Панеряй: портреты свидетелей

В архиве сохранилось свидетельство Вероники, девушки Владаса Клюкаса, служившего в Особом отряде. Ей было восемнадцать, когда она познакомилась с девятнадцатилетним убийцей. Владас Клюкас и Владас Буткунас жили в Вильнюсе, в доме 15 по улице Басанавичюса.

Владас Клюкас пригласил меня в квартиру, в которой жил вместе с Владасом Буткунасом. Когда мы подружились, я узнала, что они служат в Особом отряде. Во время попоек они хвастались, что расстреливают граждан еврейской национальности в Панеряе и что у них много еврейского имущества. Насколько я заметила, у Буткунаса, Клюкаса и Чепониса было много денег, и они их не считали. Они говорили, что напиваются водки, и потом расстреливают граждан еврейской национальности. В квартире Чепониса Стасиса они часто пьянствовали, а потом дрались между собой и стреляли из пистолета.

С Клюкасом Владасом мы дружили примерно до осени 1943 года, а потом, когда я забеременела от Клюкаса, так он ко мне не заходил, и дружба прекратилась. Кроме того, у него, как я заметила, в то же время, когда он дружил со мной, были и другие девушки[107].

Оказывал ли Владас своей девушке финансовую поддержку? По словам Вероники, он “давал деньги, а один раз принес блузочку и юбку”[108].

Ребенок Владаса и Вероники умер, не дожив до двух месяцев[109].

Панеряй до войны был тихим сосновым пригородом Вильнюса, местом летнего отдыха горожан. Пригород пересекала линия железной дороги и шоссе Вильнюс – Гродно. От центра города до него – девять километров, людей можно привезти по шоссе, или по железной дороге, или пригнать пешком. В 1941 году Советы решили устроить здесь хранилище жидкого топлива – семь больших ям, соединенных каналами, по которым протянуты трубы. Территория в пять квадратных километров была огорожена колючей проволокой. Место, которое немцы выбрали для массовых убийств, стали называть “базой”.

Панеряйская “база” находилась у самой железной дороги, рядом с жилыми домами. Железнодорожный сторож Янковский, дежуривший в будке у переезда, вспоминает:

Телами расстрелянных были заполнены две большие ямы, в двадцать пять метров диаметром и пяти метров глубиной, несколько ям меньшего диаметра и каналы между ямами[110]. Убийцами руководил немецкий офицер, которого называли “шефом”. Это был среднего роста блондин в очках. Когда привозили очередную партию жертв, немец и еще кто-то с ним приезжали в легковом автомобиле[111].

Свидетельница Халина Окуневич 17 июля 1977 года рассказывала в суде города Ольштына в Польше:

Однажды я спросила одного полицейского, зачем он носит с собой такой нож, и он мне ответил, что ножом режет детей, потому что на них жалко пуль. Это сказал Владиславас Клюкас[112].

Свидетель Юстас Мартишюс, боец Особого отряда, вспоминает на заседании в том же суде 25 мая 1977 года:

Если попадалась мать с ребенком на руках, так стреляли двое, один в мать, другой в ребенка[113].

Один из членов Особого отряда, Мечис Буткус, во время допроса сказал:

Я должен был составлять список тех евреев, которых пригоняли в Панеряй расстреливать. У входа в яму был поставлен стол, и я, сидя за ним, вносил в списки тех, кого выгоняли из той ямы и вели в другую яму на расстрел. Записывал фамилию, имя и год рождения. Я поэтому помню, что в списках было 2 тысячи человек[114].

Главный летописец убийств в Панеряе – Казимеж Сакович. Этот польский журналист перед войной издавал в Вильнюсе еженедельник Przegl?d gospodarski. Во время советской оккупации, потеряв типографию и жилье в Вильнюсе, он перебрался в домик в Панеряе. Этот домик был совсем недалеко от места казни. Сакович с первых дней убийств наблюдал за событиями через окошко на чердаке и тайно писал дневник. Странички дневника он вкладывал в бутылки из-под лимонада и закапывал в землю.

“Понарский дневник” Казимежа Саковича в 1999 году вышел на польском, в 2000-м – на иврите, в 2003-м – на немецком, в 2005-м – на английском языке. Литовский перевод появился в 2012 году. Тираж – 500 экземпляров.

В этой книге я обязательно должна привести отрывки из дневника Саковича – только потому, что почти никто в Литве о нем не знает. Разрешение цитировать пришлось просить у Центра исследований геноцида и сопротивления жителей Литвы, потому что ему принадлежат авторские права на литовский перевод дневника. Окончательный ответ Центра, который поначалу взвешивал и обсуждал, с “положительными” ли целями или нет дневник будет использован в книге, был таким: “Мы поняли, какова настоящая цель издания этой книги, и потому не соглашаемся, чтобы отрывки из «Понарского дневника» были использованы автором в книге. Хватит и того, что она сама наберет в архивах. Разумеется, никто ей не запрещает писать, что «Понарский дневник» издан и на литовском языке”.

Что к этому еще прибавишь. Так что из литовского перевода цитирую столько, сколько разрешено литовскими законами:

4-го, в “день страшного суда”, в воскресенье […] будто гром грянуло известие: евреев поездами должны привезти на запасной путь и расстрелять. […][115]

Всего расстреливают 11 партий, и около 11 часов все стихает. В самом деле? Ну да! Потому что в поезде никого не осталось, и прибыл локомотив, чтобы его забрать.

А из всего имущества убитых, перед тем выгруженного из вагонов на землю, вырастает словно исполинская гора вещей и продуктов. Подушки, тюфяки, детские коляски, всякие корзины, чемоданы, кухонная посуда, мешки с картошкой, которых больше всего, буханки хлеба, одежда – все вперемешку.

Как выяснилось, с 7 до 11 часов расстреляли 49 вагонов людей. […]

И это еще не конец.

На вокзал прибыл новый поезд с жертвами. […]

Литовцы двумя рядами идут за новыми жертвами. Несколько минут спустя гремит много выстрелов, перед домом Чесника бежит еврей, молодой, крепкого сложения, следом за ним – полицейский офицер, звучит выстрел, еврей начинает хромать, литовец догоняет его у заграждения, тот, уже лежа на земле, с мольбой поднимает руки, литовец что-то говорит, тот кивает и вытаскивает из-за пазухи какой-то черный узелок. Литовец берет его, оглядывает, прячет в карман, еще о чем-то спрашивает, еврей отрицательно качает головой, литовец стреляет почти в упор. Еврей падает. Рядом с убитым лежит ученический билет с фотографией, выданный на имя Юделя Шапиро, сына Беньямина, ученика Швянчёнской средней школы[116].

1943. V. 29

В Понарах после “дня страшного суда” много кто не пьет некипяченую воду, поскольку боятся, что она с кровью[117].

Одно из самых страшных свидетельств в дневнике Саковича – история о понарской собаке, ее я перевела с английского языка.

Мышка – маленькая серенькая вислоухая сучка с длинным хвостом. Эта сучка ужасно лает по вечерам, допоздна, а с утра можно увидеть, как она возвращается с базы. Ох! Дети Янковского и Рудзинского знают Мышку, потому что пасут скот на базе: они часто выгоняют ее из ямы. Она роет землю в яме, а потом раздирает остатки одежды жертв и ест их тела. Она разрывает им грудь, живот, ноги – что только откопает: лицо, щеки. Это маленькое чудовище. Но Сенюц гордится тем, что у него есть такое маленькое чудовище. А ведь Сенюц сам из евреев. Может, сучка грызет его ближайших родственников[118].

Мышка прибредает и возвращается всегда одним и тем же путем: она вылезает через дыру в заборе у Сенюца и бежит к холму, а там поворачивает у железнодорожных рельсов. Можно увидеть, как она рысцой бежит по рельсам, потом пропадает из виду и только через некоторое время появляется на желтой песчаной дороге, пересекает ее и скрывается среди деревьев. Иногда на обратном пути она что-то несет. Один раз – это было в августе 1943-го – она несла в зубах кишки, но кто-то ее испугал, и она бросила их рядом с участком Сенюца. Дети повесили их Сенюцу на забор[119].

Дневник Казимежа Саковича обрывается 6 ноября 1943 года. Его близкие утверждали, что Сакович вел дневник до самой своей смерти – 5 июля 1944 года его застрелили, когда он ехал на велосипеде от вильнюсского дома в Панеряй.

Бутылки из-под лимонада с записями Саковича пролежали в огороде много лет и только в 1959 году были найдены соседями, которые копали землю. Подумав, что там могло быть зарыто золото, они стали копать дальше, но нашли только бутылки с листками бумаги и передали их музею.