Пропуск

Пропуск

Шофер нашей армейской газеты Аксенов разыскал меня «по рисункам», как он выразился. Не виделись более сорока лет. Живет он в Приморском крае, в поселке Рудная Пристань. Край для меня неведомый. Как понимать «по рисункам»? Он написал: «Вижу в газетах рисунки Д. Циновского, не наш ли фронтовой художник? Запросил в редакции адрес. Прислали». Вот так.

Стыдно признаться: я запамятовал Аксенова. Со своей армейской газетой «За Родину» мы с ним дошли до Берлина. 5 мая 1945 года группой сфотографировались на фоне рейхстага. Затем — у Бранденбургских ворот. У памятника Бисмарку. Снимки сохранились. А вот Аксенова на них я не узнаю. Который он? Столько лет прошло!

Не в пример мне, Аксенов любит писать письма. Он мне — три. Я ему — одно. Свинство, разумеется. Из его писем я узнал адреса некоторых однополчан. Кто — жив, кого уже нет в живых. Какой замечательный, оказалось, человек наш бывший фронтовой шофер!

В одном из писем Аксенов спрашивает: «А помните вы вашего фрица? Или забыли? Он клюнул на вашу листовку…» Озадачил меня Аксенов. Что за «мой» фриц? Поначалу недоумевал. Постой-постой… Листовка? Господи, да это же тот самый Кнейслер. Черт побери! Только не Фриц. Как же его?.. Вспомнил: Август. Аксенов по фронтовой привычке назвал Кнейслера Фрицем. В военную пору наши солдаты называли гитлеровцев фрицами. Ну и молодец Аксенов! Он-то и надоумил меня рассказать об этом фронтовом эпизоде.

В конце апреля 1944 года на участке одного из наших подразделений был задержан гитлеровский солдат. Оказалось — не задержан, а пробрался сам. Сдался добровольно. Он был насмерть перепуган, без оружия. Только и твердил: «Гитлер — капут», «Гитлер — капут!» Что-то еще выкрикивал. Его не понимали — чего он там лопочет? Бесцеремонно брали за шиворот — попался, мол! Посмеивались: «Знаем мы этих пройдох. Влип — вот и „Гитлер — капут!“».

Перебежчик же силился что-то сказать. С оторопелым видом оттягивал свой френч за подол, тыча пальцем. Не помогало. Оставив Гитлера в покое, он уже повторял какое-то другое немецкое слово. Бойцы переглядывались, пожимая плечами, обменивались по-русски солеными словечками…

Однако язык жестов все же помог. Гитлеровец, манипулируя указательным и средним пальцами, дал понять: ножницы. Присмотрелись. Так и есть, что-то было грубо зашито в полу френча. Обошлись без ножниц. Вспороли ножом в указанном месте. Бумажка.

— Не иначе, донесение, — проявил сметливость стоящий рядом ефрейтор Горошко. Он был не из трусливого десятка: норовил держаться поближе к противнику — вдруг окажет сопротивление…

Развернули неоднократно сложенный, измятый мокрый листок. Морда Гитлера. А тут и переводчик объявился. Наш военный цензор, капитан Глазман.

Надпись на немецком: 20 апреля. За особые заслуги! Фронтовая листовка, заброшенная с самолетов в тыл немцев в апреле 1944 г.

Смекнув, что подошла подмога, перебежчик оживился: снова залопотал непонятное слово. Капитан перевел:

— Пропуск, — и добавил: — Смотрите-ка, это наша листовка. Он считает ее пропуском. Говорит — перешел добровольно.

На листке был изображен карикатурный Гитлер. Рядом — оживший человеческий скелет, который награждает «фюрера» крестом. Надпись на немецком. Капитан прочел: «К 20 апреля, за особенные заслуги». Окружившие пленника захохотали: многие знали, что 20 апреля — день рождения Гитлера. Чувствуя потепление ситуации, заулыбался и перебежчик.

На оборотной стороне листовки был напечатан текст на немецком. Своего рода указ. Он так и назывался. В нем говорилось, в частности: «За бедствия и разрушения, причиненные народам Европы и особенно немецкому народу… удостаиваю фюрера Адольфа Гитлера, в честь его 55-летия со дня рождения, смертным крестом. Подпись: Генерал Смерть…»

Не буду пересказывать подробно текст. Скажу лишь, что в «указе» перечислялись разгромленные гитлеровские полчища, начиная с 22-х дивизий в Сталинграде. Приписка гласила: «Раздать каждому офицеру и солдату…»

Вернусь к перебежчику.

Август Кнейслер — солдат 3-го взвода 2-й роты 12-го отдельного егерского батальона. Он показал: «Два года сидел в тюрьме. В ноябре 1942 года меня выпустили с партией заключенных и забрали в армию. Нужда в солдатах огромная. 12-й егерский батальон был обескровлен в зимних боях. Во взводах оставалось не более чем по 15 человек. Настроение у солдат упадническое. У них сомнения и недоверие. Участились случаи неповиновения приказам. Мордобой со стороны унтер-офицеров и фельдфебелей — постоянное явление. В ходу у старых солдат песенка: „Во Франции мы пели, а в России онемели…“»

Вот и весь эпизод.

Да, чуть не забыл: наш шофер Аксенов подоспел к финалу «задержания». Он знал, что листовку рисовал я. Их забрасывали с самолетов в тыл гитлеровцев сотнями. Помнится, наши подшучивали: «Фриц Циновского…»

Вот так и выглядела «поздравительная» листовка.