Удалось убежать от смерти

В. Файнштейн (Поташникова)

Поташникова (Файнштейн) Вера Евсеевна, 1928 года рождения, вспоминает:

«В то время мне было 12 лет. Все, что мне пришлось пережить, я помню так, как будто это было вчера. Расскажу с самого начала, как все происходило. После первой бомбежки города немецкими самолетами многие еврейские семьи стали покидать Велиж. Так как через городок не проходила железная дорога, люди бежали в разных направлениях. По правильному пути уехали очень немногие, остальные вернулись в город. Некоторым очень жаль было оставлять свое добро, например, моему дяде. Когда поняли свою ошибку, было уже поздно.

13—14 июля немцы заняли город Велиж и всю территорию района. Сразу были созданы управа и комендатура. Везде по городу были развешаны приказы о том, что евреям нужно пройти регистрацию в комендатуре и после этого нашить на верхнюю одежду, на грудь и на спину, круги из материи желтого цвета диаметром, примерно, 7–8 см.

Ходить по городу стало опасно, в основном из-за некоторой части русского населения. Многие из них смотрели на нас, как коршуны на добычу. Жить в своих домах стало страшно, поэтому в одном доме собиралось по нескольку семей, в основном родственники. Молодые мужчины все были на фронте, а те, которые по каким-то причинам остались, вызывались комендатурой на работу, после чего домой уже не возвращались. Пока мы жили по своим домам, продукты были почти у всех. В Велиже был сырзавод, крахмало-паточный завод. Все церкви были забиты зерном, мукой, крупой. Продуктами успело запастись все население города.

В сентябре началось переселение евреев в гетто. Помню, было сухо и тепло. Взять с собой было разрешено столько, сколько мог унести каждый человек. Брали, в основном, продукты и теплую одежду. Наша семья двинулась в гетто, где размещались свинарник и несколько жилых домов. Нас поселили в один из этих домов.

В Велиже оказалось много евреев — беженцев из Польши и Витебска, дачников из Москвы и Ленинграда и отпускников с детьми.

С нашей семьей в этом доме жили еще четыре семьи. Одна витебская беженка (пишу о ней для того, чтобы кто-нибудь из родных узнал о ней) говорила, что по специальности медсестра. С ней были ее двое маленьких детей — мальчиков. Старшего звали Фимой. Он был очень красивый: с большими круглыми черными глазами. Второго звали Нёмой, ему было 2–3 месяца. Фамилию этой беженки я не знаю. Она была очень молчалива, все время сидела за печкой и плакала. Характерной особенностью ее лица был «птичий» подбородок.

Гетто огородили колючей проволокой, а в некоторых местах и забором. Охранял гетто полицейский.

С наступлением холодов условия жизни в гетто стали невыносимыми. Продукты кончились, начался голод.

Среди русского населения были добрые люди. Бывшие соседи, рискуя жизнью, через забор и проволоку передавали узникам вареную и печеную картошку и хлеб.

Немного лучше с продовольствием было в тех семьях, где были смешанные браки. Русским родственникам удавалось как-то подкармливать свою семью. Моя старшая сестра была замужем за русским врачом Василием Ивановичем Жуковым. Он жил с семьей в гетто, а работал в городе. За два дня до трагедии он смог вывести семью в город и всех спас.

Голод дополнялся и жестокостью со стороны фашистов. Под предлогом каких-то работ они два раза собирали молодых женщин и девушек, увозили их куда-то, и назад они не возвращались. Среди этих девушек оказались и мои родственницы — Женя Новикова и Стерна Филановская.

Трагедия произошла в конце января 1942 года, когда началось наступление наших войск, и фронт подошел к Велижу. Немцы и местные полицаи явились в гетто, забили со всех сторон окна и двери свинарника, облили его чем-то и подожгли, Одновременно стали поджигать и дома. Люди метались, пытаясь спастись. В лагере был сплошной крик и гарь. Мы побежали через поле. По бежавшим стреляли. Мой дядя, его жена и их дети были убиты. Я, мама, сестра и еще несколько человек перебежали через поле и попали в дом, где были русские. Повсюду шныряли полицейские и вылавливали евреев. Русские кричали: «Здесь есть евреи, и мы не хотим быть вместе с ними!» Полицейские выпустили русских из дома. С ними проскочила и моя беременная сестра. Больше мы ее не видели.

В эти дни стоял страшный мороз. Многие выскочили из домов без верхней одежды. Тех, кто добегал до каких-либо построек и был замечен, полицейские расстреливали партиями. Те, кому удалось спрятаться, замерзали до смерти.

2 февраля я, мама, наша родственница с двумя дочерьми бежали по улице Розы Люксембург. Всех сразили пули, одна я осталась невредимой и успела добежать до следующего дома. Это был дом Потапенко Александра Малаховича (до войны работал воспитателем в детском доме). Меня пустили в дом, обогрели и накормили. Под полом пряталась еще одна еврейская девушка, Даша Линейкина. Нас скрывали две недели.

В это время в Велиже шли тяжелые бои. Отдельные улицы переходили из рук в руки.

С велижскими евреями было покончено.

Русское население немцы стали собирать отовсюду и поместили всех в дом вдовы Смирновой, который находился на улице Кропоткина, напротив современного здания райпо. Всех разместили в подвале этого дома. Попали в этот дом вместе с нами и наши спасители. При входе всех спрашивали: «Жидов нет?» Отвечали: «Нет». Так я и Даша Линейкина попали в этот дом. Здесь оказалась еще одна еврейская девушка, Вера Якубовская. Через пару дней их кто-то выдал. Их вывели во двор и там расстреляли. Я сидела в темной комнате и видела, как их выводили полицейские. Вера кричала: «Всех не расстреляете!»

Вскоре в этот дом попала бомба. Многие там погибли или были ранены, нам посчастливилось уцелеть.

Когда немцы пробили дорогу на Витебск, оставшихся в доме вдовы Смирновой они увезли из Велижа. Под Витебском меня кто-то выдал, и я очутилась в подвале гестапо. Там уже лежал полуживой пожилой еврей, которого тоже кто-то выдал. Меня несколько раз допрашивали, но, в конце концов, поверили в мою легенду и выпустили.

Была их пасха. Немцы угостили меня крашеными пасхальными яйцами и велели полицейскому отвезти меня на прежнее место. Оттуда я сбежала, так как находиться там мне было нельзя, меня вновь могли выдать.

Потом меня, как и многих других из Белоруссии, повезли в Германию на работу. В Литве, в 60 км от города Алитус, мне удалось спрыгнуть с поезда. Здесь я попала на хутор, где работала у хозяина Радзюкинаса до июля 1944 года, пока эту местность не освободили наши войска».