Повар, вопреки своей воле

Зима 1943–1944 годов достигла своего пика. Ртуть на термометре редко когда поднималась выше отметки в 45° мороза. Лагерная администрация была вынуждена прекратить работы под открытым небом, поскольку у людей, несмотря на выданные им маски, отмерзали даже лица. На работу ходили только те, кто работал на железной дороге. Но и здесь произошли некоторые изменения: физически слабым определили участок недалеко от лагеря и они освобождались, таким образом, от изматывающей дороги.

Мой отрезок пути находился на территории кирпичного завода. В мою обязанность входило следить за колеей от ворот кирпичного завода до первой стрелки. Несмотря на холод и голод, я был счастлив, что получил эту работу. Многие мне завидовали. По окончании работы я буквально через десять минут был уже «дома». Мои товарищи по бригаде возвращались около десяти, одиннадцати, а то и в час ночи.

Близость кирпичного завода позволяла мне греться, особенно когда не было ветра и рельсы были чистыми. Тогда я на несколько минут мог спрятаться под крышу. Входить в помещение запрещалось, поэтому приходилось как-то выкручиваться. Идеальным местом была находившаяся на середине моего участка будка стрелочника № 3. В случае проверки я всегда мог быть на месте.

Стрелку № 3 охранял офицер латышской армии Мельбардос. Огромное тело Мельбардоса с трудом поворачивалось в комнатушке, в центре которой находилась круглая железная печь, всегда хорошо натопленная. Когда вагон с углем останавливался перед его стрелкой, Мельбардос всегда запасался необходимым количеством угля.

Когда я первый раз зашел в будку погреться, Мельбардос вопросительно посмотрел на меня.

– Я хотел бы немного погреться. Сегодня очень холодно.

– Хорошо, погрейтесь, но не больше пяти минут. Сюда входить запрещено. Если вас застанет здесь смотритель пути, у меня могут быть неприятности.

Я обещал долго не задерживаться. Через десять минут я снова оказался на убийственном морозе.

Зима была суровой. Я разбивал лед и очищал от снега путь, стараясь сохранить теплоту тела. При первых же признаках усталости я искал какое-нибудь убежище. Но нигде нельзя было оставаться дольше десяти минут. Надзиратели, да и сами рабочие с особенным наслаждением выгоняли заключенных из теплых помещений. Так, однажды я стоял с лопатой и кайлом в руках, не зная, куда можно спрятаться. Многие трубы дымили, но я знал, что надзиратель не хуже собаки следит за тем, чтобы кто-нибудь из нас не открыл двери. Слева я уже был, а справа дымоход был слишком далеко. Я пошел в направлении третьей стрелки. Едва я приблизился к будке, вышел Мельбардос, преграждая мне вход. Поняв это, я остановился и поздоровался, хотя мы с ним сегодня уже виделись. Мельбардос отвел взгляд в сторону и стал возиться у стрелки. Я продолжал стоять. Он взглянул на мое замерзшее лицо и грустные глаза:

– Войдите, но только ненадолго.

Я вбежал в будку, боясь, как бы Мельбардос не передумал. Сел в угол, чтобы ему не мешать, снял меховую шапку, завязанную шнурком под подбородком. Вскоре я согрелся, даже снял телогрейку, Мельбардос повернулся ко мне.

– Не смейте раздеваться! Вы же знаете, что скоро должны уйти.

Я попытался завести с ним разговор, чтобы потянуть время, но эти попытки ни к чему не привели. Когда я произнес, что было бы неплохо сейчас чего-нибудь поесть, он спросил:

– И что бы вы сейчас съели?

– Кусок черного хлеба, – ответил я.

– Так, а если бы вы могли выбирать?

– Я бы выбрал лапшу с сахаром и маком.

– Вы это любите?

– Да, я вообще люблю сладости.

– Это вам жена готовила? – полюбопытствовал он.

– Венская кухня?

– Вы из Вены? – внимательно взглянул на меня Мельбардос.

– Да!

– Правда? Я не знал.

Я рассказывал ему о Вене, а еще больше о венской кухне. Я рассказывал ему с удовольствием, будучи счастлив, что нахожусь в тепле. На сей раз я провел в будке больше часа.

На следующий день я пришел снова. Мельбардос встретил меня молча. Я устроился на старое место в углу. Он меня тут же стал расспрашивать о различных блюдах. Я рассказывал обо всем, что знал, а Мельбардос вынул из кармана записную книжку и записывал названия блюд и рецепты. Наш разговор прервал смотритель пути. Мельбардос увидел его в окошко издалека. Я быстро вышел и начал чистить путь. Когда смотритель ушел, я снова вернулся. Мельбардос встретил меня любезно, как желанного гостя.

– Садитесь, садитесь, – бормотал он.

И я продолжил рассказ о блюдах.

На следующий день подошла очередь парижской кухни. Прежде я уже рассказывал о своей жизни в Париже, а сегодня пришлось продолжить. Я говорил о Лувре, Наполеоне, Моне Лизе и других известных картинах. Мельбардос меня прервал:

– Говорите о французской кухне.

Я поведал о том, что в Париже ел, но еще больше о том, чего не ел. Мельбардос все старательно записывал в свою записную книжку, а я был счастлив, что могу греться.

Следующие дни были посвящены венгерской кухне. Я знал несколько видов гуляша, остальные блюда выдумывал. Я думаю, венгры немало бы удивились, прочитай они в аккуратно заложенной записной книжке Мельбардоса о том, какие у них национальные блюда.

Стоило мне остановиться, чтобы перевести дух, Мельбардос тут же давал понять, что мое время истекло. Несколько раз он нарочно кричал, глядя в окошко: «Смотритель идет!» или «Проверяют путь!» В таких случаях я быстро выходил. Снаружи я выдумывал новые блюда, чтобы снова получить возможность погреться. Для этого я выдумывал самые фантастические рецепты.

У Мельбардоса были и другие причины, по которым он запрещал чужим греться в своей будке. Эта будка служила местом встречи любовных пар. Я часто видел, как туда входила какая-нибудь женщина, а за ней мужчина. Это были повара, справлявшие в будке стрелочника свои любовные дела. На это время Мельбардос выходил и чистил стрелку. За эти услуги с ним расплачивались продуктами.

Однажды, когда я грелся у Мельбардоса, в будку вошел повар и сел на лавку. Разговаривая с поваром, Мельбардос показал на меня:

– Это венский повар.

Я заволновался. Повар спросил, где я работал, но я промолчал. За меня ответил Мельбардос, перечислив рестораны, названия которых он услышал от меня.

Как-то, вернувшись в барак, я улегся на верхних нарах. Тут вошел курьер из лагерного управления. Я видел, что он о чем-то расспрашивает бригадира. Курьер всегда обращал на себя внимание. Его приход всегда означал какую-нибудь новость. Я заметил, что бригадир пожал плечами.

– Внимание! Тишина! – закричал он.

В бараке замолчали.

– Есть ли в нашей бригаде какой-нибудь повар?

Никто не отозвался.

– Видишь, я же тебе говорил, – победоносно произнес бригадир.

Курьер повернулся и вышел. Я облегченно вздохнул, так как догадался, что речь шла обо мне. Но через пятнадцать минут двери барака снова открылись и появился тот же курьер в сопровождении повара, с которым я познакомился у Мельбардоса. «Я пропал!» – пронеслось у меня в голове, лучше бы мне провалиться сквозь землю. Но было поздно, повар заметил меня и показал рукой в мою сторону.

– Вот он.

Я не двигался с места и молчал, словно воды в рот набрал. Я не знал, как выпутаться из неприятной ситуации. Мои товарищи стали кричать:

– Да, он хороший повар, возьмите его.

Бригадир тут же подскочил ко мне и зло спросил:

– Почему ты не сказал, что ты повар?

– Я не повар, – защищался я.

Но мне никто не верил. Все хотели, чтобы я работал на кухне, надеясь получать от меня побольше еды.

По дороге в лагерное управление я думал о том, как выпутаться из этой ситуации, а повар был удивлен. Он не понимал, почему я не хочу работать по своей специальности. Он объяснял, что мне там будет лучше, что я всегда буду сыт, и что мне всегда будет тепло. Я отвечал ему путано.

Меня завели в кабинет начальника лаготделения Панцерного. Здесь же был и шеф-повар Барсуков. Едва я появился на пороге кабинета, повар обратился к начальнику:

– Вот этот повар, – произнес он не без гордости.

Начальник осмотрел меня с головы до пят и спросил, сколько лет я работал поваром и где. Я ответил ему, что это недоразумение и я вообще никакой не повар.

– Я впервые слышу подобное за все годы моей работы, – сказал он. – Обычно каждый клянется, что он – повар.

– Это честный человек, – повернулся он к шеф-повару. – Выгони Кузнецова, а этого возьми.

Шеф-повару я сказал, что я вообще не умею готовить.

– Если я тебя сейчас не возьму, то начальник скажет, что я держу на кухне одних жуликов, – ответил он. – Ситуация такая, что ты должен работать. А вообще ты быстро приспособишься. Баланду и кашу готовить не трудно.

Мое появление на кухне вызвало большое возбуждение среди кухонного персонала, который в основном составляли уголовники. Они с удивлением смотрели на меня, вскоре вокруг меня собрались все повара и начали задавать мне разные вопросы. Они хотели убедиться в моих кулинарных способностях. Я им вкратце объяснил, что никогда приготовлением пищи не занимался. Они были довольны моей искренностью и счастливы оттого, что я не составлю им серьезной конкуренции.

Сначала я мыл котлы. Мыть огромные котлы, емкостью от 500 до 1000 литров, было намного тяжелее, чем работать на железной дороге. Нужно было, согнувшись, тряпкой и железным скребком счищать со дна подгоревшую кашу. Пот с меня лился ручьями. После такой тяжелой работы у меня пропадал всякий аппетит.

Повара тайком готовили для себя еду получше. Поначалу они от меня это скрывали и я удовлетворялся обычным лагерным рационом. Но позже они посвятили меня в свою тайну и разрешили есть вместе с ними. Часто мы жарили мясо или варили мясной суп. В нашем распоряжении были мороженое мясо, консервы, сушеные овощи и картофель, присылаемые Соединенными Штатами, а также кубинский сахар. До войны со снабжением было гораздо хуже, нежели сейчас, когда в Норильск привозили продукты из-за границы.

Конечно, поварам строго запрещалось готовить отдельно для себя. Начальник лаготделения Панцерный вызывал у кухонного персонала страх и трепет. Наведываясь на кухню, он освещал карманным фонариком все углы, ища припрятанные запасы. И несдобровать тому, у кого он что-то находил. Провинившийся тут же отправлялся в карцер, а потом на тяжелые работы. Но, несмотря на столь суровое наказание, повара и дальше делали свое дело. Особенно часто использовались наиболее дефицитные продукты – маргарин и яичный порошок. Одну часть ворованного повара отдавали погонялам и надзирателям, другую – своим любовницам.

Для повара считалось делом чести иметь женщину. На кухне все время дежурил кто-нибудь из лагерной администрации или из бригад. Чиновники не очень беспокоились о том, что повара делают с продуктами, а заключенные, в большинстве случаев, и сами пытались что-нибудь получить, хоть на несколько дней таким образом избавляясь от голода.

Всякий раз, наведываясь на кухню, начальник спрашивал шеф-повара, доволен ли тот мной. Шеф-повар хвалил мою работу, а начальник в ответ говорил всегда одно и то же:

– Ну вот видишь, я был прав, когда посоветовал тебе взять его.

Постепенно я привык к новой работе. Вскоре меня признали поваром, хотя я варил только баланду и кашу. Как-то раз мне захотелось съесть чего-нибудь особенного, мне посоветовали поджарить селедку. Я как раз заканчивал ее жарить, когда на кухне появился Панцерный.

– Для кого жарится эта рыба? – спросил он.

– Для поваров, гражданин начальник, – отвечаю.

– Ты тоже начинаешь разводить свинство?

– Это та же самая рыба, какую получают все заключенные, я лишь добавил немного маргарина, – оправдывался я.

– Мне кажется, что и ты становишься слишком умным. Если еще раз увижу такое, тут же отправишься в глиняный карьер, – пригрозил он и сбросил рыбу с плиты.

Придя снова на кухню через несколько дней, он сразу же обратился ко мне:

– Сегодня не жаришь рыбу?

Я молчал. Начальник взял карманный фонарик и начал обыскивать кухню, но ничего не нашел. Уходя, он открыл крышку и заглянул в духовку.

– Что это?

Заглянув внутрь, я увидел противень с булочками из пшеничной муки. Я видел их первый раз.

– Кто сегодня дежурный повар? – заорал начальник.

– Я, гражданин начальник.

– Снимай фартук и вон с кухни!

Лицо его покраснело от злости. Молча, опустив голову, я покинул кухню. Я знал, что никакое объяснение не поможет. Мне было обидно, что таким глупым образом я лишился хорошей работы. Я не знал, кто из поваров и когда испек эти булочки и сунул их в духовку. Позже выяснилось, что это постарался повар, желавший таким образом убрать меня из кухни.

Вечером я подошел к нарядчику и спросил, в какую бригаду меня направили. Но он на этот счет не получил никаких инструкций. Я был счастлив, когда он сказал, чтобы я снова отправлялся в свою бывшую бригаду. Я готовился к тому, что меня отправят на работу в глиняный карьер, как это и было принято в таких случаях. А это была самая тяжелая работа. Панцерный, вероятно, не совсем был уверен в моей вине.