный, любезный и порядочный человек, придерживающийся умеренных взглядов»[691]. Граф Дарю заверил Стакельберга в твердом намерении правительства способствовать поддержанию мира в Европе, где оно рассчитывает на содействие со стороны России. Как истинный либерал, Дарю высказал поддержку важным преобразованиям, происходящим в России, и особенно отмене крепостного права[692].

Уже первые шаги кабинета Олливье, опиравшегося на поддержку Наполеона III, свидетельствовали о его широких планах по модернизации Второй империи. Шестимесячный период министерства Олливье остался в истории Франции под названием «Либеральная империя»[693].

В это время развернулась энергичная работа по реформе конституционного устройства Франции с целью перераспределения власти между императором и Законодательным корпусом в пользу последнего; было принято новое законодательство, расширяющее свободу прессы; отправлены в отставку префекты, вызывавшие аллергию у общества, среди них – казавшийся непотопляемым барон Жорж Эжен Османн, префект департамента Сена с 1853 г., известный не только перестройкой Парижа, но и своими жесткими авторитарными замашками; был амнистирован находившийся в изгнании Александр Ледрю-Роллен, один из вождей республиканцев 1848 года.

Олливье проявил очевидную смелость, приказав арестовать и отдать под суд кузена императора, принца Пьера-Наполеона Бонапарта, застрелившего в ссоре 10 января 1870 г. журналиста Виктора Нуара. А когда это убийство вызвало в Париже многотысячную антиправительственную демонстрацию, Олливье распорядился жестко подавить выступление непримиримой оппозиции. Аналогичную твердость вчерашний республиканец проявил и при подавлении беспорядков на заводах, принадлежавших семейству Шнейдеров в г. Крезо, в Бургундии. По его приказу были арестованы главные руководители французской секции Первого Интернационала, организовавшие выступление рабочих Крезо.

Направляющей идеей в деятельности Олливье на посту главы правительства было желание совместить принципы свободы и порядка, что соответствовало убеждениям и самого Наполеона III.

План либерализации Второй империи, разработанный Олливье, был вынесен на национальный плебисцит, состоявшийся 8 мая 1870 г. В его поддержку высказались 82 % голосовавших избирателей (7,3 млн. человек)[694]. Это был лучший показатель доверия к императору французов после 1852 г.

«Ты освящен этим плебисцитом», – удовлетворенно сказал Наполеон принцу «Лулу», своему сыну и наследнику[695]. Последнее время император все чаще задумывался о том, чтобы передать ему престол. В этом намерении его поддерживала императрица, имевшая на единственного сына преобладающее влияние.

Результаты голосования обескуражили республиканцев. «Империя сильна как никогда», – сокрушенно констатировал Леон Гамбетта, один из лидеров республиканской партии[696]. «Отныне можно уже не заниматься политикой», – вторил ему Жюль Фавр, другой республиканский лидер[697].

В закрепление достигнутого успеха Наполеон III 21 мая подписывает сенатус-консульт, провозгласивший новую систему управления. В стране вводился режим парламентской монархии; значительная часть властных полномочий, в частности принятие бюджета, передавалась нижней палате – Законодательному корпусу. За верхней палатой – Сенатом – закреплялись контролирующие исполнение законов функции.

В тот же день в парадном зале Лувра на приеме, где присутствовали все сановники империи, а также иностранный дипломатический корпус Наполеон III в своем выступлении подчеркнул: «Плебисцит не имел целью лишь ратификацию народом конституционной реформы. Он имел более высокий смысл…

Противники наших институтов предлагали сделать выбор между Революцией и Империей. Страна его сделала, высказавшись за систему, гарантирующую порядок и свободу. Отныне Империя утвердилась в своей основе. Она будет проявлять свою силу через свою сдержанность…

Она не свернет с избранного ею либерального курса…

Как никогда прежде, мы можем без страха смотреть в будущее»[698]. Императору вторил глава его кабинета. Выступая 30 июня 1870 г. в Законодательном корпусе, Олливье заверял депутатов: «Никогда прежде сохранение мира в Европе не было обеспечено более надежно, чем сейчас»[699]. Подобные заявления, помимо прочего, свидетельствовали о намерении Наполеона III и его правительства посвятить себя внутренним заботам по переустройству Второй империи, как никогда нуждавшейся во внешней стабильности.

В этом отношении характерно одно высказывание Наполеона, сделанное после неожиданного для всех ухода графа Дарю с поста министра иностранных дел в апреле 1870 г. Когда Олливье, будучи приверженцем миролюбивой внешней политики, высказал намерение лично возглавить дипломатическое ведомство, император, желавший, чтобы глава его кабинета целиком сосредоточился на внутренних делах, сказал ему: «Неважно, кто туда придет, поскольку мы решили ничего не предпринимать»[700]. В результате на Кэ д’Орсэ 15 мая был призван герцог А. де Грамон[701], отозванный из Вены, где долгое время он был послом Франции и где успел проникнуться пруссофобскими настроениями[702].

Независимо от мотивов, по которым Наполеон III сделал этот выбор, назначение Грамона в Министерство иностранных дел в момент, когда над Францией сгущались тучи, было одной из ошибок императора[703].

Тем не менее, после плебисцита 8 мая создавалось впечатление, что влияние «партии войны», действовавшей заодно с противниками «либеральной империи» из среды ортодоксальных (правых) бонапартистов, ослабло. Олливье удалось даже 30 июня провести через Законодательный корпус закон о сокращении численности армии. С одной стороны, эта мера позволяла уменьшить военные расходы, а с другой – демонстрировала Европе миролюбивые намерения Франции.

В действительности же, все было не так просто. Уже с первых шагов своей министерской деятельности Олливье встречал сопротивление противников и непонимание единомышленников и союзников. Для республиканцев он был ренегатом, для либералов из окружения Тьера – пособником Наполеона, а для бонапартистов так и не стал своим. Еще в апреле 1870 г. из команды Олливье ушли Дарю и Бюффе, представлявшие левоцентристские круги. Если бы правым удалось хотя бы временно блокироваться с левыми и левым центром, то правительство было бы обречено. Олливье ощущал нараставшее одиночество. В сущности, он мог опираться только на поддержку императора, пока что благоволившего к нему. Но сколь долго продлится эта поддержка?..

Между тем император, считая главное дело жизни свершенным, все больше сосредоточивался на своем расшатанном здоровье и все меньше уделял времени текущим делам. За последние годы он заметно постарел и утрачивал свойственные ему прежде энергию и живость ума. Он чувствовал себя совершенно одиноким, не встречая понимания ни у императрицы, ни у большинства старых соратников, не одобрявших его либеральных начинаний. Наполеон все больше уходил в себя, погруженный в тягостные мысли о неотвратимом приближении смерти. Его физическое и моральное состояние приобретало особое значение в то время, когда требовалось принимать срочные и продуманные внешнеполитические решения.

Не продвинувшись в создании франко-австро-итальянского блока, Наполеон III мог бы попытаться ослабить угрозу со стороны Пруссии путем сближения с Россией, хотя времени для этого практически уже не оставалось. Александра II и Горчакова можно было заинтересовать только одним – согласованной политикой на Востоке. Но именно в этом вопросе генералу Флери перед отъездом в Петербург было предписано вести себя предельно осмотрительно и не связывать Францию никакими обязательствами и обещаниями.

Между тем Горчаков с согласия Александра II сам инициировал обсуждение с новым французским послом восточных дел. В начале января 1870 г. канцлер пригласил Флери к себе и завел разговор о бедственном положении христиан в Оттоманской империи. Их положение, по убеждению Горчакова, можно было бы существенно улучшить путем согласованной политики России и Франции по отношению к Турции. При этом канцлер предусмотрительно подчеркнул, что у России нет намерений разрушать Турцию, чего так опасались в Париже, Лондоне и Вене.

Горчаков не скрыл от Флери, что его беспокоит антироссийская направленность деятельности посла Франции в Константинополе, часто идущая вразрез с официальными заявлениями своего правительства, а также привлечение в состав французских дипломатических и консульских представительств на Востоке польских эмигрантов. Канцлер не стал скрывать и своей озабоченности активной католической пропагандой среди восточных христиан[704].

Однако попытка Горчакова договориться на какой-то взаимоприемлемой платформе о согласованных действиях на Востоке успеха не имела. В ответ на свой запрос Флери получил от министра иностранных дел четкое указание не входить с Горчаковым в обсуждение восточных дел и тем более не затрагивать вопрос о ревизии Парижского договора 1856 г. «Вы понимаете, как важно не позволить склонить нас на эту почву, – наставлял Дарю посла. – Договор 1856 г. – это один из самых крупных и наиболее счастливых актов французской политики. Он регулирует положение на Востоке в духе, наиболее соответствующем нашим традиционным интересам и общим интересам Европы. Он стоил многих жертв, и без серьезных мотивов нельзя отказываться от достигнутого. Это – политический капитал»[705].

Когда генерал Флери попытался апеллировать в этом вопросе к Наполеону, он получил весьма двусмысленный ответ, поставивший его в тупик. «Все наши усилия, – писал император, – должны ограничиться тем, чтобы достигнуть согласия, скорее обменом мнений, нежели предложением конкретных проектов»[706]. Это означало, что Наполеон III даже перед лицом очевидной прусской угрозы не желал выполнять данное Александру II обещание содействовать в пересмотре Парижского мира.

У Флери могло, наверное, возникнуть ощущение, что император забыл о своем поручении – любой ценой добиться улучшения франкороссийских отношений перед угрозой со стороны Пруссии. Во всяком случае, он не получал от него никаких конкретных указаний способных облегчить выполнение этой задачи. А наставления, поступавшие от сменявших один другого министров[707], не давали послу необходимых полномочий для серьезного диалога с Горчаковым. «Сближение с Россией Наполеон готов был рассматривать лишь как конъюнктурную комбинацию, не связанную с жертвой общим направлением французской политики. Эта позиция официальных французских кругов облегчала бисмарковской дипломатии борьбу за нейтралитет России, – справедливо заметил по этому поводу авторитетный отечественный исследователь.»[708]

Генералу Флери не оставалось ничего другого, как исполнять рутинные посольские функции и изучать страну пребывания. Как и все его предшественники, он удивлялся самобытностью России и особенностями ее политической системы. «Со времени моего приезда в Санкт-Петербург, – писал Флери, – я был поражен тем, насколько глубоко Россия отличается от других государств Европы…».

От внимания французского посла не укрылась и активизация противников существующей власти, разбуженных реформами 60-х годов, что вызывало у Флери «обеспокоенность относительно будущего этой страны»[709]. Он даже поручил первому секретарю посольства маркизу Жозефу де Габриаку подготовить аналитическую записку о внутреннем положении России [710].

Пристальное внимание Флери уделял политическим взглядам наследника престола, великого князя Александра Александровича и настроениям при т. н. «малом дворе». Генерал пришел к выводу, что «великого князя с полным основанием можно отнести к русской партии и, следовательно, – к противникам прусской и всякой иностранной партии». Взгляды цесаревича, продолжал Флери, полностью разделяет его супруга, великая княгиня Мария Федоровна, особенно в неприязни к Пруссии, жертвой которой стала ее родина, Дания[711].

Бисмарк, продолжал Флери, хорошо осведомлен о настроениях «молодого двора» и всячески старается нейтрализовать его негативное для Пруссии влияние, тем более что он готовит визит короля Вильгельма в Петербург[712].

Внимание Флери привлекло и такое политическое явление, как необычайно популярные в России второй половины XIX в. идеи панславизма, к которым в Европе, особенно в Австрии и Турции, всегда относились настороженно. С некоторых пор, отмечал французский посол, панславизм стал вызывать опасения и у Пруссии, т. к. расширение влияния России на славянские и христианские народы Оттоманской империи не соответствует интересам прусской внешней политики. По мнению посла, нет оснований опасаться со стороны России «большого крестового похода» с целью освобождения балканских славян от турецкого господства. Для России, поглощенной внутренними преобразованиями, требующими огромных финансовых затрат, такой поход был бы не по силам, тем более в одиночку, т. к. она не найдет себе в этом союзников в Европе. Но панславистские настроения в сочетании с патриотическими могут представлять потенциальную угрозу не только для Австрии, но и для Пруссии, поэтому они заслуживают самого внимательного изучения[713].

Недвусмысленные советы и намеки Флери не были услышаны в Париже, где утвердились в решении «ничего не предпринимать».

Подчеркнутое миролюбие и безмятежность, возобладавшие в Тюильри с провозглашением либеральной империи, приветствовались Александром II и Горчаковым, которые всегда опасались неожиданных авантюрных предприятий императора французов. Угроза франко-прусского военного конфликта в Европе, обозначившаяся после 1866 г., пугала царя и канцлера, пытавшихся сделать все возможное для его предотвращения. В этом направлении российская дипломатия действовала как в Берлине, так и в Париже. При этом, как уже неоднократно отмечалось, политико-идеологические симпатии Петербурга после восстания 1863 г. в Польше склонялись в сторону Пруссии, демонстрировавшей определенность в отношении России и солидарность с ней, чего Горчаков тщетно добивался от Парижа.

С осторожным интересом встретив либеральные начинания во Второй империи, Александр II и его канцлер не заблуждались относительно их возможных последствий для достижения согласия между Россией и Францией. Во-первых, не было уверенности в успехе этих начинаний, связанных исключительно с личной инициативой Наполеона III. В Петербурге хорошо знали, что оппозиция его режиму не исчезла и даже не ослабла. Более того, к давним противникам императора из республиканских и либеральных кругов добавились новые – реакционноклерикальные. Все это не придавало устойчивости Второй империи, вставшей на путь либерализации, как не давало надежд на улучшение российско-французских отношений. «До тех пор, пока это правительство находится под постоянным двойным давлением – радикализма и клерикализма, которые одинаково враждебны нам, – констатировал Горчаков, – нет оснований рассчитывать на искреннее сотрудничество с его стороны» [714].

Подтверждением опасений официального Петербурга относительно внутренней неустойчивости режима Второй империи стало сообщение

Стакельберга о предотвращенном накануне плебисцита 8 мая 1870 г. покушении на жизнь Наполеона III[715].

Это была последняя депеша, подписанная российским послом в Париже. 11 мая в 4 часа утра граф Стакельберг скончался в результате инсульта. Перед смертью он два дня находился в параличе [716].

Похороны посла прошли в субботу, 14 мая, в присутствии официальных представителей императора Наполеона III и иностранного дипломатического корпуса. По окончании траурной церемонии, проведенной по протестантскому обряду, граф Стакельберг был захоронен в семейном склепе на кладбище Пер-Лашез – там, где двадцатью двумя годами ранее, упокоился его отец. В последний путь генерал-адъютанта Стакельберга провожал батальон пехоты французской императорской армии. А в православном Свято-Александро-Невском храме в тот день был отслужен молебен, хотя усопший и не был православным. 16 мая “Journal officiel” поместила на своих страницах некролог с описанием заслуг покойного и его похорон[717].

Временное руководство российской дипломатической миссией в Париже было возложено на статского советника Григория Николаевича Окунева (1823–1883). После добровольного выхода в отставку в ноябре 1869 г. В.Н. Чичерина он заменил его в должности советника посольства.

Сын генерал-лейтенанта Н.А. Окунева, участника Отечественной войны 1812 г., а впоследствии – временного Варшавского военного губернатора и пожизненного попечителя Варшавского учебного округа, Григорий Окунев по окончании курса в Петербургском университете в 1844 г. был определен в департамент внутренних сношений Министерства иностранных дел[718].

Спустя три года он становится старшим помощником столоначальника в Канцелярии МИД, в 1849-м получает чин титулярного советника и в том же году направляется младшим секретарем миссии в Риме. Там его отметят орденом папы Пия I и российским орденом ев. Анны 3-й степени. С ноября 1855 г. до апреля 1856 г. коллежский асессор Окунев будет исправлять должность временного поверенного при Римском и Тосканском дворах, после приезда посла он станет старшим секретарем миссии.

Когда барон Будберг в 1862 г. отправится послом в Париж, Окунев займет там должность второго секретаря посольства, а в 1867 г. – первого секретаря, получив одновременно чин надворного советника. Скачок в его карьере, как уже говорилось, произошел в конце 1869 г., кода он стал советником посольства, правой рукой графа Стакельберга.

В преемники внезапно скончавшегося Стакельберга в Петербурге избрали 72-летнего барона Ф.И. Бруннова, возглавлявшего в то время посольство в Лондоне. Горчаков успел даже составить для него инструкцию, утвержденную Александром II 18 июня 1870 г.[719], но Бруннов так и не успел выехать в Париж из-за начавшейся вскоре франко-прусской войны.

Волей обстоятельств в канун войны статский советник Григорий Николаевич Окунев останется в Париже главным официальным представителем России, став свидетелем развернувшихся там драматических событий.