2

2

Пройдя мимо статуи Саллюстия, установленной на небольшой городской площади, мы завернули в узкую улочку — виа Паганика — и по тесной лестнице с крутыми поворотами поднялись на второй этаж дома № 3. В нескольких тесноватых комнатках с низкими потолками здесь размещается партийный комитет Л’Акуилы и ее окрестностей. Привели нас сюда встретившие у римского автобуса товарищи Чичероне, Путатуро и еще несколько человек, приветливых и радушных.

Пьем кофе, ведем беседу. Среди наших хозяев есть двое, знающие русский язык. Почти все собравшиеся, за исключением самых молодых, — участники Сопротивления, бывшие партизаны отрядов и групп, действовавших в Центральной Италии, и в частности здесь, в их родных местах, у подножия гор почти трехкилометровой высоты, которые объединяются общим именем Гран-Сассо.

Самый старший здесь и по возрасту и по положению в партийной организации — товарищ Чичероне, плотный, сильный человек, с открытым, волевым лицом, на котором металлическим светлым огнем вспыхивают рубящие тебя клинками отточенных сабель большие, слегка навыкате глаза.

— Били немцев, били… — рассказывает он, раскладывая на столе старые фотоснимки. — Когда гитлеровские шайки оккупировали Италию, особенно когда пал режим Муссолини и нас, итальянцев, они из союзников переименовали в своих противников, началась кровавая резня. В деревне, тут, поблизости, у одного молодого крестьянина гитлеровцы вздумали отобрать лошадь. Крестьянин всегда крестьянин, и лошадь для него всегда лошадь. Он скрывался с нею в зарослях. Немцы схватили в деревне пятнадцать человек заложников, заперли в одной халупке и потребовали: пусть беглец явится с повинной, иначе заложникам будет плохо. Он не явился. Всех пятнадцать взорвали вместе с халупой… Или вот. Была группа молодых людей, почти школьников: самому старшему двадцать лет. Ну как это случается у ребят?.. Фантазии всяческие, «сыщики-разбойники», на двенадцать человек — один пистолет без патронов. Забрали всех двенадцать, и девятерых из них расстреляли. Прикончили бы и остальных, но уж очень маленькие те были. Вот они, смотрите! — Чичероне повертывает фотографии одну за другой ко мне. — Вот этого взорвали, а это как раз тот, который не отдал лошадь.

Смотрю на молодые лица крестьянских парней Италии. Сколько таких же, ничем не отличающихся от них, наших советских ребят погибло от тех же гитлеровских рук в деревнях Псковщины и Новгородчины, Смоленщины и Днепропетровщины, в лесах Белоруссии и на Дону…

— А возле этого дома, — слышу дальше рассказ Чичероне, — убили нашего товарища ди Виченце. Его именем, именем ди Виченце, мы назвали нашу первую в Италии партизанскую бригаду. Она была интернациональной. Кроме итальянцев, в нее вошли югославы, австрийцы, двое русских. Был даже англичанин. Дальше, в горах, базировалась вторая бригада — «Дукесса» («Княгиня»). В общей сложности в нашем краю действовало до четырех тысяч партизан. Что мы делали? Ставили мины на дорогах, нападали на грузовики с военным имуществом и войсками. Район действий того отряда, в котором состоял я, простирался от Л’Акуилы до Гран-Сассо. Вы хотели побывать в гнезде, где содержался Муссолини под арестом? Хорошо, сейчас поедем. Вот товарищ Марина, наша молодая активистка. У ее отца есть «ситроен». Сама она отлично водит машину, домчит до подножий Грап-Сассо за полчаса.

В руках черноглазой Марины «ситроен» превратился почти в самолет. Не замедляя хода на виражах, по узким горным дорогам девушка вела машину со скоростью не менее ста километров в час. Впереди, все нарастая, надвигаясь на нас, открывался могучий розово-лиловатый горный кряж, посеребренный снегом по острым скалистым вершинам. На каком-то повороте ехавший с нами Вальтер Путатуро указал рукой на одно из мест среди вершин:

— Вон там, на высоте более двух тысяч метров, и сидит этот отель «Кампо Императоре». Видите, спичечная коробочка бурого цвета?..

Да, какая-то рыжая точка виднелась в невообразимой выси. Как же мы туда поднимемся?

В литературе последних лет — ив книгах, и в журналах, и в газетах — немало промелькнуло всевозможных рассказов о том, как порученец Гитлера Отто Скорцени по приказу «фюрера» вызволил пленного «дуче». Это место — отель «Кампо Императоре» — неизменно упоминается в рассказах. «Герой» того дела, содержащий ныне какую-то контору в Мадриде, сам выпустил объемистые «воспоминания» о своих разбойничьих похождениях, да на основе этих воспоминаний раз в десять больше понаписали комментаторы и компиляторы. Что в этой писанине правда, что вранье, судить трудно. Но факт фактом: Муссолини был вызволен из-под стражи, и вызволил ого он, Скорцени.

Во всей этой истории поражает то, с какой быстротой Гитлер отреагировал на арест Муссолини.

Муссолини, как известно, был вызван на королевскую виллу двадцать пятого июля, к пяти часам дня; без четверти одиннадцать вечера по радио уже передавали, что король принял отставку Муссолини; самого Муссолини в это время караулили карабинеры в одной из казарм Рима, чтобы среди ночи тайно доставить на корвет «Персефоне», который должен был отвезти его на один из Понтийских островов. А уже к полудню двадцать шестого июля в «Волчье логово» Гитлера в Восточной Пруссии был срочно вызван мастер кровавых дел гауптштурмфюрер СД Отто Скорцени. «Вчера итальянский король арестовал Муссолини! — орал фюрер, носясь по бомбоубежищу. — Надо немедленно его освободить, иначе он попадет в руки англо-американцев. Вам, гауптштурмфюрер, поручаю, на вас надеюсь. Все должно быть в строжайшей тайне. Действуйте!»

Скорцени и генерал парашютных войск Штудент приступили к разработке подробнейшего плана операции «Эйхе», или «Дуб», который затем был представлен на утверждение Гитлеру.

Мы подъехали к подножию горы, остановились на небольшой круглой площади с цветочными клумбами. Прямо перед нами было здание станции подъемника подвесной дороги, слева и справа — несколько небольших домиков. Один из них, слева, весело окрашенный, окруженный подстриженными деревцами, носил название «Ла виллетта», то есть «виллочка», «маленький домик».

— Муссолини вначале жил здесь. После того как его по приказу маршала Бадольо решили вывезти с острова в более верное место. Но кто знает, может быть, дело было вовсе и не в верном месте, а уже действовали тайные пружины операции «Дуб»? — Такое предположение высказал догнавший нас у подъемника местный лакуилский художник. — В Л’Акуиле, — рассказал он, — по сей день живет один врач, который там, наверху, — художник указал на вершины, врезавшиеся в голубое небо, — был приставлен к нему, к «дуче». Врач долгие годы молчал и в своем пребывании возле экс-диктатора не признавался. Но недавно осмелел. Мы с ним выпили, и он долго болтал, устав от двадцати с лишним лет молчания. Он и охранники играли с Муссолини в картишки. Бывший «дуче» хотя и жил там, наверху, шикарно (по словам доктора — вино, фрукты), но был чертовски подавлен, не умел держаться достойно, ныл, плакался, вздыхал, как синьорина. Вы же знаете, что, после того как король объявил ему об отставке, наш роскошный диктатор тотчас превратился в хлюпика. Единственно, что он пробормотал в ответ королю своим цепенеющим языком: что же, мол, с ним теперь будет, как с ним поступят. Оказался, словом, зауряднейшим трусом.

Привели худощавого пожилого человека. Он молча подал руку. Мне его представили:

— Старший техник подвесной дороги синьор Ремо Лалли, один из двух гражданских лиц, которые были здесь возле Муссолини среди сотни охранников. Второй была горничная Лизетта. Да, правда, еще тот врач, из Л’Акуилы. Но он, видите, отрекается.

— Было так, — охотно заговорил синьор Лалли. — Сначала привезли его в этот домик, в пансионат «Ла виллетта». Это было двадцать пятого августа, как раз спустя месяц после ареста. Охраняла уймища карабинеров и собак. Во главе охраны был порученец маршала Бадольо лейтенант Файоли. И знаете, что он мне говорил, этот лейтенант? В мои собственные уши. Что у него есть личный приказ маршала: в случае чего, в случае попытки отбить, освободить «дуче», немедленно пускать в ход оружие и… «Я могу стать исторической личностью, — говорил он мне за бокалом вина, — когда прикончу «кавалера Бенито».

Мы зашли в садик возле подъемной станции, сели за стол, попросили кофе. Старший техник все рассказывал. Видимо, не часто его расспрашивают тут о былом: в эти места приезжают теперь главным образом молодые, чтобы под видом катания на лыжах поспать со своими беспечными подругами в охотничьих отельчиках, поплясать; двадцатипятилетняя давность для них так же безразлична, как и двухтысячелетняя; что было при Муссолини, что при Юлии Цезаре — все одно. Для таких более важны новые магнитофонные записи и сорта горячительных напитков.

— Вы увидите наверху его «квартирку» — пару комнатушек с окнами прямо в отвесы Корно-Гранде (вершины «Большой рог»), С тех пор эти комнаты зовут «королевскими апартаментами». Ну, словом, так. Недолго он пожил в «Ла виллетте». С юга немцы отступали в наши места. Дабы они не освободили дорогого друга Гитлера, поступил приказ поднять его туда, наверх, в отель «Кампо Императоре». Я включил машину… Девяносто карабинеров остались внизу, чтобы вернуться в Рим, а десятеро, во главе которых были лейтенант Файоли и инспектор, имя которого одни произносят как Гели, другие — как Куели, не знаю, что вернее, повезли Муссолини наверх. Поедем-ка и мы туда!

От одной стальной ажурной опоры к другой, со скалы на скалу, скользя роликом по витому тросу толщиной в руку, медленно ползет все вверх, все вверх вагончик подъемника. Внизу обрывы, ущелья, кручи, кое-где растут сосны, какие-то кустарники, травы. Открываются, если смотреть назад, широчайшие голубые просторы, крыши селений кое-где среди холмов. Далеко-далеко осталась Л’Акуила. А если смотреть вперед, то все камни и камни, уходящие в голубую, прозрачную, легкую высь.

Казалось, мы уже приехали. Вагончик вошел под кровлю здания. Но это только половина пути. Надо сделать пересадку на другую, следующую линию подъемника и еще ехать. Пересаживаемся, едем, вновь покачиваясь над обрывами и кручами. Рядом видны и еще опоры, еще канаты подъемника. То, оказывается, грузовой подъемник. Он был построен до пассажирского, в те времена, когда на Грап-Сассо решили строить отель «Кампо Императоре». Иными средствами на высоту двух тысяч двухсот метров невозможно было доставить строительные материалы. Иных путей на «Кампо Императоре» (на «Императорское поле») нет.

Когда наконец мы покидаем кабину, после июньской жары в долинах, здесь, наверху, остро чувствуется горный холодок. Местами, не только по вершинам, но и на площадке, посреди которой стоит отель, лежат плешины еще не сошедшего снега; по краям плешин в бурой, прошлогодней траве цветут нежные высокогорные цветочки блеклых лиловых тонов.

Отель, к которому мы идем медленно, дыша сильпо разреженным воздухом, угнетает своим угрюмым, мрачным видом. Он как бы отлит из какой-то плотной буро-красной массы обтекаемых форм, подобно грузному кораблю для бурных морей, с маленькими окошечками, схожими с корабельными иллюминаторами.

— Он был построен, — объясняют нам, — в середипе тридцатых годов, точнее, в тридцать третьем году, для высших чинов фашистской партии и фашистского правительства. Подручные «дуче» скрывались здесь от глаз народа, бражничали, привозили сюда своих любовниц. Сейчас отель принадлежит муниципалитету Л’Акунлы. Едут в него богатые альпинисты, и свои и иностранные. Их влечет возможность преодоления таких горных трудностей, которые по шестибалльной шкале определяются самым наивысшим баллом — шесть.

Еще не заходя в здание, которое действительно отлито, и отлито из прочного бетона — на случай бушующих в горах, на этой площадке, свирепых бурь, — осматриваю все, что есть вокруг него. Слева вижу острый каменный зуб Корно-Гранде — «Большого рога». Здесь он уже не кажется столь внушительным, как было снизу, хотя высота его — две тысячи девятьсот двенадцать метров. Но поскольку сам отель стоит на высоте в две тысячи двести метров, то «Большой рог» возвышается над его плоской кровлей не более, чем, скажем, Машук над Пятигорском. На пути к нему, несколько левее, расположено вросшее в камни такое же буро-красное здание обсерватории. И все. На восток от отеля легким склоном к километровому обрыву ведет площадка метров в двести длиной.

Спасаясь от холода, устремляемся внутрь здания, ходям по широкому полукруглому залу ресторана, сквозь окна которого открываются далекие дали, горные и долинные красоты. Все внутреннее расположение отеля тоже напоминает корабль. Коридоры с рядами дверей — как в каюты, мостики, переходы, окна-иллюминаторы. Лакуилский художник, который поднялся с нами, рассказывает, как он помогал расписывать в залах огромные панно. Был мальчишкой, его пригласили в подмастерья, обрадовался работе, работал. Вот они, эти панно, живы по сей день, мрачные, грубые стилизации времен фашизма.

Поднимаемся на третий этаж, по европейскому счету на второй. Дверь с №№ 201–202. Входим в нее. Небольшая прихожая. Прямо от нее — ванная комната. От прихожей вправо — столовая и спальня, обе с низкими потолками и с окнами, выходящими на Корно-Гранде, упирающимися в его хмурые каменные кручи. В другие стороны окон нет. Экс-дуче был тут изрядно изолирован от мира, тем более что в комнате рядом располагалась дежурная охрана. Расхаживая по комнатам, Муссолини мог видеть только камни «Большого рога».

Нелегко было ему смириться с тем, что вокруг нет привычной челяди, нет подхалимов, холуев разных рангов, готовых каждое оброненное словцо делать «достоянием нации», нелегко было существовать без популярности, без шума и треска о нем в газетах и по радио. Путь фашистских главарей — и итальянских и немецких — неизменно лежал через стремление к личной популярности.

Сначала надо было примелькаться. Как угодно, но примелькаться. Радио? Радио. Кинохроника? Кинохроника. Газеты? Газеты. Какой бы ни затевался конгресс или слет — хоть зубных врачей или собаководов, — открывать его должен «дуче», и притом сказать речь, которая бы попала в газеты. Открытие любого клуба, допустим, яхт-клуба, клуба нумизматов или клуба спиннингистов — снова «дуче». Или же на крайний случай — его голос, записанный на граммофонную пластинку. Не было в ту пору телевидения, иначе тяжелую, как утюг, физиономию с утра до вечера лицезрели бы итальянцы в своих квартирах в перерывах между кинодрамами и концертами джаза.

И вот вдруг ничего этого нет, одни камни в окнах. Скрипел, наверно, зубами бывший «дуче» без ежедневных речей и воплей в его честь.

— Угрюм был и подавлен невероятно, — сказал техник синьор Лалли. — Но однажды здорово взбушевал. Было это, если не путаю, восьмого сентября. Это я сам видел и слышал. В тот день радио объявило, что будут переданы важные сообщения. А приемник в отеле как нарочно вышел из строя. Охранники по требованию «дуче» привели его ко мне, в мое помещение. «Радио работает?» — «Да, работает». А передавалось тогда о безоговорочной капитуляции итальянских войск перед союзниками. Рузвельт говорил, кто-то из Лондона… Тут «дуче» и взвился. Рассвирепел, бьет кулаком по столу. До чего, мол, довели Италию! Сдались! Такая армия! Еще можно и сражаться и победить! А потом снова затих, ушел в себя и, как говорят, захлюпал носом. А через несколько дней об эти скалы, — синьор Лалли указал рукой в сторону Корно-Гранде, — стали биться планеры Отто Скорцени.

Да, в тот сентябрьский день, несмотря на то что горы были в облаках (а может быть, именно поэтому), с близкого к Риму аэродрома Пратика де Маре, окруженного виноградниками, из плодов которых делают всемирно известное вино фраскатти, один за другим на прицепе легкого бомбардировщика начали подниматься специально пригнанные из Франции грузовые планеры. Два из них расшиблись еще при старте, несколько других, достигнув «Кампо Императоре», разбились при посадке здесь. Но из ста с лишним десантников, с которыми Скорцени отправлялся в путь, более полусотни остались все же в строю и, приземлившись, тотчас ринулись в атаку на отель.

Охрана не только не оказала сопротивления, по начальники ее даже выпили со Скорцени по бокалу вина. Пе пригодились ни пулеметы, ни уйма патронов и гранат, захваченных группой для осуществления операции «Дуб». Для кинорепортера, предусмотрительно прихваченного Скорцени с собой, пришлось кое-что затем инсценировать. Подвыпивший порученец Гитлера вновь вышел из отеля и с пистолетом в руках устремился прямо на кинообъектив. Отбросив в сторону какого-то итальянского карабинера, он расшиб уж давно умолкшую походную рацию. Муссолини был поставлен у окна, и Скорцепи полез на террасу, чтобы разбить окно и кинуться к пленнику.

Ну, а дальше, когда фильм для показа фюреру сделали, надо было уносить ноги. Для этого прилетел легкий самолетик «физелер шторьх», сходный с нашим «По-2», рассчитанный всего на двух человек. Скорцени втиснул в него хотя и похудевшего, но все еще грузного «дуче», влез сам, будучи тоже здоровенным верзилой, и приказал растерянному летчику: «Вперед!» Подскакивая по этой вот косой площадке среди камней, самолет пошел под уклон к обрыву и уже у самого обрыва утвердился на крыльях. Затем на «Хейнкеле-111» «дуче» был доставлен в Растенбург к Гитлеру. По велению фюрера Скорцени получил там звание штурмбаннфюрера, и Гитлер лично надел ему «рыцарский крест» на шею. Взбодрившийся Муссолини объявил о награждении своего спасителя орденом «ста мушкетеров». А Геринг, тоже безудержный ревнитель своей личной популярности, сделал роскошный жест: от обширной рейхсмаршальской груди отцепил «золотой почетный знак летчика» и собственноручно прикрепил его к мундиру Скорцени.

Предусмотрительно снятый на «Кампо Императоре» фильм сыграл свою роль.

А что же было потом с Муссолини?

«Дуче» вернулся в Италию, с помощью немцев образовал на севере страны правительство того странного государства, которое получило название «республики Сало» со столицей в одноименном курортном городке на берегу озера Гарда, и все свои оставшиеся силы направил на то, чтобы отомстить тем, кто предал его на последнем заседании Большого фашистского совета. Их, как известно, было девятнадцать. Шестерых он схватил. Среди них оказался и его зятек граф Чиано.

«Дуче», позабыв обо всем остальном, торжествуя, потирал руки: «Месть, месть, месть!» За все унижения, которые он испытал, ему заплатят предатели и особенно этот щенок, вскормленный и взлелеянный им.

Фашистские главари, даже и побеждая, никогда не были способны на великодушие. Напротив, они спешили сводить все личные счеты. Известно, что после прихода фашистов к власти в Германии Пауль-Иозеф Геббельс приказал тотчас арестовать директора одного приюта для детей-уродов. В чем дело? Оказывается, тот человек когда-то написал книгу о дефективных детях и помянул в ней его, уродца Геббельса. И конечно же автор книги больше никогда не увидел воли, в тюрьме он «покончил самоубийством».

Что же сделает со своими противниками «дуче», что он придумает для них?

В январе 1944 года в городе Вероне состоялся судебный процесс, приговор по которому был составлен заранее, и пятерых подсудимых, в том числе зятя Муссолини, приговорили к расстрелу. Как водилось у итальянских фашистов при казнях высокопоставленных особ, всех их усадили на стулья во дворе старого форта и пулями в затылок прикончили.