Третий раз в следственной тюрьме

Прошло еще четыре дня. На пятый день в полдень на кухню зашел нарядчик.

– Ну, дай мне поесть и отправляйся в барак. Тебя переводят в лаготделение 025, – сказал он мне.

Сначала я подумал, что он шутит, и вопросительно посмотрел на него.

– Да, да, я говорю серьезно. Ты отправляешься в пересыльный лагерь.

Так я узнал, что лаготделение 025 является пересылкой Озёрлага.

Я хотел попрощаться со своим единственным здесь другом, но Ханс был на работе и раньше восьми вечера не возвратится. Однако судьбе было угодно, чтобы конвой, который должен был отвести меня на станцию, в тот день опоздал, и у меня появилась возможность сообщить другу все, что произошло. Рассказал я ему теперь и о допросе.

Он предположил, что меня отвезут в тюрьму. Прощание было таким трогательным, словно мы дружили уже много лет. Больше я его никогда не видел. В 1955 году я услышал от человека, прибывшего из Тайшета, что МГБ Ханса вместе с группой румынских граждан передало в руки румынских органов.

В девять часов вечера под конвоем двух солдат я отправился на 129-й километр, где меня должны были посадить на регулярный пассажирский поезд из «Лены» и отправить до Тайшета. Была холодная ясная ночь. На усыпанном звездами небе луна светила так ярко, словно хотела осветить нам путь по этой мрачной тайге. Мы шли к железнодорожной станции. Один конвоир шел впереди меня, другой – сзади. До отхода поезда было еще достаточно времени, и мне разрешили несколько раз отдохнуть, сбросив с плеч японский ранец. Когда мы пришли, была половина одиннадцатого. До прибытия поезда оставалось еще полчаса времени. Я сел на ранец перед зданием станции, а солдаты ходили рядом, курили и грелись.

За несколько минут до одиннадцати прибыло еще два конвоира с заключенным из лагпункта 033. Конвоиры поздоровались и разрешили заключенному сесть рядом со мной. Это был Дулькин, тот самый врач, который осматривал меня после прибытия из Александровского централа и дал мне третью рабочую категорию. Мы поприветствовали друг друга, и Дулькин сказал мне, что его тоже отправляют в лагерь 025.

Наш поезд прибыл с сорокаминутным опозданием. В дверях «столыпинского» вагона появился офицер, и конвоиры передали ему сопроводительные бумаги.

– Поднимайтесь!

Едва мы вошли в вагон, послышался гудок и поезд тронулся. На станцию Тайшет мы прибыли ранним утром. И там нас приняли конвоиры, которые подгоняли нас вперед обычной бранью.

Уже перед входными воротами в глаза бросились перемены, происшедшие здесь за два года: ворота стали более массивными, а перед входом стояло два ряда глубоко посаженных в землю противотанковых ежей. Поэтому машины могли въезжать в зону только сбоку. Шестиметровый забор был опоясан еще двумя рядами колючей проволоки. Повсюду расхаживали солдаты с автоматами. Нашу группу в сто двадцать человек принимало несколько офицеров и большой отряд надзирателей. Эта процедура прошла исключительно быстро. С другой стороны расположились лагерные погонялы, которые тут же стали обыскивать наши вещи.

Меня и доктора Дулькина отделили от остальных. Если других разместили в четвертом бараке, то нас ждал барак, где находились лишь те заключенные, которыми заинтересовался следственный отдел.

Пересыльный пункт Озёрлага так изменился, что я не мог его узнать. Здесь было когда-то весьма оживленно и заключенные могли свободно ходить из барака в барак. Женское отделение, охраняемое только одним часовым-инвалидом, было отделено от остальных лишь колючей проволокой. Сейчас же оно находилось в другом месте, огражденное высоким дощатым забором. Прошли времена, когда можно было танцевать с женщинами. Сейчас только за то, что заключенный приблизился к женскому отделению, его отправляли на пять дней в карцер. Ныне в бараках было очень чисто, раньше же мы утопали в грязи. Мест было достаточно, поскольку построили много новых бараков. И лишь наш барак был переполнен. Здесь я встретил множество знакомых, прибывших из разных лагерей и ожидавших вызова либо в качестве свидетеля, либо в качестве обвиняемого.

Я познакомился с Хайнцем Гевюрцем, австрийцем, бежавшим с родителями в Швейцарию после вступления в Вену нацистов. Вплоть до начала войны он жил в Экс-ле-Бене, а потом вступил добровольцем во французскую армию. За храбрость получил высокие награды. После войны его прикомандировали к французским частям в Австрии. В 1947 году русские его похитили и осудили в Москве как французского шпиона на двадцать пять лет лагерей. Теперь его снова допрашивали и требовали, чтобы он обвинял других людей в шпионаже в пользу Франции.

Был и еще один молодой австриец из Штирии. Русские его, как бывшего члена гитлерюгенда, приговорили к десяти годам лагерей. Теперь его опять допрашивали в связи с открытием «организации заговорщиков» в лагпункте «ДОК» (деревообрабатывающий комбинат).

Одновременно с нами прибыло несколько этапов немцев, арестованных в восточной зоне Германии по обвинению в шпионаже в пользу Америки. Все они без исключения получили двадцать пять лет лагерей. Как и многие новички, эти двадцать пять лет они не воспринимали всерьез. Они надеялись, что их через месяц-другой освободит американская армия. Каждое второе слово у них было – «Фостер Даллес». На него они возлагали все надежды. Услышав от меня, что я уже шестнадцать лет впустую жду освобождения, они ошеломленно затрясли головами и недоверчиво переспрашивали, правда ли это, не выдумал ли я это для того, чтобы «придать себе вес».

Через неделю после прибытия в Тайшет меня вызвали на первый допрос. В административном здании пересыльного лагеря для МГБ было выделено отдельное помещение. Допрос длился более двух часов. Меня спрашивали, в основном, то же, что и в 030-м лагере. Допрашивал меня майор Яковлев. В конце он посоветовал мне быть умным и во всем сознаться, ибо МГБ и так все известно.

Прошло несколько дней. Меня вызвали снова. Я простился со старыми и новыми друзьями и направился к выходу, где меня встретил сам майор Яковлев. За воротами стоял джип, в котором кроме шофера сидел еще один офицер. Джип подпрыгивал на дороге, соединявшей ту часть Тайшета, где находились большие лагеря, с административной, где размещались МВД и МГБ.

У железнодорожного шлагбаума, разделявшего Тайшет на два части, мы вынуждены были остановиться, так как проезжал экспресс Пекин-Москва. Следующая остановка джипа была уже на большом заднем дворе здания МГБ. Сначала вышли оба офицера, а я с шофером остался в машине. Через десять минут за мной пришли. Миновав часовых на входе, мы оказались в длинном коридоре, пол которого устилали толстые ковровые дорожки. Справа и слева были белые, изредка обитые кожей двери.

Пока я сидел в коридоре на ранце и ждал, офицеры входили и выходили. Среди них я заметил и нескольких женщин. Из одного кабинета с обитой кожей дверью как раз вывели плачущую женщину. Когда ее проводили мимо меня, конвоир приказал мне повернуться лицом к стене, чтобы не видеть эту женщину. Я слышал лишь всхлипывания и «боже мой, боже мой». Если проходил человек в лагерной одежде, мне тоже следовало повернуться к стене.

Две девушки в черных юбках и белых передниках разносили чай и бутерброды. Я почувствовал страшный голод.

После долгого ожидания меня вызвал майор Яковлев. Я хотел было взять ранец, но Яковлев махнул рукой:

– Не нужно!

В кабинете стояло два стола. За одним сидел мужчина в форме МГБ, но без знаков различия. По тону, с которым обращался к нему майор Яковлев, я понял, что это его начальник. Мне предложили сесть на стул. Я ожидал услышать ставшее уже привычным: «Как вы себя чувствуете?», но вместо этого начальник меня спросил:

– Неужели вам не хочется выйти на свободу?

– Неужели вы думаете, что есть хоть одно живое существо, не стремящееся к свободе? – вопросом на вопрос ответил я.

– Почему же тогда вы в третий раз заставляете нас возбуждать против вас уголовное дело?

– В первый раз меня это удивило, но теперь я уже привык.

– Это хорошо, что вы привыкли. Но, знаете ли, это когда-нибудь может кончиться трагически.

– Так будет лучше. По крайней мере, я тогда смогу отдохнуть, – негромко ответил я.

– Да, я вижу, что вы не цените свою жизнь.

– О какой жизни вы говорите? Та, которой я сейчас живу, – это не жизнь.

– Так мы никуда не придем. Вы должны помочь нам завершить следствие.

– Что вы опять имеете против меня? Я себя ни в чем виноватым не считаю.

– Вас окружала банда американских шпионов, готовивших восстание. Мы должны ликвидировать это шпионское гнездо. Если вас ничего не связывает с этими агентами, вы должны помочь их истребить.

– Вы ошибаетесь, если думаете, что я могу вам чем-то помочь. Я все время сторонился этих людей и даже не здоровался с ними.

– Подумайте об этом, у вас есть время.

– Что со мной будет? – поинтересовался я.

– Я вынужден вас держать в тюрьме.

Он снял телефонную трубку и произнес несколько слов. Появился младший офицер и вывел меня из кабинета. Я взял ранец и последовал к джипу. Рядом со мной сел офицер, еще один устроился рядом с шофером. Позже я узнал, что это был начальник тюрьмы.

Уже издали я заметил большое деревянное здание с наблюдательными вышками – обязательный атрибут любого сибирского города. Заключенные во дворе пилили дрова. Когда мы вошли, они повернулись к нам спиной. Деревянное здание этой тюрьмы как две капли воды было похоже на норильскую тюрьму. Я не сомневался, что обе они были построены по одному проекту. И здесь несколько лестниц вело глубоко вниз. Камеры, служебные помещения для надзирателей, а также склады, где хранились вещи заключенных, – все было расположено так же, как в Норильске.

Приказав мне раздеться, обыскали мою одежду. В камеру с собой нельзя было брать ничего, даже покрывало. Надзиратель отвел меня в камеру, где уже находилось четыре человека. Не прошло и получаса, как я перезнакомился со всеми этими людьми, узнал, кто они, как их зовут и почему сидят в следственной тюрьме. Один из них сказал, что слышал обо мне в лагере. В данной ситуации меня это не обрадовало.

Узбек Абдулла сразу же привлек к себе внимание своим вызывающим поведением. Венгерский барон Шилази говорил на помеси венгерского языка с немецким. Когда я появился в камере, он заявил, что будет говорить только по-немецки. Я обратил его внимание на некорректность этого, поскольку на этом языке говорил еще только Абдулла. Остальные двое были русскими уголовниками.

Абдулла до начала войны был чабаном в горах Узбекистана. Вплоть до призыва в армию он не знал, что в мире есть и другие вещи, кроме его колхоза и овец, которых он пас. На фронте он попал в плен. Изголодавшись «до смерти» в немецком плену, он покорился и вступил в организованный эсэсовцами из числа советских мусульман «мусульманский легион». Абдуллу вместе с несколькими земляками отправили в охранную роту концлагеря Освенцим, где он помогал эсэсовцам убивать заключенных. Абдулле не удалось вовремя бежать, его схватили русские и приговорили к двадцати пяти годам. Направили его в каторжное отделение Озёрлага, расположенное на противоположном берегу реки Лены. Проработав несколько лет на каторжных работах, он решил хоть немного отдохнуть от них. Для этого он написал в МВД, что в Освенциме он вместе с каким-то эсэсовцем награбил драгоценности, отнятые у убитых заключенных, и закопал их на территории лагеря. Он предложил показать это место. Все это длилось несколько месяцев. Абдуллу привезли в Освенцим, чтобы он показал сотрудникам МВД место, где закопано добро. И только после этого все поняли, что он их просто водил за нос. Его вернули в Тайшет и возбудили новое дело: они посчитали, что вынесли ему слишком мягкое наказание.

Шилази было пятнадцать лет, когда у него умер отец. От него он унаследовал титул барона и имение, экспроприированное в 1945 году. В двадцать лет, стремясь закончить обучение, он переехал из провинциального городка в Будапешт. Ему бы, вероятно, и удалось выучиться, если бы жившая за границей тетка регулярно не посылала ему деньги. Во время поступления в университет он скрыл свой баронский титул, но денежные переводы не могли остаться тайной. Однажды его арестовали и раскрыли его происхождение. Хотя Шилази клялся в том, что он от тетки получал только деньги, его осудили как иностранного шпиона на двадцать пять лет лагерей и отправили в Сибирь. Он отбывал наказание в лаготделении ДОК Озёрлага, который выпускал стандартные домики, оконные рамы, дверные косяки, лыжи, железнодорожные шпалы и т. п. Шилази никак не мог смириться с тем, что он, барон, должен двадцать пять лет трудиться на тяжелых работах и к тому же голодать. Он основал тайный союз, который назвал «Мстители». Вскоре он собрал вокруг себя двадцать пять несчастных, позволивших убедить себя в том, что советскую власть можно очень легко свергнуть. Для этого нужна только твердая воля! Заключенные собирались раз в неделю в сушильном цехе, истопник которого тоже был членом организации. Все было до такой степени «законспирировано», что МГБ знало о каждом шаге членов организации. Когда же эмгэбэшникам надоели барон и его сообщники, все они были арестованы. Двадцать два члена бросили в тюрьму, а троих, которые были осведомителями МГБ, отправили в другой лагерь. На суде они появились в качестве свидетелей. Эти свидетели, три бывших эсэсовца, подтвердили на суде свои показания, данные следователю. На основании этих показаний восьмерых заключенных, в том числе и Шилази, приговорили к смерти, а семнадцать человек – к двадцати пяти годам каторжных работ. Среди последних оказался и тот самый юноша из Штирии.

Прошло семь дней. Меня снова вызвали на допрос к офицеру в штатском.

– Вы венец? – сразу спросил он.

– Да, родился в Вене.

– Когда последний раз вы были в Австрии?

– В 1932 году.

– А я был в Австрии намного позже, – произнес он.

– Вы действительно были в Австрии? – заинтересовался я.

– Да, я был прикомандирован к оккупационным войскам.

С этого момента разговор принял совершенно иную тональность, к которой я не привык. Офицер МГБ не мог скрыть своего восхищения Австрией. Особенно понравился ему Баден, в котором квартировал штаб маршала Конева. Услышав это, я понял, что, скорее всего, именно это восхищение и привело его из Бадена в Тайшет.

Проговорив так со мной два часа, он приказал принести чай и бутерброды, которые я с аппетитом и съел. После этого он произнес:

– Что мне с вами делать?

– Я прошу вас отправить меня назад, в лагерь. Я хочу досидеть свой срок и, наконец, выйти на свободу.

– Вы думаете, что это так просто? Вот, гляньте! – он показал на кучу бумаг. – В этих доносах десятки раз упоминается ваше имя.

– Вы должны мне поверить. Я не имел никаких связей с этими авантюристами. У меня достаточно опыта, чтобы не влезать в такие дела. К тому же я большую часть своего срока отсидел.

– Да, если бы было достаточно только этого, чтобы вам поверить.

– Я уверен, что вы можете добиться того, чтобы меня оставили в покое. Тем более что я к этому не имею никакого отношения.

– Я попробую поговорить с шефом. А теперь идите, – сказал офицер.

Вернувшись в камеру, я обнаружил, что мое место оказалось занятым. Новичком был так называемый «шакал». Так в лагерях называли людей, не признававших за кем-либо права первенства на то или иное место. У меня не было желания драться с ним, но и спать на цементном полу я не хотел. Поэтому я стал стучать в дверь и от вошедшего охранника потребовал найти мне место на нарах. Но ту ночь мне пришлось все-таки провести на полу. А на следующее утро во время поверки я потребовал от начальника тюрьмы найти мне свободное место. Вскоре после этого меня перевели в другую камеру.