Тайшетский пересыльный лагерь

Между большими сибирскими городами Красноярском и Иркутском расположился районный город Тайшет. Конечно, в европейском смысле слова это не город, а скопление нескольких десятков небольших деревенек, где находился районный исполнительный комитет, райком партии и районное управление МВД. В старом Тайшете есть проселочная дорога, непроходимая весной и осенью. Пешеходу приходилось прыгать с камня на камень. Вдоль дороги стоит два ряда сибирских деревянных изб, в некоторых из них размещены магазины с весьма скромным ассортиментом товаров. Есть и винный магазин. Промышленности в Тайшете не было никакой, хотя в последние годы он и стал центром деревообрабатывающей индустрии или, лучше сказать, центром больших таежных лагерей. Совсем недавно была сдана в эксплуатацию железная дорога Тайшет-Братск-Лена. В планах было ее продолжение до Комсомольска-на-Амуре и, дальше, до Якутии.

Так появился новый Тайшет. Когда приезжаешь из Москвы, с левой стороны можно видеть стандартные дома, в которых живут офицеры МВД и МГБ. В коттеджах обитают высшие офицеры МВД и военного гарнизона. Улицы в новом районе вымощены досками и, в отличие от старой части города, являются вполне проходимыми. В центре района находится большое здание клуба МВД. В магазинах можно купить все самые необходимые продукты и прочее.

С правой стороны железной дороги перед глазами путника простирается огромный барачный город. Скопления бараков, окруженные деревянным забором высотой в шесть метров, составляют различные лаготделения Тайшетлага. Это пересыльные лагеря, где заключенные дожидаются распределения по различным лаготделениям, разбросанным по всей тайге.

Тайшет – это первая остановка для тех, кто валит деревья в тайге и строит железные дороги. В некоторых лаготделениях находятся заключенные, работающие на Тайшетском лесопильном заводе или в мастерских по ремонту автомашин и локомотивов. Другие бригады заключенных работают на строительстве домов и бараков, третьи строят дороги или смолят железнодорожные шпалы. Сотни караульных вышек, откуда следят за ходом работ, окружают территорию лагеря. Но в последнее время вышки встраивали прямо в ограждение, чтобы их не было видно снаружи.

Вагон остановился в нескольких метрах от деревянного здания железнодорожного вокзала. Мы тут же вышли и, усевшись на землю в колонне по пять, вынуждены были ждать, пока из другого отсека выйдут женщины и присоединятся к нашей группе. На перроне останавливались любопытные, но никто не смел к нам приближаться. Наиболее отважные мальчишки пытались к нам подойти, но конвоиры их тут же отгоняли.

Мы двинулись по пыльным улицам вдоль заборов лагпунктов. Перед входными воротами стояла охрана, а сидевшие на деревянных скамейках солдаты приветствовали наших конвоиров.

Проходя мимо фабрики, мы заметили первых заключенных, работавших по ту сторону колючей проволоки. На большом пространстве одни из них складывали сырые и пропитанные шпалы, а другие были заняты разгрузкой шпал из больших вагонов.

Через час мы подошли к Пересылке. Ворота открылись. В нескольких метрах от нас стоял стол, за которым сидели лагерные чиновники. Они вызывали каждого поименно. Затем нас окружила группа солдат. Они приказали нам раздеться и провели тщательный обыск тела и всех наших вещей. После этого нас отправили в зону. К нам подошли первые заключенные. Все они были арестованы недавно и лишь на днях переведены сюда из следственной тюрьмы. Они сообщили нам, что все бараки и палатки переполнены и сотни заключенных ночуют прямо под открытым небом. Вскоре мы и сами убедились, что свободных мест нет. Я расположился на чердаке одного из бараков. Рядом устроились Йозеф Бергер и еще несколько друзей.

Прежде всего, мы хотели узнать, очередь какого «контингента» наступила. В разные времена сталинского режима в лагеря попадали определенные слои населения.

Все началось в тридцатые годы с приверженцев «промпартии». Затем наступил черед бывших социал-демократов, бундовцев, эсеров, потом троцкистов и зиновьевцев, которых сменили предполагаемые и настоящие сторонники Бухарина, и, наконец, пошли красноармейцы, связанные с Тухачевским и Якиром. До начала дружбы с Гитлером в лагеря бросались «агенты гестапо», а после войны те, кто сотрудничал с немцами на оккупированной территории.

Уже в самом начале мы выяснили, что Пересылку сейчас населяют повторники, т. е. те, которые уже в свое время отбыли наказание в тюрьмах или лагерях за политические провинности. В 1948 году Сталин приказал вновь арестовать всех оставшихся в живых бывших политических заключенных. С этого времени начался большой прилив заключенных. Чаще всего им не предъявляли никаких новых обвинений, а просто сообщали, что в МВД поступили сведения, что они не исправились, и поэтому ОСО решило снова отправить их в лагерь или тюрьму. Некоторых обвинили совсем в других грехах. Большинство из них попало в лагеря, часть – в тюрьму, а некоторое количество – в ссылку.

Другую часть заключенных составляли те, кто сотрудничал с оккупантами. Среди них особенно много было женщин. Затем следовали жители прибалтийских республик, в которых в то время велась ожесточенная борьба между прибалтийскими «лесными братьями» и войсками МВД. Среди них было много священников. Было также и несколько сот тысяч немцев, попавших в плен к русским. Нас очень удивило то, что на этой Пересылке совсем нет уголовников.

Это был пересыльный пункт «спецлагеря», называвшегося Озёрлагом. Этот тип лагерей появился в 1948 году.

До 1948 года в Советском Союзе существовал лишь один тип лагерей. Все они, несмотря на существование во многих лаготделениях особого режима, в принципе, были одинаковыми. В этих лагерях совместно отбывали наказание и политические заключенные и уголовники. В этих лагерях в одной бригаде работали женщины, получившие срок за «политические преступления» своих мужей, с женщинами, которые всю свою жизнь занимались проституцией. Дети, отцы которых занимали высокие партийные и государственные должности, ели из одного котла с бывшими беспризорниками.

В спецлагерях были только политические заключенные. Узнав об этом, мы начали верить в грядущее улучшение положения политических. Мы всегда сгорали со стыда из-за того, что нас смешивали с подземельем. Некоторые в этих новых мерах усмотрели «гуманную ноту». Но довольно быстро мы убедились в том, что «спецлагеря» созданы не для того, чтобы улучшить положение политических заключенных, а для того, чтобы еще более изощренно их терроризировать.

В тайшетской пересылке царило оживление. У некоторых заключенных были музыкальные инструменты и они организовали небольшой оркестр. Были даже танцы. Женщинам, размещенным в отдельных бараках, в определенное время разрешалось встречаться с мужчинами в столовой, разрешалось и танцевать. А наиболее находчивым удавалось даже уединиться с мужчиной в каком-нибудь укромном месте. Моему приятелю, танцевавшему под звуки шлягера «Тетушка» с молодой красивой девушкой, с большим трудом удалось уговорить ее пойти с ним в резервуар для воды, где они провели несколько сымпровизированных минут любви.

С первых же дней нашего здесь пребывания мы ощутили новый дух среди заключенных. Разумеется, в тюрьме и в лагере запрещалось выказывать какую бы то ни было, даже самую благую, критику сталинского режима. Здесь было по-другому. Здесь на каждом шагу открыто ругали и режим, и Сталина. И беда тому, кто пытался этому противиться! Бывшие полицаи, а особенно прибалтийцы, почти все получившие по двадцать пять лет лагерей, считали, что им больше нечего терять. Кроме того, большинство верило в скорую войну между Советским Союзом и западными странами.

Мы стали свидетелями и того, как литовский священник выступал перед доброй сотней заключенных. Он говорил о конце сталинской диктатуры и о том, что ООН вырвет заключенных из лап МВД. Он говорил десять минут, пока не прибежали лагерные погонялы и не оттащили его в карцер.

Вскоре мне и Йозефу, благодаря «протекции», удалось отыскать место в одном из бараков. И хотя мы спали на полу, мы были счастливы, что отделались от чердака, на котором было неописуемо грязно и не давали спать блохи. В новом бараке я познакомился с венским врачом Франклем. Франкль еще во время Первой мировой войны попал в плен к русским и поселился в Ташкенте. В 1926 году он посетил свой родной город, где жили его мать и сестра. После, многонедельного пребывания в Вене Франкль с женой и ребенком вернулся в Ташкент. Там он был уважаемым врачом и человеком, пока его в 1940 году не арестовал НКВД. Как и многие другие, Франкль считал свой арест недоразумением и думал, что его скоро освободят. Ему каким-то образом удалось оповестить жену о том, что его обвиняют как немецкого шпиона и заставляют сознаться, что его завербовал венский торговец антиквариатом Вайнбергер. Франкль не виделся с Вайнбергером с 1914 года, когда в Австрии начались гонения на евреев и Вайнбергера увезли в Польшу. Из Польши он бежал в Россию, где его, как и других перебежавших евреев, депортировали в лагерь под Саратовом. Вайнбергер был школьным другом Франкля. Попав в Саратов, он тут же написал Франклю о своем положении. Франкль несколько раз посылал ему посылки и деньги. После начала советско-германской войны всех евреев выселили из лагеря и разрешили поселиться, где они хотят.

Вайнбергер приехал в Ташкент, намереваясь остановиться у своего школьного товарища, но, услышав имя Вайнбергера, жена Франкля испугалась, ибо перед ней стоял виновник несчастья ее мужа. Успокоившись, она рассказала ему, почему муж арестован. Оба решили пойти в НКВД, чтобы разъяснить недоразумение, из-за которого Франкль попал в тюрьму. Госпожа Франкль все это попыталась объяснить принявшему их офицеру. Офицер НКВД все записал и предложил им возвращаться домой: все будет в порядке. Оба вернулись с уверенностью, что Франкля скоро выпустят.

Прошло несколько дней, но ничего не изменилось. Франкля не освободили, зато арестовали Вайнбергера. И в камере они встретились. Таким образом, им предоставили возможность отметить встречу после стольких лет разлуки. Вскоре Франкля приговорили к десяти годам лагерей, а Вайнбергер умер в ташкентской тюрьме.

С доктором Франклем я еще раз увиделся в 07-м лагере. После этого я о нем ничего не слышал.

Наступил день, когда предстояло предстать перед медкомиссией, определявшей категорию, на основании которой заключенных распределяют в тот или иной лагерь. Я стоял обнаженный перед врачами – двумя женщинами и мужчиной. В кабинете сидел и начальник санчасти. Врач задал мне несколько вопросов и продиктовал секретарю комиссии, молодой и красивой девушке:

– Третья!

Как я обрадовался, что получил третью категорию! Значит, я буду на легких работах. Но все же я расстроился из-за слабого здоровья. От картошки, которую я ел в Александровском централе, оказалось не много проку.

В Пересылке мы оставались еще пять дней. Затем меня вместе с еще пятьюстами заключенными стали готовить к отправке.

Процедура нашего перевода продолжалась с шести часов утра до четырех часов вечера: обыски, выдача этапного пайка, передача конвою и т. д. В один вагон набили восемьдесят человек. Поздно вечером нас прицепили к паровозу. Итак, скоро в путь! Паровоз отвез нас на станцию Тайшет, где вагон прицепили к поезду, который должен был доставить нас в лагерь.

Поезд ехал очень медленно, поскольку трасса еще была недостроена. Когда мы прибыли в лагерь 07, было уже светло, но еще очень рано. Сквозь маленькие зарешеченные оконца в вагоне мы могли рассматривать окрестности. Приблизительно в двухстах метрах от железной дороги стояло несколько побеленных бараков. Зона была окружена высоким дощатым забором, так же, как и в остальных здешних лагерях. Заднюю часть ограды не было видно. Вдалеке росла высокая ель, а с обеих сторон зоны виднелись редкие деревья. На двух караульных вышках четко различались дула пулеметов. В лагере было тихо.

Из помещения вахты выходили офицеры и солдаты. В лагерной зоне стояли столы и стулья. Открыли первый вагон. Заключенные спустились с насыпи, построились в колонну по пять и двинулись к воротам. Офицер указал, где им сесть. На землю! Наступила очередь следующего вагона. Картина повторилась.

Наконец, подошла и наша очередь. Мы прыгали с насыпи как козлы и рады были размяться после долгого недвиганья.

Даже после того, как нас по окончании ставших уже привычными процедур впустили в зону, идти в бараки не разрешили. Мы снова уселись на землю в ожидании поверки и распределения по бригадам.

Внутри бараки были такими же, как и в Норильске. Я попал в бригаду путейцев. Вскоре мы узнали, что из этого лагеря на работу выходят только триста-четыреста человек, а остальные тысяча двести заключенных сидят в бараках или работают в самой зоне. Бригадир предложил мне работать дневальным, я согласился. Работа облегчалась тем, что нас было двое.

Моим напарником был Левченко, бургомистр города Ровно во время немецкой оккупации. У Левченко одна нога была короче другой, поэтому он и получил должность дневального. Я старался поддерживать в бараке чистоту и много работал. Рано утром, как только барак открывали, я шел за водой к колодцу, находившемуся от нас в ста пятидесяти метрах. Воды было очень мало, одного колодца явно не хватало для полутора тысяч заключенных. Днем я в бараке убирал. Я завоевал симпатии бригадира и заключенных. Они ценили меня особенно за то, что я хорошо обеспечивал бригаду водой, к чему они не привыкли.

К нам часто из других бараков приходили утолить жажду. Скоро повсюду разнесся слух о том, какой я хороший дневальный. Бригадиры всегда ставили меня в пример. Но мои друзья ругали меня за мою чрезмерную старательность. Большое недовольство вызывало у них поведение «градоначальника», как они иронически называли моего напарника. Он ничего не делал. Удовлетворялся лишь тем, что отгонял от нашей бочки заключенных из других бригад.

– Уходите! Я не собираюсь таскать воду для всего лагеря.

Но все знали, что он не принес ни капли воды.

И «градоначальник» был мною очень доволен. Он постоянно приносил мне побольше баланды. Левченко, знавший, что я старый лагерник и бывший член партии, рассказывал мне, как он, в бытность свою ровенским бургомистром, заботился о евреях и коммунистах. Но другие утверждали обратное: что он отнимал квартиры у евреев и партийных деятелей, забирал себе лучшие вещи и всех коммунистов и евреев выдавал гестапо. От расстрела его спас один еврей, утверждавший на суде, что Левченко дал ему пропуск и спас от гестапо.

Спецлагеря создали для того, чтобы изолировать заключенных от внешнего мира. В старых лагерях заключенный имел большую свободу передвижения, а, поскольку он в процессе работы еще и часто находился вместе с вольнонаемными, то ни о какой изоляции и речи не было. Многие бесконвойники с пропусками способствовали тому, что заключенный получал доступ к вещам, которые были ему категорически запрещены. В спецлагерях переписка ограничивалась двумя письмами в год. А поскольку письма часто терялись, то и связи с родными не было почти никакой.

Руководство МВД не могло найти объекты, где бы заключенные не соприкасались со свободным населением, поэтому оно и пошло на проведение ряда особых мер. Одной из них явилась единая одежда, по которой заключенных спецлагерей можно было отличить от остальных заключенных, и, прежде всего, от местного населения. Заключенные получили одинаковые штаны, рубашки, телогрейки и куртки на вате. Одежда была темно-синего цвета, на каждой части которой масляной краской был выведен большой номер. На штанах номер был на коленях, на шапке – спереди, на рубашке, телогрейке и куртке – на спине. Непронумерованную одежду нельзя было носить даже внутри зоны. Часовые внимательно следили за тем, чтобы номер был четко виден. Заключенного, нарушившего это правило, возвращали назад, а того, кто своевременно не обновил номер, наказывали карцером.

У меня в спецлагере был номер Ч-462.

Надзор за заключенными в спецлагерях был особенно строгим. К существующему аппарату МВД добавился и вновь созданный аппарат МГБ. Теперь в каждом лагере было два уполномоченных офицера – один от МВД, другой от МГБ. И МВД, и МГБ вербовали себе агентов, которые доносили своим приказодателям все, о чем говорили заключенные. Заключенные боролись с осведомителями в своих рядах всеми возможными средствами, не останавливаясь и перед убийством. Часто бывало, что в осведомителя на рабочем месте попадал «случайно» сорвавшийся камень, или его «случайно» придавливало бревно.