9

9

Мы ехали через Федоровну, в которой мне часто приходилось бывать в ту пору, когда я работал в «Большевистской трибуне», и позже, когда приезжал сюда корреспондентом областной «Крестьянской правды» — до ее слияния с «Ленинградской правдой». Помню, именно в Федоровне отыскивал следы боев с Юденичем. «Крестьянская правда» просила тогда к одной из очередных годовщин разгрома белых под Петроградом написать очерк. Я объездил, точнее, обходил пешком район Красногвардейска, Красного Села, Пулкова, Александровской, Детского Села — ныне Пушкина, многих сел и деревень. Стоял перед намогильными столбиками, разбросанными вдоль наших пригородных дорог, шел путями разных полков и эскадронов, из которых состояли войска Юденича и Родзянки, отыскивал отметины тех далеких и героических времен. Федоровка была селом, накопившись в котором белые предприняли было бросок к Николаевской железной дороге, в район Поповки. Но, как я уже помянул, были встречены там красными отрядами и покатились назад. В бревнах нескольких изб Федоровки я отыскал осколки трехдюймовых гранат. В одном бревне два десятка лет прочно сидела дистанционная головка снаряда.

Сейчас Федоровка — военный лагерь. За каждым домом то военный грузовик, то броневичок или даже танк, то кухня. Здесь был отличный овощеводческий колхоз, тут были замечательные люди. Не видно никого. Может, кто и остался, сидит в погребах на огородах да под домами от непрерывных обстрелов с самолетов, но большинство ушло в сторону Ленинграда. Из пригородных селений перед наступающим немцем уходят и толпами и бегут поодиночке. Все уже знают, дошли известия до народа, какой злобный, безжалостный, жестокий враг ворвался в нашу страну.

Оборону под Федоровной держит, как нам сказали, 265-й отдельный артпульбат; состав его — рабочие и интеллигенция Куйбышевского района Ленинграда.

За Федоровкой мы должны переехать по мосту через Ижору. Но мост бомбят; бомбят и селение перед мостом. Это близко, все видно. Видно, как летят в воздух балки, камни, листы жести.

— Надо обождать, — говорит лейтенант.

Но мы и сами без особого труда соображаем, что через такое пекло кататься на автомобильчике особого смысла нет.

Заехали в кусты. Лейтенант раскрыл полевую сумку, показывает нам полученные в политотделе для комиссара полка выписки из показаний немецких солдат, в последние дни взятых в плен, касающиеся бондаревской дивизии. Это те же самые выписки, что были и у Грудинина и которые мы хоть и захватили с собой, но толком прочесть еще не удосужились. Читаем сейчас, покуда ничего другого делать невозможно.

Вот кое-что из показания Хельмута Ланге — ефрейтора 121-го саперного батальона 121-й пехотной дивизии Гитлера: «Последнее время немецкая пехота несет большие потери от ружейного огня. Наши солдаты подавлены тем, что сопротивление советских войск возрастает». Как прав был, вспоминаем, бригадный комиссар Мельников, утверждавший недели две назад, что именно но мере нашего отхода к Ленинграду будет возрастать и сила нашего сопротивления. Другой ефрейтор, из 283-го полка 96-й пехотной дивизии немцев, Ганс Курт, показывает: «Мы были рассеяны и обращены в бегство. Вчера перед нами появилась какая-то страшная дивизия, которая не боится ни артиллерийского, ни минометного огня».

Листаем эти выписки, видим в них и такие строки: «Здесь я почувствовал настоящую войну. За каждый метр земли русские дерутся как львы и скорее убивают сами себя, чем сдаются в плен».

Авторы этих высказываний взяты в плен на том участке фронта, на котором сражается дивизия Бондарева. Вдумываемся в их признания, вспоминаем разговор с командиром дивизии, сопоставляем все вместе и, поскольку боевые эпизоды уже достаточно описаны нашими товарищами по оружию в других газетах, решаем по мере сил и возможностей разобраться и рассказать читателям, в чем же сила бондаревцев.

Когда «юнкерсы» оставили наконец переправу в покое, мы двинулись вперед. По изодранным в щепы доскам и балкам моста переехали реку. Кстати, саперы-строители уже спешили к мосту с топорами и пилами.

За мостом долго петляли по узким лесным дорогам и дорожкам. Машину давно покинули на одной из просек, шли пешком навстречу жесточайшему бою. В отличие от того, что нам приходилось в таких случаях слышать раньше, тут почти не раздавался голос артиллерии — бушевал винтовочно-пулеметно-автоматный огонь да похрустывали мины малых калибров. Стучали, стучали, стучали неутомимые машины смерти, то усиливая, убыстряя темп, то замедляя его, но не умолкая ни на минуту.

Полковника Ермакова нашли в лесу возле завала из подрубленных осин и насыпанной меж стволами рыхлой торфянистой земли. В петлицах его еще были поднол-ковничьи знаки различия — новое звание ему присвоили только что, в ходе боев.

Ермаков долго не мог нам уделить внимания. Он сидел в покрытом дерном шалаше возле телефонного аппарата, и связист передавал кому-то его приказания. Бой шел совсем рядом; лейтенант сказал нам, что но далее чем в нескольких сотнях метров от этого места уже немцы: по треску винтовок можно определить эту близость.

Когда с окрестных болот потянуло вечерней сыростью и меж деревьев стал сбиваться в клочья холодный белесый туман, командир полка вышел к нам, и мы все уселись на толстом стволе поваленной осины.

— В чем наша сила? — заговорил он, когда мы рассказали ему о цели нашего появления в полку. — Ничего особенного у нас нет. Вот вы говорите о показаниях пленных: удивляются, мол, нашему сопротивлению. Чудаки. Храбрость русского солдата известна давно, не одно столетие знают о ней и наши враги и наши друзья. Верно? Верно. У русского солдата простая, отзывчивая душа. Его надо долго злить, чтобы обозлить. Поверите ли, до сих пор, когда все уже достаточно убедились в нечеловеческой жестокости гитлеровцев, находятся бойцы, которые говорят: «Товарищ командир, не могу убивать людей. Немцы же тоже люди. Рука не подымается». Вот они какие душой, эти наши ребятки. Такие они, конечно, и во всей Красной Армии, в любой дивизии, в любом полку. Но душа душой, а что бойцу надо, чтобы он все-таки дрался, и дрался стойко, мужественно, как лев? Ему нужна вера в командира. Чтобы он верил командиру больше, чем себе. Вот тут-то, командир, и призадумайся над каждым своим шагом…

Ермаков рассказывает о первом пришедшем ему на память случае, когда одно из подразделений полка оказалось, по существу, почти в окружении. «А вы, наверно, убедились уже, какой страх нападает на бойцов от одной только мысли о возможном окружении?» В полку решили послать подкрепление окруженным. Для этого была одна возможность: та еще оставшаяся узкая сырая ложбинка, по которой, стиснутые с двух сторон противником, люди могли пробираться поодиночке, да и то ночью, и к тому же целый километр ползя на животе.

— Трудно? Очень трудно. Но бойцы смело пошли на выручку товарищам. Почему? Потому ли, что оказались они у нас от природы такими храбрецами? Специально, мол, к нам таких отбирали? Нет. Совсем нет. Пошли они потому, что каждый знал: впереди, в темноте ползет их командир товарищ Зверев.

Ермаков, умный, раздумывающий командир, сам увлекся рассказом. Он закуривает одну папиросу от другой.

— Если хотите, чтобы люди у вас были храбрыми, прежде всего будьте сами такими. Если хотите, чтобы они у вас не отступали ни на шаг, сами, дорогие мои, не спешите сматывать удочки, не переносите без нужды свои КП назад, якобы в более удобное место, не «выравнивайте» непрерывно фронт, отходя на так называемые «заранее подготовленные позиции». Именно этого требует от нас комдив Бондарев, сам беззаветно отважный человек. Это подразделение, о котором я говорю, несколько суток дралось в окружении. И как дралось! А почему? Потому что, повторяю, командиры все время были с бойцами. Каждую ночь к ним по десятку раз с двумя-тремя красноармейцами пробирался командир взвода снабжения Семенов, таскал суп, хлеб, патроны, гранаты. В подразделении знали: если кого ранит, тот не пропадет, по ночам по той же ложбине санитары вытаскивали раненых. А санитаров на такое дело водил, работая к тому же за четверых, сам доктор Авраменко. И подразделение выстояло, выдержало и, наконец, с боем вырвалось из окружения, не оставив врагу ни одного человека, ни одной винтовки. В чем же тут секрет? Все до крайности прописное. Да, — помедлив, сказал Ермаков, — вера в своих командиров — великое дело. Она не просто так, не сама собой возникает. Боец простит командиру ошибку, допущенную в рискованной схватке, пусть даже гибельную ошибку. Но он ни за что не простит ему трусости. Мало того, если и командир труслив, то все, что он делает, бойцу кажется неправильным и несправедливым. А это страшная штука, скажу вам. Зато, где командир отважен, где он требователен к бойцу, но не менее требователен и к себе, там победа. Вот командир подразделения Шишера. — Ермаков и эту фамилию называет легко, по памяти, видимо отлично зная своих людей. — Шишера — это же самородок, талант. Он долго взвешивает все «за» и все «против». Но если принял решение, будьте уверены, не ошибется. Был на днях случай: двое суток ходил Шишера со своим подразделением по тылам противника, громил там эшелоны, штабы, склады, а вернулся целехонек, не потерял ни одного бойца. Даже привел с собой шпиона, которого его красноармейцы ухитрились поймать. А вчера опять совершил такой поход по вражеским тылам. Бойцы ему всей душой преданы. Это даже больше, чем вера. Это, если хотите, и любовь. — Ермаков чему-то усмехнулся. — Комплектовали мы подразделение разведчиков. Дай-ка, думаю, возьму кое-кого у Шишеры. Орлы там ребята! Вызываю одного, другого, третьего. Беседую. Дело ведь такое — добровольное. «С большой охотой пойдем, — говорят, — товарищ подполковник. Только, конечно, если с нашим командиром. С ним хоть под самый Берлин пойдем». А разведка, повторяю, дело особое… Голым приказом тут не возьмешь. Тут человек сам должен идти, зная, на что он идет. А вот Воробьев, командир другого подразделения. В бою это огонь-человек. Умеет уловить такой момент, когда минута решает все, и тогда кидается в самое пекло, увлекая за собою бойцов.

Было видно, что полковник Ермаков любит и свой полк и этих командиров, которыми буквально любуется, говоря о них с таким жаром, и бойцов полка — «орлов» и «героев». Мы слушали и думали: «А как сделать, чтобы на те должности, с которых командуют, попадали бы только вот такие люди, подобные Ермакову, а, скажем, не такие, как наш редактор, для которого важно одно: топают ли его сотрудники в редакционных коридорах или ходят на цыпочках, «соблюдают» или «не соблюдают», трепещут или не трепещут, а что и как они делают, как работают, куда устремлены — плевать. А их же таких, по его образу и подобию, ведь немало в начальстве, таких, которые любят ходящих на цыпочках, которые обожают лесть, подхалимство и своими личными врагами считают тех, кто говорит им в глаза правду, кто не лебезит перед ними, сохраняет свое человеческое достоинство. С теми, которые не гнут шею, которые говорят правду, наверно, общаться труднее, ладить с такими надо уметь. Но с ними же и дело пойдет по-настоящему. Потому что они не служаки, не исполнители, а творцы — маленькие ли, большие, но на своих местах они, безусловно, творцы. А те, у которых шея резиновая, которые каждое словцо начальника встречают радостными улыбками и бурными аплодисментами, — они если что и создадут, то лишь кумира из своего начальника, увы, очень часто посредственного, ординарного».

Мы раздумывали об этом, уже давно пересев со ствола холодного, сырого дерева на охапку еловых лапок, набросанных возле лесной канавы. На такие раздумья нас навели страстные, умные рассказы полковника Ермакова о людях. Он рассказывал и о боях, о многих боях, но то были не просто боевые эпизоды, которых вам сколько угодно порасскажут в любой из сражающихся частей. Через боевое дело он раскрывал характер человека, и человек вставал перед нами как живой.

Командир полка полковник Ермаков знает не только командиров и политруков в батальонах, в ротах. Он называет одну за другой и фамилии рядовых, отличившихся в боях. Стрелок Наумец, артиллерист Чуваев, писарь Касаткин… Командир полка называет и называет их, как бы все еще отвечая на наш главный вопрос: в чем же сила бондаревцев?

— А еще чему учат у нас в дивизии? — говорит оп. — Тому, что боец — это хозяин своего рубежа. Занял место — держи его. Не жди: вот, мол, подойдет враг, тогда начну действовать. Есть колючая проволока — протяни ее перед собой, устрой завал на пути противника, расчисть сектор обстрела. А основное — глубже заройся в землю, лучше замаскируйся. Сделай все, чтобы преградить дорогу врагу, а самому быть неуязвимым. Словом, не жди по любому поводу указаний и приказов, проявляй во всем инициативу, самостоятельность. А когда уже вырыт окоп, когда укреплен занятый рубеж, боец психологически привязан к этому месту. Как бы враг ни напирал, боец не побежит назад, зная, что само это место защищает его. Нынешняя война — во многом война нервов. Противник стремится подавить психику наших людей, сломить нашу волю к сопротивлению. А мы прививаем бойцам выдержку, хладнокровие. Мы говорим: не так страшен немец, как он хочет казаться.

Неподалеку среди деревьев упали и разорвались две мины. Ермаков даже не обернулся на взрывы.

— Было так, — продолжал он, переждав, пока не перестанут валиться сучья, сбитые осколками, — восемнадцать танков почти неслышно, на очень малых оборотах подошли к позиции одного из наших подразделений. За танками, не отставая, двигалась немецкая пехота. Бойцы затаились в укрытиях. Ждут. Пропустили они танки над своими головами, над окопами, а пехоту встретили в штыки. Атака была отбита. Победила выдержка. А начни они палить навстречу танкам… Ну, что бы они сделали со своим легким стрелковым оружием?! Выдержка победила и в другой раз. Полсотни «юнкерсов» — заметьте, полсотни! — целых тринадцать часов без перерыва… одни висят в воздухе, другие несутся за новыми бомбами… Так вот, тринадцать часов они, эти полсотни стервятников, бомбили наше подразделение. Стонал лес, дым и пыль скрыли от нас небо. Ну, ад — и только. Прямо-таки уже на сковороде или в котле со смолой. Но кончилась бомбежка, и из растерзанной земли, из окопов и щелей поднялись люди, готовые продолжать ожесточенную битву. Сотни, а может быть, там были и тысячи бомб, не принесли нам большого ущерба…

Трахнула мина. На этот раз еще ближе. В лица пахнуло взрывным газом, горячим ветром. Мины посыпались одна за другой. Застучали еще торопливей, чем прежде, пулеметы и автоматы, и в притихшем было на какие-то полчаса лесу разбушевались пороховые и нитротолуоловые стихии.

— По щелям! — скомандовал на этот раз Ермаков. И через минуту, когда все, кто был вокруг его КП, укрылись в землю, продолжал: — Теперь молодцы из фатерлянда зарядили на всю ночь. Их беспокоит наша разведка. Мы тут немцу житья не даем. Но и он по дает нам зазеваться.

— А почему же вы так близко к самому бою, к противнику устроили свой командный пункт?

— Ах, друзья, друзья! Вы же спрашиваете, в чем сила бондаревцев. Вот, в частности, и в этом. Боец все время должен чувствовать, что его командир рядом, что его командир всегда со своими бойцами.