О событиях в поселке Монастырщина в 1941–1942 гг

А. Симкин

Сообщаю, что мне известно о событиях, произошедших с еврейским населением в поселке Монастырщина Смоленской области в период фашистской оккупации 1941–1943 годов.

Сначала о себе. Я, Симкин Абрам Борисович, родился 23 декабря 1923 года в небольшом поселке Монастырщина в крестьянской семье. Мои дедушка и отец имели небольшой надел земли, занимались сельским хозяйством и извозом, а когда образовался колхоз в 1929 г., стали колхозниками.

Поселок Монастырщина был населен, в основном, евреями и русскими — мещанами. Все они занимались различными ремеслами, торговлей, сельским хозяйством и переработкой сельхозпродукции. В 1929 году в поселке было создано два колхоза: один — небольшой, в него вошли русские жители; второй, «Ленинс Вег» — довольно большой, национальный, объединивший основную массу населения Монастырщины и деревню Дудино. В него вступили евреи и некоторые русские, занимавшиеся сельским хозяйством. Возглавил колхоз «Ленинс Вег» активный коммунист Хайкин.

Довольно прямые улицы поселка были застроены деревянными домами. В центре стояли два кирпичных строения, церковь и синагога, превращенные в 1930-е годы в клуб и спортивный зал.

В это же время была построена новая семилетняя еврейская школа, а в здании бывшего имения создана средняя русская школа.

У нас в семье кроме меня было еще четыре сестры, с нами жил также дедушка. Родители работали в колхозе, а мы, дети, учились в школе. В 1934 году отец мой умер от воспаления легких. Материальное положение семьи резко ухудшилось, что вынудило меня перейти учиться в вечернюю школу и работать в колхозе.

В 1941 году я окончил 10 классов вечерней школы, попытка поступить в военное училище не увенчалась успехом из-за полуплоскостопия ног. В июне 1941 года в начале Великой Отечественной войны вступил в истребительный батальон, а 11 июля 1941 года добровольно вступил в ряды Красной Армии. В составе стрелковых частей (пехоты) участвовал во многих боях, был трижды ранен и контужен. Довелось освобождать Смоленскую землю, в том числе и Монастырщинский район. Войну закончил в звании гвардии капитана, в должности начальника штаба стрелкового батальона. Награжден шестью боевыми орденами и многими медалями. После войны продолжал службу в армии, а в 1968 году уволен в запас по состоянию здоровья. До 1993 года работал в Смоленске, в настоящее время пенсионер.

Итак, я уже упомянул, что мне довелось воевать на Смоленской земле. Наша воинская часть проходила в восьми километрах от Монастырщины. Однако лишь после освобождения поселка Красный и вывода нашей части во второй эшелон я получил разрешение съездить в поселок, освобожденный тремя днями раньше. Оседлав лошадь, я тронулся в путь.

Почти всю дорогу я гнал лошадь галопом, мне не терпелось быстрее доехать, узнать о судьбе моих родных. Вот уже показались знакомые места, река Вихра, за нею большой пригорок и спуск к реке Железняк, а там уже и мост виден. За ним открылась страшная панорама. Северная сторона улиц лежала в пепелищах, отдельные остатки домов еще дымились. Я подъехал к своему дому. Вместо дома лежала груда искореженного железа от крыши и куча тлеющих углей. Сердце мое словно оборвалось. Сойдя с коня, я стоял как вкопанный. Меня увидела женщина, подошла ко мне, узнала, бросилась ко мне со слезами. Это была тетя Поля, мать моего друга Шурки Цыркунова. Они жили рядом с нами, их дом тоже сгорел. Вскоре вокруг меня собрались бывшие соседи: Баньковы, Ивановы, Мастаковы и другие. Все они меня обнимали и были удивлены, что я уже старший лейтенант, командир Красной Армии, ведь они совсем недавно провожали меня, мальчишку, в армию. Подошел и Коля Цыркунов, младший брат Шурки. Мы с ним отошли в сторонку, и он мне сказал, что из моих родных в живых никого не осталось. А вечером мне поведали о том, что произошло в поселке.

Немцы пришли в поселок 12 июля 1941 года. Боя за поселок не было. Некоторые местные «доброжелатели» встречали немцев с хлебом-солью. Они давно ждали смены власти и видели в оккупантах своих освободителей от Советской власти. Среди них были: начальник радиоузла Исаенков, учитель математики Космачевский и другие. Исаенкова сразу назначили начальником полиции. Он подобрал себе в полицию армейских дезертиров Николая Чехиркина, Шенделева, Виктора Сысоева и многих других им подобных, верно служивших немецким оккупантам.

С первых же дней оккупации начались массовые репрессии. Первыми были преданы и повешены председатель колхоза Хайкин, не успевший эвакуироваться, многие бывшие советские работники и коммунисты.

Затем начались грабежи. У еврейского населения отбирали скот, ценные вещи, продукты. Все это делалось при активном участии полицейских.

В октябре 1941 года еврейское население поселка было выдворено из своих домов и согнано в гетто (в дома, находящиеся вдоль реки Железняк, у бывшей бани).

Гетто было опутано колючей проволокой, а вход охранялся полицейскими. Из гетто всех трудоспособных гоняли на работы, еды не давали. Люди питались кто чем может. Зимой 1941–1942 гг. для топки печей использовали мебель и все, что могло гореть. В гетто находилось более 1200 человек, большинство из них дети, женщины и старики. В феврале 1942 года в гетто объявили, что все они подлежат перемещению в другой лагерь, поэтому им было приказано взять с собой только ценные вещи и продукты.

Узников строили в колонны, выводили к мосту через реку Железняк и гнали в сторону большого оврага. Там всех заставили раздеться догола, хотя лежал снег, стоял мороз. Кто сопротивлялся, того жестоко избивали, затем их ставили вдоль оврага и расстреливали.

Все обитатели гетто тремя колоннами были выведены к оврагу и уничтожены. Мне рассказали, что в одной из колонн шел мой дедушка. Он хромал, еще до войны у него была сломана нога. У моста дедушка споткнулся и упал, его тут же пристрелили, а тело сбросили с насыпи к реке. Среди людей в колоннах никто не видел мою маму и сестер. Через неделю после массовых расстрелов ночью к нашим соседям Баньковым постучались. Когда они открыли, то увидели мою сестренку Фаину. Она им рассказала, что мои мама и сестры вместе с тетей Пашей, ее дочерью и внучкой скрываются в одном из подвалов. Сестра просила каких-нибудь продуктов, ибо они уже неделю ничего не ели. Так, Рая Банькова, Леля Разумова ночами пробирались к моим родным и снабжали их продуктами.

Лишь спустя полтора месяца после массового расстрела Чехиркин-старший, обследуя пустующие в гетто дома, заглянул в подвал и увидел там моих родных. Мать просила его не выдавать их, ведь они работали в одном колхозе, никому зла не делали. Но Чехиркин сообщил своему сыну-полицаю. Тот доложил начальнику полиции Исаенкову. Вскоре моих родных из подвала вытащили и привели на рыночную площадь, где заставили снять верхнюю одежду. Мать упрашивала Исаенкова оставить в живых хотя бы младшую пятилетнюю дочь Бэллочку, но Исаенков первым выстрелом убил девочку, а затем всех остальных. Куда вывезли трупы убитых, никто не знал, Исаенков одежду убитых забрал себе домой.

На следующий день я отправился к жене Исаенкова, мне так хотелось найти его и собственноручно расправиться с этим негодяем. Дом Исаенковых находился на нашей же улице, недалеко от нашего дома. Их дом немцы не сожгли. В доме я застал его жену и дочь Исаенкова, ровесницу моей младшей сестренки. Девочка была одета в ее одежду. Я рассвирепел, чуть не выстрелил в ее мать, но сдержал себя. Она ползала у моих ног, рыдала, говорила, что Исаенков давно уже их бросил и живет с другой женщиной. Где он сейчас, она не знает. Просила не трогать их, так как они ни в чем не виноваты. Я повернулся и выскочил на улицу. У меня была одна цель — разыскать Исаенкова. Органами НКВД уже были задержаны несколько изменников. Среди них был и учитель Космачевский, но Исаенков не значился. Кто-то говорил, что он успел убежать с немцами.

Коля Цыркунов мне сказал, что наша корова цела. Ее взяли люди, и она по сей день находится у них. Я пошел к этим людям с Колей. Они признались, что наша корова действительно была у них, но потом немцы ее отобрали, а эта корова ими приобретена была позже. Я посмотрел, действительно, корова была не наша. Коля шепнул, что просто они нашу корову сменяли на эту. Я просил Колю и тетю Полю взять корову себе, но они отказались. Тогда я пошел в сельсовет, где уже были какие-то начальники, и оставил заявление с просьбой, чтобы с образованием колхоза взяли нашу корову. У Баньковых я забрал семейный альбом, который им удалось сохранить, мне предлагали забрать еще ряд наших вещей. Я отказался, они мне были ни к чему, так как мне предстояло еще участвовать во многих боях и мстить фашистам за мучения и гибель моих родных.

В огромном горе, распрощавшись с соседями, я покидал родной поселок. Я подъехал к оврагу, месту расстрела, поклонился праху своих односельчан и мысленно дал себе клятву, не щадя своей жизни, отомстить врагу.

К вечеру я прибыл в свой полк. Меня обступили однополчане, стали расспрашивать, и я вдруг разрыдался, убежал в мою землянку. Вскоре мы получили приказ на наступление. После короткого митинга вышли в поход. Предстояло освобождение многострадального народа Белоруссии.

Уже в 1947 году, получив отпуск, я посетил свои родные места. В Монастырщине встречался с довоенными знакомыми и соседями. Однажды ко мне подошла девушка лет семнадцати. Я в ней почти сразу узнал Симу Черняк. Но как она выросла и похорошела, настоящая невеста! До войны я бывал у них в доме, дружил с ее старшим братом, отец ее работал сапожником в сапожной мастерской. Сима мне рассказала следующую историю. В феврале 1942 года, когда из гетто людей повели на расстрел, многие из них еще надеялись на какое-то чудо. Но его не произошло, а вот она, Сима, действительно чудом уцелела, воскресла из мертвых. Когда их раздели и поставили к краю оврага, раздались страшные крики и стоны людей, выстрелов она не слышала и упала в ров. Сколько она там пролежала среди трупов, она не знает. Очнулась ночью, кое-как выкарабкалась из-под трупов. Ощупав себя, поняла, что цела, даже не ранена. Нашла кое-какое тряпье, одела на себя, окутала ноги и побежала по снегу в сторону ближайшей деревни. Подойдя к крайнему дому, постучалась. Открыла ей старая женщина, увидев ее в лохмотьях, испугалась и убежала в хату, но потом вернулась и втащила Симу в дом. Растерла ей ноги и тело, посадила на печь, где она отогрелась. Однако ужас все еще стоял в ее глазах, даже говорить не могла, но старушка поняла, с кем имеет дело, и сказала, что постарается спасти ее. Весь день Сима пролежала на печи, а ночью приехали на подводе и увезли ее в другую деревню, где никто ее не знал и принимали за приезжую родственницу. Приютили ее родственники той самой старушки.

В апреле 1943 года немцы собирали подростков из окрестных деревень, среди них оказалась и Сима. Их отправили в Германию на работу. Сима попала к фермеру, работала на ферме, а в 1945 году наши войска освободили угнанных в Германию советских людей. Сима вернулась домой. Но так как в Монастырщине у нее из родных никого не осталось, она уехала в Могилев, где жили ее дальние родственники.

Поведали мне и еще одну историю. В поселке Монастырщина жил бывший кадровый командир Лившиц. Он прибыл в поселок примерно в 1935 году. Был на партийной работе, последние несколько лет был председателем РАЙПО. У него были жена, прекрасная русская женщина, и двое детей. Когда началась война, Лившиц пытался уйти на фронт, но его не отпустили. Поставили задачу: как бывший кадровый военный он должен в случае оккупации организовать партизанский отряд. С этой целью в одном из ближайших лесов была строго секретно создана партизанская база, где находилось оружие, боеприпасы и продовольствие. В состав отряда райкомом партии и райкомом комсомола были подобраны партийные и просто советские активисты. С приходом немцев они должны были собраться у базы и действовать в составе партизанского отряда.

Монастырщина. На открытии памятника погибшим узникам Монастырщинского гетто 29 июня 1968 г.

Когда немцы вошли в поселок, кто-то из партизан предал их, выдал место партизанской базы и людей, оставленных для действия в отряде. Многие из них были схвачены и расстреляны. Лившицу удалось скрыться.

Потом его жена рассказывала. В начале октября 1941 года ночью к ней постучали в окно. Она посмотрела и еле-еле узнала своего мужа, обросшего густой бородой. Она подумала, где же его спрятать? Уже много раз к ней наведывались немцы и полицаи, требуя выдачи мужа. Грозили расстрелом всей семьи. Лившиц спрятался под полом. Многими ночами он вместе с женой рыл под полом туннель, а за ним просторную комнатку в земле. Жена приносила ему туда пищу. Иногда он выходил ночами, но даже дети не знали, что в доме под полом скрывается от немцев их отец.

Жена Лившица много усилий прилагала, чтобы найти хоть какие-нибудь связи и переправить мужа к партизанам, но ничего не находила. В поселке свирепствовали полицаи, и все их боялись, как огня.

Так проходили месяцы. Лившиц все находился в подземелье. Уже в 1943 году, когда чувствовалось приближение Красной Армии и близкое освобождение, Лившиц вдруг заболел брюшным тифом и в день освобождения поселка скончался.

В 1966 году в Монастырщине на собранные населением деньги на месте гибели монастырщинских евреев был установлен обелиск. Близко от него настроили частные дома и надворные постройки. За обелиском никто не ухаживает, так как родственников погибших в поселке почти не осталось, а руководству до этого дела нет.

Июнь 1994 г.