Авантюрист Карл Капп

Разговаривая со Штифтом, я убедился, что жизнь ничему не научила его, и он остался приверженцем нацистского режима. Все, что сделал Гитлер, он считал правильным. По его мнению, поражение произошло по вине предателей в армии. Единственное, что он не оправдывал, – это массовое уничтожение других народов. Но и этому он находил кое-какие оправдания. Он утверждал, что все это клевета врагов Гитлера: нацисты никому не сделали ничего дурного, даже евреям.

Он работал вместе со мной и, несмотря на изувеченную руку, был хорошим работником. Мы часто с ним разговаривали. Рассказывая что-нибудь смешное, Штифт громко смеялся, обнажая свой беззубый рот. Мое знакомство со Штифтом закончилось после прибытия новой группы из Германии. Летом 1951 года с группой немцев из Германии прибыл и Карл Капп. Каппа распределили в бригаду бывшего кулака Шмидта, которая проживала в одном бараке с нами.

Уже через несколько часов после прибытия этого этапа я познакомился с Карлом Каппом. Это был опасный авантюрист. Не потому, что его планы были опасными, а потому, что в МВД и МГБ таких людей использовали в качестве провокаторов, собиравших вокруг себя готовых на все типов. В самый последний момент перед началом осуществления этих планов в дело вступает МВД, которое затем организовывает процесс, завершающийся расстрелом. Все это я знал по личному опыту, но у Франца Штифта такого опыта не было. Он восхищался планами Каппа.

Благодаря тому, что я раньше работал на кухне, я мог без очереди получить в качестве добавки немного еды. Я принес котелок баланды и каши и предложил ее голодному Каппу. Поев, он рассказал мне о ходе своего следствия в Лейпциге, где его приговорили к двадцати пяти годам лагерей. Пока он рассказывал, я разглядывал его коренастую фигуру, широкие плечи, короткую шею, на которой сидела большая голова с низким лбом. Каштановые волосы были прорежены сединой. На вид ему было лет пятьдесят. Наш разговор прервал приход бригадира Шмидта, усевшегося рядом.

В тот же день Капп подошел ко мне и сказал:

– Карл, какое счастье, что я тебя встретил. У меня для тебя есть особая работа.

Меня удивило, что Капп разговаривает со мной, как со старым знакомым, хотя мы познакомились всего лишь три часа назад. Капп попросил меня найти время, чтобы поговорить с ним с глазу на глаз. Мы договорились встретиться на следующий день в кипятилке.

Встретившись, мы решили поискать какое-нибудь другое место, так как здесь было много народу. Невдалеке от кипятилки строили новые бараки, но рабочие уже ушли и мы разместились в одном из недостроенных бараков. Убедившись, что нас никто не видит, мы начали разговор. Капп сказал:

– Как я уже говорил, у меня для тебя есть особое задание. Но прежде всего ты должен знать, с кем имеешь дело. Ты уже знаешь, как меня зовут. То, что я тебе вчера рассказал, я нарочно инсценировал, чтобы попасть в советский лагерь.

– Как это понимать? – уточнил я.

– Я был владельцем строительной фирмы, да и сегодня мог бы ею руководить. В мою задачу входит организовать лагерников, чтобы, в случае войны, поднять восстание в сибирских лагерях.

– Кто твой хозяин?

– Старик, ты что, действительно ничего не понимаешь?

– Твой план столь фантастичен, что я на самом деле ничего не понимаю, – ответил я.

– Хорошо, я буду выражаться яснее. Я работаю на американцев и здесь нахожусь по их заданию.

– Но ты же совершенно случайно попал в этот лагерь. Тебя ведь могли отправить и в какой-нибудь другой, или даже в тюрьму.

– С помощью наших людей из МГБ и МВД мы добились того, что я попал туда, где более всего необходим.

– Значит, ты знал, что попадешь в «Озёрлаг»?

– Я не только знал, куда попаду, мне было даже известно, что здесь встречу тебя.

– Я должен тебе открыто сказать, что все это неубедительно, – произнес я.

– Это оттого, что ты не имеешь представления об американской организации.

– Что ты хочешь предпринять?

– Прежде всего, мне нужно все уладить с тобой, чтобы знать, могу я на тебя рассчитывать или нет, – ответил Капп.

– Я не знаю, чем могу тебе помочь.

– Я – командир партизанской армии, формируемой из заключенных. Ты назначен политкомиссаром армии.

– Кто это без моего согласия мог назначить меня на такую должность?

– Особые обстоятельства не позволили с тобой об этом посоветоваться. Мне поручено сообщить тебе, что твоя зарплата составляет три тысячи долларов в месяц и уже год поступает на твой счет в банке. Когда ты появишься в Европе или Америке, деньги тебя уже будут ждать.

– Это все настолько фантастично, что я не знаю, что тебе и ответить.

– Может, ты хочешь, чтобы тебе кто-нибудь подтвердил все мною сказанное? – поинтересовался Капп.

– Кто же может это подтвердить? Разве здесь есть люди, посвященные в твои планы?

– Здесь еще нет никого, но, если будет нужно, я установлю контакт с резидентом.

– И как ты думаешь это сделать?

– Над территорией лагеря пролетит самолет, и я знаками дам им сигнал.

Во время многочасовой беседы он рассказал о своем намерении, после организации заговора в лагпункте 033, перейти в другой лагпункт, где также все организует. Таким образом, он обойдет как можно большее число лагерей. Он говорил, что самолеты сбросят оружие, продукты и инструкторов. В самом конце он дал мне двадцать четыре часа на размышление. Я должен решить, согласен ли я занять комиссарскую должность.

Мы вышли из барака один за другим, чтобы не вызывать подозрения. Я вернулся в свой барак перед самым сигналом к отбою и сразу лег.

Для моих и без того натянутых нервов это было слишком. Всю ночь я не мог заснуть. Я встречал многих авантюристов и провокаторов, но все же не мог решить, к какой группе отнести Каппа. Мне не верилось, что Капп связался со мной по указанию МГБ. Но я не мог поверить и в то, что Каппу кто-то действительно мог дать такие полномочия. Я пришел к выводу, что Капп является одним из многочисленных мелких агентов, завербованных после войны в Западной Германии и посланных в восточную зону. За выполнение этого приказа они получали несколько сот долларов и обещание, что они будут тут же освобождены, если их схватят русские. Агенты получали указание продолжать вербовку и в лагере. За эту работу им обещано вознаграждение, которое они получат после возвращения из России. Агентов хватали уже при первой попытке выполнения такого задания. Некоторые попадали к русским после второй или третьей попытки. Редко когда такой агент мог проработать несколько месяцев. Американцы надеялись заброской таких малозначащих агентов отвлечь внимание МВД от настоящих агентов. К тому же они хотели иметь как можно больше своих людей в советских лагерях, чтобы, в случае войны, иметь в тылу пятую колонну.

Карл Капп пошел значительно дальше, чем от него требовали его хозяева. В своем стремлении предпринять нечто великое Капп не учел один важный фактор – МВД и КГБ с помощью своих осведомителей среди заключенных узнают о каждом его шаге.

Но как же мне все-таки относиться к Каппу? Была только одна возможность – решительно отвергнуть всяческое соучастие в каких бы то ни было акциях. Я решил порвать с Каппом всякую связь, и причем сию же минуту, пока никто не заметил, что я с ним разговаривал.

Рано утром я встал и почувствовал, что меня не держат ноги; я качался, словно пьяный. Я не пошел за завтраком, а направился прямо в санчасть к Попову и попросил его освободить меня от работы. Попов спросил, что со мной. Я ответил, что здоров, но прошу оставить меня в бараке. Больше ни о чем не спрашивая, Попов попросил секретаря санчасти внести меня в список тех, кто сегодня освобожден от работы.

Когда бригады ушли на работу, я пошел завтракать. Поев, я сел на нары и стал читать. Одолев несколько страниц, я понял, что от прочитанного у меня в голове ничего не остается. Отложив книгу в сторону, я стал размышлять над тем, откуда Капп меня знает. Возможно, он узнал несколько имен заключенных в советских лагерях от тех, кто его сюда забросил. Также возможно, что Каппу кто-то рассказал обо мне и описал меня в одном из пересыльных лагерей и он использовал это в качестве доказательства своего всеведения.

Днем я заснул на несколько часов и проснулся вполне свежим. Когда Капп вернулся с работы, он громко приветствовал меня с другого конца барака. Я ответил ему еле слышно. Весь вечер он то и дело ходил мимо меня, ожидая моего знака для встречи, но я с Каппом так и не заговорил. И на следующее утро я избегал его. Когда же мы вечером снова встретились, то лишь сухо поздоровались. Я был счастлив, что он безо всяких объяснений понял, что я не хочу иметь ничего общего с его планами.

Вскоре я заметил, что Каппа и Франца Штифта связывает все более тесная дружба. Они постоянно были вместе: либо гуляли по зоне, либо о чем-то живо беседовали.

Во время послеобеденного отдыха я обычно подсаживался к Штифту, но тут он меня неожиданно спросил:

– Господин Штайнер, что вы думаете о Каппе?

– Я не могу оценивать человека, которого очень мало знаю.

– А знаете ли, что он большая личность?

– Не знаю. Он интересует меня не больше других заключенных, которых я знаю всего несколько дней.

Штифт обиделся. С этого дня мои отношения со Штифтом становились все более прохладными, пока в один прекрасный день и совсем не прекратились. Я был доволен этим так же, как был счастлив после разрыва с Каппом.

Капп стал популярной личностью в лагере. Повсюду можно было слышать о «главнокомандующем партизанской армии». Ко мне приходили многие заключенные, желая услышать мое мнение о нем. Друзьям я говорил, что Капп – опасный авантюрист, использующий отчаянное положение заключенных. Всем остальным отвечал, что я Каппа не знаю и не желаю знать.

Бригадиры Чернявский и Шмидт стали восторженными сторонниками Каппа. Когда я однажды в присутствии Чернявского что-то заметил по поводу Каппа, между нами произошла ссора, едва не кончившаяся дракой. Увидев, что среди заключенных растет популярность Каппа, им заинтересовалось и МВД. Капп был желанным гостем и в санчасти. Он посвятил в свои планы и врачей Попова и Соколовского. Врачи чрезвычайно заинтересовались деталями плана. Капп не жалел слов, а врачи их с удовольствием глотали. При прощании Капп получал целые коробки с витаминами всех видов. Едва Капп покидал санчасть, они тут же, как мне рассказывал секретарь санчасти, все подробно записывали и передавали в МВД.

Капп мог у врачей выхлопотать свободные дни и для других заключенных. Он считал их членами своей организации. Стараясь повысить свой авторитет, он проделывал различные трюки. Над лагерем часто кружили самолеты МВД, имевшие задание следить за передвижением заключенных в зоне и на месте работ. Капп создавал у заключенных впечатление, что он имеет связь с этими самолетами. Он часто выбегал во двор и делал знаки руками. Видевшие это заключенные верили, что это летают американские самолеты. Бывало и так, что над лагерем самолет появлялся в тот момент, когда Каппа во дворе не было. Тогда его сторонники бежали к нему в барак и сообщали о появлении самолета. Он с серьезным лицом выходил во двор и смотрел в небо, прикрыв глаза рукой. Постояв так несколько минут, он возвращался в барак и говорил собравшимся вокруг него:

– Это не мой самолет.

В бараке он вел исключительно паразитический образ жизни. Он не работал, поскольку его оберегали и бригадиры, и большая часть бригады. Он не голодал, так как получал самую большую пайку. Все, кто получал посылки, считали своим долгом выделить ему определенную часть.

Комедия с Каппом в лагпункте 033 продолжалась несколько месяцев. Затем его перевели в другой лагерь. Узнав об этом, все его сторонники ходили подавленными, но Капп доверительно сообщил им, что его перебрасывают в другой лагерь по его собственному желанию для того, чтобы он и там мог «организовать дело». Своим наследником он назначил Франца Штифта.

В лаготделении 033 жизнь шла своим обычным путем. После ухода Каппа бригада Чернявского стала заниматься более реальными вещами: началась интенсивная торговля одеждой.

Каждое утро бригада отправлялась на железнодорожный склад за инструментом. Пока конвоиры стояли у сарайчика, мы выбирали инструмент и материал. Некоторые совершали частные сделки с вольнонаемными и помощниками дорожного нарядчика. Помощники покупали у заключенных отдельные вещи и продавали их ссыльным бессарабам, жившим в ближайшем спецпоселении.

Заключенные продавали одежду, которую получали в лагере и на которой еще не успели написать их номера. Особенно большой спрос был на валенки – в свободной продаже их вообще не было, а без них в Сибири делать нечего. Заключенные из бригады Чернявского продавали не только свою собственную одежду, но и одежду других заключенных, которую они у них забирали «на комиссию» и таким образом зарабатывали.

Для того, чтобы вынести вещи из лагеря, заключенные надевали их на себя. Узнав об этом, администрация усилила контроль на выходе. Заключенных, у которых находили часть непронумерованной одежды, бросали в карцер. Но торговля процветала и дальше, в ней участвовали и некоторые конвоиры, продававшие хлеб, сахар, махорку, иногда даже водку.

Поскольку мы всегда работали у железной дороги, мы часто наблюдали эшелоны, проезжавшие по новому пути. Большая часть составов состояла из «столыпинских» вагонов, обыкновенных было мало. Заключенных отправляли в различные лагеря, разбросанные вдоль железной дороги от Тайшета до реки Лены. Кроме транспортов с заключенными было много поездов и с переселенными из Прибалтики и Бессарабии крестьянами, которых поселяли в тайге, в ближайших окрестностях новой железнодорожной ветки.

Некоторые транспорты были похожи на маленькие города на колесах. К паровозу прицепляли пятьдесят-шестьдесят товарных вагонов, грузоподъемностью 60 тонн. В таком транспорте обычно насчитывалось шесть-семь тысяч заключенных. Была здесь и кухня для заключенных и конвоя, и небольшая динамо-машина для освещения вагонов. В двух или трех вагонах располагались сопровождавшие транспорт конвоиры. На каждом вагоне была наблюдательная вышка, где дежурил солдат с пулеметом. Вышки имели телефонную связь с командованием. На первом и последнем вагоне были установлены прожекторы, освещавшие ночью весь состав.

Часто проезжали и эшелоны с призывниками, которых везли в учебные лагеря в Братск, где обучали ремеслу солдата внутренних войск.

Мы как раз заменяли рельсы, когда на станцию прибыл такой эшелон с новобранцами. Они сначала разглядывали нас с любопытством. Наша одежда и, прежде всего, цифры на ней обратили на себя их внимание. И мы рассматривали будущих солдат. И вдруг в нас полетели хлеб, пачки папирос и другие вещи. Мы не смогли даже все это собрать. В первый момент конвоиры были так ошеломлены, что не знали, что делать. Однако они опомнились очень быстро и стали кричать на призывников, а нам запретили собирать то, что они бросали. Но, несмотря на запрет, призывники продолжали бросать пачки папирос. И лишь когда начальник конвоя приказал увести нас со станции, призывники успокоились. Мы вернулись назад только после того, как поезд покинул станцию.

Спустя три месяца, после завершения учебы в школе МВД в Братске к нам прибыло молодое пополнение. Те же самые люди, которые бросали нам из сочувствия еду, теперь обращались с нами так по-зверски, что мы ужаснулись.

Зимина сняли с нарядчиков и поставили бригадиром. Его бригада работала в цехе по производству щебня на погрузке. Однажды бригаде нужно было пройти несколько метров вперед, чтобы загрузить стоявшую там машину. Но для того, чтобы перейти на новое место, нужно было получить разрешение у начальника конвоя. Объяснив тому ситуацию, Зимин получил разрешение перенести на несколько метров табличку «Запретная зона». Зимин взял табличку и хотел было уже ее переставить, но тут раздались выстрелы, Зимин упал. Солдат, стрелявший в Зимина, оправдывался тем, что начальник конвоя не известил его о своем разрешении переместить табличку. Это убийство было настолько необоснованным, что даже начальник лаготделения Сорокин говорил заключенным о «бессмысленном убийстве». Но заключенные знали истинную причину убийства. Несколько недель назад Зимин выступил свидетелем против одного солдата, который застрелил девочку, проходившую рядом с тем местом, где работали заключенные. Девочка была дочкой секретаря горкома партии, но солдат не знал этого и оправдывался тем, что она хотела вступить в контакт с заключенными. Зимин, наблюдавший за этим происшествием, рассказал на суде, как все произошло. Суд приговорил солдата к двум годам тюрьмы. Коллеги осужденного, также выступавшие на суде в качестве свидетелей, пригрозили Зимину, что наступили его «последние дни». Они свое слово сдержали.

Прошло больше двух месяцев с тех пор, как Капп покинул лагерь 033. Никто не знал, где он сейчас находится. Его сторонники распространяли самые фантастические вымыслы. Некоторые говорили, что он уже на свободе и вскоре появится во главе армии и всех освободит. Этот слух разносили бывшие власовцы, а Чернявский со Шмидтом готовились к предстоящей борьбе. Казалось, все эти люди полностью ослепли, поскольку не замечали даже того, что их собственные товарищи оповещают обо всем своих хозяев в МВД и МГБ. Они забыли об угрожающей им опасности, и многим стало безразлично, чем все это кончится. Все думали о своих двадцати пяти годах, которые им предстояло провести в лагере, и не хотели с этим мириться.

Раньше надежду на освобождение многие возлагали на гитлеровскую армию, теперь ждали спасения от американцев. Недавно прибывших заключенных все эти иллюзии сильно увлекали. С каждым транспортом прибывали немцы или австрийцы, большинство из них за связь с американцами было осуждено на двадцать пять лет. Все приносили весть об освобождении, а некоторые даже называли точную дату: самое позднее на Рождество. Другие считали, что это произойдет ближе к Новому году.

Однажды в лагерь прибыла очередная небольшая партия заключенных, в которой я обнаружил и Каппа. Поначалу я не узнал его, так как он страшно исхудал и носил истрепанную одежду. Весть о его возвращении разнеслась со страшной скоростью. Многие стали приносить ему куски хлеба, а священник из бригады Чернявского дал кусок сала. Капп, к удивлению многих, был очень молчалив.

Вновь прибывших заключенных отвели в баню, где уже собрались люди, желавшие увидеть своего «главнокомандующего». Но тут появился Штифт и приказал всем вернуться в бараки, ибо он сам поговорит с Каппом и узнает последние известия.

Два дня о Каппе ничего не было слышно, а потом просочились первые вести. Говорили, что Капп совершил «инспекцию» четырех лагерей и остался доволен состоянием дел. Своих сторонников он предупредил, чтобы они получше соблюдали конспирацию, а ближайшим соратникам – Штифту, Чернявскому и Шмидту – сообщил, что недалеко от нашего лагеря, по ту сторону реки Чуны, уже действует большой партизанский отряд под командованием какого-то генерала.

Однако от других заключенных я узнал, что Капп за это время побывал не в четырех лагерях, а только в одном, а именно – в 05-м, где работал на лесоповале и где не нашел такого количества легкомысленных людей, хотя и там рассказывал те же сказки. Поскольку в 05-м лаготделении работа была частично приостановлена, часть наиболее физически ослабленных заключенных перевели в лаготделение 033. Но для сторонников Каппа его возвращение в этот лагерь казалось не случайностью, а новым доказательством его силы. Проходя мимо Каппа, я делал вид, что его не знаю.

В то же самое время в лагерь прибыла комиссия из Тайшета для инспекции работы кухни. Вероятно, туда дошло много жалоб на плохое питание и хозяйничанье Коноваленко. Комиссия прибыла ночью и до утра находилась на кухне. Закончив инспекцию, она посоветовала начальнику лаготделения сменить Коноваленко. Несколько дней кружили слухи, что будет назначен новый заведующий кухней, но никто не знал, кто им станет.

Я был очень голоден и поспешил на кухню за ужином. Когда я проходил мимо санчасти, меня окликнул курьер и приказал тут же явиться к Попову. Держа в руке деревянную ложку и жестяную миску, я вошел в приемную. Попов встретил меня словами:

– Брось ты эту миску и ступай на кухню. Тебя назначили заведующим.

Меня это известие не обрадовало, так как я знал, что ни начальник лаготделения, ни Попов не считают меня подходящим для этой работы человеком. Я попробовал отказаться, но Попов повторил:

– Марш на кухню без разговоров. Я буду присутствовать при передаче дел.

По дороге на кухню я встретил нескольких заключенных, уже знавших о моем назначении.

Как заведующий кухней я старался из имевшихся в моем распоряжении продуктов приготовить более-менее приличную еду. Прежде всего, я отказался от лагерной традиции варить только суп и кашу, и позаботился о том, чтобы меню было разнообразным. Несмотря на нехватку маргарина и мяса, мы готовили и отбивные, и гуляш. Лагерники были очень довольны переменами. Я ввел строгий контроль, чтобы помешать воровству. Даже самые закоренелые критики вынуждены были признать, что на кухне воцарился порядок. Я старался, чтобы никто не голодал, и друзья оказывали мне поддержку.

Франц Штифт отказался получать от меня какую бы то ни было помощь, хотя до этого пользовался ею с удовольствием. Он принадлежал к «партии противников» и считал, что это было бы неприлично. В моей помощи не нуждался и Капп, так как он всегда был хорошо обеспечен.

Однажды истопник позвал меня в кочегарку. Там меня ждала «делегация»: двое друзей из Васькиной банды. Они спросили меня, готов ли я обеспечить их «приличествующим» питанием. Я заранее уже обдумал этот вопрос и поэтому тут же заявил, что хочу жить с ними в мире. Пригрозив, что убьют меня, если я не сдержу свое слово, они ушли. В тот же день пришел шестерка, посыльный бандитов, за обещанной подкормкой для своих главарей. Я дал ему «приличествующую» еду. Через несколько дней меня вызвал офицер МВД, которому истопник донес, что я даю уголовникам дополнительную подкормку. Офицер спросил меня, так ли это. Я открыто заявил, что не желаю жертвовать своей жизнью ради лагерной кухни, и напомнил ему, что после убийства бессараба с бандитами ничего не случилось. Офицер стал ругать меня не хуже Васьки. Он отпустил меня с угрозами, но угрозы эти остались лишь на словах, хотя я и не изменил своего отношения к бандитам.

Я вынужден был пойти на компромисс со своей совестью. Выполняя свою работу честно, я не собирался ради нее жертвовать своей жизнью.

Мой предшественник Коноваленко не мог смириться с тем, что и без него кухня работает нормально. Он надеялся, что такое положение продлится недолго и его защитники вскоре поставят его на прежнюю должность. Но Коноваленко был нетерпелив, ему хотелось, чтобы это произошло как можно быстрее. Офицеры, страдавшие без него, каждый день приходили ко мне на кухню и следили, чтобы заключенные получали все, что им положено. Никогда не забывали они проследить и за тем, выдано ли соответствующее количество маргарина и чисты ли котлы. И хотя на кухне все было в порядке, они заявляли, что здесь настоящий «свинарник».

Комаров, начальник КВЧ, совершенно открыто говорил, что Коноваленко нужно вернуть на старое место. Секретарь санчасти как-то пересказал мне разговор Попова с Коноваленко. Попов уговаривал его потерпеть еще два-три дня, а потом он вернется на старое место.

И Попов сдержал слово всего лишь через несколько дней. Однажды утром на кухню пришла целая офицерская комиссия во главе с Комаровым, чтобы проследить за раздачей завтрака. Когда раздача закончилась, комиссия установила, что осталось еще пятнадцать порций каши. Комаров начал бушевать.

– Как могло случиться, что после раздачи осталось такое количество каши?

– Когда готовят для полутора тысяч человек, невозможно все рассчитать с точностью до одной порции.

– Что значит невозможно? Что вы тут за сказки рассказываете? – кричал Комаров.

– Это не сказки. Спросите об этом свою жену. Даже когда готовят для четверых, невозможно все рассчитать.

– Вы нахал! Этот остаток вы приготовили для своих друзей!

Я молчал, так как стало ясно, что всю эту комедию они начали ломать для того, чтобы вернуть Коноваленко на кухню. Через час мне сообщили, что начальник лаготделения приказал освободить меня от должности заведующего кухней за нехозяйское отношение к продуктам питания. Новым заведующим снова стал Коноваленко.

Второй раз я сдавал кухню Коноваленко, но на сей раз он не предложил мне остаться поваром.

Меня отправили в самую плохую бригаду Яковлева. Эта бригада была занята на строительстве ответвления от железной дороги, которое вело в глухую тайгу, где возводилось спецпоселение для высланных с Западной Украины крестьян-колхозников. Здесь они должны были валить тайгу.

Ответвление было длиной в одиннадцать километров, но его следовало еще продлить. Каждое утро мы шли пешком до места работы восемь километров, а вечером проделывали такой же путь назад.

С раскинувшегося вблизи холма мы на тачках возили щебенку для возведения насыпи. Работа была тяжелой, но мне легче было переносить работу в тайге, чем непрестанную борьбу с офицерами, бандитами и энкавэдэшниками, которых объединяло стремление урвать себе самые лучшие куски, предназначенные для заключенных. Физически я окреп, да и товарищи по бригаде относились ко мне хорошо, при каждом случае подчеркивая, что я, в бытность заведующим кухней, завоевал симпатии большинства заключенных. Три недели я работал на строительстве железной дороги. Потом одну группу из лаготделения 033 перевели в соседний лагерь. В списке оказалась и моя фамилия. Судьбе было угодно, чтобы это случилось ровно через два года после моего прибытия в лаготделение 033 – 20 февраля 1952 года.

Мне тяжело было расставаться с друзьями. Заключенные очень консервативны и без охоты покидают место, к которому привыкли, даже если там было тяжело. Заключенные всегда боятся попасть в еще худшее положение.