Отставка графа Киселева

Несмотря на неоднократное уклонение Наполеона III от обещания оказать Александру II содействие в том, чтобы избавить царя от «кошмара» Парижского договора 1856 г., русская дипломатия продолжала оказывать благожелательную поддержку Франции в тех ее направлениях, которые не представляли, с точки зрения Горчакова, угрозы интересам России. Более того, в 1860 г. обе страны проявили неожиданную, если вспомнить недавнее прошлое, солидарность в деле защиты христиан Оттоманской империи.

В мае 1860 г. в Сирии, находившейся под властью турок, произошли кровавые столкновения между мусульманами, поощряемыми англиканскими и пресвитерианскими миссионерами, и христианами-маронитами, примыкавшими с XIII в. к католической церкви, «старшей дочерью» которой издавна считалась Франция. Несколько тысяч маронитов были убиты в Дамаске, Бейруте и в других районах при полном бездействии, а то и прямом содействии погромщикам, со стороны турецких властей.

Франция, вспомнив о своем «историческом долге», усмотрела в происшедшем происки «коварного Альбиона». Новый министр иностранных дел Наполеона III Эдуард Тувенель сделал решительное представление британскому послу в Париже лорду Каули. Французская дипломатия выступила с инициативой созыва в Париже международной комиссии по рассмотрению ситуации в Сирии, но натолкнулась на отказ Лондона. Император французов воспользовался британской неосмотрительностью и направил к берегам Сирии 7-тысячный десантный отряд под предлогом защиты христиан.

В Лондоне усмотрели в действиях французов намерение захватить Сирию и попытались воспрепятствовать этому, согласившись на предлагавшийся ранее Францией созыв международной комиссии по сирийскому вопросу.

На переговорах шести держав (Франции, Англии, Австрии, Турции, Пруссии и России) по урегулированию положения в Сирии, открывшихся в Париже, российский посол граф Киселев энергично поддержал французского представителя Э. Тувенеля. Совместными усилиями им удалось добиться принятия приемлемой для Франции конвенции (5 сентября 1860 г.) «относительно европейской оккупации Сирии»[434]. Французские войска в Сирии получили ограниченный временем статус международных («европейских») сил.

Между тем Наполеон III после восстановления порядка в Сирии не спешил с выводом оттуда войск, что вызывало беспокойство в Англии, возросшее с появлением информации о консультациях на эту тему между Тувенелем и Киселевым. Вернувшийся к власти либеральный кабинет Пальмерстона усилил давление на Тюильри. Министр иностранных дел лорд Дж. Рассел, выступая 21 февраля 1861 г. в палате общин, заявил, что кабинет Ее Величества не позволит повторения в Сирии такого положения, которое с 1849 г. существует в Риме, где в течение одиннадцати лет находятся французские войска.

Угрозы с берегов Темзы вынудили Наполеона III отказаться от первоначальных замыслов и согласиться на вывод войск. Эвакуация французского военного контингента была осуществлена в июне 1861 г. во исполнение Парижской конвенции от 19 марта 1861 г., подписанной уполномоченными шести держав – Франции, Англии, Австрии, Турции, Пруссии и России [435].

Поддержав Наполеона III сначала в Италии, а затем и в Сирии, Александр II продолжал надеяться на взаимность. В Петербурге все еще не охладели к «французскому проекту» и даже попытались придать русско-французскому «согласию» официальное оформление, выходящее за пределы секретного соглашения 3 марта 1859 г.

Граф Киселев получил указание выяснить отношение тюильрийского кабинета к возможному заключению союзного договора между Россией и Францией. Центральным пунктом этого союза, по мнению Горчакова, должно было стать тесное взаимодействие двух стран на Востоке, что, конечно же, напрямую затрагивало интересы Турции. Логика Горчакова состояла в попытке распространить наполеоновский “principe des nationalites”, которого Наполеон III придерживался в Италии, также и на Балканы, где христианские провинции давно мечтали освободиться от турецкого господства.

На конфиденциальных переговорах, которые в Париже Киселев вел по этому вопросу с императором Наполеоном, его сводным братом графом де Мории и министром иностранных дел Тувенелем, русский посол предложил следующую программу: «Обоюдное желание сохранения Оттоманской империи, доколе будет возможно, и согласие избегать всякого удара извне, который мог бы ускорить ее падение; в случае значительного кризиса, взаимное обязательство не преследовать никакой исключительной выгоды. Обещание действовать сообща с целью не дозволять, чтобы какая-либо великая держава воспользовалась кризисом, дабы извлечь из него для себя выгоды, противные европейскому равновесию и интересам России и Франции. Наконец, соглашение относительно окончательного разрешения в этом случае Восточного вопроса путем образования на Балканском полуострове небольших независимых государств, в пределах их естественных границ, соединенных федеративными узами и имеющих общую столицу в Константинополе, провозглашенном вольным городом»[436].

Если французская сторона в принципе согласится с этой программой совместных действий, то, как заявил Киселев, он уполномочен своим императором продолжить переговоры до подписания с Францией оборонительного договора.

Принципы предложенного Россией союза, ориентированного на общую политику в Восточном вопросе, не совпадали с интересами бонапартистской Франции, привыкшей действовать на Востоке самостоятельно. Но отвергнуть эту идею в Тюильри некоторое время не решались, пока не подвернулся удобный случай.

22-24 октября 1860 г. в Варшаве состоялась встреча Александра II с австрийским императором Францем-Иосифом и прусским принцем-регентом Вильгельмом, управлявшим за больного короля Фридриха-Вильгельма IV. На встрече обсуждались возможные последствия активизации освободительного движения в Италии и Венгрии на Польшу, чего так опасались в Петербурге и Вене. Никакой антифранцузской направленности – ни явной, ни скрытой – на Варшавских переговорах не было. Тем не менее, эта встреча была воспринята Наполеоном III как попытка возродить Священный союз, а участие в ней Александра II в Тюильри оценили как недружественный акт по отношению к Франции, только что завершившей войну с Австрией. Любопытно, что Наполеон определил такое свое отношение к встрече трех монархов еще до того, как она состоялась, едва лишь стало известно о том, что Александр, Франц-Иосиф и Вильгельм намерены встретиться.

Раздражение в связи с предстоящей встречей в Варшаве охватило даже тех лиц из окружения французского императора, кто считался друзьями России. Среди них, в первую очередь, графа де Мории, который при встрече заметил Киселеву: «Это очень досадно, и наводит на раздумье. Положим, император не боится коалиции, конечно нет! Но все же это может вредно повлиять на предрасположение к согласию наших обоих правительств»[437].

Попытка Киселева успокоить Мории ссылками на то, что приезд в Варшаву Франца-Иосифа объясняется лишь желанием австрийского императора как-то искупить свою вину за неблаговидное поведение в Крымскую войну и попытаться восстановить прежние дружеские отношения с Петербургом, не произвела впечатления на Мории.

1 октября 1860 г., т. е. за три недели до встречи в Варшаве, Мории обратился с личным письмом к своему другу, князю Горчакову, которому передал слова Наполеона после получения известия о встрече в Варшаве. «Я крайне опечален этим варшавским свиданием, причем даже не по существу, а по внешнему его виду, – сказал император. – Огласка, политический эффект этой встречи принимаются в Европе за несомненный признак охлаждения с Францией, а это очень жаль и меня огорчает. Я хорошо знаю, что чувства императора ко мне не изменились, но наша признанная дружба была великой взаимной силой, тогда как кажущееся удаление ослабляет нас обоих» [438].

Мории признался Горчакову, что в данном случае разделяет мнение Наполеона, и добавил: «В конце концов, при франко-русском союзе, как это часто говорили мы друг другу, любезный князь, обоим нашим правительствам нечего опасаться ни внутри, ни извне; но разъединение ослабит их, а при настоящих обстоятельствах, может быть, что и не Франция наиболее пострадает от этого развода»[439].

В ответном письме (19 октября) Горчаков постарался объяснить Мории причины, вызвавшие встречу в Варшаве. Главная из них – «желание всеобщего умиротворения» в Европе. Горчаков откровенно дал понять, что Петербург, Вену и Берлин крайне обеспокоил тот размах, которое после австро-франко-итальянской войны 1859 г. приняло в Италии революционное движение, пробужденное этой войной. Далее он заверил Мории в приверженности императора Александра к союзу с Францией. «Здание, над сооружением которого трудились вы и я, – уверял он своего друга, – тесное единение между Францией и нами существует во всей целости, поскольку это касается нас. Оно не утратило в наших глазах ничего из своих свойств и представляется нам, как соглашение, основанное на взаимных и постоянных интересах обеих стран…

О союзе с другими державами нет и речи;…Россия, – особо подчеркнул русский вице-канцлер, – отделяет интересы Франции от прискорбных явлений, совершившихся в Италии после Виллафранкского мира[440], и считает необходимым соглашение великих держав, чтобы противодействовать злу. К соглашению этому она будет стремиться сообща с Францией, с которой связывают ее и общие взгляды на положение дел на Востоке». В завершение письма Горчаков заверил Мории, что пока он руководит русской дипломатией, «союз России с Францией не погибнет» [441].

В неизменности курса на дальнейшее сближение с Францией Горчаков заверял Мории и после состоявшейся в Варшаве встречи. Он убеждал его в том, что ни о какой коалиции против Франции в Варшаве не было и речи. Россия в принципе исключает для себя всякую возможность участвовать в антифранцузской коалиции. Император Наполеон может быть совершенно спокоен на этот счет, подчеркивал Горчаков[442].

Тем не менее, подготовленный Киселевым на высочайшее имя проект оборонительного союза с Францией (сентябрь 1860 г.) не получил одобрения. Перед тем, как передать документ Горчакову, император сделал на нем краткую, но многозначительную запись: «Против кого?»…

У Александра II и его министра иностранных дел было все больше оснований для недовольства результатами сближения с Францией. «После франко-австрийской войны Россию постигло еще одно разочарование, – отмечает Э. Каррер д’Анкосс, современный французский биограф Александра II. – В 1860–1862 гг. положение христиан на Балканах заставило ее оказать им помощь, и Россия предложила Франции поучаствовать в давлении на Порту. Безразличное отношение Наполеона III к призывам Горчакова еще более ухудшило отношения двух стран. Пора выяснять отношения еще не пришла, но Александр II, по-прежнему, относившийся к Пруссии лучше, чем к Франции, встречавшийся в Варшаве в 1860 г. с Францем-Иосифом и Вильгельмом, и тем не менее еще не решившийся отказаться от политики сближения с Парижем, вполне мог задаться естественным вопросом: какие выгоды извлекла его страна из усилий, предпринимавшихся с 1857 г., и из реальной поддержки, оказанной Парижу в ходе франко-австрийской войны? Просьбы России о поддержке в пересмотре договора 1856 г. оставались гласом вопиющего в пустыне. Наполеон III по-прежнему склонялся на сторону Англии, великой державы, соперницы России, и продолжал отдавать приоритет на Балканах интересам Франции, что являлось для него достаточным основанием отказывать в поддержке России в этом регионе»[443].

И действительно, Наполеон III постепенно отказывался от совсем еще недавней (и недолгой) поддержки России в восточных делах. Французская дипломатия на Востоке возвращалась к политике, предшествовавшей Крымской войне. Вскрылись давние противоречия на Балканах, вновь начались споры о праве покровительства христиан Оттоманской империи, а также относительно реставрационных работ в Храме Гроба Господня в Иерусалиме, где возобновилась тяжба между восточными и западными христианами, за спиной которых стояли Россия и Франция.

Все это чувствовал граф Киселев, который тяжело переживал возобновившиеся трения в русско-французских отношениях. За годы работы в Париже, куда первоначально он отправлялся с неохотой и даже скрытой обидой на молодого государя, Павел Дмитриевич не только свыкся с порученной ему миссией, но и превратился в убежденного поборника сближения с Францией. Правда, с некоторых пор чрезмерное, в глазах Горчакова, франкофильство посла стало вызывать беспокойство в Петербурге.

Посольские функции, среди прочего, обязывали Киселева подробно информировать Петербург о развитии внутриполитической ситуации во Франции. Время от времени он направлял Горчакову подробные записки («мемуары») о раскладе политических сил во Второй империи, особенно накануне выборов в парламент (Законодательный корпус), а также по их результатам. Эти записки готовились для посла его сотрудниками, а он брал на себя их окончательную редакцию, после чего отправлял подготовленный документ министру иностранных дел.

Со времен восстания 1830/31 гг. в Польше российское посольство в Париже внимательно следило за активностью многочисленной польской эмиграции во Франции, пытаясь, по мере возможностей, быть в курсе замыслов ее руководителей, которые стремились поддерживать очаг напряженности в Царстве Польском.

В своих депешах и докладных записках в Петербург Киселев, опираясь на получаемые его сотрудниками разными путями (в том числе и через агентурную сеть) сведения[444], задолго до восстания 1863 г. многократно предупреждал о возможности нового революционного взрыва в Польше, где активно действовали эмиссары польской эмиграции во Франции.

Одновременно российское посольство, во взаимодействии с Третьим отделением Собственной Е.И.В. канцелярии, занималось наблюдением за русскими эмигрантами из числа противников самодержавия. Так, например, в августе 1862 г. Киселев направил на имя Горчакова записку (“Notice secrete”) о приезде в Париж знаменитого анархиста Михаила Бакунина. Ссылаясь на «секретные сведения, полученные из различных источников», посол сообщал, что цель приезда Бакунина в столицу Франции – добиться объединения усилий «русской демократической партии, представляемой Герценом, с польской «революционной фракцией во главе с Мирославским». Речь идет, подчеркивал посол, «о далеко идущем заговоре с целью свержения императорского правительства и установлении республиканского строя в России и Польше»[445]. Заговорщики преисполнены «самых зловещих планов в отношении членов императорской семьи и намереваются в дальнейшем разжечь в Европе пламя всеобщего восстания», предупреждал посол[446].

Среди вопросов, которыми по должности занимался граф Павел Дмитриевич, были не только политические. Он, например, вел предварительные переговоры о возможности участия французского капитала, в частности, банкирского дома Ротшильда, в финансировании строительства железных дорог в России, к чему проявляли растущий интерес французские деловые круги[447].

Именно Киселев поставил перед министром вопрос о необходимости приобретения нового здания русского посольства в Париже. В крайнем случае, по его мнению, можно было, реконструировать нынешнее (на улице Фобур Сент-Оноре), где стало очень тесно. Обосновывая свою инициативу, Киселев отметил, что первый этаж (из трех) занимает личная резиденция посла. На втором – квартиры советника и двух секретарей посольства. 3-му секретарю не нашлось в доме места, и ему приходится снимать квартиру за пределами посольства. Третий этаж, состоящий из трех комнат, занимают канцелярия и архив. По существу, констатировал посол, негде принимать многочисленных посетителей, ежедневно бывающих в посольстве. В таких стесненных условиях, подчеркнул Киселев, трудно обеспечивать порядок и соблюдение необходимой секретности в делопроизводстве[448].

К просьбе графа Киселева в Петербурге отнеслись с пониманием, но средств на реконструкцию старого и тем более на приобретение нового здания тогда изыскать не смогли. Лишь через семь лет, в 1864 г., русское посольство получит новое, более просторное здание – отель д’Эстре, на улице Гренель.

Одним из последних дел графа Киселева на посольской должности в Париже стало активное содействие в возведении русского православного храма вблизи знаменитой Триумфальной арки на площади Этуаль[449].

3 марта 1859 г. посол России, граф Киселев заложил первый камень в основание будущего православного собора в Париже. Спустя два с половиной года, 11 сентября 1861 г., прибывший из Санкт-Петербурга по высочайшему повелению преосвященный Леонтий, архиепископ Ревельский, в присутствии Киселева, освятил посольский храм в память Святого Благоверного князя Александра Невского. Неслучайной была и дата освящения. 11 сентября (30 августа ст. ст.) – день тезоименитства императора Александра II.

Как известно, храм был возведен на средства царской семьи и на общественные пожертвования, собранные по всей России. Одним из первых жертвователей стал, разумеется, граф Киселев. Он и впоследствии оказывал финансовую поддержку приходу из своих личных средств [450].

Трудно сказать, чувствовал ли Павел Дмитриевич весной 1862 года, что его посольская миссия в Париже подошла к концу. Ничто, казалось, не предвещало грядущих перемен. В Петербурге, как он искренне полагал, им должны были быть довольны.

В Тюильри он всегда был желанным гостем. Император Наполеон и императрица Евгения неизменно свидетельствовали почтенному графу свое дружеское расположение. Самые добрые отношения связывали российского посла с министром иностранных дел Александром Валевским и сменившим его в январе 1860 г. на Кэ д’Орсэ Эдуардом Тувенелем.

Действительно, казалось бы, такой посол как граф Киселев был для императора Александра и князя Горчакова идеальной фигурой, своеобразным гарантом успешного продолжения сближения с Францией. Однако в Петербурге думали иначе.

К началу 1860-х гг., как уже отмечалось, там пришли к выводу: первоначальные надежды на Францию себя не оправдывают. Да, Наполеон III оказал России эффективное содействие при заключении Парижского мирного договора в 1856 г. В дальнейшем он санкционировал определенное согласование французской политики с линией российской дипломатии на Балканах.

Но император французов не спешил исполнить главное свое обещание, данное Александру II, в частности, на их личной встрече в Штутгарте – содействовать отмене дискриминационных статей Парижского мира. А именно этого Александр и его министр иностранных дел более всего ожидали от Наполеона. Однако Наполеон всячески уклонялся от выполнения данного обещания. Зато он энергично добивался поддержки России в реализации своих планов в Северной Италии и в Германии, где намеревался «округлить» границы в пользу Франции.

Такая поддержка была ему оказана в 1859–1860 гг., как и в сирийском вопросе. Но и после этого Наполеон III не обнаруживал желания помочь России хотя бы в частичном пересмотре условий Парижского договора 1856 г.

На все запросы из Петербурга по этому поводу он давал уклончивые ответы, что, в конечном счете, привело императора Александра и вице-канцлера Горчакова к определенному выводу: реальной поддержки от Наполеона ожидать не приходится. Это убеждение, к тому же, подкреплялось попустительством со стороны французского правительства антироссийской деятельности польской эмиграции во Франции.

А граф Киселев продолжал убеждать царя и министра иностранных дел в обратном – в большом запасе прочности франко-российского сотрудничества, в искренности намерений императора французов в отношении России. В донесениях и телеграфных депешах, направляемых Горчакову, он часто (пожалуй, даже слишком часто) рассказывал, с каким радушием его всегда принимает Наполеон, описывал откровенные и дружеские беседы с ним, свидетельствующие, по мнению Киселева, о желании французского императора развивать тесное взаимодействие с Россией.

Павел Дмитриевич не мог, конечно, знать, что его депеши из Парижа с некоторых пор читаются в Петербурге с возрастающим недоверием. На полях одной из них (декабрь 1861 г.) сохранилась карандашная пометка Горчакова на французском языке: «Все, что он здесь рассказывает, не имеет, на мой взгляд, никакого значения»[451].

Как уже говорилось, отношения Горчакова с Киселевым с самого начала складывались не просто. Министр иностранных дел не одобрял назначение последнего послом в Париж, предвидя будущие осложнения с Киселевым, привыкшим к прямому общению с тремя последними императорами – Александром I, Николаем I и Александром II. Но тогда, в 1856 г., Горчаков не стал возражать против кандидатуры Киселева, поскольку это был личный выбор царя. К тому же, и сам Горчаков был сторонником сближения с Францией, оказавшей России немаловажные услуги на Парижском мирном конгрессе.

Когда же ему стало ясно, что император французов действует исключительно в собственных интересах и не намерен помогать России в ослаблении ограничений 1856 г., у Горчакова начали появляться сомнения относительно перспектив сотрудничества с Францией. Эти сомнения разделял и император Александр, которому вице-канцлер посоветовал заменить Киселева, не желающего понять, что за ласковым обхождением с ним в Тюильри нет реального политического содержания, что его сознательно вводят в заблуждение, умело играя на человеческих слабостях семидесятилетнего посла.

«В Петербурге, – отмечал один из самых авторитетных биографов Александра II, – давно уже были недовольны Киселевым и помышляли об отозвании его из Парижа, находя, что посол «проведен» Наполеоном, и не полагаясь на его умственные силы, начинавшие, видимо, слабеть от старости»[452].

Согласившись с мнением Горчакова, император Александр долго не мог решиться отозвать из Парижа «друга» своего отца, как он аттестовал Киселева Наполеону III. Однажды, в 1856 г., ему не без труда удалось убедить ветерана государственной службы сменить министерский пост на должность посла во Франции. Спустя пять лет, склонившись к решению заменить посла в Париже, Александр поначалу попытался обставить отзыв Киселева со всеми надлежащими почестями.

В 1860 г. император предложил Павлу Дмитриевичу весьма престижный и вместе с тем необременительный пост председателя Государственного Совета. Однако семидесятидвухлетний посол сделал вид, что не понял высочайшего намека и вежливо отклонил сделанное ему предложение. Киселеву хотелось оставаться в Париже, где за проведенные годы он приобрел устойчивый вкус к посольской службе, которую желал бы продолжать. К тому же, граф привык к удобствам и преимуществам жизни в тогдашней «столице мира».

Отказ Киселева занять пост председателя Государственного Совета раздосадовал императора, но он тогда не подал виду и взял паузу, которая длилась почти полтора года. За это время Горчаков нашел средство, способное сделать посла в Париже более покладистым.

В середине мая 1862 г. Павел Дмитриевич получил от Горчакова письмо. Министр извещал посла о предстоящем приезде в Париж барона Андрея Федоровича Будберга с особой миссией – подготовить двустороннее соглашение с Францией о совместных действиях в восточных делах – в Сербии, Черногории и Греции, а также о защите интересов христиан в Оттоманской империи.

Одновременно сообщалось, что Будберг, служивший до того посланником при венском и берлинском дворах, должен будет оказывать посильную помощь графу Киселеву в исполнении обременительных в его почтенном возрасте обязанностей посла Его Величества в Париже[453].

Намек был более чем прозрачным. Он не оставлял Киселеву другого выбора кроме добровольной отставки. Сразу же по получении письма Горчакова посол составил на высочайшее имя прошение следующего содержания:

Всемилостивейший государь!

Приняв с покорностию, после полувекового служения, назначение, указанное мне Вашим Императорским Величеством в прошлым 1856 г., я более надеялся на усердие, чем на силы, коими располагать еще мог.

Ныне приближается дряхлость, а с нею опасение не быть уже в состоянии выполнять служебные обязанности с тою ревностию, которые считал всегда первым своим долгом.

В таком положении мне остается только всеподданнейше просить Вас, Всемилостивейший Государь, о назначении мне преемника и о дозволении оставить вовсе службу, для исправления утраченного здоровья, если это еще возможно в преклонных моих летах.

Не чувствуя себя более в силах приносить действительную пользу на службе Вашего Величества, я буду в последние дни жизни воссылать к Всевышнему только молитвы об увенчании Ваших усилий к преуспеванию любезного Отечества.

С глубочайшим благоговением имею счастье быть Вашего Императорского Величества верноподданный

Граф Павел Киселев

Париж

1862 года, мая 15 дня [454].

В тот же день прошение было отправлено в Петербург.

Получив его, император написал карандашом для Горчакова: «Переговорить завтра. Во всяком случае, я хочу сохранить его на службе в звании Генерал-Адъютанта»[455].

Это пожелание было передано Горчаковым графу Киселеву, который ответил министру, что не питает иллюзий относительно своего дальнейшего участия в государственных делах. «В их нынешней сложности, – писал он, – они требуют привлечения более молодых сил, чем те, которыми я располагаю…». Киселев поблагодарил министра за выраженные в его последнем письме добрые чувства к нему и заверил Горчакова в своем искреннем желании «сохранить и укрепить наши давние хорошие отношения» [456].

В тот же день (6 июня) Киселев отправил письмо на имя императора с выражением «глубочайшей признательности» за все, оказанные ему «милости». «Мое намерение, Государь, – писал Павел Дмитриевич, – состояло в том, чтобы провести остаток жизни на покое, более соответствующем моему возрасту, нежели продолжение активной жизни. Благоволение ко мне, выраженное Вашим Величеством в милостиво адресованных мне пожеланиях, обязывают меня неукоснительно подчиниться им без всякого колебания и с благодарностью»[457].

Одним словом, отставленный посол, смирив уязвленную гордость, согласился продолжить службу в качестве генерал-адъютанта, каковым он стал в далеком 1823 году, еще при императоре Александре I. Впрочем, в его нынешнем положении эта служба носила сугубо формальный характер и не потребовала даже пребывания в Петербурге. Киселеву было дано высочайшее разрешение на проживание во Франции.

Два дня спустя, 8 июня 1862 г., граф Киселев получил аудиенцию у Наполеона III, которому сообщил о своей предстоящей отставке и скором приезде в Париж нового посла, барона Будберга. Огорчение императора французов сообщенной ему Киселевым новостью было совершено искренним. В свою очередь, и российский посол был искренен в выражении признательности Наполеону за неизменное расположение и доброжелательность, проявлявшиеся к нему на протяжении всех шести лет его посольской миссии в Париже. Киселев заверил императора французов в том, что его преемник в Париже, барон Будберг – человек весьма опытный в дипломатии и, несомненно, расположенный к Франции[458].

Месяц спустя, в середине июля 1862 г., граф Киселев с разрешения князя Горчакова отправился на воды в Германию, где провел полтора месяца[459].

В начале сентября он вернулся в Париж, куда уже прибыл барон Будберг. Киселев приступил к передаче ему посольских дел, а 16 октября получил прощальную аудиенцию у Наполеона. Вручив императору отзывные грамоты, Киселев официально представил ему советника посольства П.П. Убри, который до вступления в должность нового посла назначен был поверенным в делах при тюильрийском кабинете. Вслед за Наполеоном граф Киселев радушно был принят императрицей Евгенией[460]. Они распрощались как старые добрые друзья.

17 октября стало последним рабочим днем Павла Дмитриевича в качестве посла в Париже. В этот день он составил два донесения и одно письмо, отправленные с курьером в Петербург.

Письмо было адресовано императору Александру. В нем говорилось:

Ваше Императорское Величество,

С чувством глубочайшей признательности я имел счастье получить Всемилостивейший рескрипт, которым Вашему Величеству благоугодно было принять мою просьбу об увольнении от должности Вашего Величества Посла при Императоре французов.

Во исполнение Высочайшей воли я представил отзывные Вашего Императорского Величества грамоты, слагающие с меня звание Посла.

Принужденный состоянием здоровья прекратить служебную деятельность, которой я посвящал доныне все свои силы и помышления, я не престану хранить в своем сердце память о милостях Вашего Величества и Ваших Царственных Предшественников.

Да благословит Всевышний попечения Ваши, Государь, о благе подвластных Вам народов! Да упрочит великое дело, столь искренно желанное Вашим Державным Родителям, и столь счастливо совершенное Вами, и да утвердится навсегда благоденствие обновленной Вами России!

С благоговением и беспредельною преданностию имею счастие быть

Вашего Императорского Величества Верноподданный

Граф П. Киселев

Париж 5/17 октября 1862 [461].

Две депеши были адресованы князю Горчакову. В первой министр был проинформирован о прощальной аудиенции посла у Наполеона III и о передаче последнему отзывных грамот[462].

Во второй депеше Киселев давал краткие, исключительно лестные, аттестации сотрудникам дипломатической миссии в Париже, а также консулам и вице-консулам, работающим в столице Франции и в других городах – Марселе, Бордо и Гавре[463].

В тот же день граф Киселев сердечно простился с дипломатами, а поутру 18 октября покинул посольскую резиденцию на Фобур Сент-Оноре, где провел более шести лет. Карета доставила его на приобретенную им квартиру в одном из респектабельных кварталов Парижа. Здесь он проведет последние десять лет жизни, продолжая интересоваться европейской политикой и, конечно же, тем, что происходило на его родине.

Где-то здесь же, в Париже, доживала свой век и его бывшая супруга. София Станиславовна переживет Павла Дмитриевича всего на два года. Она умрет в нужде, лишившись средств, вследствие неискоренимого пристрастия к азартным играм.

В своей парижской квартире Киселев время от времени принимал немногих оставшихся старых друзей, членов императорской семьи и других гостей из России. Среди последних были и либеральные сподвижники Царя-Освободителя, видные деятели Великих реформ, включая двух именитых племянников Киселева – Дмитрия и Николая Милютиных. Первый, генерал-адъютант Е.И.В., с 1861 г. был военным министром России, второй – статс-секретарем. Все они рассказывали Киселеву о том, с какими трудностями идет процесс преобразований, а нередко спрашивали у него совета. Наверное, это была не только дань вежливости, но и знак искреннего уважения к их предшественнику в деле обновления России.

Анализируя на покое течение европейской политической жизни, Павел Дмитриевич чувствовал грядущие крупные перемены, сумев даже заглянуть за пределы XIX столетия. «Я убежден, – записал он в дневнике 9 ноября 1866 г., – что наступят большие перевороты в свете и что социальное возрождение изменит в течение XX века настоящее положение дел»[464]. Задолго до Сентябрьской революции 1870 г. он предсказал падение режима Наполеона III[465].

Граф Киселев умер в Париже 14/26 ноября 1872 г. в возрасте восьмидесяти четырех лет. Он завещал похоронить его на кладбище Донского монастыря в Москве, рядом с могилами отца, матери и младшего брата Николая, что и было исполнено.