«Стараясь нанести китайцам по возможности чувствительный удар…»

В декабре 1880 года военный министр Милютин направил Кауфману шифровку, в которой изложил общий план начального этапа большой войны с Китаем:

«Первое – со стороны Туркестанского и Западно-Сибирского военных округов держаться активно-оборонительной цели, защищать Кульджу, стараться нанести военное поражение китайцам где-либо поблизости границ, отнюдь не предпринимая далёких и продолжительных экспедиций и употреблять все усилия к созданию в Западном Китае Дунганского и Кашгарского мусульманских государств;

Второе – со стороны Восточной Сибири держаться активной обороны, стараясь нанести китайцам по возможности чувствительный удар занятием Гирина или другого какого-либо значительного города;

Третье – со стороны моря блокировать китайские берега, бомбардировать города, нанося возможно больший вред приморским городам».

Как видим, министр согласился с планами Кауфмана по разжиганию нового антикитайского восстания в Восточном Туркестане, но не решился на дальний бросок к ключевому оазису Хами. Что касается «Восточной Сибири», как тогда именовали Приморье и Приамурье, то и здесь предполагались лишь ограниченные операции «активной обороны».

Впрочем, «ограниченными» они были лишь в масштабах огромной русско-китайской границы. В реальности от Владивостока до расположенного в центре Маньчжурии города Гирина (ныне Цзилинь) было более 400 вёрст. Логистика броска на Гирин могла опираться на впадавшую в Амур судоходную реку Сунгари. Русские к тому времени уже имели на Амуре дюжину железных пароходов, тогда как империя Цин располагала на реках Маньчжурии лишь средневековыми гребными лодками, ничем не отличавшимися от тех, что использовались здесь два столетия назад при осаде Албазина.

Предварительный план министра Милютина основывался на аналитической записке генерал-майора Леонида Соболева, участника покорения Западного Туркестана, в 1880 году занимавшего должность начальник Азиатского отделения Главного штаба. Между прочим, Соболев считал вполне осуществимым поход русских войск даже в Индию, но полагал, что война с Китаем «есть одна из самых трудных политических и военных задач, так как невозможно и думать окончить её одним ударом». Для успешного давления на Китай, по его мнению, требовалось перебросить на Дальний Восток как минимум два-три корпуса с соответствующими частями усиления.

Между тем в верхах Российской империи зрело мнение, которое летом 1880 года первым выразил младший брат царя, генерал-адмирал и великий князь Константин Николаевич Романов: «Вступивши в борьбу с Китаем, не добиться нам удовлетворения наших требований иначе как взятием Пекина…» Вероятно, великого князя вдохновлял не только пекинский поход англо-французских войск 1860 года, но и свежие успехи британской армии в Афганистане, сумевшей в 1879 году в ходе второй англо-афганской войны занять Кабул.

Если в Китае самым рьяным сторонником «похода на Петербург» был Цзо Цзунтан (торжественно заказавший себе роскошный гроб как знак готовности умереть на войне с русскими), то в России главным энтузиастом «похода на Пекин» выступал Николай Пржевальский. Его пренебрежение к боевым способностям китайцев граничило порой с откровенным расизмом, но в целом соображения Пржевальского были вполне логичны и обоснованны. К мнению знаменитого путешественника и, по совместительству, военного разведчика прислушивались на самых верхах Российской империи – и в Главном штабе, и в Зимнем дворце.