«Особенно неприятно отразился на лицах маньчжуров…»

Генерал-губернатор Муравьёв оказался хорошим психологом и ловким дипломатом – сохраняя безупречную вежливость, он умело давил на китайских представителей. Когда князь И Шань стал утверждать, что Китай сам может защитить Приамурье от англичан, русский генерал учтиво напомнил ему о том, что князь уже как-то пытался защитить от них город Кантон… Действительно, в 1841 году И Шань, во время первой «опиумной» войны Китая с Британией, потерпел под Кантоном позорное поражение от английских пушек. «Отзыв генерала Муравьёва о Кантоне особенно неприятно отразился на лицах маньчжуров», – вспоминал русский очевидец.

Когда же китайцы стали указывать, что переговоры о границе следует вести без всякого давления, а Муравьёв пытается давить на них, используя то угрозу в виде «рыжих варваров» (англичан), то собственные войска и пароходы, русский генерал-губернатор и здесь нашёл удачный контрдовод. Николай Муравьёв просто напомнил И Шаню обстоятельства пограничных переговоров в Нерчинске 1689 года, когда к русскому послу Головину, приехавшему с малой свитой, пришли маньчжурские послы во главе 15-тысячной армии…

Впрочем, генерал Муравьёв чередовал давление с радушной любезностью. Через день он дал в честь князя И Шаня ответный торжественный обед на противоположном берегу Амура, там, где русские уже строили первые избы будущего города Благовещенска. Под непрерывную музыку, исполняемую оркестром трубачей Иркутского конного полка, русский губернатор и маньчжурский князь весь день пили водку с шампанским. Захмелевший князь И Шань, скинув «курму» (парадную куртку), пытался танцевать под музыку трубачей и даже предлагал Муравьёву раскурить трубку с опиумом, которую за князем всегда носил специальный слуга. От этого предложения губернатор Муравьёв вежливо отказался, а на следующий день статский советник Перовский зачитал похмельному князю И Шаню проект договора.

Китайский дипломат был уже почти согласен, но лишь просил, чтобы в документе о новой границе не употреблялся сам термин «граница». Упёрся он и на слове «слава» – в начале договора планировалось написать, что он заключён «ради большей пользы и славы обоих государств». «Наше Срединное государство и без того так славно, что большего желать уже нельзя», – возразил князь И Шань, видимо, сожалея о вчерашнем шампанском с водкой.

Генерал Муравьёв заметил, что они с князем должны отдохнуть после вчерашнего, а детали текста будущего договора могут обсудить без них помощники и переводчики. Обсуждение началось вечером на русском речном корабле. При этом в соседней каюте за тонкой стенкой расположился сам Муравьёв, внимательно слушая происходящее. По его приказу рядом время от времени громко перекрикивались матросы: когда Муравьёв хотел что-то подсказать своим помощникам за стенкой, он шептал нужные фразы матросу, и тот выкрикивал их, вплетая в громкий разговор как будто с соседней баржей. Китайские представители в ходе напряжённых переговоров и какофонии криков за стенами каюты просто не поняли, что якобы уехавший отдыхать Муравьёв фактически из соседней каюты диктует своим помощникам нужные формулировки.

Впрочем, и китайская сторона по-своему пыталась давить на оппонентов – здесь особенно отличился маньчжур Айжиндай, официальный переводчик князя И Шаня. В ходе особенно острого спора о формулировках он заплакал и порывался утопиться, грозя выпрыгнуть с борта русского корабля прямо в Амур.