Вильнюс / Вильне

В конце XIX века в Вильнюсе жили 63 996 евреев (41,4 % всего населения города).

Последний день путешествия. Остался только Вильнюс. Мой город. И их город, город евреев – литовский Иерусалим.

Чеслав Милош пишет:

Сегодня с изумлением размышляю о навсегда исчезнувшем еврейском Вильнюсе. Это был город огромной сосредоточенной энергии, издательств, выпускавших книги на иврите и идише, столица, местопребывание литературы и театров. С этой точки зрения с Вильнюсом мог конкурировать только Нью-Йорк[198].

Начнем с окрестностей Вильнюса, которые буквально усеяны еврейскими захоронениями. Особый отряд и здесь поработал, не только в Панеряе… Совсем рядом с Вильнюсом, в окрестностях Новой Вильни, есть Лысая Гора, около которой Особый отряд 22 сентября 1941 года расстрелял 1159 евреев. До того как расстрелять, евреев несколько дней держали взаперти под охраной в Велючёнисе, в колонии.

Где этот Велючёнис? Какая еще колония? Какая Лысая Гора? Пятьдесят лет живу в Вильнюсе, ничего про эти места не слышала.

Немало поплутав по дороге, видим указатель к Велючёнису, а рядом – надпись: “Еврейское кладбище – 2 км”.

Колония в Велючёнисе – старое усадебное здание, не видевшее ремонта, наверное, с царских времен. Спрашиваем у одной встретившейся нам деревенской женщины, у другой, у третьей, где это еврейское кладбище и только ли это кладбище или место гибели евреев. Ни одна из этих женщин не понимает по-литовски. У всех почему-то беззубые или наполовину беззубые рты. “Не знаем, спросите у охраны колонии”, – говорят они по-русски.

Колония учреждена еще в 1900 году, теперь она называется Детским центром социализации. Здесь находятся те дети, с которыми не справляются в приютах. В царское время сюда привозили мальчиков от десяти до шестнадцати лет из Виленской, Ковенской, Гродненской и Минской губерний, написано на страничке центра в интернете. После Первой мировой войны здесь действовала земледельческо-ремесленная колония для еврейских мальчиков. Во время Второй мировой войны здесь был устроен еврейский детский лагерь. “Куда их увозили, деревенские старожилы не знают…” – так написано.

А увозили недалеко. Точнее говоря, за один день увезли всех, поскольку Особый отряд и с б?льшим количеством управлялся всего за день. Деревенские старожилы не знают, но, скорее всего, их отцы слышали, что еврейские мальчики и еще тысячи других были расстреляны в километре или нескольких километрах отсюда. Этого места расстрела и вам не найти. Мы попусту бродили по тропинкам, которые заканчивались кустами, и наконец в усадьбе рядом с железной дорогой увидели человека. Упросили его сесть в машину и показать нам место гибели евреев, которое почему-то названо кладбищем. Этот человек – заядлый грибник, вот когда-то, ища грибы среди кустов, он и нашел это место с маленьким памятником. Потом он туда, может, лет пять не забредал. Видно, место не грибное.

Дороги нет. Нет и тропинки. Пробираемся через крапиву выше человеческого роста, но путь нам преграждает канава. Приходится вернуться, пытаемся зайти с другой стороны. Там тоже крапива, да еще огромная куча мусора. Согласно европейской директиве, по всей Литве такие мусорные свалки ликвидированы, закрыта и эта, но наш грибник говорит, что местным по барабану, они все равно мусор сюда везут, как привыкли. “Это символический памятник погибшим евреям”, – говорит Эфраим, показывая на смердящую кучу отбросов… Что ж, враг есть враг.

Грибник упрям. Упрямы и мы с врагом. Примерно через час наконец находим, что искали. В зарослях у откоса – маленький советский памятник, установленный в 1951 году. 1159 погибших.

Один из убийц, от чьей руки в этом захолустье погибли и еврейские дети, в 1978 году писал в тюрьме своим детям об ожидающей его смерти:

Не ждите не дождетесь

Отец не вернется

Потому что желтый могильный песок

Засыплет мне глаза[199].

Боялся смерти человек. Очень детей любил.

Грибник берет плату за труд, пять евро. Вздыхает, что колония слишком близко, все страдают, потому что воспитанников стерегут и не могут устеречь пожилые женщины, так те всё сбегают, магазин грабят, а недавно несколько из них одного своего друга убили. Закопали живьем в карьере совсем рядом с могилой евреев.

Мы в пятнадцати километрах от Вильнюса. Возвращаемся молча. Надо купить какую-нибудь мазь для рук, обстрекались, когда лезли через крапиву. Возвращаемся из зарослей в цивилизованный мир, туда, где мы еще не были, но куда непременно должны добраться. На последние полдня мы оставили дом погибшего тезки Зуроффа – Эфраима Зара – на улице Шопена, рядом с железнодорожным вокзалом. Дом № 3, квартира 19.

Эфраим Зар руководил иешивой в Восточной Польше, когда ее в 1939 году оккупировали Советы. Вильнюс тогда перешел к Литве. Евреи – раввины и учащиеся двадцати трех иешив, которые были в Польше, – поняли, что Советы закроют все учебные заведения, и тогда стали массово перебираться в Вильнюс. В 1939 году здесь поселились 2660 студентов и 171 раввин из Восточной Польши. Эфраим Зар был одним из них. Его очень любили студенты, его лекции собирали полные аудитории и в Польше, и в Литве. В 1959 году Вильнюс стал городом, где были лучшие в мире иешивы.

В июле 1941 года, 13 или 14 числа, раввин Эфраим Зар вышел из своей квартиры на улице Шопена и свернул на улицу Пилимо. В тот день белоповязочники искали раввинов, которых узнавали по бородам, и забирали их. Забрали и Эфраима. Увезли. Говорят, что в Лукишки, однако мы искали его фамилию в тюремной книге Лукишкской тюрьмы, которая хранится в Центральном государственном архиве, и не встретили ее. Скорее всего, Эфраима Зара с улицы Пилимо увезли прямо в Панеряй и там расстреляли вместе с первыми обреченными на смерть вильнюсскими евреями. В дневнике Казимежа Саковича записано, что расстрелы в Панеряе начались 11 июля. Следом за Эфраимом несколько дней или недель спустя в Панеряй, только, может быть, уже в другую яму, прибыла и его семья: жена Бейла и два их сына – Гирш и Элиягу.

2015 год

Во дворе дома № 3 по улице Шопена застаем парочку. Дом ремонтируется, здесь трудятся молодой мужчина и женщина, от обоих попахивает. На руках у женщины – девочка нескольких месяцев от роду. Они устроят, чтобы нас пустили в подъезд. Кому-то звонят, договариваются. Наконец через окно лестничной клетки высовывает голову какой-то дядька. Злобно смотрит на Зуроффа. “Чего ему здесь надо?” Говорим – человек приехал из Израиля, хочет посмотреть, где жил брат его деда, убитый в Панеряе. “Врет, – говорит мужчина. – Не того ему надо. Я его знаю, видел по телевизору”. Некоторое время поупиравшись, он все-таки впускает нас в подъезд, где на четвертом этаже находится квартира № 19. Мужчина стоит рядом с нами, злобно бубнит: “Пусть не рассказывает, не было здесь никакого деда и никакого брата. Чего он тут ищет?”

Выйдя из подъезда, хотим отблагодарить парочку с малышкой. “Может быть, купить что-нибудь вашей дочурке?” – “Я не знаю, что она ест, – говорит мать. – Мы ее только забрали из детского дома, не знаем, что и давать. Ее у нас отняли, когда дом сгорел, и теперь дали только на выходные. Может, памперсов купите?”

Последний объект путешествия – Панеряй. Здесь семью раввина Эфраима Зара ждала пуля Особого отряда в голову и полная трупов яма.

Панеряйский музей – всего один домик, всего одна большая комната. На стенах комнаты несколько еврейских фамилий, почему-то всего несколько из семидесяти тысяч убитых здесь. Несколько десятков фотографий, на одних – евреи, на других – поляки, и еще советские военнопленные и погибшие здесь литовцы. Почему-то на экране крутят фильм про японского дипломата Сугихару. Плата за вход в домик – три евро.

Никак не обозначена и дорога, по которой приводили и привозили обреченных на смерть. Спрашиваем людей у магазина, может, кто знает. Нет, никто не знает. Никто не говорит по-литовски. Идите, говорят, там есть мама Риал, там и спрашивайте. В каком доме живет эта мама Риал? Нет, не мама Риал, а мамариал. А, мемориал… Наконец у гида мемориала все и выясняем. Дорога смертников, оказывается, совсем не та, по которой теперь приезжают в Панеряй. Она идет сбоку от железной дороги. А на каком месте стояла будка железнодорожника Янковского? Где был дом Саковича, из которого он, спрятавшись, видел совершавшиеся совсем рядом убийства? Где был двор Сенюца, из которого страшная сука Мышка вечерами прибегала к яме и ела тела убитых, а однажды утром, вернувшись, притащила кишки?

Домов здесь всего четыре. Идем от одного к другому. Некоторые – нежилые развалюхи, другие уже отремонтированы. Людей нигде нет. Лают собаки. У самых ворот бывшей “базы” стоит разрушенный сарай. Из него выходит большой черный пес. Не лает. Медленно идет к нам, за ним волочится цепь. Пес останавливается. Смотрит на нас, смотрит очень странно, словно сквозь нас, не видя. Глаза голубые, без зрачков. Пес слепой. Черный пес панеряйского ада. Мы оба подумали об одном и том же.

Наше путешествие закончено.