Отмена крепостного права

Как известно, процесс либеральной модернизации, инициированный Александром II, охватывал три основные сферы жизни российского общества – социально-экономическую, политико-правовую и культурно-образовательную.

Первым и самым важным из преобразований, осуществленных Александром II, стала крестьянская реформа 1861 г., стержнем которой была ликвидация крепостного права[771]. Он приступил к этому делу сразу же после окончания Крымской войны и заключения Парижского мира. Любопытно, что о своих намерениях молодой император впервые публично заявил в тот самый день, когда в Париже происходило подписание мирного договора. Тем самым он давал понять, что теперь у него, наконец, развязаны руки. Выступая 30 марта 1856 г. перед представителями московского дворянства, Александр II заявил: «…Сами вы понимаете, что существующий порядок владения душами не может оставаться неизменным. Лучше начать уничтожать крепостное право сверху, нежели дождаться того времени, когда оно, начнет само собой уничтожаться снизу. Прошу вас, господа, обдумать, как бы привести все это в исполнение. Передайте слова мои дворянству для соображения»[772].

Император надеялся, что дворянство само инициирует «снизу» проведение крестьянской реформы, но он ошибся в своих ожиданиях. Душевладельцы в подавляющем большинстве настороженно, если не сказать враждебно, отнеслись к намерениям государя, и не спешили с составлением соответствующих «адресов» на высочайшее имя[773]. Даже на коронационных торжествах, проходивших в Москве в августе-сентябре 1856 г. губернаторы и губернские предводители дворянства отмолчались, к нескрываемой досаде Александра II. Один лишь Виленский генерал-губернатор В.И. Назимов, друг юности царя, пообещал ему уговорить дворян вверенных его попечению Виленской, Гродненской и Ковенской губерний просить государя об отмене крепостного права.

В ожидании всеподданнейших адресов Александр II 3 января 1857 г. учредил очередной, десятый по счету, Секретный комитет «для обсуждения мер по устройству быта помещичьих крестьян», включив в него лиц, по его мнению, «убежденных в необходимости идти к новому порядку»[774].

Обещанный Назимовым всеподданнейший адрес был получен в Зимнем дворце в октябре 1857 г., а уже 20 ноября, после его рассмотрения в Секретном комитете, император подписал и разослал всем губернаторам рескрипт (формально он был адресован В.И. Назимову) с изложением правительственной программы намеченной крестьянской реформы. Одновременно текст рескрипта был опубликован в российской и иностранной печати. Делу, таким образом, была придана широкая гласность. В феврале 1858 г. Секретный комитет был переименован в Главный комитет по крестьянскому делу, отделения которого вскоре появились в 46 губерниях Российской империи. Вслед за Назимовым с составлением всеподданнейших адресов поспешили и другие начальники губерний. Крестьянская реформа вступала, наконец, в рабочую стадию.

За тем, как проходила подготовительная работа в этом направлении, внимательно следили иностранные дипломаты, аккредитованные в Санкт-Петербурге.

Французское посольство не было здесь исключением, хотя подключилось к «мониторингу» с некоторым опозданием. Дело в том, что с конца марта 1854 г. из-за Крымской войны дипломатические отношения между Россией и Францией были прерваны. Решение об их восстановлении было принято лишь в марте 1856 г. на Парижском мирном конгрессе, положившим конец войне.

Временным официальным представителем Франции в России после восстановления дипломатических отношений, как уже говорилось, стал Шарль Боден. Он прибыл в Петербург в начале июля 1856 г., а его первая депеша из Петербурга датирована 10 июля.

Французский дипломат быстро сориентировался в новой обстановке и, занимаясь подготовкой приезда посла из Парижа, одновременно внимательно следил за развитием ситуации в России.

Прогнозируя снижение активности России в Европе в результате поражения в последней войне, Ш. Боден пришел к выводу, что «во внутренней политике в большей степени, чем это было до сих пор, сосредоточатся на административных и социальных вопросах, а также на улучшении различных ветвей государственного управления с целью поднять русское сельское хозяйство и промышленность… По всей видимости, – предположил французский дипломат, – даже приступят к изучению возможностей и средств отмены крепостного права»[775].

Скорее всего, в июле 1856 г. Боден еще не был в курсе подготовительной работы, инициированной Александром II по «улучшению быта» крепостных крестьян. Чуть позже он в должной мере оценит все значение задуманной молодым императором крестьянской реформы. В архиве МИД Франции сохранилась его записка под названием: «Несколько слов о крепостном праве в России». Она не имеет точной датировки, указан только год ее составления – 1856-й, т. е. написана она еще до учреждения Александром II 10-го Секретного комитета по крестьянскому вопросу и до появления упоминавшегося адреса дворянства северо-западных губерний. Тем не менее, проницательный французский дипломат уже тогда не усомнился в твердом намерении русского императора покончить с крепостным правом, и всячески приветствовал это благородное намерение. «Не будет преувеличением сказать, – подчеркивал автор записки, – что она [отмена крепостного права] составит больше чести государю, который ее осуществит, и будет куда более полезной для его народов, чем любая попытка завоевания берегов Константинополя. <…> Совершенно очевидно: – продолжал французский дипломат, – когда Император Александр II осуществит внутренние реформы в своей империи, особенно такие, которые затрагивают судьбу стольких миллионов людей, он встретит повсюду в Европе самые искренние симпатии…»[776].

Прибывший в Петербург 6 августа 1856 г. чрезвычайный и полномочный посол Франции Шарль Огюст Луи Жозеф, граф де Морни не обнаружил столь пристального интереса к внутренним проблемам России, как его соотечественник Боден. У сводного брата Наполеона III, как мы уже знаем, была более важная миссия – закрепить наметившееся на Парижском мирном конгрессе сближение между Францией и Россией путем заключения двустороннего политического союза и торгового договора. Тем не менее, по приезде в Россию он быстро осознал приоритеты политики молодого императора, ее отличия от курса его покойного отца. «Забота русского правительства о промышленном развитии страны в настоящее время пришла на смену сугубо политическим соображениям, характерным для царствования императора Николая…», – констатировал Морни в мае 1857 г.[777]

Все преемники Морни во главе французского посольства в Петербурге будут едины во мнении, что главная забота Александра II состояла в том, чтобы превратить Россию в современное по тем меркам европейское государство с развитой экономикой и соответствующими государственными институтами.

С отъездом Морни Ш. Боден возобновил исполнение обязанностей временного поверенного в делах при дворе Александра II. Он по-прежнему живо интересовался подготовкой крестьянской реформы, обсуждение которой велось в Секретном комитете. Боден старался получить хоть какую-то информацию о проходивших там обсуждениях, но члены комитета были предупреждены царем о необходимости сохранения строгой конфиденциальности в работе, и потому были предельно сдержанны. Французскому дипломату не оставалось ничего другого, как самостоятельно изучать наболевший крестьянский вопрос, выясняя настроения крестьян – барщинных и оброчных, – а также помещиков в связи с готовящейся реформой. Свои наблюдения и выводы он излагал в секретных депешах, направляемых в Париж

Из донесения Ш. Бодена министру иностранных дел графу А. Валевскому от 2 октября 1857 г.:

<…> «Со времени вступления на престол Императора Александра и особенно после его коронации в России распространились слухи о предстоящем освобождении крестьян. Всеобщая молва приписывает Императору желание и намерение осуществить это важное дело; известно, что [специальная] комиссия изучает средства реализовать без потрясений и с учетом всех интересов преобразование, о котором идет речь. <…>

Здесь царят всеобщие ожидания. Среди крестьян они существует в первую очередь у тех, чьи господа жестоки, требовательны и меньше склонны вверять свои хозяйства управляющим, которые злоупотребляют своей властью; <…>. С другой стороны, гуманные и просвещенные собственники не меньше желают того же, поскольку они рассчитывают извлекать с земель, обрабатываемых свободными тружениками намного больший доход, чем тот, который они получают от фиксированного оброка, выплачиваемого крепостными, или от норм барщины.

Со своей стороны, не все крепостные из тех, кто проживает в деревнях, желают в той же степени свободы…Землю, которую они обрабатывают, они привыкли считать своей собственностью, хотя хорошо знают, что однажды их могут продать вместе с ней. Всякий же, кто выплачивает оброк своему господину, считает, что тот обязан их защищать; они рассчитывают на него, надеются на его помощь в случае каких-то [природных] бедствий или неурожая, в случае болезни или в защите от злоупотреблений представителей местных властей. Можно было бы привести многочисленные примеры, когда крестьяне в массовом порядке отказываются от свободы, которую их хозяева предоставляют им из соображений гуманности или по соображениям, связанным с денежными затруднениями, вынуждающими их продавать свою землю.

К сожалению, наряду с этими примерами, гораздо больше примеров проявления тирании собственников… и жестокости управляющих.

Русский крестьянин терпелив, но доведенный до крайности он начинает сопротивляться и становится ужасным. Его месть тем более ожесточенна, что от безнадежности она осуществляется хладнокровно, и можно представить длинный список собственников и управляющих, убитых в их усадьбах и даже в самом Петербурге взбунтовавшимися крепостными, у которых злоупотребления почти безграничной власти питают стремление к свободе» <…>[778].

В это время у Бодена, судя по его донесениям в Париж, начинают появляться сомнения относительно успешного завершения задуманной императором крестьянской реформы. «…Россия находится в ожидании, писал он в депеше, датированной 5 ноября 1857 г. – Она ощущает себя накануне полной трансформации, которая может способствовать ее развитию и упрочению ее величия, но может и подвергнуть страну на долгие годы самым ужасным испытаниям»[779].

Что имел в виду французский дипломат, говоря о возможности «ужасных испытаний» для России в случае отмены крепостного права?

Судя по всему, сомнения появились у него под влиянием затянувшейся паузы после встречи императора с представителями московского дворянства. Единственным событием за истекшие с той поры семь месяцев стал «адрес» дворянства трех северо-западных губерний. Дворянство остальных губерний продолжало отмалчиваться, в то время как в настроениях крестьянской массы стала ощущаться некоторая напряженность. Какими-то неведомыми путями намерение царя освободить крепостных становилось известно последним, начавшим проявлять нетерпение и беспокойство. В условиях, когда дворянство затаилось, а правительство не предпринимало дальнейших шагов в деле освобождения крепостных, обозначившиеся настроения последних были чреваты бунтом.

Таков был ход мыслей Бодена, недоумевавшего по поводу бездействия, безусловно, добродетельного и человеколюбивого, но, как ему стало казаться, недостаточно волевого и решительного императора. Возникшими у него сомнениями и опасениями дипломат посчитал нужным поделиться со своим парижским начальством.

Из донесения Бодена графу Валевскому от 5 ноября 1857 г.:

<…> «Характер императора Александра II имеет, на мой взгляд, нечто общее с характером короля Людовика XVI – та же доброта, та же порядочность, те же благородные намерения и такой же недостаток энергии. Продолжая данное сравнение, можно безошибочно утверждать, что Россия вступила в свой 1787 год. Пусть же, Господь убережет ее от года 1793-го! (выделено мною. – П.Ч.)[780].

Я знаю здесь людей, которые предвидят именно такую перспективу и которые со страхом вспоминают об ужасных примерах свирепости русского крестьянина, выведенного из состояния присущей ему обычно апатии. Я знаю собственников, которые недавно заложили все свое имущество, поместив вырученные средства за границей. Я сообщаю здесь об этих ужасах не с тем, чтобы их оправдать. Но какова бы ни была приготовляемая [в настоящее время] будущность этой страны, я позволю себе, господин граф, сделать общее заключение из всего вышесказанного и надеюсь на ваше снисхождение»[781] <…>.

Боден укрепляется в своем ранее сделанном выводе о том, что в любом случае «находящаяся на переломном моменте [своей истории] Россия… на долгие годы входит в эру сугубо внутренних, можно сказать, домашних забот, которые поглотят все ее внимание. На протяжении этого кризиса иностранные правительства могут особенно не беспокоиться по поводу активности внешней политики России». Правда, Боден тут же поспешил скорректировать свой же собственный вывод. «Я рискую высказывать это мнение со всеми возможными оговорками, – отметил он в своем донесении. – После всего лишь года с небольшим пребывания в стране довольно трудно быть уверенным в надежности прогнозов относительно того будущего, которое ожидает Россию»[782].

1 декабря 1857 г. в Петербург прибыл новый поверенный в делах Франции маркиз де Шаторенар, которому Боден передал руководство дипломатической миссией и ввел его в курс текущих дел. Шаторенар, со своей стороны, сообщил Бодену, что в Париже принято, наконец, решение о направлении ко двору Александра II постоянного посла – герцога де Монтебелло, который должен приступить к своим обязанностям предстоящей весной. В ожидании его прибытия французские дипломаты продолжали внимательно следить за развитием событий в России. Судя по их содержанию, первые депеши Шаторенара из Петербурга, – по крайней мере, те, где рассматривался ход крестьянской реформы, – были составлены Боденом, который вскоре получил новое назначение и покинул Петербург.

Тем временем с наступлением нового, 1858 года, продвижение реформы несколько оживилось. Стал проясняться и расклад сил – сторонников и противников освобождения крестьян. Вот что писал по этому поводу маркиз Шаторенар в депеше графу Валевскому:

<…> «В этом вопросе отчетливо проявились три партии: партия ретроградов, которая не желает и слышать об отмене крепостного рабства и выступает за сохранение статус кво; партия умеренных, которая выступает за осторожные и спокойные реформы; прогрессивная партия, которая желает все реорганизовать и намерена воспользоваться освобождением крестьян для введения [в стране] конституционного правления.

Кажется, приверженцы партии ретроградов недалеки от того, чтобы принять, то ли от досады, то ли в надежде напугать правительство, программу прогрессивной партии; многие из них говорят довольно открыто, что поскольку правительство встало на путь освобождения [крестьян], то начать оно должно с освобождения самого дворянства, дав ему политические права взамен утраты материальных, которые готовятся отменить.

<…> Этот оппозиционный дух, свойственный как экзальтированным [прогрессистам], так и ретроградам, должен, как меня уверяют, проявиться на собрании, которое будет иметь место по случаю выборов [предводителя петербургского дворянства]. Недовольные разработали проект, резко критикующий нынешнего предводителя [дворянства] Санкт-Петербурга графа Шувалова, упрекая его в том, что он действовал, не советуясь с ними, когда просил императора начать освобождение крепостных с Петербургской губернии; они надеются побудить его подать в отставку… <…>

Те же тенденции, только еще более сильно, проявляются в Москве. Оппозиция тамошнего дворянства до сих пор не давала возможности подготовить императорский рескрипт. Однако правительство, судя по всему, не склонно всерьез считаться с этой оппозицией; оно только что распространило меры по отмене крепостного рабства на Нижегородскую губернию, и, как уверяют, это сделано по просьбе крайне незначительного числа нижегородских дворян…»[783] <…>.

Как уже говорилось, после появления адреса, составленного под нажимом Назимова прибалтийским дворянством, и ответного высочайшего рескрипта [784], дворяне других российских губерний были поставлены перед необходимостью – безотлагательно определиться (разумеется, положительно) в отношении намерений царя. Первым из губернаторов, кто оказал соответствующее прямое давление на дворянство, был петербургский генерал-губернатор граф П.Н. Игнатьев, которого поддержал губернский предводитель дворянства граф П.П. Шувалов.

Вынужденная инициатива губернского начальства вызвала открытое недовольство консервативно настроенной части дворян, которые решили воспользоваться предстоящим съездом по выборам предводителя, для того чтобы сместить графа Шувалова с занимаемого им поста. По мнению недовольных, он не защищал должным образом интересы своего сословия. Именно об этом и писал Шаторенар в донесении в Париж. Забегая вперед, можно отметить, что намерения противников Шувалова не были реализованы. Он не только сохранил за собой пост губернского предводителя дворянства, но и возглавил всю работу по проведению реформы в Петербургской губернии. При этом он проявил себя отнюдь не как прогрессист, а как убежденный консерватор.

Шаторенар правильно оценил в своей депеше от 11 января оппозиционные настроения московского дворянства, которое и в дальнейшем будет досаждать императору. В Москве противники отмены крепостного права имели весьма влиятельного союзника в лице самого генерал-губернатора графа А.А. Закревского, не принимавшего готовившуюся реформу. Плохо скрываемое нежелание способствовать планам императора будет стоить Закревскому его поста. В апреле 1859 г. 75-летний сановник был уволен в отставку и вынужден был выехать за границу, где и умер в 1865 г.

Либерально настроенная часть московского дворянства ориентировалась на губернского предводителя П.П. Воейкова, который настоял на принятии 7 января 1858 г. адреса в поддержку намерений императора осуществить освобождение крестьян. Отправляя 11 января цитированную депешу в Париж, маркиз Шаторенар еще не знал о «московском адресе» на высочайшее имя.

Упоминая в той же депеше о сдержанном отношении к предстоящей реформе нижегородского дворянства, Шаторенар был совершенно прав; принятие адреса нижегородскими помещиками было сделано под сильнейшим давлением военного губернатора А.Н. Муравьева.

По каким-то причинам Шаторенар в донесениях в Париж практически ничего не сообщает о деятельности Главного комитета по крестьянскому делу, образованному в феврале 1858 г. Можно предположить, что у него просто не было никакой, сколь ни будь достоверной информации на эту тему.

18 мая 1858 г. в Петербург прибыл посол Франции герцог де Монтебелло. Его миссия, как уже говорилось, продлится шесть лет, и ему суждено будет стать свидетелем начала Великих реформ Александровского царствования.

Император был главным мотором в подготовке крестьянской реформы, побуждавшим консервативно настроенных членов Главного комитета и власти на местах к активной работе. Именно Александр II заставил их отказаться от первоначального варианта освобождения крестьян без всякого земельного надела, справедливо усматривая в этом реальную угрозу внутренней безопасности империи. Здесь он нашел полное понимание и поддержку со стороны министра внутренних дел С.С. Ланского и генерал-адъютанта Я.И. Ростовцева. Оба его сподвижника играли важную роль в деятельности Главного комитета, где они противостояли консерваторам – А.Ф. Орлову, В.А. Долгорукову, М.Н. Муравьеву, В.Н. Панину и др.

В конечном итоге было признано необходимым освобождать крестьян, оставляя в их собственности дома, в которых они проживают, и приусадебные участки, а также предоставив возможность постепенного выкупа пахотной земли у помещика. Этим, с одной стороны, надеялись удовлетворить давние чаяния крестьян, а с другой – обеспечить материальные права землевладельцев-помещиков с целью не допустить массового разорения поместного дворянства.

В начале августа 1858 г. император решил стимулировать процесс освобождения путем предоставления всех личных и имущественных прав удельным и государственным крестьянам, которым было разрешено свободно переходить из одного сословия в другое. В посольстве Франции по достоинству оценили этот шаг. В депеше, датированной 6 августа 1858 г., герцог Монтебелло сообщал графу Валевскому:

<…> «Санкт-Петербургские ведомости» публикуют сегодня указ императора Александра, который предоставляет свободу удельным крестьянам. Я прилагаю здесь текст этого важного декрета. <…>

В решении вопроса об отмене крепостного рабства сделан решающий шаг, – констатировал посол. – Попытается ли дворянство воспротивиться воле императора и чаяниям крестьян? Станет ли император ради того, чтобы преодолеть это сопротивление, пользоваться своим правом верховного решения и опереться на низший класс, который он хочет поднять? Или император и дворянство будут вынуждены объединить свои усилия, для того чтобы удержать народную массу, бросаемую на новые пути?

В скором времени само развитие событий даст ответы на эти вопросы. Россия могла бы подать уникальный исторический пример, если бы столь великое социальное движение могло бы совершиться в ней без тех раздоров, которые сопровождали все подобного рода кризисы в других странах»[785] <…>.

Сразу же после подписания указа об освобождении удельных и государственных крестьян император отправился в поездку по ряду губерний с целью лично изучить настроения и подтолкнуть местные власти и дворянство к более активному участию в осуществлении реформы. В течение месяца Александр II побывал в Твери, Костроме, Нижнем Новгороде, Владимире, Москве и Смоленске, а затем отправился в северо-западные губернии, первыми поддержавшими его начинание. В ходе поездки император убедился, что без его постоянного и решительного вмешательства реформа может застопориться и, в конечном счете, даже провалиться. Понял он и источник такой опасности – пассивное сопротивление значительной части дворянства ясно выраженной им воле. Особое раздражение вызвало у императора поведение московского дворянства, которое, по существу, саботировало его указания. При посещении Москвы он не посчитал нужным скрывать свое недовольство [786].

Поездка государя по стране и особенно его пребывание в Москве вызвали пристальный интерес в посольстве Франции, где обратили внимание даже на мелкие, но весьма характерные, детали, свидетельствующие об оппозиции московского дворянства и о проявленном в связи с этим высочайшем недовольстве[787].

Из донесения герцога Монтебелло в МИД Франции от 23 сентября 1858 г.:

<…> «Император покинул Москву 2 сентября после недельного там пребывания по случаю годовщины своей коронации. Обратили внимание на то обстоятельство, что Их Императорские Величества, вместо того, чтобы проживать в Кремле, остановились за городской чертой, в загородном доме, предоставленном в их распоряжение графом Шереметевым. В этом выборе усмотрели проявление недовольства императора неодобрительными настроениями московского дворянства по вопросу освобождения [крестьян]. Дворянство, со своей стороны, не оставалось столь уж безучастным на всем протяжении пребывания здесь двора. На балу, который московское дворянство дало в честь Их Императорских Величеств, сами дворяне присутствовали в незначительном числе, а их холодное и сдержанное поведение резко контрастировало с энтузиазмом и приветственными возгласами [московских] торговцев и крепостных.

Подобного рода [неодобрительные] настроения проявляет не только московское дворянство. Они характерны для большинства дворян Империи, и они не боятся проявлять свои настроения всякий раз, когда для этого представляется случай… <…>

Такое положение вещей вызывает определенное брожение среди крепостных; в нескольких селах эмиссары, возможно связанные с русскими демократами-эмигрантами, пытались подстрекать крестьян против их господ и провоцировать беспорядки. Собственники проявляют беспокойство: будущее рисуется им в угрожающих тонах, и они не знают, как его избежать.

Император имел возможность лично оценить реальную ситуацию [в стране]. Говорят, он был поражен, но он не остановится в своем намерении реализовать план освобождения крепостных. Теперь, после того, как император освободил удельных крестьян, он уже не может отступать» [788]. <…>.

О сохранявшейся между царем и консервативной частью дворянства дистанции в подходе к крестьянской реформе французское посольство сообщало и в последующих донесениях в Париж. «Впечатления, которые Император Александр получил от своей последней поездки вглубь Империи, судя по всему, оставили в его душе довольно неприятный осадок из-за позиции, занимаемой дворянством в вопросе освобождения [крестьян], – констатировал маркиз Шаторенар, замещавший уехавшего в отпуск Монтебелло. – Речь, с которой Его Величество выступил перед московским дворянством, имела широкий резонанс в Европе. <…>

Сегодня, когда воля Императора выражена столь громогласно, я не сомневаюсь, – подчеркивал французский дипломат, – что она будет исполнена, особенно если, как представляется вероятным, правительство примет идею предоставления собственникам компенсации за утрату, проистекающую из передачи в распоряжение крестьян [занимаемых ими] домов и дворовых участков»[789].

К концу 1858 г. либеральные сторонники реформы при активной поддержке императора получили преобладающее влияние в Главном комитете. Важную роль здесь сыграл генерал-адъютант Я.И. Ростовцев, подготовивший новый вариант реформы, в котором права крестьян, получавших, помимо личной свободы, земельные наделы, уравновешивались соответствующими гарантиями их бывшим хозяевам, поместным дворянам.

В марте 1859 г. высочайшим решением были учреждены Редакционные комиссии для согласования выявившихся различных подходов и подготовки окончательного варианта реформы. В состав этого нового органа были включены сановники и отдельные общественные деятели (Ю.Ф. Самарин, А.М. Унковский и др.), а руководство Редакционными комиссиями император доверил Я.И. Ростовцеву, ближайшему своему сподвижнику в задуманных им широких реформаторских планах. Ростовцев и его единомышленник Н.А. Милютин, товарищ министра внутренних дел, энергично взялись за дело, и при поддержке царя сумели заставить консерваторов (Ф.И. Паскевича, В.В. Апраксина, Б.Д. Голицына, В.Н. Панина и др.) пойти на значительные уступки. Работа близилась к концу, когда 5 февраля 1860 г. умер ее главный организатор, Я.И. Ростовцев. Говорили, что перед смертью он успел прошептать императору: «Ваше Величество, не дайте запугать себя!» [790].

Смерть Ростовцева накануне завершения работы Редакционных комиссий с тревогой была воспринята в посольстве Франции, где не исключали, что при новом председателе реформа может быть спущена на тормозах, тем более что преемником либерала Ростовцева неожиданно стал один из его главных оппонентов справа, министр юстиции граф В.Н. Панин.

Из депеши герцога Монтебелло графу Валевскому от 28 февраля 1860 г.:

<…> «Генерал Ростовцев, председатель Редакционного комитета по освобождению [крестьян], который придал очень важную роль функциям, которые, казалось бы, не предполагает занимаемая им должность, только что скончался. Нельзя исключить, что его смерть повлечет за собой окончательное оставление задуманных им планов по освобождению [крестьян]. Эти планы встречали сопротивление дворянства, открыто выступившего против них в ходе проводившихся во многих губерниях выборов депутатов и предводителей дворянства.

В выборе преемника генерала Ростовцева император остановил свой выбор на графе Панине, министре юстиции, который известен своим прохладным отношением к нововведениям, но [вместе с тем] является широко мыслящим и просвещенным человеком. Побуждаемый очень искренним, но несколько прямолинейным патриотизмом, граф Панин, быть может, сумеет [благополучно] завершить это столь трудное дело.

Дворянство с удовлетворением восприняло назначение Панина; его известные всем взгляды способны успокоить дворянство и, быть может, склонят его на уступки, необходимость которых покажется ему более понятной через признанную преданность председателя Комитета дворянским интересам»[791]. <…>

Одно из предположений Монтебелло – относительно того, что графу Панину, возможно, придется даже вопреки собственным убеждениям завершить дело его умершего оппонента, – в полной мере оправдалось. Французский посол сумел разгадать скрытый смысл поразившего всех выбора императора. Назначение графа Панина должно было успокоить консерваторов, видевших в министре юстиции своего лидера, не способного, по их мнению, пожертвовать насущными интересами дворянства.

Консерваторы не учли двух обстоятельств. Во-первых, работа Редакционной комиссии была практически завершена, и по основополагающим вопросам уже было достигнуто согласие. Оставалось обсудить второстепенные детали. Во-вторых, граф Панин был верным слугой своего государя и, несмотря на собственные убеждения, считал себя обязанным исполнить его волю, неоднократно, недвусмысленно и, к тому же, публично высказанную.

Так оно и случилось. При Панине Редакционная комиссия пошла лишь на незначительные уступки консерваторам: некоторое уменьшение крестьянских наделов и соответствующее увеличение повинностей.

А французские дипломаты продолжали внимательно наблюдать за деятельностью Панина и руководимой им комиссии.

Из донесения Монтебелло министру иностранных дел Франции Эдуарду Тувенелю [792] от 13 марта 1860 г.:

<…> «Я повторю еще раз, что сделанный выбор получил всеобщее одобрение дворянства, которое видит в новом назначенце одного из самых значительных по знатности и богатству своих представителей, человека, наделенного большим умом и богатым политическим опытом. В течение многих лет граф Панин находится во главе Министерства юстиции, от руководства которым по случаю нового назначения он был только что освобожден, чтобы иметь возможность полностью сосредоточиться на выполнении самого важного и сложного на сегодняшний день поручения, доверенного ему императором.

Граф Панин принадлежит к партии, которую здесь называют ретроградной. Тем не менее, его нельзя отнести, как это пытаются представить его враги, к непримиримым противникам реформ, столь необходимых этой стране. Но он из тех, кто желал бы пойти по этому, всегда опасному пути, с меньшим риском. Он убежден, что прежде чем произнести два эти важнейшие слова – освобождение крестьян – и напрямую поставить этот вопрос перед обществом, следует самим оценить все возможные последствия принятия столь серьезного решения. До настоящего времени все развитие событий как будто бы подтверждало правильность такого подхода…

Соглашаясь на новые функции, граф Панин полностью отдавал себе отчет в нынешней ситуации; он знает настроения и направление мыслей императора, и есть все основания быть уверенным в том, что его высокий ум и его патриотизм позволят ему справиться с поставленной задачей и придти к конечной цели, достижение которой на протяжении трех последних лет представлялось, иной раз, проблематичным. <…>

На первом заседании, проходившем под его председательством, граф Панин перевел в практическую плоскость программу, поставленную Императором, и сделал он это в таких выражениях, которые всеми были с воодушевлением одобрены. Таким образом, вопрос освобождения крестьян отныне вступает в новую, решающую стадию и его окончательное разрешение теперь уже не заставит себя долго ждать»[793].

В октябре 1860 г. Редакционные комиссии завершили свою работу и были распущены. Подготовленный в них проект крестьянской реформы был передан на рассмотрение в Главный комитет по крестьянскому делу, председателем которого император назначил своего брата, великого князя Константина Николаевича, считавшегося покровителем либералов. В Главном комитете консерваторы предприняли очередную попытку добиться удовлетворения своих требований, но потерпели неудачу. «Освобождение крепостных, проекты которого столь долго обсуждались, должно вот-вот свершиться, – сообщал 12 декабря в Париж герцог Монтебелло. – <…> Его Величество хотел бы, чтобы первый день 1861 года стал днем разрешения этого вопроса, и здесь надеются на то, что его желание может быть исполнено. <…>

Результаты обсуждения в Комиссии хранятся в строжайшем секрете, и я не рискнул бы предположить, какой вариант решения возобладает в последний момент. Ясно только то, что абсолютная свобода крестьянину не будет предоставлена немедленно; в течение нескольких лет он останется привязанным к земле, чтобы выполнять условия компромисса между ним и его последним господином, который постепенно, шаг за шагом, подведет его к полной самостоятельности. Я буду держать Ваше превосходительство в курсе того, какой резонанс произведет обнародование этого решения, которое, безусловно, станет главным свершением царствования императора Александра и составит эпоху в истории России» [794].

До наступления нового года завершить подготовительную работу не удалось. Согласованный проект реформы был передан в Государственный Совет лишь 28 января 1861 г. В этой высшей инстанции консерваторы составляли большинство, но при энергичной поддержке императора либеральное меньшинство сумело одержать победу

19 февраля 1861 г., в шестую годовщину своего вступления на престол, Александр II подписал «Положение о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости» и Манифест об отмене крепостного права. Однако обнародование этих важнейших документов было отложено до наступления Великого поста, т. е. до 5 марта по старому стилю.

В этот день (17 марта по н. ст.) Монтебелло отправил в Париж шифротелеграмму следующего содержания: «Манифест императора Александра, объявляющий освобождение крепостных рабов, был зачитан во всех церквях Петербурга в обстановке полного спокойствия и тишины. В городе царит абсолютный порядок»[795].

На следующий день в депеше министру посол дал первую оценку исторического события, свидетелем которого ему довелось стать.

Из донесения Монтебелло министру иностранных дел Тувенелю:

<…> «Даже накануне еще не знали, что обнародование этого важного решения произойдет так скоро. Это до некоторой степени объясняет ту удивительную безучастность, с которой оно было воспринято населением, условия жизни которого оно столь глубоко изменило. Такую реакцию можно было бы объяснить особенностями [русского] национального характера, который более вдумчив, нежели расположен к проявлениям энтузиазма, менее чувствителен к слову «свобода» и более озабочен тем, все еще неясным [для него] смыслом, который оно в себе содержит. Одним словом, я увидел перед собой народ непохожий на все другие, невосприимчивый к живым и скоропалительным впечатлениям, наглядный пример чего дают народы Запада; это народ странный и непонятный: он только на первый взгляд кажется равнодушным, за его молчанием – скрытые силы, и однажды мир узнает всю его своеобразную мощь.

Император лично объявил о только что подписанном им манифесте офицерам своей гвардии, собравшимся вокруг него после парада, и напомнил им о тех обязанностях, которые [манифест] накладывает на всех. Уже по выражению его лица можно было понять, что это – великий день. Несомненно, это самый великий день его царствования. Каковы бы ни были трудности, связанные с исполнением манифеста, последующие поколения, безусловно, поставят императора в ряд государей, которые, радея о всеобщем благе, рассматривают славу лишь как второстепенное вознаграждение. Император заслуживает того, чтобы уже его поколение смогло предвосхитить суждение потомков, как и того, чтобы Провидение благословило его правление»[796] <…>.

Эйфория, в которую впала передовая часть русского общества после обнародования манифеста 19 февраля 1861 г., захватила и французских дипломатов в Санкт-Петербурге. Правда, эйфория эта оказалась скоротечной. Уже в первых числах апреля пошли тревожные сообщения о крестьянских волнениях в ряде губерний, где вчерашние крепостные подвергли сомнению подлинность царского манифеста, предоставлявшего им свободу без земли, которая по-прежнему оставалась в помещичьей собственности.

Появившиеся неведомо откуда антиправительственные агитаторы распространяли слухи о подмене чиновниками и дворянами «подлинного» манифеста, отчуждавшего якобы все помещичьи земли в пользу крестьян. Во многих районах крестьяне отказывались подписывать так называемые уставные грамоты на землепользование, выражая тем самым недовольство условиями освобождения и требуя предъявить им «подлинный» манифест, вместо «подложного». В отдельных случаях это недовольство переросло в бунты, сопровождавшиеся захватом помещичьих земель и скота. Правительство вынуждено было прибегнуть к мерам принуждения и подавления беспорядков с использованием армии.

После 19 февраля посольство Франции продолжало внимательно следить за тем, как развивался процесс осуществления крестьянской реформы, какие препятствия встречала она на своем пути, и какие последствия для России имело освобождение 22,5 млн. ревизских душ. Первые восторженные оценки «освобождения крепостных рабов» очень скоро сменились тревожными сообщениями.

Из депеши Монтебелло от 10 мая 1861 г.:

<…> «Обнародование освобождения сопровождалось отдельными беспорядками в Пермской, Пензенской, Саратовской, Казанской и Витебской губерниях. Наиболее серьезный характер они носили в Казанской губернии: войска были вынуждены даже применить оружие, чтобы рассеять банду численностью примерно 7000 человек, при этом 60 были убиты. На место событий был направлен генерал-адъютант Бибиков с чрезвычайными полномочиями. Население этой губернии состоит преимущественно из сектантов (раскольников), и [по этой причине] движение, естественно, должно было приобрести опасный религиозный характер; но такая угроза была устранена арестом лжепророка, который возбуждал несведущие массы; он был повешен тотчас же после того, как его захватили. Он провозглашал, что объявленный манифест был подложным, что дворянство подменило дарованный императором манифест, где не содержалось никаких ограничений освобождению крестьян, и где им предоставлялась полная свобода и полное владение землей»[797]. <…>

Начавшиеся крестьянские волнения французские дипломаты, по каким-то причинам, склонны были приписывать исключительно старообрядцам и другим «сектантам», но не основной массе «законопослушных» православных крестьян. Нельзя исключить того, что подобные оценки были умело подсказаны французам их петербургскими друзьями из высших чиновных сфер. Во всяком случае, и в последующих донесениях посольства относительно крестьянских волнений присутствует «сектантский» мотив.

Из донесения Монтебелло от 25 мая 1861 г.:

<…> «Беспорядки, вызванные освобождением, о которых я [уже] сообщал Вашему превосходительству…, не усилились, однако они не прекратились и [даже] повторились в некоторых других районах. Очаг волнений, судя по всему, находится на востоке – между Москвой и Волгой; в районе же между Москвой и С.-Петербургом, кажется, сохраняется полное спокойствие. Особый характер этим беспорядкам, скорее всего, придает то обстоятельство, что в восточных губерниях проживает большое число сектантов…»[798]. <…>

Наиболее серьезные «беспорядки», о которых сообщало французское посольство, как известно, имели место в Поволжье, в Пензенской и Тамбовской губерниях. Можно предположить, что упомянутое в депеше Монтебелло от 10 мая восстание раскольников в Казанской губернии, инициированное неким «лжепророком», – это хорошо известное историкам т. н. Бездненское выступление, имевшее место в конце марта в с. Бездна Спасского уезда[799].

Подавление крестьянских выступлений вызвало резкое осуждение в либерально-прогрессивной части русского общества, пребывавшего поначалу в эйфории от освобождения крестьян. С этого момента либералы начали постепенно дистанцироваться от превозносимого ими доселе царя-благодетеля.

Крестьянские волнения выражали общее недовольство крестьян условиями освобождения от крепостной зависимости, сформулированными в Манифесте 19 февраля. Проявления этого недовольства можно было проследить во многих районах Российской империи[800].

Участившиеся повсеместно случаи отказа крестьян исполнять предписанные им на переходный (двухлетний) период обязательные работы на их бывших владельцев побудили Министерство внутренних дел 2 декабря 1861 г. издать по этому поводу специальный циркуляр, четко регламентировавший отношения между крестьянами и помещиками на период до конца февраля 1863 г.

Однако министерский циркуляр, доведенный до сведения заинтересованных сторон, не произвел должного впечатления на крестьян. Это обстоятельство было отмечено в посольстве Франции, где в очередной раз утвердились в убеждении относительно особенностей русского национального сознания, с присущим ему устойчивым стереотипом о добром царе и злодеях-боярах (читай, чиновниках).

Из депеши 1-го секретаря посольства Франции в Петербурге Анри Фурнье министру иностранных дел Эдуарду Тувенелю:

<…> «В России нет никакого доверия ко всему, что исходит от Администрации; здесь абсолютно верят только слову императора. Это предполагает, что император должен был бы говорить со всеми и повсюду. Министерский циркуляр произведет слабое впечатление; [определяемый им] фатальный срок, истекающий в марте 1863 года, будет продолжать оставаться предметом для беспокойства, что признается не только в правительстве; [этим опасениям] дают дополнительную мотивацию многочисленные отказы от работы и случаи частого неповиновения»[801]. <…>

Судя по донесениям французского посольства, относящимся к первой половине 1862 г., у дипломатов возникли тогда серьезные опасения по поводу успешного завершения предпринятой крестьянской реформы. Эти опасения связывались не только с обозначившейся в крестьянской среде и в обществе в целом неудовлетворенностью условиями, при которых произошло освобождение крестьян, но также с явной неподготовленностью правительственного аппарата в центре и на местах к проведению реформы. Более того, французские дипломаты усомнились даже в самом инициаторе отмены крепостного права – императоре Александре II, не обладавшем, как им показалось, качествами, необходимыми подлинному реформатору, и главными из этих качеств – решительностью и последовательностью. По мнению «петербургских французов», царю явно не достает твердости, что не позволяет ему полностью контролировать ситуацию не только в стране в целом, но даже в армии, считающейся одной из главных опор самодержавного строя.

Из донесения А. Фурнье министру иностранных дел Э. Тувенелю:

<…> «Рука, которая управляет, очевидно слаба и нетверда; люди, которых она использует, ни к чему не подготовлены; [им] абсолютно не хватает опыта; [они] удивляются [развитию] событий, в которые оказались вовлечены и которые всерьез ничему [их] не учат, хотя на эти события надо бы смотреть как на предвестники будущего.

Нынешнее положение вещей плачевно и опасно. <…> Нельзя быть уверенным в войсках и, в особенности в императорской гвардии. В данный момент император много ею занимается, без конца проводит полковые смотры, более чем когда-либо любит показываться перед солдатами и заявляет о своем доверии к ним. Остается лишь уповать на то, что это принесет желаемый результат»[802]. <…>

Когда Фурнье говорил о ненадежности императорской гвардии, он, по всей видимости, имел в виду скандал, связанный с двумя гвардейскими офицерами, флигель-адъютантами Александра II. Это были сыновья покойного генерала Я.И. Ростовцева, ближайшего сподвижника Александра II в деле освобождения крестьян – Николай и Михаил. После смерти отца они были обласканы императором, получив графские титулы и флигель-адъютантские аксельбанты.

Скандал разразился на исходе весны 1862 г., когда в Зимнем дворце обнаружились революционные прокламации, что вызвало настоящий переполох среди его обитателей. Вскоре выяснилось, что это сделал младший из братьев Ростовцевых во время своего очередного дежурства в императорской резиденции. Впоследствии стало известно, что братья Ростовцевы занимались революционной пропагандой среди солдат, которых они обучали в одной из столичных воскресных школ. Дальнейшее расследование обнаружило факты проявления неблагонадежности не только в петербургском гарнизоне, но и в других армейских частях, где после этого были приняты надлежащие меры. В Петербурге, например, были закрыты две «неблагонадежные» воскресные школы для солдат, а также Шахматный клуб и Народная читальня, устроенные и руководимые прогрессивно настроенными офицерами. Вот что сообщал в Париж о скандальной истории с братьями Ростовцевыми А. Фурнье:

<…> «Сыновья генерала Ростовцева, – того самого, который посвятил себя подготовке вопроса об освобождении крестьян, умерев прежде, чем это было осуществлено, и заслуги которого император отметил тем, что удостоил его вдову графского титула, а двух его сыновей сделал графами, полковниками и своими флигель-адъютантами, – были отправлены в отставку, или, если следовать точной формулировке приказа, освобождены от службы.

Эти два брата-офицера, старший из которых в настоящий момент находится в Англии и поддерживает отношения с журналистом по имени Герцен, оказались одними из самых пылких приверженцев доктрин, распространявшихся в воскресных школах и народных читальнях.

По чистой случайности обратили внимание на то, что младший [из братьев] находился на службе при императоре во дворце в ту Пасхальную ночь, когда там было обнаружено множество революционных прокламаций. Говорят, что некоторые лица из императорского окружения требуют большей строгости в отношении графов Ростовцевых – их ареста, тщательного расследования и предания суду. Однако император не пожелал идти так далеко, ограничившись тем, что удалил их от себя и освободил от службы.

Здесь существует всеобщее осуждение этих двух виновных, причем даже не за их убеждения и не за то, что они их распространяли, а единственно за то, что эти убеждения не побудили их подать в отставку, чтобы быть свободными в своих взглядах и не быть неблагодарными [по отношению к императору].

В армии проведены аресты, свидетельствующие о распространении зла в С.-Петербурге, Москве и в частях 1-й армии. Говорят о наказаниях, что вполне вероятно, но здесь стараются окутать тайной и молчанием серьезность и масштабы ежедневно возрастающего беспокойства»[803]. <…>

Тогда же, в июне 1862 г., Фурнье впервые говорит о некой антиправительственной организации, угрожающей государственным устоям Российской империи. «…Существует подрывная партия, – с тревогой сообщает он министру иностранных дел, – которая не остановится перед любым преступлением ради того, чтобы заставить поверить в свою мощь, и для которой все средства хороши…». Эта угроза, добавляет французский дипломат, будет возрастать, «если правительство не будет проявлять должной проворности, предусмотрительности и энергии, необходимой для полного искоренения всех подобного рода замыслов»[804].

Фурнье склонен приписать действиям «подрывной партии» даже пожары, случившиеся в Петербурге в начале лета 1862 г., что можно было объяснить как обычными бытовыми причинами, так и следствием грозы, частой в это время года. Он же считает их организованными поджогами. «Недавние пожары, – пишет Фурнье в очередном донесении в Париж, – раскрыв правительству политическое существование активной партии, творящей зло, придали его поведению не свойственную ему прежде поспешность; оно, наконец-то, осознало опасность, которую не сумело предвидеть»[805].

Не способствовала укреплению стабильности в государстве и правая оппозиция проводимым преобразованиям. Разумеется, консервативное дворянство, внутренне не принявшее Манифест 19 февраля, не могло себе позволить открыто выступить против него, но оно не могло и отказать себе в единственно возможном для него удовольствии – дать понять императору, что дворянство недовольно затеянной им крестьянской реформой.

Как и в период подготовки реформы, тон здесь задавало московское дворянство, что проявилось при первом, после подписания февральского Манифеста, посещении Александром II первопрестольной в июне 1861 г. Демонстративное недовольство дворян Московской губернии резко контрастировало с проявлениями народного энтузиазма во время пребывания императора в Москве, что было отмечено в одном из донесений французского посольства в Париж.

Из депеши герцога де Монтебелло от 11 июня 1861 г.:

<…> «Прием, который был оказан императору Александру во второй столице империи, заметно отличался в том, что касается двух, четко обозначенных классов, составляющих русский народ. В то время как крестьяне приветствовали Его Величество с энтузиазмом, который им всегда внушает лицезрение государя, московское дворянство удалилось в свои имения, а те его представители, которые остались [в городе], предпочли укрыться от Двора, демонстрируя [тем самым] очевидную сдержанность…»[806]. <…>

И все же, каково бы ни было недовольство консервативно настроенной части дворянства, и сколь бы не тревожили общество отдельные выступления вчерашних крепостных крестьян, в свою очередь, не удовлетворенных условиями освобождения от крепостной зависимости, механизм крестьянской реформы, запущенный 19 февраля 1861 г. остановить уже было невозможно. Каким бы слабым и нерешительным правителем не казался многим Александр II, именно его направляющей волей и упорством реформа была реализована. Довольно скоро это поняли и в посольстве Франции в Петербурге, где пересмотрели прежний взгляд на Царя-Освободителя, а заодно и на перспективы дальнейшего развития России, которые еще годом ранее виделись в довольно мрачных тонах.

Из донесения Монтебелло в МИД Франции от 9 сентября 1862 г.:

<…> «Когда император Александр принял решение освободить крепостных в своей империи, он [полностью] отдавал себе отчет в том, что столь радикальное изменение в общественном устройстве этой огромной страны повлечет за собой общее преобразование [всей] финансовой, административной и юридической системы России. Он не отступил перед этой огромной работой, и едва лишь были обнародованы положения об освобождении крестьян, как он приступил к изучению главных вопросов, связанных с [реализацией] этой реформы. <…>

В то время как великое дело освобождения приносит свои благотворные плоды, оно постепенно продвигается вперед таким образом, что его окончательный успех отныне может считаться обеспеченным» [807]. <…>

Уже через два года после освобождения крестьян, когда завершился самый трудный, переходный период в реализации реформы, французские дипломаты отметили невиданный скачок в социально-культурной жизни пореформенной русской деревни, наиболее показательным примером чего они считали стремительный рост сельских школ. По приводимым в их донесениях данным, число сельских школ в 27 губерниях России возросло с 1956 накануне 19 февраля 1861 г. до 6666 к весне 1863 г., т. е. оно более чем утроилось.

По случаю исполнявшейся второй годовщины издания Манифеста 19 февраля посол Франции герцог де Монтебелло в донесении новому министру иностранных дел Э. Друэн де Люису[808] подвел предварительный итог реализации крестьянской реформы, которая, по его убеждению, позволила императору Александру приступить к осуществлению других задуманных им широкомасштабных преобразований в своей империи.

Из донесения Монтебелло от 10 марта 1863 г.:

<…> «…Сегодня, господин министр, можно считать свершившимся фактом это великое дело освобождения крепостных, обязанное своим успехом инициативе и настойчивости императора Александра. Одно это составит славу его царствования. Сегодня на всем пространстве империи крестьяне свободны, имеют собственность и управляются избираемыми ими собраниями. Никогда еще столь смелое предприятие не осуществлялось в столь огромных масштабах, и его успех превзошел все ожидания. Сопротивление на местах, на которое наталкивалась благодетельная воля императора, оказалось намного слабее, чем предполагали, и повсеместно эта воля без труда побеждала. Высказывались опасения, что 19 февраля с.г., по случаю второй годовщины обретения крестьянами свободы, могут иметь место какие-то волнения. На сегодняшний день из глубин [империи] не поступало никаких сообщений, которые могли бы подтвердить обоснованность подобных опасений, и это говорит само за себя…

Освобождение крепостных было необходимой отправной точкой масштабных преобразований в устройстве империи. Император Александр не отступил перед решением этой задачи. Были приняты основополагающие принципы нового правового устройства, о чем я сообщал г-ну Тувенелю. Реализация этих принципов осуществляется безостановочно. Проект, относящийся к провинциальным учреждениям, уже подготовлен; одновременно ведется работа по организации нового муниципального устройства (т. е. земства и городского самоуправления. – П.Ч.) на всей территории империи. Готовится крупная реформа финансовой системы. Водочный откуп, начиная с 1 января с. г., был заменен акцизным сбором, и уже полученные результаты дают основание предвидеть возрастание доходов [казны] вместо привычного дефицита, ожидавшегося, по меньшей мере, в этом году.

Таков, господин министр, самый общий итог реформ, предпринятых императором Александром. Они обещают его огромной империи результаты, превосходящие [по значению] последствия всех завоеваний, и будут способствовать возрастанию ее мощи и процветания» [809]. <…>

Спустя некоторое время, Монтебелло подтверждает свое, ранее высказанное мнение, о «непреклонном желании императора Александра следовать по пути либеральных реформ»[810]. Теперь, после благополучно осуществленной крестьянской реформы, Александр II, как полагал посол Франции, безотлагательно приступит е политическим преобразованиям.