6

6

Вот она, Портелла делла Джинестра, о которой впервые я услышал в доме Иньяцио Буттито. Ложбина, или, точнее, теснина, между двух горных гребней. Через эту теснину-проход (портеллу) лежит дорога от Сан-Джузеппе и Сан-Чипирелло в другую долину, с другими селениями. Ложбина поросла травами, усеяна валунами, скатившимися с красноватых, нависших над нею клыкастых скал. Угрюмое место, пустынное, глухое. Оно пугало бы еще больше, если бы не удивительно радостный, властвующий над всем иным густой, могучий аромат чего-то такого, что одновременно песет в себе запах и цветущих жасминов, и спелых лимонов, и еще чего-то очень хорошего, но неведомого.

Так пахнет, оказывается, вот эта разросшаяся над обрывами и цветущая желтыми цветами полутрава-полукустарник — джинестра. Джинестру любят в Италии, окружают ее легендами, и она из-за своего радостного аромата заслуживает этого.

К Портелла делла Джинестра первого мая 1947 года, с флагами, с музыкой, пешком и на подводах, как ужо сказано, собирались крестьяне из Сан-Чипирелло, Сан-Джузеппе, Кампореале. Это все из одной долины. А шли, ехали и из другой, вон оттуда, где вокруг озера стоят странные домики, не здешние, не сицилийские… Среди них видны… Неужели это минареты?

— Да, конечно, минареты. Это же деревня албанская. Албанцы живут здесь с пятнадцатого века, когда бегством в чужие страны они спасались от турецких ятаганов. Удивительно, сколько веков прошло, а беглецы сохранили не только веру, но и язык, все обычаи и одежды.

Итак, в тот день на этой поляне, в центре которой сейчас уложена плита с надписью, рассказывающей о трагическом событии, собралось до пяти тысяч человек. С этого места, где сегодня плита, а тогда был крупный валун, выступали ораторы, говорили о том, что в одиночку сицилийский крестьянин никогда не добьется хорошей жизни, что для борьбы за хорошую жизнь надо объединиться. Люди слушали — кто сидел на траве, кто на повозках. Некоторые уже подкреплялись припасами, готовясь к песням и пляскам.

— Я сидел вон там, поодаль. Был я тогда еще молодым и не лез на глаза старшим, — рассказывает Джузеппе Итальяно. — У нас образовался молодежный кружок. Отхлебывали вино из кувшина, закусывали. Хорошо было. Солнце первого майского дня еще не так жгло, как жжет оно летом, оно было ласковое в тот день. И вдруг выстрелы! Сначала никто ничего не понял. Подумали, не фейерверк ли ребята затеяли среди бела дня. Но начали падать люди. А над темп дикими каменьями — смотрите, смотрите туда, к подножию скалы и на ее гребень! — ружейный дым. Первыми испугались лошади. Они шарахнулись, понеслись с телегами на людей. Закричали женщины, дети. И началось… Да, страшное было дело. Восемь человек убито, множество раненных, и не только пулями, но и лошадьми, телегами.

Итальяно умолк, как бы снова увидев перед собою страшную картину, как бы вновь услышав крик Епифании Барбато над телом мертвого сына, как бы опять взглянув в открытые глаза убитой матери пяти ребятишек, беременной Маргариты Клишери… А вокруг было необыкновенно мирно и тихо. Источая клубы ароматов, пышно цвела на земле, политой кровью, джинестра. В глубокой горной тишине было только далеко-далеко слышно успокаивающее звяканье колокольчиков на шеях коров.

— Здесь довольно большое расстояние, — прикинув число метров от камней на скале до того места, где мы стояли, принялся я демонстрировать свои знания стрелковой техники. — Неужели охотничьи ружья…

— Нет! — воскликнул Итальяно. — Не охотничьи! Бандиты Джулиано были вооружены боевыми винтовками и автоматами. Откуда они их взяли? На суде такой вопрос старательно заминался. Во всяком случае, по заводским клеймам они были американского производства. Шайку Джулиано снабдила оружием мафия, а мафии подкинули его те, кто высадился на южных берегах Сицилии в тысяча девятьсот сорок третьем году. Союзники! Всем же известно, что предварительно они столковались с мафией, чтобы она нм оказывала помощь. Одним из главных вожаков мафии в ту пору был знаменитый доп Калоджеро Виццини, сепаратист, оголтелый антикоммунист. Он вступил в сговор с англо-американцами, и его люди получали от них оружие. Вам бы повидаться с товарищем Джироламо Ликаузи, как его у нас называют, с «главным коммунистом Сицилии», он бы рассказал кое-что интересное об этом. Он ведь сам пострадал от мафии. Года за три до нашей маевки на митинге в селении Вилльальба, близ Кальтаниссетты, мафиисты пытались его убить из пистолета.

— Да, синьор Ликаузи — интересный человек, — подтвердил Коррао. — Но на Сицилии его сейчас нет. Он в Риме. Там заседает парламент. Я тоже завтра улечу самым ранним самолетом.

«Печальное царство Джулиано» — вспомнил я на обратном пути в Палермо слова Карло Леви, приведенные депутатом Коррао. Царство это, безводное, спаленное солнцем, действительно, сегодня не наполнено весельем. По оно не Джулианово царство. Все-таки это царство Джузеппе Итальяно, его товарищей, неделю назад серьезно победивших на выборах в местные органы управления, царство пока что нищего, неимущего, безземельного, но непреклонного трудового народа Сицилии. В разбойничьи шайки пошли единицы, пошли наименее стойкие, отчаявшиеся. А тысячи-то и тысячи идут с коммунистами. 1400 из 2600, принявших участие в выборах, отдали свои голоса за коммунистов — это ли не знаменательно! Такое не само собою приходит, пет. Немалый труд вложили, чтобы добиться этой победы, сицилийские коммунисты. И труд, и здоровье, и ночи без сна, и кровь. Джироламо Ликаузи… Непременно надо повидать человека, который вышел на открытую схватку с мафией. Надо найти его в Риме…

— Ликаузи? — сказали мне палермские друзья. — Да, да, вы должны с ним встретиться. Мы все, конечно, знаем о делах мафии. Но он больше всех знает. Ах, мафия, мафия!.. Сейчас на Сицилии заново расследуется дело об убийстве журналиста Козимо Кристина. Это убийство хотели выдать за самоубийство: выпал, дескать, на ходу поезда из вагона. Быстренько его похоронили. Это было несколько лет назад. А сейчас подняли архив, и что вы думаете: следы ведут все туда же, к мафии. У Козимо был небольшой прогрессивный журнальчик «Проспеттиве Сичилиане», в нем Козимо не стеснялся говорить правду о мафии, о ее главарях.