Имей жалость: «гоб рахмонэс»
Записал И. Цынман
1
В поисках свидетелей событий осени 1941 года в Любавичах возникли немалые трудности. Почти все свидетели или участники, которые могли бы рассказать об оккупированных Любавичах, ушли в мир иной.
Первой, с кем мне пришлось встретиться, была Татьяна Борисовна Буравская, 1911 года рождения, проживающая в своем доме на Сырицкой улице в Любавичах. Мы с ней беседовали на крылечке вечером 14 мая 1996 года. Вот что она рассказала:
— В детстве я жила в Черном переулке. Рядом с нами жили четыре еврейские семьи. Помню Давида, Шифру, Арона Мемухиных. Арон был портным. Его сын, Еська Аронович, работал в любавичской швейной артели. Арон Мемухин шил мужскую одежду. Его дочь, Ривка Ароновна, вязала чулки, носки, перчатки и т. п. Помню, как она выходила замуж. Была еще одна соседка — Стера. Она пекла хлеб и обеспечивала им многих жителей. В крайней избе жила Сейна (Соня). Она шила женские пальто, а мы, дети, возле нее подбирали тряпочки, лоскутки для кукол. Вообще евреев в Любавичах было больше, чем русских.
С началом войны жителей послали рыть блиндажи и окопы в деревню Морозовку. Через 12 дней мужчинам из военкомата принесли повестки. На следующий день я провожала мужа. У меня было трое детей: Василий — 13 лет, Сашка — 7 лет, Юля — 4 года. До кладбища, которое находится на въезде в Любавичи со стороны Рудни, муж нес дочку на руках. Под слезы и крики мужчины погрузились на 8 машин и уехали.
Вскоре пришли немцы. Швейную артель разбомбило, но магазин уцелел. Ко мне в дом ни немцы, ни полицаи не заходили, нечего было взять: трое всегда голодных детей, свекровь — калека с одной ногой.
Евреев стали собирать вместе. Ни в какие общие и другие дела в Любавичах я не вникала. Думала о том, как прожить этот и завтрашний день.
В один из первых ноябрьских дней колонну евреев погнали по Шоссейной улице (от церкви до больницы). Многие умерли от издевательств и насилия до расстрела. К месту расстрела шли телеги с престарелыми, больными, ранеными и убитыми в пути.
Как их расстреливали, не знаю. Очевидцы — кто видел или знал в подробностях — давно умерли.
2
В солнечное утро 15 мая 1996 года беседую с жительницей Любавичей — Марфой Лаврентьевной Давыденковой, 1914 года рождения, бывшей учительницей местной школы.
Родилась она в Любавичах на Хохловской улице, большой, длинной, ведущей на станцию Красное. Вот что она рассказала.
— На нашей улице было очень мало русских домов. Все наши соседи были евреи: Брис, Розины, Каганы, Левитины, Шур, Рубины и многие другие.
После замужества я жила в городе Ломоносове Ленинградской области. Летом 1941 ехала на лето домой, в пути, в городе Витебске, я узнала о войне. С двумя детьми и братом-девятиклассником я добралась до Рудни, где нас встретил отец с лошадью.
На 27-е сутки в Любавичи пришли немцы, и жизнь остановилась. Появились полицаи и постоянный безысходный страх. Жители сидели в домах, как тараканы, забившиеся в щели, и ждали, что будет.
Мой муж был на Ленинградском фронте, а брат сумел уйти в лес к партизанам.
В начале ноября 1941 года евреев стали собирать в одно место, но они разбегались. Их снова собирали. Сбор был на Шиловской улице, на выгоне, где пасли обычно скот. Но немцы и полицаи с евреями обращались хуже, чем со скотом. Непослушных расстреливали на месте.
Днем 4 ноября колонну евреев погнали к месту расстрела. Старых, ослабленных, а также тела расстрелянных на месте сбора везли на телегах. Местным жителям запретили в этот день выходить из дома. В тот день расстреляли 483 еврея. Позднее на этом месте расстрелы и захоронения продолжались.
Удалось скрыться нескольким детям, в том числе нашему соседскому восьмилетнему мальчику Мееру Кагану. Его мать готовила мальчику побег. С ним была запасная смена белья, баночка масла и хлеб. Но мать не сказала сыну самого главного, чтобы он бежал не к людям, а подальше от Любавичей, в лес, в поле. Меер бежал, полз и добрался до нашего огорода, где его забрал полицай. То же произошло и с другими детьми. Их собрали в один дом, потом расстреляли, тела бросили на тела расстрелянных матерей и родных.
Оставшиеся в живых русские жители ждали, что после евреев будут расстреливать семьи партизан и коммунистов, которые были во всех семьях. Такие расстрелы были, но всех расстрелять не успели.
В период моего детства разговорным языком в местности вокруг Любавичей был идиш, и я его знала.
На прощание Марфа Лаврентьевна мне сказала: «ГОБ РАХМОНЭС», что означает в переводе с идиш «имей жалость».