Отъезд из Норильска

Прибыв на вокзал, мы увидели необычную картину. Перед зданием вокзала на земле сидела большая группа заключенных, человек триста. Нас присоединили к этой группе и тоже заставили сесть на землю.

День был прекрасный. Лучшего в Норильске я не видел. На вокзале были сотни людей: вольняшки и заключенные, женщины, мужчины и дети. Некоторые пытались приблизиться к нам. А поскольку конвоиры находились под влиянием настроения окружающих, то они спокойно передавали нам пакеты и свертки. Нам положено было сидеть, не меняя рядов. Но мы незаметно менялись местами, чтобы быть поближе к друзьям. Я заметил махавшего мне Йозефа и вскоре перебрался к нему.

Впервые кто-то произнес слово «материк». Норильск не является островом, но его огромная удаленность от «большой земли» и тот факт, что в Норильск можно попасть только по воде и по воздуху, создавали впечатление, что мы и в самом деле находимся на острове. В данном случае в расчет принимался не географический фактор, а человеческие чувства. Но большинство, и я в их числе, не хотели в это верить. В нашей группе были собраны так называемые опасные элементы, т. е., в основном, бывшие партийные функционеры и руководители крупных предприятий. Я не мог поверить в то, что ужесточение режима, проводившееся НКВД, произойдет где-то вне Норильска. Я и сказал об этом другим. Некоторые считали, что нас отправят на какой-нибудь остров в Карском море, а кое-кто полагал, что нас повезут на угольный разрез Кайеркан, удаленный от Норильска на 50 километров.

Увидев проходящего мимо начальника товарной станции Норильской железной дороги, я спросил его, в каком направлении пойдет состав.

– В Дудинку, – ответил Гилельс.

Стало ясно, что версия о Кайеркане отпадает.

Мы сидели несколько часов. Мы радовались, что можем задержаться еще на несколько часов в Норильске, где было пережито столько страданий, где мы провели десять кровавых лет.

Среди окруживших нас женщин были и такие, у кого здесь оставались мужья или отцы. И вот теперь им предстояло расставание. Когда подали вагоны и зачитали первые фамилии, начался плач.

Один вагон был заполнен. Офицер как раз закрывал двери вагона, когда к нашей группе подбежала какая-то женщина и громко сказала:

– Товарищи, вас везут в Иркутскую тюрьму!

Мы ужаснулись от такого известия.

– Откуда вы это знаете? – спросил женщину знакомый ей заключенный.

– Мне сказал об этом начальник санчасти.

Посадка длилась долго, так как каждого вызывали поименно и тут же проверяли данные. Я бросил последний взгляд на окрестности станции. Слева находилось лагерное подотделение каторжников, а сзади – многоэтажное здание Большой обогатительной фабрики. Справа раскинулось другое лаготделение, в котором и мне довелось побыть некоторое время. Позади меня на холме возвышалось двухэтажное здание управления Норильской железной дороги, справа от него виднелось здание Норильского НКВД. Я направил последние проклятия этому зданию и нелюдям, работающим в нем.

Когда дошла очередь до меня, было уже темно. Я поднялся в вагон и лег между уже расположившимися на полу товарищами. Моим соседом оказался молодой австриец Эди Шрайдель. Кто-то зажег свечу. Можно было рассмотреть лица лежавших на полу или забившихся в угол людей. Все молчали.

После десятилетнего пребывания в Норильске мы отправляемся в неизвестность. На новом месте начнется новая борьба за существование. Многим до окончания срока оставалось лишь несколько месяцев, многие уже договорились с администрацией предприятий о том, что они останутся на своих рабочих местах в качестве вольнонаемных. И теперь все пропало!

Раздался пронзительный гудок паровоза. Поезд потихоньку тронулся. Около полуночи кто-то заметил, что мы проехали станцию Кайеркан. Предположение, что нас везут на угольные шахты, отпало полностью. В восемь часов утра мы прибыли на станцию Дудинка. Конвоиры открывали двери.

– Выходите!

Мы выгрузили свои узелки и стали впереди вагона. Началась обычная процедура переклички и других формальностей. После этого нас построили в колонну по пять и начальник конвоя начал говорить о правилах поведения во время марша. Наконец, мы тронулись в сторону Пересылки, этапного пункта Дудинки.

Это время здесь оказалось самым оживленным. Бараки были переполнены. Теплая погода позволяла заключенным спать под открытым небом. Заключенные продавали и обменивали свои вещи. Однако продавцы, новое пополнение лагеря, еще не знали о трюках уголовников. Часто они отдавали вещи, ничего не получая взамен. Было смешно смотреть, как бывшие офицеры СС договаривались со своими покупателями, предлагая им хлеб и сахар за рубашку или штаны. Евреи на венском рынке могли бы позавидовать их торговому таланту.

По приказу начальника Норильлага Воронова нас разместили в отдельном бараке. Воронов специально прибыл в Дудинку, чтобы лично проконтролировать транспортировку старых норильских лагерников.

Во время нашего пребывания в Дудинке еду для нас тоже готовили отдельно и получали мы ее в отдельном окошке. Воронов распорядился продавать нам продукты, а также махорку и папиросы. В управлении норильских предприятий жалели, что уехала наша группа, в которой было столько заслуженных строителей этих предприятий. Но все это не мешало Воронову продолжать свое вранье. Когда он приехал на Пересылку и стал расспрашивать нас, как мы себя здесь чувствуем, некоторые у него спросили, куда нас везут.

– Как, разве вы не знаете? – удивился Воронов.

– Нет! – ответили мы.

– Какое свинство! Я же велел Двину, чтобы он вам сказал.

Двин был его заместителем.

– Нам никто ничего не говорил.

– Вас посылают на Северный Кавказ.

– На Северный Кавказ? – переспросил один из заключенных.

– Ну да, на Северный Кавказ. Там сейчас под руководством генерал-лейтенанта Раппопорта строится завод по обработке цветных металлов. Он попросил меня уступить ему вас как опытных специалистов.

Большинство знало, что это ложь, но были и такие, кто ему поверил.

7 ноября 1948 года пронесся слух, что в порту пришвартовался пассажирский пароход «Иосиф Сталин», на нижней палубе которого находится несколько сот заключенных. Когда их высадят, мы займем их места. Теперь и я заволновался. Неужели мы действительно едем на материк?

И в самом деле, спустя несколько часов по другую сторону колючей проволоки мы увидели вновь прибывших заключенных, ожидавших, когда их впустят в лагерь. Они выделялись своим разнообразным одеянием. Некоторые были в немецкой форме и в пилотках с черепами, что являлось знаком отличия эсэсовцев. Многие же прибывшие были одеты в форму солдат и офицеров Советской армии. Некоторые были обуты валенки, хотя на улице было тепло. Это значит, что их арестовали еще зимой. Новички долго стояли по другую сторону, пока не началась перекличка. Мы слышали, как делающие перекличку офицеры часто неправильно произносили немецкие фамилии, поэтому некоторые заключенные не откликались. Нам нельзя было к ним приближаться, все подступы охранял усиленный наряд лагерной охраны. Но уже на следующий день мы могли свободно общаться с новичками. Началась купля-продажа. Они все были очень голодны и пытались свои вещи обменять на хлеб.

8 сентября в пять часов утра нам приказали готовиться к отправке. Я бросил свои вещи в один мешок, а другой, для хлеба, я держал в руке, собираясь положить в него паек, который нам выдадут на дорогу. После двух часов ожидания раздалась команда:

– Стройся!

Я взял мешок и поспешил на улицу. У выхода уже стояли офицеры и солдаты. Каждого вызывали отдельно. Приказывали раздеться догола, после чего тщательно обыскивали тело и вещи. Когда эта процедура закончилась, меня вывели на зону и повели к тем, кто прошел обыск раньше. Началась еще одна перекличка.

В колонне по пять мы шли по улицам Дудинки к порту. Уже издали заметили пассажирский пароход «Иосиф Сталин». Это был новый пароход, построенный в советской зоне оккупации Германии. Пароход постоянно курсировал между Красноярском и Дудинкой.

Когда мы остановились у пришвартованного судна, я почувствовал облегчение. Десять лет назад, прибыв в Дудинку и увидев эти бедные края, я не верил, что когда-нибудь выберусь отсюда живым. Но я все-таки пережил самые страшные мгновения своей жизни. Я радовался этому, хотя радость мою и омрачала печаль от того, что многие мои товарищи не дожили до этого часа. Я часто вспоминал Рудольфа Ондрачека и Мольнара Керёши.