Эпилог

Книга, которую вы держите в руках, была написана осенью 2015 года и вышла в Литве в январе 2016-го. Мы планировали выпустить ее 26 января, накануне Международного дня Холокоста. 27 января официальные лица Литвы, как и каждый год, поедут в Панеряй, возложат такой же, как всегда, венок к памятнику убитым в Литве евреям. Скрипач-еврей сыграет что-нибудь еврейское. Официальную Литву будут представлять какой-нибудь вице-министр и вице-канцлер. Другие 226 мест убийства не посетит никто.

Наш день Холокоста будет другим. Так где же должна стартовать книга о подлинной истории Холокоста, о которой все умалчивают? Стартовать так, чтобы вся Литва прислушалась?

вариант 1. лукишкская тюрьма. Никогда еще презентация ни одной книги в Литве не происходила в тюрьме. Да, это та самая тюрьма, откуда бойцы Особого отряда увозили людей в Панеряй. Где томилась одна из упомянутых в книге людей, Шейна, которую совсем незадолго до того, как ее расстреляли в Панеряе, окрестил ксендз, дав ей имя Марите. Где летом 1941 года, скорее всего, сидел брат деда Эфраима Зуроффа, тоже Эфраим, до того как его расстреляли в Панеряе. Где в 1945 году дед Руты, Йонас Ванагас, арестованный Советами в Каварскасе, сидел до отправки в лагерь в Казахстане. Ведь Рута знакома с директором тюрьмы. Звонок за звонком, письмо за письмом. Нет, не получится. Директор тюрьмы после долгого обсуждения отказался дать разрешение представить книгу в Лукишках. Из-за повысившихся требований к безопасности ни нас, ни журналистов в тюрьму никто не пустит.

вариант 2. первый штаб особого отряда, в самом сердце Вильнюса, где теперь разместилось министерство внутренних дел независимой Литвы. Рута знакома с министром. Советник министра – Рутин одноклассник. Звоним и спрашиваем у советника. Советник спрашивает у министра. Министр спрашивает у советника: а ты эту книгу читал? Не повредит ли нам ее презентация? Он имеет в виду – на политическом уровне, то есть поймет ли власть Литвы, почему министр открыл двери своего дворца перед “книгой, клевещущей на Литву”. Прошу прощения у одноклассника. Понимаю, что книга повредит.

Остается еще один вариант: пиццерия, то есть еще один штаб Особого отряда, в центре города. Над пиццерией, где базировались убийцы, – помещения полиции, теперь уже пустые, но все равно для того, чтобы мы смогли туда попасть, требуется согласие начальника полиции. Полицейскому начальству мы не говорим правды, не говорим, что книга будет об участии литовцев в убийствах евреев. Просим пустить нас на часовую историко-образовательную экскурсию. Ни слова о Холокосте… Мы никому не хотим повредить… Но еще больше мы не хотим потерять последнее важное символическое место для презентации книги.

Все удается как нельзя лучше. Помещение мы получаем. Презентация книги “Свои”[206] состоялась холодным январским днем в пиццерии, при участии не только обоих “врагов” – авторов книги, но и двух известнейших литовских ксендзов, которые тоже говорили о вине Литвы. В крохотной, битком набитой пиццерии – все литовское телевидение, все интернет-порталы… Шестнадцатилетний мальчик читает собравшимся рассказ другого шестнадцатилетнего мальчика – бывшего панеряйского убийцы – о том, как он убивал. Тридцать приглашенных нами детей поют псалом на иврите в память жертв. Эфраим Зурофф рыдает. Рыдают и некоторые из собравшихся.

Тираж в 2 тысячи экземпляров смели за два дня. 28 января книги уже нет в книжных магазинах. Спешно печатается новый тираж, 4 тысячи, и тут же еще один, еще 5 тысяч экземпляров. В Литве бестселлером считается книга, тираж которой достиг 5 тысяч экземпляров. Тираж “Своих” за первые несколько месяцев – 19 тысяч. Книга has taken Lithuania by storm[207].

Интернет гудит, комментариев тысячи. После “Своих” Литва словно бы раскололась на две части – одни говорят: “наконец мы узнаем правду”, другие: “евреи нас высылали, так что они получили по заслугам”. Дискуссии переносятся за обеденный стол, о книге спорят даже на поминках… Мужья ссорятся с женами, родители – с детьми. В кафе рядом с домом Руты прокуроры обсуждают: может, Рута – агент КГБ? Хозяин кафе, армянин, подходит к гостям и буквально берет их за грудки: “Вы знаете Руту? Как вы смеете?” Механики в автосервисе в перерыве измазанными руками листают “Своих”. Рута ложится в больницу на операцию, и в послеоперационной палате к ней выстраивается очередь: молоденькие медсестрички ждут автографов…

Начинаются бесконечные телефонные звонки. Люди открываются, рассказывают Руте то, что они видели. Никто до сих пор их не расспрашивал, а теперь наконец есть человек, которому они могут рассказать. Люди шлют свои воспоминания.

Российские СМИ не дают авторам покоя. Авторы молчат, потому что не хотят, чтобы книга была использована для пропаганды. Приезжают представители западных СМИ. Их сопровождают местные операторы, переводчики, координаторы – литовские мужчины среднего возраста, которые до тех пор никогда не посещали мест массовых убийств евреев. Один образованный человек, поработавший и на телевидении, и в команде литовского премьера, стоит у общей могилы в Вильнюсе, в Науянеряе. Здесь свалены кости 1769 человек. “Слушай, Рута, – говорит он. – Я как-то не понимаю. Что, они здесь как были убиты, так и лежат? Свалены как попало и засыпаны землей?” Я вижу, что он потрясен, он никогда не думал о том, КАК они лежат. Сколько СЛОЕВ трупов, костей, рук, голов, сколько из них расстреляны, а сколько малышей убиты ударом о дерево… Он никогда даже не пытался это себе представить, а теперь словно увидел своими глазами, и это его потрясло.

Февраль – в Литве книжная ярмарка. В интернете – столько ненависти к авторам, столько антисемитизма, столько угроз, что издательство нанимает охрану, которая стоит около Руты все четыре дня ярмарки. Старые патриоты, которые хотели треснуть Руту по голове ее книгой, теперь не осмеливаются это сделать. Боятся охранников.

На книжной ярмарке около стенда со “Своими” – очередь. Молодые люди покупают книгу для своих стариков, которые до сих пор молчали и не рассказывали о том, что видели в своем местечке в 1941 году или рассказывали только намеками. Теперь, услышав про книгу, они понимают, что их опыт не был исключительным, что это делалось везде, по всей Литве. Теперь, говорят покупатели книги, они хотят рассказать своим детям и внукам. Наконец они уже решатся.

К Руте подходит пожилая женщина из Варены, знакомая панеряйского убийцы, почтальона Винцаса Саусайтиса. “Он был очень приятным человеком, – говорит она. – Очень предупредительный, всем он нравился. Никто не знал, что он служил в Особом отряде и несколько лет убивал людей. Но когда у него родилась дочка, Саусайтис не мог взять на руки этого своего ребенка. Взяв девочку, он весь начинал дрожать, прямо трястись, и ему приходилось класть ее обратно в коляску. Потом, когда приехали его арестовать и судили, мы поняли почему. Видно, он много детей убил…”

Подходит другая женщина, тихо говорит: “Я – родственница одного из героев вашей книги”. “Которого?” – спрашиваю я. “Я из Дарбеная”, – говорит она. “Понимаю. Ваш родственник – Леонас Стонкус? Тот, который застрелил только одного еврея?” “Нет, – говорит она, – должно быть, не одного”. “Откуда вы знаете?” – “Видите ли, когда бывали семейные праздники, Леонас напивался, пьяный приходил в бешенство и принимался из воображаемого автомата расстреливать всех собравшихся. Потом, когда его приехали забирать, он, увидев милиционеров, сказал: «Я тридцать лет вас ждал». Очень красивый мужчина был Леонас. И сын у него тоже очень красивый. И страшно несчастный. Он потом покончил с собой”.

История за историей – и выясняется то, чего мы не ожидали, когда писали книгу: судьбы многих расстрельщиков евреев были страшными, но не только их судьбы. Судьбы их детей тоже чаще всего были трагическими. Человек из Жемайтии, подойдя, рассказал, что лица у детей местных убийц евреев были не такие, как у всех, были отмечены чем-то ужасным. Они страшно пили, как и их расстреливавшие евреев отцы. Они были не вполне нормальными: кто глухим родился, кто в молодости заболел и умер, кто покончил жизнь самоубийством.

Вот типичная история, которую прислала старушка из Мажейкяя. Эта женщина, в прошлом судья, была парализована, однако еще владела правой рукой. Записанные ее рукой свидетельства – тридцать пять страниц, присланных Руте. Свидетельства начинаются с истории ее двоюродного брата, портного Игнаса Галминаса из Мажейкяя, расстрельщика евреев. Эта женщина в 1941 году сама видела, как он вез евреев на грузовике к месту расстрела. Его судили, даже два раза. “Вернулся после второго суда, жил в своем мажейкяйском доме, дожил до восьмидесяти лет и умер от рака. Его сын Рамутис Галминас летом, кажется, 1962 года, когда учился в вильнюсском строительном техникуме, проходил производственную практику в какой-то строительной организации. Во время практики он бесследно исчез. Год спустя в Паневежисе, в каком-то канале, был найден его разложившийся труп. Отец опознал его останки только по им самим сшитой одежде. Останки перевезли в Мажейкяй и похоронили на местном кладбище, где позже были похоронены и родители мальчика. До сих пор его гибель так и остается непонятной. Он был приличным, спокойным, работящим мальчиком, а не каким-нибудь легкомысленным шалопаем. Так что никто не понимает, как он мог там оказаться. Пошли разговоры, что это небо послало возмездие за недостойные дела отца”.

Родственники и друзья Руты, которые осуждали ее за книгу о Холокосте, эту книгу так и не прочли, Руте так ее и не простили. Однако не все. Два двоюродных брата похвалили ее за смелость и рассказали слышанные ими страшные истории про убийства евреев. Одна двоюродная сестра отказалась общаться не только с Рутой, но и с двоюродными братьями, которые ее поддерживали, другая, сестра той, ровесница Руты, все же заставила себя прочитать книгу. “Знаешь, читала словно по необходимости, словно к экзамену готовилась. Да, это потрясающая книга, но разве она может изменить мое отношение к евреям? Разве могут евреи стать своими для человека, которому, как мне в детстве мама рассказывала, будто евреи утыкивали бочку гвоздями, закрывали в ней ребенка и скатывали бочку с горы, чтобы детская кровь лучше «центрифугировалась» и маца получалась вкуснее”.

И под конец – реакция политической элиты Литвы.

Литовские профессионалы по части Холокоста из Центра геноцида и комиссии по расследованию нацистских и советских преступлений вступили в борьбу с книгой – и даже не с книгой, а с тем фактом, что в проекте участвовал Зурофф. Участвовал человек, которого они лично всеми силами старались в Литве принизить, отделаться от его постоянных нападок. Представители политической элиты Литвы – евреи – отказались участвовать в телепередачах, где речь шла о “Своих”, и даже пытались уговорить других людей игнорировать и передачи, и книгу. Литовская политическая элита книгу по мере своих сил игнорировала. Однако временами не выдерживала: бывший президент Литвы Витаутас Ландсбергис, сын министра Временного правительства, написал текст о книге и ее сомнительности, а главное – о том, что он даже и трудиться не станет читать “Своих”: и так все ясно. Литовская политическая элита уверена в том, что эта книга – не просто книга, а проект, который координируется “не отсюда”. Доказательство: одновременно с ней вышла книга о Холокосте в Польше. В телепередачах политики называли книгу опасной, особенно для молодежи. Государственный департамент безопасности объявил по телевизору, что книга дискредитирует все партизанское движение Литвы и, скорее всего, должна быть объявлена угрозой для национальной безопасности. “Выродки нам не свои”, – пишут и пишут оскорбленные литовские патриоты. Еще больше оскорбляет литовских патриотов тот факт, что книга написана эмоционально, популярно, не академично, и ее буквально расхватывают, тогда как их труды пылятся на полках. В интернете патриоты начали кампанию с таким лозунгом: “Литовцы, объединимся! Не будем покупать и читать «Своих», как бы ни было интересно!”

Однако лед в Литве не мог не тронуться.

Через несколько месяцев после выхода книги литовский Сейм собрался для того, чтобы рассмотреть тему Холокоста. Во время заседания историки Литвы сообщили членам Сейма, что евреев в Литве расстреливала не горстка выродков. Евреев расстреливали тысячи рядовых литовцев – может, четыре тысячи, а может, и все шесть. Что преступниками надо считать не только тех, кто расстреливал, но и тех, кто составлял списки, охранял, конвоировал, копал ямы и делил имущество.

После выхода книги еврейская община Литвы обратилась в Генеральную прокуратуру Литвы с просьбой изучить список из 2055 имен и начать действовать. Генеральная прокуратура список изучила и установила… что все 2055 лиц уже умерли, и потому не могут быть судимы. Круг замкнулся. Правительство отказалось обнародовать 2055 имен убийц евреев. Круг замкнулся еще прочнее. Центр геноцида информирует, что проверить этот список нет возможности, поскольку нет живых свидетелей. Нет? Однако авторы “Своих” находили живых свидетелей на каждом месте убийства, которое посетили… Ведь свидетелям, которые видели убийства и помнят, было в 1941 году лет, может, восемь или десять, так что теперь им около восьмидесяти и они, наверное, живы…

“Свои” сильно воздействовали на Литву. Воздействовали на литовский язык. За одну ночь название книги – “M?si?kiai” – в Литве стало словом, которое уже почти невозможно использовать в других случаях, в случаях, когда речь идет не о Холокосте. Его уже не получается использовать, когда говорится о победе баскетболистов или еще о чем-то позитивном. “Свои” приравнены к “расстрельщикам евреев”. Но евреи своими не стали. Цель авторов, Руты и Эфраима, показать, что своими были и те, кто расстреливал, и те, кого расстреливали, в Литве осталась непонятой. Евреи были и остались чужими для обычного литовца. Когда Рута едет куда-то с друзьями и пытается свернуть с дороги, чтоб показать им еще одну могилу убитых, друзья говорят: “Перестань, хватит, сколько можно про эти убийства, про этих евреев”. Неужели Рута осталась одной-единственной литовкой в Литве, которая не может спокойно проехать мимо места массового убийства, не остановившись, не положив камешка своим, теперь уже и ее евреям? А может, не одна – ведь многие литовцы, а особенно литовские женщины, читают “Своих”, и все они рыдают. Так они говорят Руте. Каждый из 19 тысяч экземпляров книги, напечатанных в Литве, прочитал не один, а три, четыре, пять человек. По всей Литве в библиотеках за книгой выстраиваются очереди. Люди ждут книгу по несколько месяцев. Ничего страшного: ведь правды о Холокосте Литва ждала 75 лет. Наконец дождалась. Наконец Литва заплакала.