Нет!

Как-то летом 1948 года, когда я заканчивал оформлять товарные накладные, у меня зазвонил телефон. Я снял трубку и услышал знакомый голос Йозефа.

– Произошло нечто невероятное!

– Что произошло? – переспросил я.

– Я не могу сказать тебе об этом по телефону.

– Говори по-немецки!

– Нет! Достань сегодняшние газеты. То, что ты там прочтешь, можно сравнить лишь с началом мировой войны или с Октябрьской революцией.

Я бросил работу. Мне стало безразлично, что может случиться на станции. Меня захватила лишь одна мысль: где достать газеты? Я побежал в ближайший торговый отдел норильских предприятий. Там у меня были знакомые вольняшки, получавшие газеты. По дороге туда я гадал, какое же событие можно сравнить с Октябрьской революцией? «Может, Сталин умер?» – подумал я.

Войдя в помещение торгового отдела, я задумался. Куда пойти? Наконец, решил отыскать Плоткина. В его кабинете сидела какая-то женщина, не знавшая, где Плоткин. Я пошел к Марееву. Он стоял в окружении каких-то людей, говоривших о служебных проблемах. Я был удивлен, что никто из них не говорит об этом событии. Когда Мареев остался один, я попросил его одолжить мне газету. Он сразу же понял, в чем дело. Мареев знал, что я хорошо разбираюсь в югославских делах.

– Что же это за люди, если они осмеливаются на такое? – произнес он. – Хорошие люди!

Я сел в угол и начал читать. Только сейчас я понял, почему Мареев заговорил со мной о Югославии. Это было действительно перворазрядное мировое событие, о последствиях которого сразу было трудно и предположить. Я был счастлив, что моя партия, что именно мои товарищи сказали: «Нет!»

Вечером в зоне говорили только об Информбюро, Тито и Югославии. Мнения о последствиях югославского отпора были различными, но все радовались этому историческому событию. Особенно были счастливы старые коммунисты, многие из которых уже потеряли веру в социализм. Теперь они увидели, что есть еще люди, понимающие, что тирания в СССР извратила учение Маркса и скомпрометировала социализм, добиваясь власти над людьми. Всем нам было ясно, что реакция Сталина на это будет суровой. Сталин мог проглотить все, в чем его обвиняли враги, но спокойно отнестись к тому, что кто-то ему из собственных рядов скажет «нет!», он не мог. Я был уверен, что за это заплатят и политические заключенные. Так было всегда. Когда ухудшились дела в Испании, в первую очередь это ощутили на себе политические заключенные. Режим был усилен. Когда Красная армия отступала перед гитлеровскими войсками, политические снова подставили свои спины. И «храброе» войско НКВД вело «победоносное» наступление на заключенных. Почему сейчас должно быть иначе?

Мы ждали первых ударов!

Вскоре поползли слухи о прибытии тайной комиссии из Москвы. В Норильске стали появляться высшие офицеры НКВД, которые не были сотрудниками норильского управления НКВД. Но и это еще ничего не значило. Ежегодно во время навигации на Енисее в Норильск наезжали всевозможные комиссии и контролеры.

Комиссия работала три недели. За это время она посетила несколько лаготделений. После ее отъезда некоторые отделения начали освобождать от заключенных, которых рассредотачивали по другим лагерям. Говорили, что некоторые лаготделения переоборудуют в тюрьмы и заключенных из этих тюрем на работу водить не будут. Другие утверждали, что новые лагеря предназначены не для нас, а для осужденных военных преступников. Говорили даже о некоторых деталях режима, который будет там установлен. В частности, говорили о том, что заключенных там, как в царских тюрьмах России, закуют в цепи, прикрепленные к тачке, и таким образом будут водить на работу. Что из этих параш, как мы называли в лагере каждую новую весть, было правдой, а что вымыслом, никто не знал. Атмосфера была наэлектризована до предела. Параша следовала за парашей, страх охватил и вольнонаемных, отсидевших уже свой срок. Говорили, что арестуют всех, когда-либо уже побывавших в лагерях. Однако во всем этом точным было одно: что-то готовилось. Беспокойство усилилось, когда стало известно, что на все норильские предприятия была разослана инструкция, согласно которой нужно было составить списки тех заключенных, без которых невозможна нормальная работа предприятий. И это уже был не слух, а реальный факт, из которого можно было заключить, что готовится что-то серьезное.

Я спросил ведущего диспетчера Норильского управления железной дороги, правда ли, что составляются такие списки. Он мне доверительно сообщил, что такие списки действительно существуют и в них значится и моя фамилия, но что он больше ничего сказать мне не может.

Во второй половине августа меня вызвали в канцелярию III лаготделения. Начальник отдела труда сообщил мне, что завтра мне выходить на работу не надо, и предупредил, чтобы я не покидал барак и ждал его вызова. Состояние нервозности, царившее последние недели, охватило и меня. Приказание не покидать барак взволновало меня еще больше. Я думал над тем, что бы это значило. Я расспрашивал знакомых, получил ли еще кто-нибудь подобные инструкции. Таким образом я хотел выяснить, касаются эти меры группы заключенных или только меня. но никого из моих знакомых никуда не вызывали.

В семь часов утра, перед самым разводом на работу, появился нарядчик. Не забыл он еще раз предупредить меня, чтобы я оставался в бараке и к восьми часам подошел в канцелярию.

Без нескольких минут восемь я предстал перед начальником отдела труда. Тот позвонил по телефону на вахту и спросил, готов ли конвой для оперативного отдела. Услышав это, я понял, куда меня отправляют – снова в ненавистное здание НКВД!

Через несколько минут зазвонил телефон. Кто-то сообщил, что конвой готов. Начальник отдела труда сказал, чтобы я отправлялся к конвоирам, не заходя в барак. Но тут же передумал и велел какому-то служащему:

– Проводите его на вахту и передайте конвою!

Меня приняли два вооруженных солдата. Они пошли по более длинному пути, так как спешить им было некуда. Так, не спеша, мы шли хорошо знакомой дорогой к центру Норильска, где находилось длинное двухэтажное здание НКВД. Вдали виднелось новое здание БОФ. Заключенные восстанавливали обрушившиеся стены. Когда мы подошли к железной дороге, путь нам преградил товарный поезд. Пришлось подождать. Конвоиры приказали мне сесть, что я и сделал. Мне разрешили подняться лишь когда прошел поезд.