17

17

Не знаю, может быть, роль тут свою сыграли эти непрерывные наступления вдоль дороги и на берегах Тосны, от которых только потери, а выигрыш — десятки метров отвоеванного торфяника, или была и еще какая-нибудь причина, по только наш хмурый друг, полковник из оперативного отдела штаба армии, сказал нам, что в армию на место генерала Лазарева назначен новый командующий — генерал-майор артиллерии Свиридов. У этого, дескать, дело пойдет, потому что в обороне артиллерия — основа основ. А в наступлении — тем более.

Конечно же, нам захотелось взглянуть на нового командующего. С первой попавшейся корреспонденцией, якобы для консультации, мы отправились к нему. Собственно, это была не корреспонденция, а статья одного из крупных командиров о том, как, блокируя дзот за дзотом с помощью небольших ударных групп, прогрызать немецкую оборону.

Свиридов разместился в ничем не примечательном, обычном усть-ижорском домике близ здания штаба. Домик стоит на склоне невского берега, окружен садом и забором, у калитки несет службу автоматчик, в освещенных аккумуляторной лампочкой сенях, возле аппарата полевого телефона, — капитан и майор.

Командующий армией сидел за столом над бумагами с толстым красным карандашом, зажатым в пальцах. Было часов десять вечера. Темная, хмурая ранняя ночь темного, хмурого декабря. Время от времени, сотрясая землю и домик, бьют шестидюймовки с канонерских лодок на замерзшей Неве. С хрустом, методично рвутся мины на одном из перекрестков усть-ижорских дорог (мы уже давно умеем различать по звуку, на каком именно), тикают на степс оставленные хозяевами гиревые ходики, за вспучившимися старыми обоями шуршит и шуршит мышь.

Свиридов долго читал подготовленную нами статью, изредка делал на полях карандашные пометки. Лицо у него волевое, умное. Сам весь плотный, собранный. Таким нам и представлялся большой артиллерийский начальник, представитель одной из самых «интеллигентных» отраслей военной профессии.

Удивляло, почему сам-то он сидит, а нам присесть и не предложит. Неужели только потому, что у него в петлицах звезды генерала, а у нас на двоих по два михалевских «кубика»? Если так, то это очень грустно для армии страны, строящей социализм и где не только производственные отношения между людьми, но и все иные их отношения должны строиться иначе, чем в мире капитала. У нас не должно быть чинодральства. Дисциплина — это одно, а высокомерие, идущее от высокого звания, — совсем другое. Щелкнет тебя судьба по лбу — и из генерала ты быстренько вновь станешь солдатом. Звание, должность — у нас это совсем не то, что было в царское время — князь, граф, барон. Лучше уж не подражать дурным образцам прошлого, надо всегда предвидеть возможные возвраты и к первоначальным своим состояниям.

Так или иначе, а минут тридцать мы протоптались перед столом командующего, пока он читал подготовленную нами статью. Самое смешное, что я-то человек невоенный и на все правила субординации мне бы наплевать, я запросто мог бы развалиться на стуле перед генеральским столом, мы с генералом были во всем решительно равны перед законами и правилами. Но вот тем не менее и я «нес службу».

Свиридов читал молча, почесывая лоб карандашом. Пе поднимая головы, он сказал вдруг:

— Скребет где-то.

— Да вот здесь, за обоями, — ответили мы.

— Нет, я имею в виду немца: где-то скребет минами.

Статью он одобрил, посоветовал сделать два мелких исправления и окликнул кого-то, кто бы проводил нас До порот.

В эти дни мы уже квартировали не у бабки-кулачки, мы ее покинули и ушли в другой дом, где нам отведен широкий топчан за русской печкой, на котором мы можем блаженствовать по ночам в тепле.

— Слушай, — сказал Михалев, когда мы пришли на свой ночлег после посещения «генеральской квартиры», — а он бы не обеднел, если бы угостил нас хотя бы чаем с хлебом. Есть жутко хочется.

Мы помолчали, попыхивая в темноте «беломорами», полученными у наших друзей — хозяйственников 85-й дивизии. Нам в общем-то был симпатичен новый командующий армией; в штабе армии, в дивизиях тоже о нем хорошо отзывались; хотелось найти оправдание тому, как он держал себя с нами; не хотелось его осуждать. Может быть, действительно во всем виноват мундир. Может быть, правы опытные виноделы, которые всегда против того, чтобы новое вино наливать в старые мехи. Киснет оно там — свидетельствует древний опыт. Хороший человек, умный артиллерист, а поди ж ты! Увидеть бы его в простом пиджачке — наверно, интересно бы побеседовали.

— А знаешь, — сказал я. — Не будем от этого огорчаться — оттого, что генералы нас с тобой не сажают за стол. Леший с ними. Опыт свидетельствует, что кое-кого из них потом будут долбать со страшной силой: дескать, не так воевали. Судить даже некоторых станут, вот как и этих командира и комиссара дивизии — Фролова с Ивановым. А солдаты — они всегда солдаты. Наше счастье, что мы все время с ними, с красноармейцами, то есть с солдатами. Нам с тобой ничего «пересматривать» не придется, ничего не надо будет стыдливо и крадучись подчищать в наших писаниях, переделывая героев в преступников, а трусов и предателей — в героев. А вот летописцам-то разных высокопоставленных житий предстоит нелегкий баланс на канате. Как считаешь?

— В общем ты, может быть, и прав. Но что он нас чаем не угостил, это нехорошо с его стороны.

Назавтра, напившись до отвала чаю у ополченцев в районе Саперной, мы поздним вечерним часом катили к своей Усть-Ижоре, намереваясь заскочить в нее только на минутку и ехать дальше, в Ленинград. Дул сильный студеный ветер, в щелях нашего поистрепавшегося «козлика» подвывало. Мела поземка, дорогу было видно плохо. И вдруг на повороте от Понтонной к Усть-Ижоре, сторонясь встречного грузовика, Бойко в этой белой круговерти промахнулся левыми колесами, и мы, перекидываясь через крышу, покатились вместо со своим «козликом» под откос.

Странное это ощущение, когда ты не можешь понять, где низ, где верх, когда становишься то на голову, то плюхаешься на бок, то твои ноги закидываются тебе за спину. А при этом вокруг, бия тебя по чему попало, мотаются разные, в том числе и довольно твердые, предметы в виде чемоданов, дисков с патронами, ручки для заводки мотора.

Переворотов было, очевидно, два или три, осуществлялись они достаточно быстро, и мы оказались на поверхности замерзшего болота крышей вниз, колесами кверху, запутавшиеся друг в друге. А мотор суматошно работал, и слышно было, как из него что-то лилось. Эго «что-то» было, конечно, скверное горючее: солярка, перемешанная с плохо пахнувшим низкопробным бензином.

— Мы же сейчас взорвемся!

— Бойко, выключай мотор!

— Ничего не могу найти!

— Рви провода!

— И проводов не нахожу, у меня же голова за рулевой колонкой.

Кое-как заглушили этот злосчастный мотор, кое-как выбрались из кузова на волю. Осмотрели себя, машину — всё и все целы.

Нужно отдать должное шоферу грузовика, который в известной мере был причиной нашего тарарама. Он стоял на насыпи и ждал, не надо ли нам помочь. Вместе с ним мы поставили «козла» на колеса и с помощью грузовика тросом вытащили из болота на дорогу. «Козел» встряхнулся и как ни в чем по бывало побежал дальше. А у нас — горячка-то прошла — начинали ныть растянутые мышцы, свихнутые шеи, помятые ребра.

Дома я был часов в двенадцать ночи. Вера, оказывается, разболелась еще пуще. Снова нужен был врач, а не то подступала беда.

Пошел на Сенную, где живет Бойко, — он еще не лег, машина стояла на дворе, — поехали за стариком из Максимилиановской, квартира которого, как я запомнил, была на улице Плеханова. Дворник не хотел отворять калитку ворот. Ему на помощь подошли мужчины и женщины из домовой самообороны. Едва растолковал им, опухшим от голода, кто и зачем мне нужен.

— А, доктор-то! — сказала одна из женщин. — А он умерши. И жена его умерши. Отвезли обоих на дровяной склад.

Домой вернулся, уж и не ведая, что и как делать дальше, уставший так, что, казалось, вот свалюсь и но встану. Но постучали с лестницы в дверь. Пришлось идти отворять. Оказалось, нарочный из редакции. Срочно требует редактор. Что-то случилось.

Надел шинель и отправился пешком в редакцию.

Редактор сидел в кабинете, помешивал ложечкой чай к стакане. Часы на столе показывали половину третьего ночи.

— Вот что, — сказал он, глядя мимо меня. — Как известно, нашими войсками несколько дней назад освобожден Тихвин. Как известно, через Ладожское озеро на днях пробита линия автомобильной дороги на Новую Ладогу. Надо ехать туда, на Волховский фронт.

Я задремывал в мягком кресле. А редактор, не видя и не понимая причины моего молчания, продолжал:

— Мы обдумали. Кроме вас, пока некому. Одни больны, другие в командировках.

— Пожалуйста, — сказал я. — Только у меня жена в тяжелом состоянии. В редакции это известно. Ее бы в госпиталь устроить…

— Возьмите с собой. Ехать она может?

— Не знаю. Надо спросить или ее, или врача.

— Словом, вот вам командировочное предписание. Сейчас без двадцати три, а в пять от штаба армии ПВО пойдет за озеро грузовая машина. Мы договорились, вас захватят.