Встреча двух императоров. Штутгарт, сентябрь 1857 г.

К середине 1857 г. отношения между Россией и Францией являли собой, можно сказать, безоблачную картину Благожелательным содействием Наполеона III было достигнуто желанное всеми и приемлемое для России разграничение в Бессарабии. Начавшееся на конференции в Париже обсуждение будущего статуса Дунайских княжеств обещало успех и в этом деле. Взаимное доверие двух сторон существенно укрепилось в ходе визита во Францию великого князя Константина Николаевича в апреле-мае 1857 г. Этот визит открыл возможность для личного знакомства двух императоров. Сама идея этой встречи витала в воздухе, но реализовалась во многом неожиданно для всех.

Летом 1857 г. Александр II и Мария Александровна гостили в Германии, где императрица одновременно проходила курс водолечения. Там же, на одном из курортов, была в это время и вдовствующая императрица. Император и сопровождавший его в поездке князь Горчаков встречались с рядом владетельных германских князей, обсуждали положение в Европе. В Бадене Александра приветствовал оказавшийся там случайно генерал-адъютант императора французов Ревбель, который выразил сожаление, что о приезде русского императора в соседнюю с Францией страну не было заранее известно Наполеону III, который непременно приехал бы сюда, чтобы лично засвидетельствовать царю свою дружбу.

К приезду императорской семьи в Киссинген там собрались все русские послы при европейских дворах, в том числе и граф Киселев. Он старался убедить государя в необходимости каких-то новых шагов к сближению с Францией. Лучше всего, как ему представлялось, было бы устроить личное знакомство двух императоров на нейтральной территории – где-нибудь в Германии. Александр не стал возражать, заметив, что инициатива в этом знакомстве должна исходить от Наполеона. Киселев поспешил известить графа Валевского о принципиальной возможности встречи двух монархов.

Посредническую миссию в организации такой встречи взяли на себя братья Марии Александровны – принцы Александр и Людвиг Гессен-Дармштадтские, а также король Вюртемберга, пригласивший Наполеона III в Штутгарт, на свой день рождения, который он будет отмечать 15 сентября. Как бы между прочим, семидесятипятилетний король сообщал, что ждет на празднование и императора Александра. Наполеон принял приглашение, после чего началась подготовка к предстоящей встрече двух императоров.

Известие об этом немедленно разнеслось по всей Европе. Наибольшее беспокойство оно вызвало в Лондоне, где усмотрели в намеченной встрече интриги «политических аферистов» из окружения Наполеона III – графа де Морни и графа Валевского, а также близкого к Тюильри банкира Перейра, начавшего развивать деловую активность в России. По совету лорда Пальмерстона и внушению французского посла графа де Персиньи, поборника английского союза и недруга Морни и Валевского, королева Виктория пригласила Наполеона и императрицу Евгению провести несколько дней в своем любимом месте, в Осборне, на острове Уайт.

Встреча состоялась в последние дни июля, но возлагавшихся на нее Пальмерстоном и Персиньи надежд она не оправдала. Наполеон, пребывавший в мрачном настроении, признался принцу Альберту, супругу королевы, что ему надоели поучения и упреки Пальмерстона, который, к тому же, сознательно тормозит достижение договоренностей по Дунайским княжествам. Относительно предстоящей встречи в Штутгарте император признался, что рассчитывает заручиться поддержкой Александра II в пересмотре дискриминационных по отношению к Франции статей Венского договора 1815 г. Одновременно он заверил королеву, что остается верен франко-британскому союзу.

Из бесед с Викторией и принцем Альбертом Наполеон вынес убеждение, что ему трудно будет рассчитывать на поддержку сент-джеймского кабинета в осуществлении его планов в Северной Италии. Это лишь укрепило желание императора французов откровенно объясниться по этому, как и по другим вопросам, с Александром II – объясниться напрямую, без посредничества дипломатов и без всяких обычных условностей. Он еще не знал, что в этом отношении его ждет разочарование.

В Петербурге были далеки от мысли участвовать в перекраивании карты Европы. Там дорожили обретенным в 1856 г. миром, так необходимым для осуществления внутренних преобразований, задуманных Александром II. Со своей стороны, русский император и его министр иностранных дел хотели бы заручиться содействием Франции в отмене дискриминационных для России условий Парижского мира. Ради этого они были согласны пойти навстречу притязаниям Наполеона, но лишь в той мере, в какой эти притязания могли ущемить интересы Австрии.

О том, что Наполеон намерен на предстоящей встрече с царем поставить вопрос об Италии, предупреждал Горчакова граф Киселев. За неделю до встречи в Штутгарте он писал министру иностранных дел о крайней заинтересованности императора французов в обсуждении итальянских дел, тем более что он не нашел понимания у королевы Виктории. Обозначившиеся противоречия между Парижем и Лондоном, подчеркивал посол, могут сделать «возможным союз между Францией и Россией, если мы проявим готовность уступить в итальянском вопросе».

Киселев высказался в поддержку императора французов в Италии, но без принятия Россией четких обязательств перед Францией[346]. «…Как мне представляется, – резюмировал посол, – в наших интересах не следует заходить в итальянских делах дальше заключения определенного соглашения, которое оставило бы за нами полную свободу для прямого и активного вмешательства, сообразно обстоятельствам и нашим интересам»[347].

При подготовке встречи в Штутгарте не обошлось без интриг. В придворном окружении Александра II были и противники сближения с Наполеоном III. Они, конечно, не могли сорвать саму встречу, но сумели заблаговременно внести в нее элемент горечи.

Дело в том, что оба императора должны были прибыть в Штутгарт в сопровождении своих супруг. Однако незадолго до намеченного отъезда в Германию тюильрийский двор был уведомлен, что императрица Мария Александровна «по нездоровью» не сможет сопровождать своего августейшего супруга. Между тем она находилась в это время совсем неподалеку – на своей родине, в Дармштадте.

Каким-то непостижимым образом русским недоброжелателям семейства Бонапарт удалось довести до сведения императрицы Евгении письмо Марии Александровны к одной из ее компаньонок, где говорилось о нежелании знакомиться с супругой Наполеона. Надо ли говорить, как это признание уязвило самолюбие Евгении. Позднее она признавалась графу Киселеву: «Письмо это показалось мне, по меньшей мере, жестоким (cruelle). Я решилась не ехать в Штутгарт, несмотря на выраженное императором желание, и умоляла его не настаивать, говоря, что не могу преодолеть себя, и что гораздо осторожнее отклонить неприятную встречу, которая может иметь только прискорбные последствия»[348].

Кто знает – может быть эту «ложку дегтя» в предстоявшее в Штутгарте свидание двух императоров добавили не без участия агентов Лондона или Вены? Во всяком случае, вряд ли к случайному совпадению можно отнести настойчивые хлопоты саксен-веймарского двора, родственного петербургскому, об организации свидания Александра II с австрийским императором Францем-Иосифом сразу же по окончании встречи в Штутгарте. И ведь эти хлопоты увенчались успехом. Весьма неохотно, но Александр все же согласился повидаться с Францем-Иосифом в Веймаре, на обратном пути в Россию.

Известие об этом, полученное Наполеоном накануне приезда в Штутгарт, неприятно его поразило, став второй «ложкой дегтя» на предстоявшем праздновании дня рождения вюртембергского короля. Одновременно до сведения графа Валевского, сопровождавшего в Штутгарт императора, «доброжелатели» сумели донести информацию о том, будто, «недомогавшая» в Дармштадте Мария Александровна намерена принять у себя австрийского императора. Обеспокоенный Валевский поинтересовался у находившегося в Бадене прусского дипломата Отто фон Бисмарка, правдив ли этот слух.

25(13) сентября оба императора, сопровождаемые своими министрами иностранных дед и министрами двора – графом В.Ф. Адлербергом и генералом Э.Ф. Флёри – съехались в Штутгарте. Их первая встреча, носившая характер знакомства, продолжалась не более получаса. В это время князь Горчаков в соседнем зале беседовал с графом Валевским. Беседы были прерваны обедом, по окончании которого Наполеон имел продолжительный разговор с Горчаковым, пока император Александр разговаривал со своей сестрой Ольгой Николаевной, супругой наследного принца вюртембергского. Вечер оба императора провели в гостях у Ольги Николаевны, на ее вилле, куда на следующий день прибыла из Дармштадта внезапно выздоровевшая императрица Мария Александровна. Наполеон нанес ей визит вежливости. Супруга Александра выразила императору французов свое глубокое сожаление в связи с отсутствием императрицы Евгении.

27 сентября все собрались на дне рождения короля Вюртемберга. Накануне празднования и на последующее утро Александр и Наполеон в течение нескольких часов беседовали тет-а-тет. 28 сентября русская императорская чета отбыла в Дармштадт. Наполеон проводил их на железнодорожный вокзал и в тот же день сам покинул Штутгарт.

Каково было содержание переговоров двух императоров в Штутгарте?

Никаких протоколов и записей там не велось. Об этом можно судить только по последующей за встречей дипломатической переписке и отдельным свидетельствам ее участников, в частности Александра II. Значительную часть времени у собеседников заняло обсуждение вопросов европейской политики и выяснение точек соприкосновения в позициях двух стран по интересующим их проблемам. Как Александр, так и Наполеон, согласились в том, что всякие революционные потрясения опасны для мира и спокойствия в Европе.

Наполеон жаловался Александру на вызывающее поведение Австрии в Северной Италии, где она явно вышла за рамки договоров 1815 года. Он поинтересовался мнением царя о том, не настало ли время положить конец присутствию Австрии на Апеннинском полуострове? Александр ограничился многозначительным заявлением, что не допустит повторения ошибки 1849 г. когда во время восстания в Венгрии Россия спасла Габсбургскую империю. Когда Наполеон поинтересовался целью предстоящей встречи Александра с Францем-Иосифом в Веймаре, русский император заверил своего собеседника, что ни в каком случае эта встреча не повлияет на его политический курс и на доверительные отношения с Францией. Это не более чем вежливая формальность. Так оно и будет в действительности. Свиданию с Францем-Иосифом в Веймаре Александр придаст чисто формальный характер, не оправдав возлагавшихся на него венским двором надежд.

Одновременно с монархами переговоры в Штутгарте вели и министры иностранных дел – Горчаков и Валевский. Они обсуждали возможность заключения союзного договора между Россией и Францией, причем инициатива в этом вопросе исходила от французской стороны. В результате обмена мнениями министрам удалось согласовать позиции по трем основополагающим пунктам предполагаемого договора: оба императора предварительно должны достигнуть договоренности по тем вопросам, которые имеют общеевропейское значение, что исключит всякую возможность участия России и Франции в любой коалиции, направленной против одной из стран; Россия и Франция возьмут на себя обязательство действовать согласованно на Востоке и достичь договоренности в случае распада Оттоманской империи; дипломатическим и консульским представителям двух стран на Востоке, начиная с настоящего момента, будет предписано согласовывать свои действия[349].

Валевский попытался убедить Горчакова в необходимости включить в предполагаемый договор статью об Италии, подчеркнув, что Франция может пойти на войну в этом районе только «если ее к этому вынудят». Русский министр ответил довольно уклончиво: «…Там будет видно, – сказал он. – Бесполезно заранее принимать решения по поводу отдаленных возможностей, а Франция, по достижении интимного согласия с нами, будет располагать шансом и для договоренности с нами в случае необходимости» [350].

Тем самым французской стороне был подан недвусмысленный сигнал: хотя Россия считает преждевременным включение «итальянской статьи» в текст предполагаемого договора, тем не менее, она понимает и поддерживает устремления Франции в Северной Италии. Наполеон правильно понял смысл поданного ему сигнала.

На встрече в Штутгарте все шло очень хорошо, пока Наполеон не завел разговор о Польше, что ему настоятельно не советовал делать граф Валевский, как никто другой, знавший о крайне болезненном отношении Петербурга к этой теме.

По возвращении в Париж Наполеон сам передал свой разговор об этом графу Киселеву «Что касается отношений России и Франции, то я вижу только один вопрос, который может стать щекотливым, – сказал он Александру – Это вопрос польский, если он должен подняться снова и занять собой европейскую дипломатию, я имею обязательства, от которых не могу отречься, и должен щадить общественное мнение, которое во Франции очень благоприятно Польше. Об этом обязательстве я должен откровенно предупредить ваше величество, чтобы не пришлось прервать наши добрые отношения, которыми я так дорожу»[351].

Подобную «откровенность» Александр не мог воспринять иначе как недвусмысленный ультиматум. Он едва сумел скрыть свое негодование. Подчеркнуто холодным тоном царь ответил, что никто более его самого не желает Польше спокойствия и преуспевания, но что любое внешнее вмешательство в польские дела может только им повредить, возбудив у поляков несбыточные надежды. Едва Наполеон распрощался с Александром, как последний, обратясь к кому-то из свиты, возмущенно произнес: «Мне осмелились говорить о Польше» [352].

Наполеон совершил очередную, вторую по счету, ошибку. Еще на Парижском конгрессе он пытался говорить на эту тему с графом Орловым, который не только отказался ее обсуждать, но и дал понять, что ради сохранения добрых отношений с Россией никогда не следует поднимать этот вопрос. Император французов проигнорировал этот дружеский совет. В результате подготовленные и согласованные в Штутгарте Горчаковым и Валевским документы по вопросу о судоходстве через Дарданеллы и о государственном устройстве Дунайских княжеств так и остались неподписанными. Как образно сказал биограф Александра II, «роковое слово «Польша» внесло семя раздора в зарождавшуюся дружбу России и Франции»[353].

Тем не менее, обе стороны демонстрировали полное удовлетворение состоявшимся знакомством двух императоров и результатами их переговоров.

Киселев сообщал из Парижа, что французское общественное мнение приветствовало новый шаг в сближении двух стран, хотя оппозиционные органы печати и попытались преуменьшить значение встречи в Штутгарте, противопоставляя ей предшествующую встречу Наполеона с королевой Викторией в Осборне. В ответ, как писал Киселев, правительственные газеты выступили с серией публикаций, превозносящих франко-русскую дружбу[354].

Наполеон заверял в этом Киселева, не преминув заметить, что рассчитывает на поддержку России в деле «обретения Францией ее естественных границ по Рейну и Альпам». «Европа, – продолжал он, – совершила по отношению к Франции очевидную несправедливость (имелись в виду Венские договора 1815 г. – П.Ч.). Эта несправедливость должна быть исправлена. От этого будет зависеть сохранение мира»[355]. А в другом разговоре император французов сказал Киселеву, что «рассматривает итальянский вопрос как постоянную угрозу миру в Европе»[356].

В этом, как полагал русский посол, Наполеон не может рассчитывать на Англию, которая скорее поддержит Австрию, что послужит для императора французов дополнительным стимулом к дальнейшему сближению с Россией. Не может быть случайным, отметил Киселев, что в беседах с ним Наполеон часто связывает итальянский вопрос с проблемой Галиции, которая, по его мнению, должна отойти к России. «В числе заветных желаний, вынашиваемых этим государем, – писал Киселев, – на первом месте стоит вопрос о естественных границах [для Франции], но пока он не видит, когда сможет реализовать эту мечту»[357].

Со своей стороны, временный поверенный в делах Франции в Петербурге Шарль Боден сообщал в Париж, что в русском обществе встреча в Штутгарте трактуется как свидетельство намерения императора Наполеона отказаться от английского союза в пользу русского. Эти настроения настолько усилились, что французскому дипломату пришлось даже в частных разговорах опровергать это мнение, подчеркивая, что встреча в Штутгарте носила более личный, нежели политический характер и что не в привычках императора французов изменять старым друзьям, что, конечно, не мешает ему заводить новых[358].

Князь же Горчаков по возвращении из Штутгарта передал французскому поверенному в делах, что император Александр полностью удовлетворен состоявшимся личным знакомством с императором Наполеоном[359]. Сами императоры воспользовались новогодними праздниками, чтобы во взаимных посланиях отметить важную роль встречи в Штутгарте для налаживания и углубления сотрудничества России и Франции [360].

Взвешенная оценка Штутгартской встречи была дана позднее, в отчете МИД за 1857 год. Как правило, отчеты за истекший год князь Горчаков представлял императору в марте следующего года. В данном случае речь идет о марте 1858 г.

Встреча в Штутгарте, состоявшаяся по инициативе Наполеона III, как отмечал Горчаков, стала результатом желания Франции заручиться поддержкой России для укрепления своего влияния в Европе. После окончания Восточной войны, писал министр иностранных дел, французское правительство «отчетливо осознало, что, несмотря на значительные жертвы и блестящую роль ее армии, влияние Франции оказалось парализовано влиянием Англии и Австрии. Сила обстоятельств толкала ее к тому, чтобы опереться на Россию…» [361].

Данная тенденция в политике Франции, продолжал Горчаков, отвечала интересам России, оказавшейся в одиночестве еще в период Крымской войны. Взаимная заинтересованность друг в друге и привела двух императоров в Штутгарт.

Непредсказуемый характер императора французов, склонного к неожиданным действиям и поступкам, побуждал императора Александра к бдительности и осмотрительности. Перед ним стояла задача, с одной стороны, избежать возможных недоразумений и взаимных претензий от несовпадения позиций двух стран по отдельным вопросам, а с другой – не дать связать себя какими-то формальными обязательствами, не отвечающими национальным интересам России[362].

Откровенность состоявшихся между двумя императорами бесед, подчеркивал Горчаков, выявила по большинству обсуждавшихся вопросов взаимопонимание, что дает все основания полагать, что «встреча в Штутгарте останется в истории памятным событием»[363].

Теперь, после того как окончательно определилась взаимная заинтересованность в двустороннем сотрудничестве, «важно, чтобы это желание было воплощено в конкретные дела, в совместные действия», резюмировал министр иностранных дел России[364].

Именно встреча в Штутгарте стала исходным моментом для дальнейшего сближения Франции и Пьемонта перед лицом общего противника – Австрии. Но перед тем как заключить военный союз с Виктором-Эммануилом, император французов должен был утвердиться в убеждении, что может рассчитывать на поддержку России.

Он настойчиво интересуется этим у русского посла в Париже графа Киселева, который передает содержание своих разговоров с Наполеоном князю Горчакову. Один из таких разговоров между ними состоялся в начале мая 1858 г. «Сообщения, которые я получаю из Италии относительно тамошних умонастроений – неутешительны, – сказал Наполеон; – повсюду брожение, и конфликт может возникнуть в момент, когда его меньше всего ожидаешь. Моя беседа в Штутгарте с императором Александром относительно Италии и уверения, которые он мне пожелал дать по этому случаю, позволяют мне надеяться на его действенную помощь. Не могли бы Вы что-то добавить к этому?», – заинтересованно спросил Наполеон[365]. Киселев ограничился личным заверением относительно того, что его император всегда согласует свои действия со своими словами.

Истинные намерения Александра II относительно итальянских планов Наполеона и его пьемонтского союзника были изложены в секретном личном письме Горчакова от 27 мая 1858 г., адресованном Киселеву с пометой – «лишь для Вас одного». «Мы, – писал Горчаков о возможной реакции России в случае войны в Северной Италии, – обязались бы сдерживать на нашей границе со стороны Австрии наблюдательный корпус достаточный, чтобы заставить эту державу значительно усилить свои войска с этой стороны, поставив ее перед невозможностью их использовать в Италии, а не давая объяснений, мы оставим венский кабинет в неизвестности в отношении наших окончательных намерений.

Но в обмен мы просили бы обязательства французского правительства содействовать средствами, имеющимися в его распоряжении, аннулированию статьи, которая ограничивает наши силы на Черном море, статьи, которая с его стороны рассматривалась бы как недействительная. У нас нет никакого намерения и заинтересованности увеличивать безмерно число наших кораблей на этом море, но мы не можем оставаться под бременем условий, несовместимых с положением государства первого порядка. Если вопрос разрешится таким образом, письменный договор будет неукоснительно соблюдаться. Мы не выдвигаем никаких возражений против того, чтобы он оставался секретным, лишь бы он был обязательным. Когда мы говорим, что в ходе войны Франции с Австрией мы соглашаемся предпринять мощный отвлекающий маневр путем концентрации войск, то при этом почти подразумевается, что мы не будем оспаривать у императора Наполеона материальные приобретения, которые будут вытекать из его успехов в Италии. Но подобное расположение не может быть зафиксировано в письменном документе, и при удобном случае вы должны это изложить лишь устно»[366].

Горчаков предупредил Киселева о недопустимости обсуждения хотя бы одного из затронутых в его письме вопросов с кем-либо, кроме самого императора Наполеона. Министр иностранных дел Валевский не должен быть посвящен в содержание этих конфиденциальных обсуждений – во всяком случае, до тех пор, пока оба императора не сочтут необходимым ввести его в курс дела.

Разъяснение российской позиции по итальянскому вопросу, данное Киселевым в конфиденциальном порядке Наполеону, побудило императора французов немедленно приступить к переговорам с Пьемонтом об условиях военного союза. Эти строго секретные переговоры, как уже говорилось, состоялись между Наполеоном и графом Кавуром 21 июля 1858 г. в водолечебнице лотарингского городка Пломбьер.

По достижении договоренностей, одобренных Виктором-Эммануилом, и перед тем, как подписать военное соглашение с Сардинским королевством, Наполеон решил получить от Александра II подтверждение высказанных царем в Штутгарте намерений относительно Северной Италии.

Для этого он решил направить на встречу с Александром II своего кузена, принца Наполеона. Было известно, что Александр намеревался в сентябре 1858 г. приехать в Польшу. Туда-то и отправил Наполеон своего эмиссара. Официальная цель его поездки – упрочение связей двух царствующих домов.

25 сентября император, отдыхавший в Биаррице, поручил Валевскому передать новому послу Франции в Петербурге герцогу де Монтебелло телеграмму следующего содержания: «Император, желая дать очередное свидетельство своего дружеского расположения к императору Александру, направляет в Варшаву принца Наполеона»[367].