Евгений Каменецкий. Таран на море

Евгений Каменецкий. Таран на море

В горячий полдень августа сорок первого года в одной из баз Финского залива я встретил Венедикта Тунгускова. Он сидел на берегу под кустом, укрывавшим его от летнего зноя, не столь частого в этих суровых местах. Его озабоченное лицо выражало не то печаль, не то усталость. Сверстник Венедикта, его однокашник по военно-морскому училищу, с которым мы неподалеку раскуривали промокший «Беломорканал», словно угадав мой вопрос, кивнул в сторону Тунгускова и сказал: «Не везет ему, жаль друга». И он поведал о двух неудачах, последовавших одна за другой.

Бронекатер Тунгускова вел дозор в шхерах Финского залива. И оба раза корабли противника, более быстроходные, ускользнули от него. «Это сильно подействовало на Тунгускова, — добавил лейтенант, — впечатлительный он очень. Простить себе не может, в неудачники зачислил себя».

По пыльным дорогам отступали наши войска. Днем и ночью гудели леса, ухали пушки, пожары поднимались к небу, дробь автоматных очередей, то длинных, протяжных, то коротких, как удары дятла в пересохшее дерево, не давали покоя изнуренным зноем солдатам. С тоской и горечью люди покидали родные базы, уходили под стены Ленинграда, к берегам Невы.

События опережали растянувшиеся на много километров колонны войск. В прибрежном районе противник завязал бой с небольшим отрядом моряков, отошедших с дальних рубежей. Моряки залегли и шестнадцать часов сдерживали крупную часть противника. Тогда враг начал углубляться в леса, чтобы выйти к двум основным магистралям, ведущим к Ленинграду.

Этой цели должны были служить и подкрепления, которые противник решил подбросить с моря. Несколько наших бронекатеров три дня и три ночи подряд, с небольшими перерывами, не выходили из боя. Они преграждали путь спешившим к побережью десантным баржам противника, топили их. Нередко один наш катер вступал в бой с пятью вражескими.

В одну из таких ночей я снова услышал имя Тунгускова. Вот в связи с каким эпизодом. Нескольким чужим кораблям однажды все же удалось прорваться; к нашему берегу уже приближались переправочные средства врага — большие баржи, сдвоенные помостом, с установленными на них пулеметами, мелкокалиберными пушками и автоматчиками. Бронекатер Тунгускова много часов вел тяжелые бои, пока пулемет не выбросил последнюю гильзу. Правда, еще отстреливался напарник, но и он вдруг замолк. И тогда Тунгусков принял мгновенное решение:

— Иду на таран, — крикнул он в раструб своему другу, катер которого был почти рядом.

— Правильно! Делаю то же, — ответил тот.

И бронекатера, ясно различимые на штилевой глади залива, помчались на избранные цели, вздымая за собой бурную белую волну. На вражеских судах не успели даже опомниться, понять, что происходит: не капитуляция ли двух советских катеров, безмолвно приближающихся к ним?

Тунгусков воспользовался минутной растерянностью врага. Его катер приближался к цели на самой большой скорости. Вот показались баржи, заполненные солдатами… вот прозвучали разрозненные выстрелы, но было уже поздно: катер Тунгускова с огромной силой врезался почти в самую середину сдвоенного транспорта. Раздался оглушительный взрыв, вспыхнул огонь, попадали в воду неприятельские солдаты. В тот же миг напарник Тунгускова врезался во второй транспорт, и дерзкое дело было довершено. Экипажам катеров повезло: моряки невредимыми вернулись на базу.

Подробности этого боя я узнал на острове, в тылу врага, куда попал с отступавшими частями. Связь еще не была налажена, и мне с трудом удалось передать материал в газету.

В июле 1944 года снова пришлось быть в тех местах.

В разгар боя к борту нашего судна тихо подошел корабль, на котором свежий ветерок развевал брейдвымпел. Сквозь гул орудийных выстрелов к нам долетели слова офицера, приложившего к своим губам рупор: «Атакуйте справа, я иду по левому борту. Действуйте увереннее, видите подходящую цель, решайте сами — расправляйтесь немедленно». Командир корабля, стоявший рядом со мной, ответил коротко: «Есть, понял!» Он быстро огляделся, оценил обстановку, повернулся к своему помощнику, приказал лечь на новый курс. При отвороте корабля с брейд-вымпелом, когда офицер, отдавший приказание, опустил рупор, я увидел знакомое лицо. Невысокого роста, в сапогах с низкими голенищами, с биноклем, висевшим через плечо, с двумя орденскими колодками на кителе. Офицер смотрел в нашу сторону. Черные глаза, красивое волевое лицо в эти минуты было каким-то особенно одухотворенным. «А ведь это Тунгусков!» — непроизвольно воскликнул я. «Он и есть, — отозвался командир корабля и еще раз сказал: — Он, Венедикт Тунгусков, боевой моряк».

В 7 часов 15 минут корабли Тунгускова заняли свое место в строю походного ордера. Почти два часа спустя они подошли к месту боя. По условному знаку, поданному с флагмана, корабли увеличили ход, рванулись вперед, приблизились на кратчайшее расстояние к островам, занятым противником, и открыли огонь из всех пушек. Целый час Тунгусков с его ведомыми обрабатывали плацдарм предстоящей высадки десанта, а на шестьдесят первой минуте флагман увидел на островах первых наших бойцов, устремившихся в атаку под многоголосое «ура» и грохот пушек.

Но тут ожила береговая артиллерия неприятеля. Противник сопротивлялся свирепо, с остервенением. Однако согласованные действия пехоты и моряков сделали свое дело, сопротивление врага было сломлено.

Мы встретились после боя. Вспомнили далекий август первого года войны и события, развертывавшиеся в этих памятных местах, где вновь свела нас судьба. Помянули добрым словом товарищей, сложивших головы во имя победы, припомнили и первые неудачи молодого офицера. Тунгусков вспомнил и мою корреспонденцию сорок первого, рассказал, как ее читали в дивизионе. Вскоре после публикации он получил немало писем и даже подарок с какой-то конфетной фабрики.

Тунгусков о чем-то задумался. Я вглядывался в его волевое, сосредоточенное лицо, изборожденное преждевременными морщинами, которые лучше всяких слов говорили о пережитом, и невольно восхищался этим закаленным в боях офицером, вернувшимся в те места, где начинал войну. Тунгусков нес на запад ту же доблесть, тот же дух бессмертного подвига, то же бесстрашие в борьбе, которые ему были присущи и три года назад, только теперь к этим качествам прибавились мудрость бывалого воина, уверенность в своем оружии и в своих людях, трезвый расчет.

Тогда, в момент тарана, Тунгусков отвечал за судьбу своего маленького экипажа, и честь бойца, воспринятая от моряков старших поколений, подсказала ему: умри, но уничтожь врага. Он поборол и смерть и врага. Теперь чувство ответственности за себя и за подчиненных возвысилось многократно. Он отвечал уже за целую группу кораблей и их экипажей и действовал смело, решительно и мудро. Он вернулся сюда много испытавшим, много повидавшим, зрелым офицером, вернулся, чтобы после небольшой стоянки пойти дальше — вперед. И дошел до победы!