10

10

Четвертый день на реке Луге идут тяжелые, кровопролитные бои. Мы знаем теперь, что означает в натуре это слово — «кровопролитные», так часто встречавшееся нам в книгах о первой мировой и о гражданской войнах. Буквально это значит, что льется человеческая кровь, много крови льется на землю, пропитывает собою одежду, брезент носилок, простыни медсанбатов, километры бинтов, доски кузовов санитарных автомобилей и просто полуторок, превращенных в санитарный транспорт.

Раненые, раненые, раненые… На всех дорогах к Ленинграду, к его госпиталям — всюду раненые.

А фронт громыхает и днем и ночью. По всему горизонту на западе стеной стоят багровые зарева.

Наши отошли не только в том районе, где мы раздавали отступающим чей-то хлеб, — не только в районе Слепина и Извоза, но и в районе Среднего Села. Немцы при-блшкаются к Веймарну, грозя отрезать Кингисепп, и к станции Молосковицы, грозя перерезать и дорогу на Гатчину.

Базируемся на Ополье. Ночуем у вносовцев, которым известны все изменения на фронте чуть ли не по часам: их посты продолжают нести свою неусыпную вахту в районе боев.

Ездим из штаба в штаб, из полка в полк, из батальона в батальон. Всюду напряженно, тяжело, не до нас. Решаются большие, серьезные судьбы. Чего?

Мы узнали, что на Кингисеппском участке обороны, кроме 2-й ДНО, 191-й СД, пехотного училища имени С. М. Кирова, есть и еще немало войск. Есть тут 90-я стрелковая дивизия, есть 4-я ДНО; сегодня ждут в Волосове высадки из эшелонов 1-й гвардейской дивизии па-родного ополчения. Где-то в лесах расположены полки тяжелой артиллерии. Есть танковая не то бригада, не то дивизия. И еще что-то есть, что-то подходит, формируется. Командование фронта приказало во что бы то ни стало ликвидировать плацдармы немцев на Лужском правобережье.

Но… вслед за познанием, что же скрывается за словами «кровопролитные бон», к нам пришло и понимание значения тех плацдармов, какие немцы захватывают то там, то тут. Большой Сабек и Ивановское оказались не просто селами, которые мы утеряли несколько недель назад на правом берегу Луги, не только местом переправы немцев через реку, но и темп районами, где немцы поднакопили сил и вот 8 августа ударили по нашей обороне. Позволить врагу захватить плацдарм — это, мы поняли, страшно. И плацдарм, если уж он почему-либо отдан, надо вовремя отбивать. Именно вовремя, не ожидая, пока он набухнет живой силой, танками, артиллерией, минометами и пулеметами.

В очередной заезд в Кингисепп, после того как мы побывали на линии дотов 263-го артпульбата, растянувшейся по реке Луге северо-восточней Нарвы, я решил зайти в библиотеку городского Дома культуры. Тут все уже было почти брошено… Вообще весь Кингисепп выглядел совсем иначе, чем неделю — десять дней назад: учреждения эвакуировались, магазины опустели, множество жителей ушло на восток, а те, что остались в городе, сидят по домам. Странно, но кого-то из библиотеки найти удалось, и, пока Михалев пытался связаться с Ленинградом, с редакцией по телефону, я рылся на книжных полках.

Два тома Клаузевица «О войне»? Годятся! Франц Меринг «Очерки по истории войны и военного искусства»? Пойдет. Шлиффен «Канны» — тоже. Некий Кохенгаузен с его «Вождением войск» — и он в связку взятого мною в кингисеппской библиотеке. Все это для того, чтобы хоть немножко разобраться в происходящем на фронте. Пошли в мою связку и «Полевые уставы иностранных армий», в том числе германский устав, польский и японский, и еще несколько томов из так называемой «Библиотеки командира», выпускаемой Воениздатом.

Выписки из книжки генерала Родзянко, в отдельных листах обнаруженной мною под обоями в старом домишке Кингисеппа, представляли некую ценность. Они давали пищу для раздумий. Но для раздумий скорее политического характера — о повторении истории вражеских походов против нас. Может быть, отчасти ими можно было пользоваться, чтобы предугадывать направления атак немцев против нашей обороны, — характер местности и сеть дорог мало изменились в этих местах со времен гражданской войны.

Но для того, чтобы понимать войну, надо было знать больше, чем сообщал о ней в своих воспоминаниях генерал Родзянко.

Всю пачку я погрузил в наш «козлик», пообещав работникам библиотеки вернуть взятое при первой же возможности. Но сделать это, кажется, будет не просто: уж очень грохочет вокруг города. Да и в самом городе снаряды рвутся один за другим.

Мотаясь по штабам, выясняя обстановку, собирая материал о героических делах бойцов и командиров, о боевых действиях подразделений и частей, почитываю в редкие свободные минуты собранную мною литературу. Карл фон Клаузевиц — для меня полнейшее откровение. Сколько раз читал каждый из нас эти слова: «Война есть не что иное, как продолжение государственной политики иными средствами», приписываемые в разных брошюрах и статьях кому угодно, по только не тому, кто их сказал, и только теперь я узнаю, что сказал их, или, точнее, написал в «Пояснении» к своему труду Карл фон Клаузевиц. Сколько раз мы слышали это имя — Клаузевиц, то произносимое иронически, то с чувством превосходства над тем, кому оно принадлежит, то с озлоблением, чуть ли не как к соратнику самого Адольфа Гитлера. Но только в эти дни понимаю его по-настоящему, убеждаюсь, сколь прогрессивен был ум Клаузевица для своего времени. Почитав Клаузевица, я втайне от Михалева потешаюсь над своими выписками из генерала Родзянко, над моим доморощенным теоретизированием о повторяемости военных событий. Клаузевиц хотя и идеалист, но он же и диалектик. То и другое он почерпнул у Гегеля. И как диалектик, он полностью отрицает возможность «вечных принципов» военного искусства. Мало того, он утверждает, что эти «вечные принципы», если их держаться, и все «неизменные правила», если их не изменять от одной войны до другой, могут стать и являются непосредственным источником жестоких поражений.

Клаузевиц помог нам понять многое, чего мы не понимали, разобраться в том, что было нам неясно: он помог нам отрешиться и от наших собственных «вечных принципов», с позиции которых мы взирали на события. Правда, некоторые командиры, к которым мы вязались с нашими познаниями, почерпнутыми из книги «О войне», отзывались о ней как о безнадежно устарелой и предупреждали нас, чтобы мы ею не увлекались.

Но нам необходима была хоть какая-либо теория, дабы разобраться в практике; тем более что теория Клаузевица казалась такой верной и нисколько еще не устаревшей. Имею в виду потребность в теории, с помощью которой можно было бы предугадать, чем же кончится в конце-то концов наше полуторамесячное отступление на всех фронтах. Наше красивое, мужественное намерение бить врага малой кровью и непременно на его территории оказалось почему-то полностью несостоятельным. Так что же будет? Чем завершится отступление? Что оно кончится рано или поздно и что победа будет все равно за нами — мы в этом, конечно, нисколько не сомневаемся. Но хочется именно с точки зрения военной науки, именно науки, доказать себе и другим, что отступление наше — всего только один из поворотов военной фортуны.

Во втором томе, в главе XXV, которая называется «Отступление внутрь страны», мы прочли у Клаузевица:

«Продвижение наступающей армии связано с потерей сил из-за самого продвижения…» «Такое ослабление наступающего по мере его продвижения развивается усиленным темпом, если противник не побежден, а отходит добровольно со своими несломленными, сохраняющими свежесть войсками, но заставляет оплачивать кровью каждую пядь земли постоянным, строго размеренным сопротивлением, так что движение наступающего вперед является непрерывным пробиванием себе дороги, а не одним лишь преследованием».

Ну что ж, говорим мы друг другу, все именно так и есть. Наши дерутся геройски, ни одну из известных нам частей сломленной не назовешь. Немец за каждый метр захваченной земли платит кровью. Значит, что же? Значит, он ослабевает. Замечательно.

«Такая борьба, — читаем мы еще, — обойдется наступающему по крайней мере так нее дорого в отношении потерь людьми, как и обороняющемуся. Если последний время от времени неизбежно песет при отступлении потери пленными, то наступающий будет нести больший урон от огня, ибо ему постоянно придется сражаться в невыгодных условиях в отношении местности».

И еще читаем: «Итак, нет сомнений, что при больших пространствах и не слишком большом несоответствии сил воюющих сторон подобное отступление приведет к такому соотношению между вооруженными силами, которое сулит обороняющемуся бесконечно больше шансов на успех, чем какие он имел бы в случае, если бы решительное сражение произошло на границе. Но благодаря изменению в соотношении сил растут не только шансы на победу; одновременно с изменившимся положением сторон увеличивается и значение победы. Какая огромная разница между сражением, проигранным на собственной границе, и сражением, проигранным в глубине неприятельской страны! Более того, положение наступающего, находящегося в конце намеченного им себе пути, часто бывает таково, что даже выигранное сражение может побудить его к отступлению, ибо у него нет уже ни необходимого напора, чтобы завершить и использовать победу, ни возможности пополнить понесенные потери».

Нет, наших командиров не этому учили, не оборонительному бою с отступлением внутрь страны, мы все думали только о решительных бросках вперед, и, когда оказалось все иначе, у многих из нас земля стала уходить из-под ног…

В противовес некоторым растерянным командирам, большим и малым, мы с Михалевым, вооруженные военной теорией, которая, как нам виделось, очень точно совпадала с практикой, могли отныне уверенно и гордо смотреть вперед. Противник все равно вымотается, где-то мы дадим ему генеральное сражение, именно там, где он будет больше всего истощен, и придет такая победа, каких история войн еще и не знала: будет разбита не только немецкая армия, будет покончено с Гитлером, с германским фашизмом.

Двухтомный труд Карла фон Клаузевица, немца, который обучал наследника русского престола, служил в русской армии времен Александра I, участвовал в Бородинском сражении, стал для нас настольной книгой. Точнее, не настольной, конечно. От всяких столов мы сегодня очень далеко. Оба тома держим в машине и при каждом трудном случае принимаемся листать их страницы.

Как здорово, когда есть теория! Она не дает тебе растеряться даже в таких условиях, которые неимоверно трудны. Она тот прожектор, с которым ты пройдешь неведомую, незнакомую дорогу, не слишком сбиваясь с пути.

О том, что свою, так восхитившую нас теорию Клаузевиц разрабатывал более ста лет назад и опирался на практику войн времен Наполеона, — об этом как-то и не помнится и не думается. Уж очень она кажется обнадеживающей, его теория.