133. И. Лиснянская – Е. Макаровой 26 марта 1994
26.3.1994
Солнышко мое! С Пасхой всех вас, всех евреев! У меня с утра – праздничное настроение, сердце прекратило свои шалости, не горит спина. На улице пасмурно. Снегопады были в последние дни таковыми, что все опасаются наводнения. Очень многое вокруг того ощущения, что есть в твоем романе – конец света в «такой благословенный день». ‹…›
Между прочим, я подумала о том, как по-разному, но пересекаясь, мы многое с тобой переживаем в своих текстах. Ну, например: страшная привычка, а отсюда и равнодушие людей к морю крови и слез. В моем цикле, а не триптихе, хоть стихи идут подряд, это чувство есть.
Я так построила цикл стихов для «Знамени» (цикл называется «На кухне времени»), что туда даже вошли стихи о Мандельштаме с его эпиграфом: «Мы с тобой на кухне посидим», другие, не имеющие прямого отношения к заголовку, но тем или иным связанные друг с другом, в том числе и те, что я наговорила на следующую пленку.
Сейчас я тебе перепишу пять из новых стих[отворений]. А всего-то я написала 7 или 8, начиная с ноября. Эти пять написаны за один день в феврале. И опять «ни гугу». ‹…›
Из цикла «На кухне времени»
* * *
Даже камень и тот может треснуть
От воды говорящей.
Почему бы тебе не исчезнуть
Словно детство иль сон – все равно.
Я давно разлучилась с тобой,
Соль твоя иссушила мой рот.
Что лепечешь мне, призрак прибоя
Апшеронских младенческих вод?
Ты о чем это шепчешь бессвязно,
Бьешь в ребро мое, как в парапет,
Нет ни памяти и ни соблазна,
И ни места рождения нет.
* * *
Лидии Вергасовой
1
Жизнь гибкая – и свой же локоть
Достала пересохшим ртом
На кухне времени, чья копоть
Упругим ввинчена винтом
В густую мешанину неба,
Сейчас похожего на борщ.
Макай в него остаток хлеба
И лба высокого не морщь.
2
Я лучок нарезаю мелко,
Утопает в моркови терка,
А за окнами перестрелка
Или, как говорят: разборка.
Чернобурая кошка Микла
На поваренной сжалась книжке.
Будь я проклята! Я привыкла
Огнестрельные видеть вспышки.
Я готовлю рыжий салатик,
Ну а там упадает в зиму
То ль налетчик, то ли солдатик,
То ли просто идущий мимо.
Будь я проклята! В снежной лунке
Чья горячая кровь затверделась?
А что плачу – то дело в луке.
К морю крови жизнь притерпелась.
3
Коли ты оказалась внутри
Стихотворного цикла,
То хвостом мои слезы утри,
Чернобурая Микла.
Ведь была и опала и гон
По всем правилам гона,
Но от свиста укрыл меня звон,
А от пули – икона.
Неужели мой крест меня спас,
Чтоб в преклонные годы
Поняла я, что рабство для нас
Не кровавей свободы.
* * *
Каким еще предаться негам,
Каких еще достичь глубин.
Как вперемежку кровь со снегом,
Цветут шиповник и жасмин.
А время не летит – течет
И крыльями себя сечет.
Но где жасмин, но где шиповник?
Февраль на улице, февраль,
Как многоопытный садовник,
Глядит не в глубину, а в даль,
Где красно-белое крыло
На горизонте расцвело.
Витает снег, летают пули
И убивают корни слов,
Капризно скрещенных в июле
Из очевидностей и снов,
Где ты сама, как снег, идешь
И розу дикую сечешь[212].
Насчет скрещения снов и фактов – мы с тобой почти одинаково чувствуем, только пишем об этом: я как я, ты как ты. В твоем мирочувствовании, не в описании мира, мы – такой парадокс – во многом связаны пуповиной. Но ты культурнее меня, и у тебя более широкие, более объемные ассоциации. И еще парадокс – я традиционна, а ты – нет. Время диктует новые формы.
‹…› Мои свитки не выбрасывай, когда-нибудь, надеюсь, жить будем рядом, вот и почитаем друг другу, я – твои письма, ты – мои. Кстати, в них все наши и достоинства и недостатки живут своей жизнью. Твои я храню. Когда вернусь из Переделкина, разложу их в хронологическом порядке – это богатство моих последних лет, мука и утешение. ‹…›