«Гостеприимные» самоеды[17]

Меня прикомандировали к станции Норильск II. Она находилась в центре города и считалась важнейшей станцией Норильска. На станции Норильск II располагались склады технического оборудования и материалов. Кроме того, к станции относились большая лесопилка, гаражи и другие цеха.

На этой станции работало шестьдесят заключенных. По утрам и вечерам нас под конвоем водили из лагеря на станцию и обратно. На большинстве должностей находились заключенные, кроме поста начальника станции. Дежурный линейный диспетчер, почти все стрелочники и половина служащих были заключенными. Конвоиры, естественно, целый день контролировали каждого из нас. Но бывали и дни, когда они следили за нами всего лишь один раз в день. У нас здесь было больше свободы, чем в порту Дудинка. Там мы могли свободно передвигаться лишь в порту, а здесь имели возможность даже по городу ходить свободно. Диспетчерам по работе было положено обходить разные объекты и следить за разгрузкой-погрузкой. Поэтому охранники не могли следить за каждым нашим шагом.

С политическими заключенными конвоирам было легко – редко кто из нас злоупотреблял этой свободой. Однако уголовники и дальше продолжали красть и грабить, были даже убийства с целью грабежа.

Так, в конце 1947 года один уголовник убил в Норильске целую семью. Он ворвался в квартиру, находившуюся рядом со станцией, и застал там детей в возрасте от пяти до шестнадцати лет и бабушку, ухаживавшую за ними. Старушку, стряпавшую на кухне, бандит зарубил топором, но она еще успела вскрикнуть. На крик на кухню прибежала старшая шестнадцатилетняя внучка, и ее постигла та же судьба. Затем бандит зашел в комнату и убил остальных детей, собрал все их небогатое имущество. И в тот момент, когда он уже собрался уходить, домой вернулась мать. Он ее задушил голыми руками. Через несколько дней, напившись, убийца начал этим хвастаться и все сам рассказал. Его приговорили к смертной казни и расстреляли.

Моя нынешняя необычная свобода позволила мне навестить старых друзей, одни из которых еще были заключенными, но большинство уже отсидели свой срок и проживали в Норильске как ссыльнопоселенцы. Многих я встречал на станции. Одни из них, узнав, где я работаю, специально приходили, чтобы повидаться со мной, а другие избегали железной дороги, чтобы со мной не встречаться. Таким образом, мне вновь предоставилась возможность узнать подлинный характер некоторых людей. Как раз те, кто больше всего ругал освободившихся друзей за то, что не хлопочут о них, теперь избегали встреч со своими бывшими товарищами. Те же, от кого этого меньше всего ожидали, при любой возможности показывали, что не забыли старых друзей-лагерников.

Вальтер Зорге, берлинский рабочий, теперь работал вольнонаемным слесарем. Каждый раз после зарплаты он специально ходил вокруг станции и, убедившись, что его никто не видит, совал мне в руку кошелек с двадцатью пятью рублями. Вальтер Мюллер, тоже берлинец, десятой дорогой обходил железнодорожную станцию.

А некоторых друзей я посещал в их квартирах, и таким образом имел возможность наблюдать, как они насыщаются свободой. К некоторым приехали жены с детьми. И некоторые жены с симпатией и сердечностью относились к друзьям своего мужа. Во время нескольких моих визитов к Василию его жена всегда меня хорошо угощала, а перед уходом набивала мои карманы едой.

Но я с неохотой принимал приглашения моих друзей погостить у них, я понимал, что у них будут неприятности, если об этом узнает НКВД.

У меня снова наступил период «благосостояния». Мне помогали не только друзья, но и вольняшки, работавшие на станции, подкармливали меня.

На станции Норильск II работала бригада женщин-путейцев, ремонтировавших рельсы. Сорок женщин охраняло три охранника. Некоторые женщины познакомились с работавшими на станции мужчинами. С согласия охранников, зарабатывавших на этом, они укрывались с мужчинами в близлежащих домиках. После этого солдатам приносили водку и закуску.

Некоторые женщины имели постоянных мужчин, а некоторые и вовсе не работали. Они либо были со своими клиентами, либо прятались в здании железнодорожной станции.

Многие солдаты, вернувшиеся с войны в Норильск, снова стали конвоирами. Фронтовики во многом отличались от солдат не воевавших. Прежде всего, бросалась в глаза известная деморализация первых, выражавшаяся не только в том, что они «зарабатывали» на женщинах, но и в том, что они вообще были готовы сделать то, о чем до войны даже не помышляли. Они не боялись строгого наказания. Нередко они разрешали уголовникам даже оставлять бригаду и грабить квартиры вольняшек. Добычу делили пополам.

Да и для политических перемены были явными. Конвоиры нас почти не ругали, а раньше били, а то и убивали. Сейчас побоев почти не было, зато участились попытки к бегству. В последнее время из разных лаготделений бежало несколько групп заключенных. Беглецами были, в основном, политические. Исчезла надежда на амнистию или радикальные перемены. Стало известно, что часть архивов НКВД была уничтожена во время войны, поэтому не исключалась возможность заключенным где-нибудь укрыться. Возвращение фронтовиков и военнопленных позволяло беглецу затеряться в массе и жить под чужим именем. Эти факты заставили задуматься о побеге даже тех заключенных, которые раньше об этом и не помышляли.

Некоторые побеги заканчивались удачно. От беглецов поступали известия, что они прорвались. Конечно, никто не знал, как долго после этого они пробудут на свободе. Большинство беглецов замерзало в тундре или тайге. Часть же снова оказывалась в руках НКВД, которому помогали жившие в тундре кочевники. Таких или на месте расстреливали, или возвращали в лагерь.

Огромная территория от Норильска до Красноярска была практически незаселенной. Первые более-менее крупные поселения встречаются лишь близ Енисейска, а это целых четыреста километров. Вверх от Енисейска начинается край, который больше Германии и Франции вместе взятых, где находится лишь один крупный населенный пункт – город Игарка, расположенный на левом берегу Енисея. На правом же берегу крупных населенных пунктов нет. Тундра была проходима только зимой, поэтому большинство побегов совершалось именно в это время года. Беглецам казалось, что легче справиться с морозом и глубоким снегом, чем с болотами и мошкарой, от которой летом не было никакого спасения. Летом сотни рек, протекавшие по тундре и тайге, становились непреодолимым препятствием. Люди представляли собой наименьшую опасность, поскольку так далеко заходить погоня не решалась. Единственными живыми существами, которых боялись заключенные, были кочевники и сотрудники НКВД.

На Таймырском полуострове жили самоеды, занимавшиеся разведением северных оленей и охотой на песцов. В глубокой тундре, в основном, на побережье рек и озер часто встречались чумы, покрытые шкурами северных оленей. Собаки, весьма похожие на лисиц, чуяли чужого на очень большом расстоянии. Когда собаки начинали лаять, из чума выходил кочевник.

В недалекие времена чужого встречали здесь, словно дорогого гостя. А если у него был с собой еще и спирт, его ожидал самый теплый прием. Ночью к нему в постель ложилась жена или дочь хозяина, что являлось выражением особого внимания. Гостя не спрашивали, кто он, его просто угощали зеленым чаем, который здесь пили с солью и оленьим жиром. Теперь же кочевники начали интересоваться документами незнакомца, а если у него таковых не было, его угощали гораздо лучше. И пока гость наслаждался гостеприимством своих хозяев, кто-то из них уже направился к постам НКВД, которые стояли здесь через каждые триста километров. На оленьих или собачьих упряжках энкавэдэшники спешили на поимку беглеца. За каждого беглеца кочевник получал награду, стоимостью в одну шкурку песца.

Заключенные, стремясь к свободе, не только бежали. В различные министерства Советского Союза направлялись сотни писем, в которых заключенные сообщали, что они нашли золото или другие ценные полезные ископаемые. Большая часть писем была плодом фантазии, но встречались и настоящие находки. Так, известный ученый Глазанов открыл в Норильске залежи урана. Другой заключенный сообщил, что близ Норильска обнаружил нефть. Третий на побережье Тунгуски открыл крупнейшее на сегодняшний день месторождение угля.

Несерьезным и фантастическим было «открытие» Глушкова, который изо дня в день бомбардировал НКВД письмами, в которых сообщал, что построил «летающий велосипед». А мичуринец Горский пытался доказать, что в Норильске можно не только сажать овощи, но и сеять зерновые. Эти люди лишь в редких случаях добивались успеха.

Еще раньше, когда я работал в дудинском порту, и сейчас, в Норильске, ко мне на станции подходили многие люди, называли фамилии заключенных и спрашивали, не известно ли мне что-нибудь о них. Это были женщины, искавшие своих мужей и сыновей.

Уполномоченные НКВД запрещали кому бы то ни было посещать в лагере политических заключенных. Лишь в редких случаях родственники получали разрешение на короткое свидание. Такое разрешение выдавалось только в Москве. И практически не было смысла добиваться разрешения обычным путем, потому что в таких случаях либо просьба оставалась без ответа, либо страдал сам проситель. Но были смелые и отчаянные люди, не имевшие представления о жизни политических заключенных в лагерях и отправлявшиеся в дорогу с верой найти место заключения своего близкого.

В большинстве случаев родственники не знали, где находятся их близкие. На адресе, который сообщил заключенный, стоял лишь номер почтового ящика без обозначения места. Но даже если и место было известно (например, Норильск), территория лагеря была настолько огромной, что практически невозможно было найти того, кого искали. Заключенный, скажем, может находиться в лагпунктах Коларгон или Валек, или на реке Пясина, расстояние между которыми более двухсот километров. Несмотря на это, случалось, что после многомесячных поисков родственники и находили своих близких.

Трудности начинались уже в Дудинке. Для въезда на территорию Норильска нужно было особое разрешение, которое путники должны были предъявить во время высадки с парохода. Не имевшие такого разрешения задерживались на пароходе. Иногда некоторым удавалось избежать контроля в порту, но их тогда подстерегали новые трудности. НКВД строго следил за тем, чтобы не проехало ни одно неприглашенное лицо. В Норильске без такого разрешения невозможно было переночевать ни в одной гостинице. Местные жители могли приютить приезжих лишь за большие деньги. А потом начинались поиски. Несчастная женщина обычно таскала с собой узелок с едой для заключенного. Увидев проходящую мимо бригаду, женщина кричала:

– Братцы, Петрова не знаете?

Но прежде, чем ей кто-то успевал ответить, конвоир грозил ей винтовкой. Целыми днями эти женщины бродили вокруг в поисках того, ради которого и проделали такой путь. Случалось, что заключенные знали разыскиваемого, но не могли сказать, в каком лаготделении он сейчас находится. Однажды случилось так, что по дороге в лагерь к нам приблизился старик и выкрикнул фамилию. Разыскиваемый оказался в нашем лагере. Совершенно случайно конвоир оказался хорошим человеком и разрешил нам взять у старика пакет. Пакет мы счастливо пронесли в зону и там его передали товарищу с приветами от отца. Но подобные случаи были крайне редкими. И родственникам не оставалось ничего другого, как снова отправляться в тысячекилометровый путь домой.

Пронеслась страшная весть – обрушилось здание Большой обогатительной фабрики (БОФ).

При въезде в Норильск, справа, виднелось огромное здание БОФ. Фабрику построили каторжники, жившие по соседству. Это было современное предприятие, оборудование на которое прибывало в больших контейнерах из Америки. На контейнерах были пестрые этикетки с надписью: «От Объединенных наций». С новой фабрики должны были обогащенную руду отправлять на большой завод, построенный в двух километрах от нее. Строительство не прекращалось даже при пятидесятиградусном морозе. Нельзя сказать, что это был первый такой случай, поскольку строительного сезона здесь не существовало. Однако на сей раз либо плохо соблюдалась техника безопасности, либо в чертежи вкралась техническая ошибка, и с наступлением оттепели часть здания обрушилась. Тут же стали говорить о вредительстве каторжников.

Когда до нас дошло известие об этом несчастье, начальник станции спросил у ожидавшего поезд офицера, не знает ли он каких-либо подробностей аварии.

– Ничего особенного не произошло, – ответил офицер.

На вопрос начальника станции, есть ли жертвы, офицер ответил:

– Двадцать три человека погибло и шестьдесят ранено.

Я не удивился. Для офицера НКВД такое количество погибших действительно было всего лишь мелочью. То есть «ничем особенным».