8

8

«Командованию видней»… Мы призадумались над этими словами.

Нами немало написано в нашу газету, и почти все написанное напечатано. Но о чем оно? О том, как воюют наши бойцы, наши лейтенанты, капитаны, майоры, полковники. А командование-то — это кто? Это уже которые повыше званиями — генералы и маршалы. Это им, значит, генералам и маршалам, «все виднее», и только они смогут по-настоящему объяснить нам причину неудач на берегах злосчастной речки Тосны.

Мы зашли в оперативный отдел штаба армии, к ужо знакомому нам полковнику Черпаченко, в ту минуту, когда один из работников отдела кричал в телефонную трубку:

— «Хозяин» приказал любой ценой взять Путролово. Сказал: если, мол, что — пусть Бондарев идет сам.

Мы поинтересовались, в чем дело, куда такой отважный командир дивизии, как Андрей Леонтьевич Бондарев, должен идти сам.

— В бой, в атаку, — со злостью, неведомо к кому обращенной, ответил нам Черпаченко. — Не удержал Путролово своевременно. Вот пусть и берет его снова.

— Но почему сам? Ведь еще Чапаев говорил, что…

— Чапаев, Чапаев… — Полковник плюнул на пол. Это был вполне интеллигентный военный, и нас до крайности удивил его плевок.

Он, наверно, понял это и объяснил:

— Вы же знаете, конечно, что сейчас мы проводим довольно широкую наступательную операцию, ближайшей целью которой является захват Красного Бора, Ивановской и других расположенных там населенных пунктов, а затем и прорыв на Мгу. Дорога же нужна, дорога! А ни черта не получается. Пет у нас дороги. Сто двадцать пятая и Двести шестьдесят восьмая немножко продвинулись, по об этом продвижении совестно говорить, имея в виду число потерь, ту цепу, какой оно оплачено. До двух третей мы потеряли в этих дивизиях убитыми и ранеными.

Вновь передо мной встала обсыпанная первым снежком торфянистая равнина меж Сппртстроем и берегом Тосны и застывшие на ней среди ракитника серые недвижные комочки. А полковник нервно продолжал:

— Ну и вот, командиры, большие командиры сами идут в бой, как рядовые. В ночь с первого на второе октября в передовых цепях наступающего Второго полка Восемьдесят шестой дивизии были не только комиссар полка, но комиссар и командир дивизии. А зачем?

— А зачем это было приказано сейчас и полковнику Бондареву?

— Вы же слышали — «хозяин» приказал.

Из понятной деликатности мы не стали расспрашивать, кто этот свирепый «хозяин» — командующий ли армией генерал Лазарев, командующий ли фронтом. А у полковника, видимо, накипело на душе, наконец-то он дорвался до аудитории, то есть до нас, людей невоенных, с которыми можно отбросить все условности, все требования субординации и почитания чинов. Он говорил два с лишним часа, отрываясь только для того, чтобы хлебнуть густого чая из белой эмалированной кружки, в которую ему все время подливал из чайника сержант-телефонист.

«Да, верно, верно, — думалось в эти часы, — командованию многое видней, чем кому-либо другому».

Полковник говорил о неукомплектованности частей, о нехватке горячей нищи в передних траншеях, нехватке боеприпасов, о том, что в ротах нет командиров — они гибнут в атаках, и некому их заменить. И блокноты и головы наши вспухали от обилия материала, к какому мы до сего времени по-настоящему еще не прикасались.

Из штаба армии мы, взволнованные, двинулись в штабы дивизий и полков. Полковника Бондарева удалось найти на втором этаже административного здания недостроенного завода Ленметаллургстрой. Комдив не был так бодр, как когда-то в Слуцке, в дни успехов его дивизии. Но и на этот раз он встретил нас радушно.

— Шивы, хлопцы? Сидайте, побалакаем, по чарке выпьем.

Мы сказали ему, что присутствовали при том разговоре, во время которого было приказано: «Пусть Бондарев идет сам».

Он усмехнулся.

— А это проще всего — идти самому. Пойдет Бондарев, ляжет там в мать сыру землицу, и все заботы долой. Но Бондарев не порадует врага этим. Бондарев еще будет бить и бить гитлеровского бандюгу.

— А Путролово?

— А что Путролово? У меня в ротах по пятнадцать бойцов. Какое к черту Путролово! Сил накопить надо, новых людей делу обучить, подтянуть артиллерию. Пузом теперь не воюют, — Он тоже дорвался до умеющей слушать аудитории.

Мне вновь вспоминались мои размышления о военном деле: что оно — паука или искусство? Если искусство, как установил я для себя недавно, то вот же и там, в районе Ново-Лисино, и здесь, под деревней Путролово, дивизией руководил и руководит один и тот же человек; но там он одерживал победы, а тут бьется лбом в железную стену немецкой обороны. Мастерство, талант почему-то не помогают ему. Он сидит и называет цифры, цифры, цифры — людей, стволов, снарядов, патронов. Без таких-то чисел, без таких-то количеств, без таких-то факторов взять Путролово, оказывается, невозможно. Значит, военное дело — это наука? Ну, а как же тогда вся история с Александром Невским, с его победой над ярлом Биргером? Вполне возможно, что за долгие сотни лет многое в летописях претерпело изменения. Мы и сегодня, по свежим, горячим следам событий, пишем далеко не всю правду в газетах, стараемся показывать преимущественно одну сторону войны — сторону успехов, вторую же сторону из наших корреспонденций скрупулезно вырубают в редакциях, а за сотни-то лет чего только не натворили люди в старых книгах. Если князя Александра Ярославича понадобилось произвести в святые, то, господи боже мой, сколько нашлось добровольцев сделать это: и подчистили, где надо, и вписали, где недоставало. Недаром один старый ленинградский ученый, когда с год назад я приходил к нему по заданию газеты, сказал мне: «За долгие-долгие годы я убедился в том, что истории, как пауки, молодой человек, пет. История — это видимость науки. Есть политика, и к ней имущие власть во все века подгоняли и подгоняют факты прошлого». — «Извините, а как же древние книги, рукописи, свитки, папирусы?» — «И в них бездна подчисток, поправок, изъятий, приписок».

Для того чтобы прояснить какой-нибудь трудный вопрос, ученые любят преувеличивать, или, говоря их же языком, гиперболизировать. Старичок тоже, конечно, в этом случае излишне обобщил свои мысли о том, как пишется история. Но известные зерна истины в его рассуждениях, видимо, были. Знаем же мы случаи, когда подлинная правда о том или ином событии, о том или ином историческом лице выходит на свет божий, бывает, лишь через сотни и сотни лет, с помощью затерянного в свое время, спрятанного, неуничтоженного документа, письма, строчки из дневника, простой записочки.

Я смотрел на Бондарева, слушал его и все думал о Невской битве, разразившейся в этих местах века назад. Уж, конечно же, не с помощью бога Александр Невский бил шведов; наверняка умный, талантливый полководец собрал достаточное по численности войско, отлично вооружил его и подготовил. Без таких подготовок побед не бывает и быть не может. Приспосабливальщики истории к нуждам своих владык это прекрасно понимали. Но им надобно было чудо. А какое получится чудо, если сказать правду — сказать, что и войск у Александра было сколько надо, и мечей и копий вполне хватало? Зачем тогда старшине земли Ижорской Пельгусию, во крещении Филиппу, пришло бы видение в утро исторической битвы: Борис и Глеб в пурпурных одеждах, святые заступники народа русского, на лодке выплывшие из голубого предрассветного марева?

И не с их помощью разгромил врага новгородец Александр — это тоже ясно, и было бы бесценнейшим приобретением и для истории и для военной науки, если бы не летописцы-церковники, а люди объективные, вместо с Александром руководившие войском, оставили свои свидетельства о битве на Неве при устье Ижоры. Мы бы узнали много волнующего, узнали бы правду, не приспособленную к нуждам служителей господа бога. Эта правда была бы, несомненно, земнее и суровей, как всякая правда о войне. Не 20 человек потерял, надо думать, Александр в нелегком бою — побольше. С уходом веков мало-помалу отваливались нолики от внушительной цифры потерь, и сотни убитых превращались в десятки. Даже в наши дни сводки Совинформбюро избегают называть полные цифры наших потерь. Мы это все время видим на примере изнурительных боев на реке Тосне.

Нет, военное дело все-таки, пожалуй, наука. Но наука не для тупиц, не для середняков, а для людей искусных, талантливых, не скованных шаблоном, людей без застывших мертвых форм во всем, что они делают, за что берутся. А точнее говоря, это сложный синтез науки с искусством. Вот почему суворовскую «науку побеждать» с полным правом можно назвать и «искусством победы»; мудрые же разговоры Леонардо да Винчи об искусство живописи, напротив, вполне можно именовать «наукой живописцев».

Много где побывали мы в последние дни, носясь на своем «козлике» по фронту армии, все пытаясь разобраться в сложных и трудных вопросах необходимого и допустимого в деле вождения войск. В одной из частей нам назвали батальон, который только что вышел из очередного безуспешного боя. Во что бы то ни стало нам надо было встретиться, поговорить с комбатом, с командирами рот, политруками. В штабе полка, в который входил этот батальон, долго мялись и не называли, где батальон расквартирован. Наконец кто-то прямо сказал:

— Не стоит, товарищи корреспонденты, туда и ездить. Во-первых, народ смертельно измучен. А во-вторых, их всего-то осталось семеро: командир одной из рот — лейтенант, старший сержант из взвода другой роты и пятеро бойцов.

Холодок прошел по коже от этих слов. Мы повидали достаточно ран, крови, смертей. Но так вот, чтобы от целого батальона, из множества людей после одного боя остались в строю семеро?.. Нет, такого еще не было. Тем более следовало повидать этих чудом оставшихся в живых. Мы разузнали расположение места отдыха остатков батальона и ранним утром прибыли в барачный городок среди снежного поля между Усть-Ижорой и Ленметаллургстроем.

В городке шла суета. Бойцы и пожарники из Усть-Ижоры растаскивали обгорелые, дымящиеся бревна одного из бараков. Возле пожарища стояли несколько командиров, в том числе седой майор из особого отдела армии.

Мы спросили у него о батальоне, который разыскиваем, не знает ли он случайно адрес.

— А вот он, весь батальон, — ответил майор хмуро и указал рукавицей на пожарище. — Все семеро тут, среди головешек. Выпили граммов по сто, растопили печку да улеглись, до смерти усталые, и вот спят теперь гробовым сном.

— Уголек, поди, выпал или головня. Не услышали, — пояснил пожарный начальник.

Мы сняли шапки-ушанки, постояли на ледяном ветру, отворачиваясь от едкого дыма, и приняли решение: обо всем услышанном в последние дни, обо всем увиденном написать непременно. Но куда? Как люди в шинелях и понимающие, что такое дисциплина и субординация на войне, решили написать своему редактору с просьбой довести наши соображения до соответствующих партийных органов Ленинграда и Ленинградского фронта. Когда-то мы давали себе слово больше не встречаться и ни о чем не разговаривать с нашим редактором. Надо бы слово держать. Но тут дело такое, что, пожалуй, большей бедой будет, если мы его сдержим[5].

Ответственному редактору «Ленинградской правды» тов. ЗОЛОТУХИНУ,

Докладная записка

Считаем своим долгом информировать Вас о ряде фактов, касающихся 55-й армии, к которой мы прикомандированы.

С 1 октября, по приказу фронта, 55-я армия начала наступление. Говорят, что план его разрабатывался много дней. Однако на осуществление этого плана было отведено столь ничтожное время, что всякая подготовка к операции почти исключалась.

Пока в штабе фронта разрабатывались планы наступления, немцы усиленно окапывались и укреплялись на занятых ими рубежах. Они пристреляли все подступы к своим позициям. Отсутствие леса, равнинный характер местности облегчали их задачу.

Первый день наступления принес нам большие потери и никакого успеха. 2 октября дивизии снова получили приказ: «Подтвердить поставленную задачу». 3 октября последовал еще один приказ, где указывалось направление движения, взаимодействие, роль артиллерии и авиации. Одним словом, недостатка в приказах не было.

Вот уже сколько дней, как продолжается это наступление, и вот его итог: мы потеряли две трети людского состава 125-й и 268-й дивизий, а продвинулись вперед так незначительно, что об этом не стоит и говорить. Никаких стратегических и тактических преимуществ нам это продвижение не дало.

Надо немедленно приостановить это наступление, превратившееся, по существу, в бесцельное и бессмысленное уничтожение наших людей. Надо дать им возможность закрепиться на существующих рубежах, хоть немного отдохнуть, поесть нормально, отоспаться, привести себя в порядок. Иначе будет очень трудно выдержать новый натиск немцев.

Последнее время среди командного состава наблюдается усиленное брожение умов. Люди пытаются разобраться в причинах наших неудач. Артиллеристы и летчики ругают при этом пехоту — виновата она, почему она не идет? Пехотинцы обвиняют танкистов, а чаще — соседнюю дивизию, соседний полк — они, мол, нас подводят, мы идем вперед, а они нет.

Некоторые пытаются дать, так сказать, исторический анализ происходящего. Они говорят о неправильном воспитании наших людей, о самодовольстве и бахвальстве, имевших место в армии, об отсутствии у нас настоящей пехоты и слабости штабов. В их словах много правильного, по мало практически ценного. Что толку в исторических экскурсах? Сейчас надо воевать с теми людьми, какие есть. Поэтому целесообразнее всего прислушаться к голосу тех, кто ставит конкретные вопросы, говорит о конкретных недостатках, устранить которые в нашей власти. Вот эти основные вопросы:

1. Прежде всего — о командовании. Так, в большинстве рот 86-й дивизии отсутствуют командиры отделений, а следовательно, и сами отделения. Во многих ротах нет даже командиров взводов. Убили командира роты, политрука — и рота превращается в толпу неорганизованных людей, которые не знают своей задачи, не знают, что им делать. Более смелые двигаются вперед и гибнут под вражеским огнем, другие рассыпаются в стороны, отползают назад.

Нужно поставить вопрос об обязательном восстановлении в каждой роте отделений как основной боевой единицы первичной ячейки организации армии.

2. О питании бойцов. Отсутствие леса не позволяем доставлять пищу на передовые позиции днем. Но и ночью это не налажено. В той же 86-й дивизии почти нет ни термосов, ни бидонов — никакой тары, чтобы носить пищу от кухни к окопам. И бойцы, взяв по нескольку котелков, сами ходят за обедом, оставляя свои позиции. По донесению уполномоченного особого отдела 1-го полка 86-й дивизии тов. Виноградова, были случаи, когда за обедом уходило с передовых позиций до сорока процентов всех бойцов. Мы сами были свидетелями подобного случая во 2-м полку этой дивизии в одни из первых дней наступления. Командир батальона приказывает продвинуть минометы вперед. Но тут выясняется, что этого сделать нельзя, что минометчики не могут сейчас поддержать своим огнем пехоту, так как больше половины их ушло за обедом.

Надо заставить несколько предприятий в срочном порядке изготовить бидоны и тому подобную тару для доставки пищи на передовые позиции. Надо использовать огромное количество уже готовой тары, лежащей без всякой пользы на складах всяких молочных, заготовительных и т. п. организаций.

3. О роли политотделов. В политотделе армии, в политотделах дивизий множество столов. За каждым — человек со знаками различия не ниже старшего политрука. И все что-то пишут, пишут, непрерывно пишут…

Нужно покончить с этим канцеляризмом, заставить политаппарат заняться живым делом — прежде всего бытом бойцов. Той же доставкой горячей пищи. Борьбой со вшивостью. Ведь многие бойцы по месяцу и больше не были в бане. Обстоятельства не позволяют отводить части на отдых — надо организовать санобработку людей. Все эти вопросы — кровное дело политруков.

4. О разведке. Стоит почитать разведсводки дивизий, чтобы убедиться в отсутствии у нас настоящей разведки. «Противник в течение ночи вел методический огонь по нашим частям из всех видов оружия» — вот стереотипная фраза, которой ежедневно отписываются дивизии. Материалы особого отдела 86-й дивизии показывают, что командование просто недооценивает значение разведки. Вначале здесь пытались скомплектовать разведроту из уголовников, осужденных в самое последнее время военным трибуналом и посланных вместо тюрьмы на фронт. Когда особый отдел воспротивился этому и сам занялся укомплектованием разведроты, командование систематически стало использовать ее как обычное стрелковое подразделение, наравне с другими посылая ее в бой. В результате люди зря гибнут под вражеским огнем, а рота пополняется кем попало.

Очевидно, необходим приказ, строжайше запрещающий использовать разведчиков не по прямому назначению. Нужно специально заняться подбором кадров для руководства разведывательной работой. Известно, что немцы уделяют организации разведки огромное внимание, и это полностью себя оправдывает.

5. Последнее время, видимо остро переживая свои неудачи, крупные военачальники и политработники доходят до того, что сами идут в бой. В ночь с 1 на 2 октября в передовых цепях наступающих бойцов 2-го полка 86-й дивизии был не только комиссар полка, но комиссар и командир дивизии. Этот бесцельный и неумный риск, не имеющий ничего общего с подлинным героизмом, к сожалению, поощряется командованием 55-й армии. Мы были свидетелями, как работник оперативного отдела передавал приказ командиру 168-й дивизии тов. Бондареву: «Хозяин» приказал любой ценой взять Путролово. Сказал: если что — пусть Бондарев идет сам». Считаем необходимым категорически запретить впредь подобные эксперименты. Командир дивизии должен руководить боевой операцией всего соединения, а не превращаться в рядового стрелка.

Просим Вас поставить все эти вопросы перед нашими партийными руководителями.

Коллектив редакции тоже должен сделать для себя выводы. Рассказывая о военных действиях, мы печатаем преимущественно «боевые эпизоды». Все они на один лад. В каждом «фашисты трусливо бегут» и дело кончается их разгромом. Полагаем, что большинство людей даже не читает эти материалы, а кто читает — не верит, хотя сами эти факты и не выдуманы. Ведь народ прежде всего смотрит сообщения Советского Информбюро. Он видит, каково положение на фронтах, и теряет уважение к нам из-за того, что мы не говорим ему всей правды.

Не убаюкивать нужно народ, а открыто и мужественно говорить ему правду, как бы тяжела она ни была. Надо прямо говорить, что артиллерии мало снарядов, которые она получает. Надо разобраться: если на артзаводах не хватает людей — провести специальную мобилизацию рабочих на эти заводы. Если дело за электроэнергией — еще более сократить часы трамвайного движения, по пустить эти заводы в три смены. Если не хватает металла — провести сбор металлолома, организовать сдачу населением всех бытовых металлических предметов, вплоть до самых необходимых. Ведь сейчас дальнобойная артиллерия, призванная подавлять вражеские батареи, сидит на голодной норме — четыре снаряда в сутки на орудие.

Надо помнить, что мы сейчас фронтовая, а не гражданская газета и что вопрос стоит о нашей жизни или смерти. А мы часто делаем секреты из таких вещей, которые отлично известны по только противнику, но всему населению.

Военные корреспонденты (подписи).

«Записка» подана редактору. На душе легче. Хоть в какой-то мере, но мы выполнили свой долг перед теми серыми комочками на черном снегу, которые мы видели на торфянике за Спиртстроем, перед теми семью, которые так и не проснулись, отойдя на отдых после боя, перед теми, кто зябнет без горячей пищи в траншеях, перед теми, кто «в случае чего, иди сам», у кого на орудие в сутки только четыре снаряда, — перед всеми, кто поведал нам свои думы, свои надежды. Будем ждать теперь результатов. Может быть, наши соображения и капля в море. Но ведь и море-то не из чего либо — из капель состоит.