Миссия выполнима? Разговор перед дорогой

Итак, Эфраим Зурофф прибывает в Литву – путешествие с врагом состоится. Идеей заинтересовался один из телеканалов, они предлагали себя в попутчики, но я с этим замыслом не согласилась – была уверена, что камеры и микрофоны принесут вред нашей книге: люди в Литве попросту испугаются.

Однако перед тем как начать планировать путешествие, нам надо было поговорить и кое-что выяснить. Так что первый не очень дружеский разговор состоялся сразу после приезда Эфраима Зуроффа.

Рута: Многие мои знакомые, узнав о том, что я задумала “Путешествие с врагом”, меня предостерегали. Говорили, что вы – человек агрессивный и опасный, и лучше с вами не связываться. Первое, что средства массовой информации и люди говорят о вас: Зурофф ненавидит Литву. Он не успокоится, пока на Земле будет жить хотя бы один литовец. Это и правда так?

Эфраим: Да, в мире действительно есть пережившие Катастрофу люди, чьи близкие погибли от рук литовцев. Некоторые из них думают: если бы на Литву упала атомная бомба, этого было бы еще недостаточно. Есть и другие люди, такие, как я, которые убеждены, что преступники должны ответить за свои преступления, но их детей и внуков обвинять нельзя. С тех самых пор, как я начал свою деятельность в Литве, я всегда говорил, что не испытываю ни малейшей ненависти к странам Балтии. Напротив, то, чего я добиваюсь, со временем будет для Литвы очень полезно. Ваша страна должна оглянуться на свое прошлое, добросовестно оценить то, что произошло во время Катастрофы. И тогда она встанет вровень с другими демократическими странами Запада. Вы должны это сделать. Сделать не для меня или для какой-нибудь еврейской организации, чтобы нам угодить. Вы должны это сделать ради самих себя.

Рута: Спрошу вас по-другому: вы можете сказать про Литву что-нибудь хорошее?

Эфраим: Я бы сказал две вещи. В глазах евреев Литва – главнейшая из стран Балтии. В начале нацистской оккупации в Литве жили двести двадцать тысяч евреев, в Латвии их было семьдесят тысяч, в Эстонии – всего тысяча. Второе – литовская природа необыкновенно красива. Моя проблема в том, что я, когда вижу ваши леса, говорю себе: увы, в этих прекрасных лесах несколько сотен мест массовых убийств. Эти убийства резко противопоставлены красоте литовской природы. И еще одна вещь, которую я должен признать: я стараюсь не реагировать на Холокост слишком эмоционально, однако я старею и все больше думаю про брата моего деда, Эфраима, и его семью, убитых в вашей стране. Их убили ваши.

Рута: Вы любите свой народ. Я люблю свой. Ну хорошо, представители моего народа убили людей из вашего народа. Так что я понимаю, что вы не считаете наших людей людьми – ни убийц, ни тех, кто равнодушно наблюдал за убийствами. Мы враги, и это неизбежно. Вы – представитель жертв, я, хотя бы в ваших глазах, представляю нацию палачей. Если я отправляюсь в путешествие с врагом, то в первую очередь для того, чтобы понять, что случилось с моими людьми, с литовцами, которые убивали. Почему они это делали? Ведь они не были ни роботами, ни извергами… Что расскажут мне об этом их соседи, еще оставшиеся в живых? Хочу понять, что случилось с моим народом и, если однажды это уже случилось, может ли случиться снова?

Эфраим: Мне неприятно вам такое говорить, но это может случиться снова. Потому что один раз уже случилось. Если бы в 1930 году кто-нибудь начал предсказывать, что тысячи литовцев станут убивать своих соседей, этого человека заперли бы в сумасшедший дом. Но как раз это и произошло. Я вот что хочу сказать: мой многолетний опыт показывает, что 99,99 процентов тех, кто участвовал в Холокосте, были нормальными людьми. Они не участвовали в преступной деятельности ни до Катастрофы, ни позже. У них были семьи, они жили нормальной жизнью.

Рута: Один из нацистов во время Нюрнбергского процесса отрицал, что он преступник. Он сказал, что в полицейской школе давали определение преступления. Преступление должно включать в себя четыре компонента: это субъект, объект, намерение и действие. Поскольку он, подсудимый, убивать не намеревался, то не было и преступления. Так и те молодые литовцы, которые вступали в батальоны самообороны, чтобы служить своей родине, не намеревались убивать евреев. Их просто приводили или привозили на предназначенное для этого место и приказывали охранять евреев, конвоировать их или… да, расстреливать. Шаг за шагом их втягивали в убийства. Попавший в такую ситуацию человек оказывается под огромным давлением, и требуется невероятно много сил, чтобы отказаться делать то, что велено, и что делают все. Ты ведь не в саду у тетушки, ты в армии.

Эфраим: Прежде всего, нам всем известно, что можно было отказаться стрелять. Так говорил не один преступник во время допроса. Можно было не принимать участия в том, чтобы изолировать евреев или вести их на место расстрела. Сколько литовских мужчин воспользовалось этой возможностью? Сколько представителей власти отказалось помогать нацистам организовывать изоляцию и убийство евреев? К сожалению, большинство делало то, чего от них ожидала власть. То есть – участвовало в массовых убийствах или создавало условия для того, чтобы эти убийства совершались.

Рута: Но вы прекрасно знаете, как велика сила инерции. Идешь в армию. Получаешь оружие. Соглашаешься охранять территорию или собранных на ней людей. Охранять от чего? Или для чего? Ты ведь не знаешь… Если уж начал, обратной дороги нет.

Эфраим: Вот почему международное право признает личную криминальную ответственность. Никто не говорит, что эти юноши – преступники того же уровня, что Антанас Импулявичюс. Никто не говорит, что они руководили убийствами. Однако они стреляли. Они совершили преступление. Холокост никогда не достиг бы такого масштаба, если бы те люди этого не делали. Они должны взять на себя вину.

Рута: Я не могу не испытывать жалости к этим юношам, которых ввели в заблуждение…

Эфраим: Ваша жалость просто неадекватна. Если бы убийство было однократным действием, то, что человека ввели в заблуждение, было бы сильным аргументом. Но убийства совершались одно за другим. Скажем, люди Импулявичюса или бойцы Особого отряда – они-то прекрасно знали, что делают, и все равно это делали.

Рута: Власть независимой Литвы вроде бы и побуждала их это делать, поощряла, командиры им приказывали, Церковь молчала, все остальные в отряде это делали и, в конце концов, Бог допускал, чтобы это совершалось – что тут может поделать человек? Поймите меня правильно – это они так думали, а не я. Будем реалистами: большинство этих людей образования не получило, половина из них были неграмотными или едва умели читать. Они не слишком задумывались о нравственных ценностях. Некоторые из них – просто недалекие деревенские парни…

Эфраим: Пойдите к людям, чьи близкие были убиты во время Холокоста, и скажите им: “Извините, но, знаете ли, наши, которые это сделали, были не очень образованными”. Убедительно ли это звучит?

Рута: Нет. Но я все равно думаю о роли Церкви, важнейшего нравственного авторитета в тогдашней Литве. Или, проще говоря, о роли Бога. Невероятная, даже абсурдная мысль, но то, что большинство убийц были верующими, ходили в церковь, исповедовались, позволяло им чувствовать себя менее ответственными за то, что они делали. “Почему Бог допускает такие ужасы?” – сказал один убийца из батальона Импулявичюса. Если Бог это допускает, что может поделать ничтожный человек?

Эфраим: Все равно мы должны требовать, чтобы каждый человек сознавал: то, что он делает – самое страшное преступление, какое только можно вообразить. С каких пор необразованность или глупость избавляет от ответственности? Мы говорим не о каком-нибудь неудачнике, один раз нечаянно нажавшем на спусковой крючок и убившем одного человека. Мы говорим об убийствах тысяч людей – мужчин, женщин, детей, стариков и больных. Человек должен быть совершенным аутистом, чтобы делать это, не сознавая, что делает. В таком случае в Литве действительно было два рода преступников. В маленьких городках были люди, которые стреляли один или два раза. Но есть и такие, которые служили в Особом отряде, в летучем отряде Хаманна или в батальоне Антанаса Импулявичюса, которые убивали целыми часами, месяц за месяцем, год за годом.

Рута: Я думаю и об этих людях. Некоторые из них говорили, что стрелять трудно только в первый раз, а потом тупеешь, стреляешь автоматически и ничего уже не чувствуешь. Ведь те, кто стрелял, даже не видели лиц тех, кого убивали, жертв ставили спинами к ним на расстоянии десяти метров или укладывали в ямы ничком…

Эфраим: Вы словно пытаетесь любой ценой их оправдать или уменьшить их вину. Не хочу говорить о трагедии своей семьи, но думаю об Эфраиме, брате моего деда, ни в чем не повинном, чудесном, талантливом человеке, о его маленьких детях. Кем они могли бы стать? Сколько чудесных людей потеряли мы, потеряли вы – сколько они могли бы дать вашему государству?

Рута: Понятно, я думаю как литовка. Но я думаю и о том, что кто-то из тех почти неграмотных, запутавшихся, нетрезвых деревенских парней, может, быть, расстрелял какого-то будущего ученого, который нашел бы лекарство от рака и спас бы сестру этого парня… Но он нажал на спусковой крючок, а потом хватил еще водки.

Эфраим: Превосходно подмечено. Но так думает человек, которому не хочется признавать вину своих.

Рута: Я не могу принять всех обвинений, которые вы обрушиваете на головы моих соотечественников. Я раскрыла присланную вами книгу, свидетельства евреев из литовской провинции, – и меня едва не стошнило. На каждой странице ужасающие обвинения, обвиняют всех литовцев: литовцы грабили, насиловали, пытали, расстреливали, разбивали детям головы… Нигде не сказано, что это были бойцы батальонов или полицейские, просто литовцы. Книга пронизана ненавистью ко всему моему народу. Я бы хотела, чтобы во время этого путешествия с врагом и вы попытались бы понять, что бывают разные люди, разные судьбы, не одни только убийцы, равнодушные или спасители. Я и сама хочу увидеть более полную картину – это ведь мои люди, это история моей родины.

Эфраим: Послушайте, так ведь большинство литовцев и составляли равнодушные – не убийцы и не праведники. Совершенно очевидно, что вы своими аргументами стараетесь хотя бы отчасти оправдать убийц.

Рута: Нет, точно нет.

Эфраим: Вы в этом уверены?

Рута: Нет, не вполне.

Эфраим: Хорошо, что вы хотя бы честно это признаете. Но все равно стараетесь смягчить удар. Стараетесь, чтобы литовцам было легче примириться со своим прошлым. Но если вы хотите примириться с прошлым, вы должны принять его таким, каким оно было, а не приукрашенную, продезинфицированную его версию. Принять факты такими, какими они были. Это ваш долг перед собой, перед своей страной. Не передо мной. Я здесь не живу. Я поеду домой. И моя страна этого не делала.

Рута: Я знаю, почему вы ненавидите Литву. Потому что она вас отвергла. Вы приехали к нам в 1991 году, мы тогда только что завоевали независимость. И сюда вы приехали для того, чтобы сказать нам: вы убийцы. Вы приехали, чтобы испортить свадебный пир, испортить наш праздник. Вы должны были начать медленно и осторожно, издалека, шаг за шагом. Дать нам больше времени.

Эфраим: Как вы думаете, сколько времени должна была продолжаться эта свадьба?

Рута: Ммм… Может, лет двадцать. Может, десять. А потом пришло бы время похмелья. И это время уже пришло. Все немного затянулось, мы не сразу поняли, что веселая свадьба еще совсем не означает счастливого брака… И еще одна ваша ошибка. Вы взваливаете на нас слишком большой груз вины. Нам невероятно трудно признать, что мы, литовцы, сотрудничали с нацистами. Если бы это было единственное ваше обвинение, мы бы, может, и сказали: хорошо, может быть, мы посмотрим, поисследуем, как там было на самом деле. Но вы яростно нападали на нас, говоря, что мы начали убивать евреев задолго до появления нацистов. Это уж было слишком. И еще одна ваша ошибка. Вы приехали и попытались прикончить наших стариков – бывших преступников Казиса Гимжаускаса и Александра Лилейкиса, депортированных из США. Стариков, которым тогда уже было под девяносто…

Эфраим: Потому что они прикончили брата моего деда и его семью.

Рута: Но если вы прикончите брата моего деда, это не вернет к жизни брата вашего деда. Те два старика, которых вы старались дотащить до суда, были совсем дряхлыми. Лилейкис жил в Вильнюсе в соседнем доме, на улице Театро. Я несколько раз встречала его на улице. Выглядел жалко. Какой уж там суд… Вся Литва видела этих стариков по телевизору. Мы, литовцы, католики, глядя на разъяренного Зуроффа и на этих стариков, думали: ехал бы этот Зурофф туда, откуда приехал. Если эти старики и правда виновны, они попадут в ад, и очень скоро. Пусть Бог их судит, людям уже слишком поздно что-то делать.

Эфраим: Вы ничего и не делали. И не пытались. Пятнадцать военных преступников были депортированы и прибыли в Литву. Ни один не был осужден… Это очень плохое известие для всего мира. Если никто не был осужден, значит, и преступления не было. Евреи все выдумали, правда?

Рута: Почему вы всю свою энергию сосредоточили на преследовании двух стариков? Почему вы никогда не искали человека, который считается в Литве худшим из военных преступников? Я говорю о начальнике полиции Витаутасе Рейвитисе, по чьему приказу по всей Литве начали собирать евреев. Собирать для уничтожения. После войны Рейвитис эмигрировал в Шотландию, потом уехал в Америку и в 1988 году мирно скончался в Чикаго.

Эфраим: А вы знаете, когда я начал этим заниматься – охотиться за литовскими нацистскими преступниками? В 1991 году. Если Рейвитис умер в 1988-м, этим, наверное, объясняется, почему я его не искал. Но почему его не искали американцы? Это невероятно. Я шокирован. Не знал, что он жил в Америке. Все эти годы я делал все, что мог, чтобы найти военных преступников и добиться, чтобы их судили. Но я был один. Ни одно государство не ждало меня с распростертыми объятиями, готовое судить своих граждан, поскольку этого требует Зурофф. Кроме того, я всегда говорил, что прекрасно понимаю, как трудно Литве признать свою вину. Прошло пятьдесят лет, пока Франция признала свою вину. У Германии не было другого выбора. Но ради вашего собственного блага, ради блага ваших детей вы должны честно посмотреть прошлому в глаза. Чем скорее вы это сделаете, тем скорее заживет огромная рана Литвы.

Рута: Если Франция признала свою вину только через пятьдесят лет, так и Литве потребуется столько же.

Эфраим: Нет, Литве потребуется девяносто лет, потому что ваши преступления больше, а способность разделываться с проблемами слабее. Французы собрали своих евреев и отправили их за границу, чтобы там их убили. Убивали не они. В Литве евреев убивали сами литовцы. Ваши.

Рута: Наши, бедняги наши.

Эфраим: Можете рыдать до самого Судного дня, но факт остается фактом. Вы должны взглянуть правде в глаза. Вы, не я. Знаете, почему литовцы меня ненавидят? Потому что они знают, что я прав.

Рута: Так предоставьте мне убедиться в том, правы вы или нет. Предоставьте мне взглянуть правде в глаза. Сделаем это вместе. Отправимся в путешествие по Литве и посмотрим, что мы услышим от людей, которые помнят. Что мы увидим. Отправимся в путешествие с врагом. Бензин пополам. И еще. Я надеюсь, что мы не будем все время ссориться и путешествие не обернется кошмаром.

Эфраим: Хорошо. Пусть это будет путешествие с врагом, но без драк.