Плунге / Плунгян

В конце XIX века в Плунге жили 2502 еврея (55,6 % всего населения местечка).

Эфраим: Приезжаем в Плунге, там встречаемся с Евгением Бункой, сыном последнего еврея Плунге, художника Якова Бунки. Отец Евгения умер совсем недавно, так что в Плунге, одном из главных еврейских городов Литвы, не осталось ни одного еврея… Яков Бунка учился в Тельшяйской иешиве – это называется мехина, школа для младших мальчиков, которые еще не могут быть приняты в иешиву. В советское время здание иешивы было превращено в сувенирную фабрику, и Яков на ней работал. Вот на стене бывшей иешивы – надпись: “Вниманию поступающих в иешиву. Когда в 1940 году Литва была оккупирована Советами, школа переехала в Кливленд”.

Рядом с иешивой была и синагога, одна из множества действовавших здесь. В этом здании теперь магазин окон и дверей. Я сам был в Тельшяе всего один раз, в 1991 году. Тогда здесь, кроме Бунки, жили только три еврейки, все они были замужем за литовцами. Их теперь уже нет в живых.

Евгений повез нас в гости к поне Ванде, одной из свидетельниц событий в Плунгеском уезде. Поня Ванда угощает нас разведенным черносмородиновым соком и рассказывает без запинки:

Уничтожал кто? В Альседжяе – Бальтеюс, кузнец. Было там сто тридцать четыре еврея. До войны мы все ладили между собой. Когда пришли немцы, Бальтеюс сразу шкуру переменил. Немцы здесь не расстреливали. У них только штаб был. После войны этот Бальтеюс уехал, оставив здесь жену и троих детей. Его в Польше поймали, и когда сюда привезли, у него рука была скрючена. Видно, есть справедливость. Он застрелил двадцать девять женщин. Мы прятали трех евреек, и одна служанка нас выдала. Еврейки были из Альседжяя. Служанка работала по хозяйству и заметила, что мы варим кашу, и мама куда-то ее несет. Евреек было три – швея Сара Браудене, ее дочка Браудайте лет двадцати и Брикманайте, совсем чужая, лет сорока. Они сами к нам пришли голые-босые и жили три года, если считать переезды. Полтора года у нас прожили, меня растили, мне два годика было.

По воскресеньям мой отец возил служанку в костел, а в одно воскресенье ей вздумалось вернуться. Приходит она домой, а тут три еврейки в комнате, меня на руках держат, брата на руках. Сколько отец ни просил – ничего не вышло. Она с полицейским дружила, который евреев расстреливал, молодая, глупая. Отец сразу тех женщин увез. Обыск сделали, отца забрали и продержали три месяца. Потом эти еврейки снова к нам приехали. Мы все смотрели в окно, если кто пойдет по дорожке – тут же прятаться в погреб. Приходят к отцу Бальтеюс и другие белоповязочники, отец на кухне их за стол усаживает, бутылку ставит, все пьют, а они со мной в погребе, рот мне рукой зажимают, чтобы не пикнула. Выпили, уехали, а мы только через несколько часов вылезли. Встретил Бальтеюс отца в местечке, говорит, знаю, ты, Карейва, евреев прячешь. Отец ему: пойдем, выпьем, поговорим. Пьют оба, Бальтеюс снова орет: ну, поймаю я тебя… Сосед рядом сидит, все слышит, вскочил на коня и жене сказал, чтобы мою маму предупредила. Всех евреев в Альседжяе расстреляли на Рождество. А те женщины, которых мы прятали, все живы остались. У моего отца, Пранаса Карейвы, есть эта медаль Праведника мира. Но спасали еще несколько людей, и ксендз спасал.

Рута: Похоже, здесь, в Жемайтии, люди намного больше друг другу доверяют, чем в других местах Литвы. Жемайты отличаются от всех? Они более сплоченные, верно? Если два жемайта, живущие в Вильнюсе, встречаются тридцать лет спустя, так даже если они представители элиты, непременно станут между собой говорить на жемайтском наречии. К тому же люди здесь живут не в деревнях, а на хуторах, так что соседей должны были меньше бояться, а кроме того, сосед здесь человек полезный и необходимый – мало ли что…

Эфраим: Евгений, а знаете ли вы, сколько литовцев участвовало в убийствах евреев? По моим данным, от двадцати пяти до сорока тысяч.

Рута: Вы, евреи, даже и здесь, особенно здесь, применяете, по меньшей мере, пятидесятипроцентный коэффициент…

Евгений: Я могу сказать только одно: в Плунгеском уезде таких было около семисот. Когда пришли немцы, эти люди подумали, что навсегда. Те, кто спасал евреев, тоже думали, что немцы пришли и останутся. Они знали, что, пряча евреев, берут на себя обязанность на всю жизнь. Они должны будут до самой смерти прятать этих людей у себя в подвалах. Они не только сами на себя взяли эту обязанность, но и взвалили ее на своих детей. Это не смелость. Это нечто большее.

Эфраим: Я ничего об этом не слышал. Никто мне такого не рассказывал. Но, с другой стороны, я ведь интересовался не праведниками Холокоста, а убийцами.

Рута: Но вы должны слушать. Даже если вы враг и нас не любите, вы должны слушать и слышать все, что мы говорим.

Эфраим: Я слушаю, слушаю. Евгений, как вы думаете, что объединяло тех людей, которые спасали евреев? Были ли они землевладельцами? Верующими? Чем они отличались от своих соседей, которые или оставались равнодушными, или убивали? Воздал ли Израиль должное тем людям, которые спасали евреев? Если нет, мы должны об этом позаботиться.

Евгений: Для них это не имеет никакого значения. Они спасали евреев, потому что это были их соседи, их знакомые. Может быть, одни из них работали в еврейских домах, растили еврейских детей. Другие торговали с евреями, ели в еврейских корчмах, покупали у них, получали товары в долг. Рассказывают, что одну литовскую женщину сосед-еврей попросил сохранить его ценные вещи, среди прочего изделия из золота. Он планировал уехать в Палестину, а когда он будет там, она ему прислала бы эти вещи. Женщина сказала: “Нет. Если у моих детей не будет еды, я продам твое золото, а потом уже не смогу тебе его вернуть”. Где теперь золото этого еврея? Думаю, убийцы его нашли и взяли себе.

Рута: Кто были убийцы из Плунге? Необразованные? Неверующие? Примитивные? Безработные?

Евгений: Всякие были… Среди них учителя, врачи, служащие…

Эфраим: Я об этом говорю двадцать пять лет. Сотрудничество с нацистами охватило весь спектр литовского общества. А правительство Литвы все двадцать пять лет утверждает, что это была лишь горстка подонков…

Евгений: Для многих убийц важно было еврейское богатство. Еще одно – у них что-то не так было с мозгами. В самом городе было около тридцати убийц. Один убийца, когда его спросили на суде, почему он убивал евреев, ответил: “Потому что евреи – мошенники. Я им продавал гусей, так они всегда торговались”. Одного еврея из Ужвентиса, Цика, схватили и держали под стражей. Он попросился выйти, а стерег их его друг. Этот литовец-охранник говорит Цику: “Беги”. Цик побежал в усадьбу на горе, и хозяин его спрятал. Продержал у себя всю войну. Самое страшное было, когда мимо той усадьбы вели евреев расстреливать, и Цик видел это через щель в стене дома. Потом он женился на дочери этого человека.

Евгений везет нас в Каушенский лес, где на средства фонда его отца создан большой мемориал. На стене выбиты фамилии 1200 живших здесь евреев. В отдельной могиле лежат восемьдесят четыре девочки-гимназистки из Плунге, убитые отдельно. Евгению пришлось заплатить самоуправлению штраф за то, что на территории парка сделал лестницу, ведущую к мемориалу – месту убийств. Штраф был невелик. Но он был. Когда Евгений стал дальше приводить в порядок территорию, где происходили убийства, один сотрудник самоуправления тут же приобрел там участок. Надеялся выгодно продать. Деловой парень. Продал – участок купил Евгений. И продолжает приводить в порядок территорию мемориала.