Иван Конев. От Вислы до Одера
Иван Конев. От Вислы до Одера
Двенадцатого января 1945 года войска 1-го Украинского фронта, которым мне выпала честь командовать, приступили к проведению Висло-Одерской стратегической наступательной операции.
В этой крупнейшей операции бок о бок с нами действовал 1-й Белорусский фронт под командованием маршала Г. К. Жукова.
Целью взаимодействия было окружение и уничтожение кельце-радомской группировки противника, стоявшей перед стыком обоих фронтов — перед правым флангом 1-го Украинского фронта и левым 1-го Белорусского. Впоследствии предполагалось, перейдя довоенную германо-польскую границу, форсировать главными силами нашего фронта реку Одер, а войсками левого крыла овладеть Силезским промышленным районом. К этому времени у нас насчитывалось, если говорить только о боевой технике и вооружении, три тысячи шестьсот шестьдесят танков и самоходок, более семнадцати тысяч орудий и минометов, две тысячи пятьсот восемьдесят самолетов. Мощь была большая.
Готовя операцию, мы стремились творчески осмыслить опыт, полученный на полях сражений. Нам очень хотелось не повторять ошибок, о которых помнили, и добиться успеха ценой малой крови. Это было важно еще и потому, что в предыдущих операциях, по правде сказать, было немало случаев, когда прорыв обороны противника проходил с большими трудностями и большими потерями.
Поскольку главный удар наносился с сандомирского плацдарма, основные подготовительные меры, предпринимавшиеся нами, прежде всего связывались с ним. Плацдарм заранее был заполнен, можно сказать, забит войсками.
Это, конечно, не было и не могло быть тайной для противника. Кому не ясно, что если одна сторона захватила такой большой плацдарм, да еще на такой крупной реке, как Висла, то отсюда следует ждать нового мощного удара. Уж если захвачен плацдарм, то для того и захвачен, чтобы с него предпринимать дальнейшие наступательные действия.
Мы предвидели жесточайшее сопротивление неприятеля и, чтобы сразу избежать возможности двустороннего фланкирования огнем и нашей ударной группировки, и тех соединений, которые потом будут вводиться для развития успеха, решили прорывать оборону врага на широком фронте.
Дальше предусмотрели такое построение ударной группировки, чтобы сила нашего первоначального удара была максимальной и обеспечила стремительный прорыв обороны уже в первый день. Иначе говоря, мы хотели распахнуть ворота, через которые сразу можно будет ввести танковые армии.
С их помощью тактический успех перерастет в оперативный, который мы будем все больше и больше развивать, выводя танковые армии на оперативный простор и развертывая прорыв как в глубину, так и в стороны флангов.
Все меры боевого обеспечения были в особенности необходимы здесь, на сандомирском плацдарме: он лежал на главном, Берлинском, стратегическом направлении и, образно говоря, являлся револьвером, нацеленным прямо в логово врага, как мы в то время все, от солдата и до генерала, называли Берлин.
Операция должна была начаться в срок, точно назначенный Ставкой Верховного Главнокомандования, 20 января (на самом деле она началась 12 января, но об этом будет сказано дальше). Метеорологические прогнозы почти исключали возможность применения авиации в первый день, поэтому планировался прорыв без поддержки с воздуха — силами мощной артиллерийской группировки и большого количества танков.
Мы стремились так спланировать артиллерийское наступление, чтобы всей мощью огня сплошь подавить всю тактическую зону обороны противника и его ближайшие оперативные резервы практически на глубину восемнадцать-двадцать километров. К этому времени у нас были собраны точные разведывательные данные, вся оборона противника заранее сфотографирована, а изменения, происходившие там в последнее время, тотчас же фиксировались.
Несколько слов об инженерной подготовке плацдарма. Было отрыто полторы тысячи километров траншей и ходов сообщения; построено тысяча сто шестьдесят командных и наблюдательных пунктов; подготовлено одиннадцать тысяч артиллерийских и минометных позиций, десять тысяч землянок и разного рода укрытий для войск; проложено заново и приведено в порядок больше двух тысяч километров автомобильных дорог в расчете на то, чтобы к началу наступления на каждую дивизию и каждую танковую бригаду имелось по две дороги. Это позволяло избежать пробок. Кроме того, инженерные войска навели через Вислу тридцать мостов и организовали три паромные переправы большой грузоподъемности. К этому стоит добавить, что для предполагавшегося нами маскировочного маневра инженерные войска изготовили четыреста макетов танков, пятьсот макетов автомашин и тысячу макетов орудий.
Подготовка операции шла по всем направлениям. С командующими армиями и командирами корпусов и дивизий мы провели штабные учения-игры; в армиях, корпусах и дивизиях прошли сборы с командирами частей и подразделений; в частях — тактические учения с боевой стрельбой. Были специально подготовлены штурмовые батальоны, оснащенные всем необходимым для прорыва обороны противника: танками, орудиями, минометами. Батальонам были приданы большие группы саперов.
Штурмовым батальонам с самого начала предстояло задать тон в атаке, соответственно этому подбирались в них и командиры — опытные и решительные офицеры. Надо сказать, что выбирать было из кого. К началу сорок пятого года почти все наши комбаты являлись офицерами военного времени. Многие из них выросли из солдат, сержантов, возвратившихся после ранений на фронт. За плечами у них была не одна боевая операция. Командиров батальонов без серьезного боевого опыта у нас к тому времени вообще не встречалось.
К кругу вопросов, вставших перед нами, относилось и материально-техническое обеспечение всех войск. Этим много занимался член Военного совета Н. Т. Кальченко вместе с начальником тыла фронта генерал-лейтенантом Н. П. Анисимовым.
К началу операции железные дороги в тылу фронта были восстановлены и работали вполне удовлетворительно, а также проведены большие работы по ремонту техники и автотранспорта. К войскам подвезено необходимое количество боеприпасов, горюче-смазочных материалов и продовольствия. Запасы снарядов и мин всех калибров составили у нас четыре боевых комплекта. Автобензина имелось больше пяти заправок, авиабензина — девять заправок, дизельного топлива — четыре с половиной заправки. Всех этих материальных средств, с учетом их пополнения, было достаточно для осуществления крупной операции на большую глубину.
Учитывая трудности переброски грузов через Вислу и планируемый уже в первый день операции большой расход боеприпасов, до половины всех боеприпасов было сосредоточено на сандомирском плацдарме в полевых складах…
Сроки наступления приближались. Нам предстояло пройти от Вислы до Одера, на глубину до пятисот километров. Противник заблаговременно подготовил на этом пути семь оборонительных полос. Большая часть их проходила по берегам рек Нида, Пилица, Варта, Одер, которые сами по себе являлись преградами. За спиной врага был Берлин: выбора уже не оставалось. Не устоять — значит подписать себе смертный приговор. Мы понимали это, и твердая решимость, несмотря ни на что, опрокинуть противника сказывалась на тщательности нашей подготовки к наступлению.
Наступило 9 января. До начала операции осталось одиннадцать дней. Все основное сделано, но, конечно, как всегда перед большими событиями, дел еще невпроворот.
9 января мне позвонил по ВЧ исполнявший обязанности начальника Генерального штаба А. И. Антонов и сообщил, что в связи с тяжелым положением, сложившимся у союзников на западном фронте в Арденнах, они обратились к нам с просьбой по возможности ускорить начало нашего наступления; после этого обращения Ставка Верховного Главнокомандования пересмотрела сроки начала наступательной операции. 1-й Украинский фронт должен начать наступление не 20, а 12 января. Антонов говорил от имени Сталина. Поскольку операция уже была одобрена Ставкой и полностью спланирована, никаких изменений, кроме срока, и никаких вообще иных принципиальных вопросов в этом разговоре не возникло.
Я ответил Алексею Иннокентьевичу, что к новому сроку, установленному Ставкой, фронт будет готов к наступлению. Восемь с лишним суток, которых нас лишили в один миг, надо было восполнить напряженнейшей работой, уложив всю ее в оставшиеся двое с половиной суток…
Наконец пришло и 12 января 1945 года.
С ночи я выехал на плацдарм, на наблюдательный пункт фронта. Это был небольшой фольварк, расположенный на опушке леса, в непосредственной близости к переднему краю. В одной из комнат окно выходило прямо на запад, откуда можно было наблюдать. Кроме того, рядом оказалась небольшая высотка, на которой мы установили систему наблюдения и управления. Туда можно было перебраться в случае обстрела. Но стояла зима, сидеть непрерывно на наблюдательном пункте в траншее не было никакой нужды, тем более что с самого фольварка открывался хороший обзор.
Начало артиллерийского удара было назначено на пять часов утра. Предполагая, что, как это уже не раз бывало за войну, противник с целью сохранения своих сил может перед началом нашего наступления отвести войска в глубину обороны, оставив на время артподготовки на переднем крае только слабое прикрытие, мы решили провести разведку боем силами передовых батальонов.
Разведка боем — дело известное и не новое: она проводилась перед началом наступления во многих других операциях. Однако мы учитывали, что уже сложился известный шаблон, к которому противник привык и против которого нашел «противоядие». Шаблон заключался в том, что разведку боем проводили обычно за сутки до наступления, а потом собирали и обобщали полученные данные, соответственно им занимали исходное положение и на следующий день начинали наступление.
На этот раз решили поступить иначе: не дать противнику вновь организовать свою оборону после нашей разведки боем. Нанести по неприятелю короткий сильный артиллерийский удар, сразу вслед за этим бросить в разведку боем передовые батальоны и, если обнаружится, что противник остался на месте, не оттянул свои войска, тут же обрушиться всей мощью артиллерии на неприятельские позиции. Таков был план действий. А если бы оказалось, что гитлеровцы отвели свои части, то мы, не тратя снарядов по пустому месту, сразу бы перенесли огонь в глубину, туда, где остановился противник, отведенный с первой или второй позиции.
Ровно в пять утра после короткого, но мощного артиллерийского удара передовые батальоны перешли в атаку и быстро овладели первой траншеей обороны противника. Уже по самым первым донесениям стало ясно, что враг никуда не отошел, что он находится здесь, на месте, в зоне воздействия всех запланированных нами ударов артиллерии.
Артиллерийский удар при всей своей краткости был настолько сильным, что создал у неприятеля впечатление начала общей артиллерийской подготовки. Приняв действия передовых батальонов за общее наступление наших войск, фашисты попытались всеми своими огневыми средствами остановить его.
На это мы и рассчитывали. Передовые батальоны, заняв первую траншею, залегли между первой и второй. Именно в этот момент началась артиллерийская подготовка. Она продолжалась час сорок семь минут. И была такой мощной, что, судя по целому ряду трофейных документов, противнику почудилось, будто длилась она не менее пяти часов.
А прогнозы метеорологов подтвердились полностью, и даже с лихвой. Не только в темноте, когда началась артиллерийская подготовка, но и потом, когда уже рассвело, видимости фактически не было никакой. С неба хлопьями валил густой снег, словно погода специально позаботилась о том, чтобы создать нам дополнительную маскировку. Когда несколько часов спустя мимо нашего наблюдательного пункта в прорыв входила танковая армия Рыбалко, машины были так замаскированы густым снегом под общий фон местности, что их можно было различить только потому, что они двигались.
Разумеется, такая погода имела свои минусы. Что хорошо для маскировки, то плохо для наблюдения. Но все было заранее так тщательно подготовлено и сориентировано, что ни во время артиллерийской подготовки, ни во время прорыва, ни во время ввода в прорыв танковых армий не возникло никакой путаницы. Все наши планы в этот день выполнялись с особой пунктуальностью, которая, надо сказать, не так-то часто достижима на войне. Именно потому я с особенным удовольствием вспоминаю тот день прорыва.
Во время нашей артподготовки вражеские войска, в том числе и часть резервов, располагавшихся в тактической зоне обороны, или, проще говоря, придвинутых слишком близко к фронту, попали под мощный артиллерийский удар и были деморализованы и утратили способность выполнять свои задачи.
Взятые в плен в первые часы прорыва командиры немецко-фашистских частей показали, что их солдаты и офицеры потеряли всякое самообладание. Они самовольно (а для немцев это, надо прямо сказать, не характерно) покидали свои позиции.
Управление и связь в частях и соединениях противника полностью нарушились. Но для нас это не было случайностью: мы и это спланировали, заранее выявив все наблюдательные и командные пункты противника. По ним, по всей системе управления и связи мы били специально и в первые же минуты артиллерийского огня и ударов авиации накрыли их, включая и командный пункт немецкой 4-й танковой армии, которая противостояла нам на участке прорыва.
Часа через два после окончания артиллерийской подготовки, когда пехота вместе с танками сопровождения рванулась вперед, я объехал участок прорыва. Все кругом было буквально перепахано, особенно на направлении главного удара армий Жадова, Коротеева и Пухова. Все завалено, засыпано, перевернуто. Шутка сказать, здесь на один километр фронта, не считая пушек и минометов мелких калибров, по противнику били двести пятьдесят — двести восемьдесят, а кое-где и триста орудий. «Моща!» — как говорят солдаты.
3-я гвардейская армия Гордова (частью сил), 13-я армия Пухова, 52-я Коротеева, 5-я гвардейская Жадова за первый день боев продвинулись на глубину от пятнадцати до двадцати километров и, прорвав главную полосу обороны немцев, расширили прорыв в сторону флангов влево и вправо от сорока до шестидесяти километров.
Это успешное продвижение общевойсковых армий и расширение ими прорыва дало возможность нам уже к середине первого дня ввести в пробитую брешь танковые армии Рыбалко и Лелюшенко. Нельзя было позволить противнику организовать контрудар находившимися у него в резерве двумя танковыми и двумя моторизованными дивизиями. Частично они попали под воздействие нашего дальнего артиллерийского огня, но тем не менее представляли довольно серьезную силу.
К тому моменту, когда немецко-фашистские танковые и моторизованные дивизии изготовились для удара, в зоне их расположения появились передовые части наших танковых армий.
На подступах к городу Кельце немцы дрались упорно, и это поначалу замедлило темп продвижения 3-й гвардейской армии Гордова и 13-й армии Пухова. Получив донесение об этом, мы, не теряя времени, повернули находившуюся в движении 4-ю танковую армию Лелюшенко, двинув ее в обход Кельце с юго-запада. В результате этого маневра на четвертый день наступления, 15 января, город Кельце был взят, большая часть сопротивлявшихся на подступах к нему немецко-фашистских войск разбита, а остатки их отброшены в леса. Впоследствии они соединились с остатками других разбитых армий, отступавшими под натиском 1-го Белорусского фронта, в одну довольно большую группировку, состоявшую из нескольких дивизий. Эта группировка осталась у нас глубоко в тылу, за сомкнутыми флангами 1-го Украинского и 1-го Белорусского фронтов.
В этом характерная особенность Висло-Одерской операции, да и вообще последнего периода войны. Мы уже не стремились во что бы то ни стало создавать двойной — внешний и внутренний — фронт вокруг каждой такой вражеской группировки. Мы считали, и правильно считали, что если будем в достаточно стремительном темпе развивать наступление, то отрезанные и оставшиеся в нашем тылу пусть довольно серьезные силы врага нам уже не страшны. Рано или поздно они будут разгромлены и уничтожены вторыми эшелонами наших войск.
Так в конце концов и произошло даже с такой крупной группировкой, о которой я только что сказал. Она дважды потерпела поражение, пытаясь вырваться из окружения, и потом, полурассеянная, брела лесами позади наших войск, пока не была в конце концов в мелких стычках полностью уничтожена.
Сложнее обстояло дело с оставшимися в нашем тылу подвижными танковыми и механизированными войсками противника. Прибыв в разгар наступления на передовой пункт управления на окраине города Ченстохов, я выслушал взволнованный доклад одного из своих подчиненных о том, что прямо на Ченстохов, прямо на нас, движется из нашего тыла крупная вражеская группировка танковых и механизированных войск.
Положение складывалось не из самых выгодных: впереди — ушедшие уже на запад, за Ченстохов, наши войска, посредине — передовой командный пункт фронта, а сзади — танковый корпус неприятеля. Так это, во всяком случае, выглядело в первоначальном докладе, хотя в нем, как всегда в подобных обстоятельствах, содержалось преувеличение. В действительности на нас шла одна танковая дивизия противника, обросшая некоторыми примкнувшими к ней разрозненными частями. Но шла она, надо сказать, довольно организованно, решительно прорываясь по нашим тылам.
Разгромом этой группировки руководил начальник штаба корпуса генерал-майор Д. М. Баринов, выполнивший свою задачу быстро и точно. Решительность его действий способствовала тому, что большая часть окруженной группировки неприятеля была взята в плен. Дело обошлось без затяжного боя на истребление.
А наступление главных сил фронта продолжалось энергичными темпами. Войска быстро преодолевали промежуточную полосу обороны противника по реке Нида и с ходу форсировали реки Пилица и Варта. Наступление было столь стремительным, что к рубежам рек, текших перпендикулярно нашему движению, мы успевали выходить раньше отступавших немецко-фашистских войск. Это обстоятельство первостепенной важности, потому что стоило нам только позволить противнику сесть на заранее подготовленные рубежи (тем более на рубежи с такими естественными препятствиями, как реки) — темпы операции снизились бы немедленно.
Такое движение, если можно так выразиться, на параллельных курсах, с обгоном отступающих немецких войск и захватом водных рубежей в глубине вражеской обороны, было также предусмотрено нами. Все первые эшелоны наших войск, в особенности танковых и механизированных, шли в прорыв с комплектом, даже сверхкомплектом переправочных средств. Это позволяло им с предельной быстротой самим наводить переправы через реки в глубине обороны противника.
Такая подготовка, плюс взятый с самого начала темп наступления, плюс решимость и распорядительность командармов, командиров корпусов, дивизий, бригад обеспечили нам возможность стремительного выхода к рекам и переправы до появления войск противника.
В центре и на правом фланге ударной группировки события развивались особенно успешно. На левом крыле фронта тоже назревали крупные дела.
Не уменьшая ни силы удара, ни количества войск на главном направлении наступления, нам предстояло теперь использовать часть второго эшелона фронта для создания новой ударной группировки на Краковском направлении. Краков представлял для нас интерес не только как ключ к Силезскому промышленному району, но и как крупный город и вторая древняя столица Польши.
Используя все, что оказалось под руками, — и остатки отходящих частей, и подбрасываемые из глубины резервы, — гитлеровцы пытались во что бы то ни стало задержать дальнейшее продвижение нашей главной группировки к Одеру. Одновременно они продолжали упорно оборонять Краков и, по всей видимости, несмотря на критическое положение, которое создалось у них севернее, готовились оказать самое ожесточенное сопротивление в Силезском промышленном районе.
Да и странно было бы, если бы они не собирались здесь драться. Силезский промышленный район по выпуску продукции занимал у них второе место после Рура, который, кстати сказать, тоже очутился к тому времени под прямой угрозой со стороны наших союзников. Видимо, фашисты рассчитывали, опираясь на сильно укрепленный Краковский крепостной район, остановить нас, а в последующем, при первой возможности, нанеся удар на север, во фланг и тыл нашей главной группировки, сорвать все наступление и удержать за собой весь Силезский промышленный район.
19 января рано утром я выехал на наблюдательный пункт 59-й армии к генералу Коровникову. Наступавшие все эти дни войска армии подтягивались для нанесения удара непосредственно по Кракову с севера и северо-запада. С наблюдательного пункта уже открывался вид на город.
Оценив вместе с командующим армией обстановку на месте, мы решили направить приданный этой армии 4-й гвардейский танковый корпус под командованием генерала Полубоярова в обход Кракова с запада. В сочетании с действиями 60-й армии, выходившей в это время к юго-восточным и южным окраинам Кракова, этот маневр грозил Краковскому гарнизону окружением.
Войска самой 59-й армии уж готовились к штурму. Им была поставлена задача ворваться в город с севера и северо-запада и овладеть мостами через Вислу, лишив противника возможности затянуть сопротивление в самом городе.
Для меня было очень важным добиться стремительности действий всех войск, участвовавших в наступлении на Краков. Только наша стремительность могла спасти Краков от разрушений. А мы хотели взять его неразрушенным. Командование фронта отказалось от ударов артиллерии и авиации по городу. Но зато укрепленные подступы к городу, на которые опиралась вражеская оборона, мы в то утро подвергли сильному артиллерийскому огню.
Спланировав на наблюдательном пункте предстоящий удар, я и Коровников выехали на «виллисах» непосредственно в боевые порядки его войск. Корпус Полубоярова уже входил в город с запада, а на северной окраине вовсю шел бой.
Продвижение было успешным. Гитлеровцы вели по нашим войскам ружейный, автоматный, пулеметный, артиллерийский, а временами и танковый огонь, но, несмотря на шум и треск, все-таки чувствовалось, что этот огонь уже гаснет и, по существу, враг уже сломлен. Угроза окружения парализовала его решимость цепко держаться за город. Корпус Полубоярова вот-вот мог перерезать последнюю дорогу, идущую на запад. У противника оставалась только одна дорога — на юг, в горы. И он начал поспешно отходить.
В данном случае мы не ставили себе задачи перерезать последний путь отхода гитлеровцев. Если бы это сделали, нам бы потом долго пришлось выкорчевывать их оттуда, и мы, несомненно, разрушили бы город. Как ни соблазнительно было создать кольцо окружения, мы, хотя и располагали такой возможностью, не пошли на это. Поставив противника перед реальной угрозой охвата, наши войска вышибали его из города прямым ударом пехоты и танков.
К вечеру войска генерала Коровникова, громя арьергарды противника, прошли весь город насквозь, а части 4-го гвардейского танкового корпуса с северо-запада и части 60-й армии с востока и юго-востока нанесли противнику ощутимые удары на выходе и после выхода из Кракова. Благодаря умелым действиям войск Коровникова, Курочкина и Полубоярова древнейший и красивейший город Польши был взят целым и невредимым.
Говорят, будто солдатское сердце привыкает за долгую войну к виду разрушений. Но как бы оно ни привыкло, а смириться с руинами не может. И то, что такой город, как Краков, нам удалось освободить целехоньким, было для нас огромной радостью.
Кстати сказать, мин в городе фашисты заложили более чем достаточно — под всеми основными сооружениями, под многими историческими зданиями. Но взорвать их уже не смогли. Не успели сработать и самовзрывающиеся мины замедленного действия. Первые сутки саперы, и армейские и фронтовые, трудились буквально не покладая рук.
В тот день, во время боя, я заехал только на северную окраину города, а на следующий день, ровно через сутки, я уже видел расчищенные маршруты с визитными карточками саперов: «Очищено от мин», «Мин нет», «Разминировано»…
Уже вечером 19 января, в день взятия Кракова, мы, оценивая перспективы боев в Силезском промышленном районе, поняли, что враг способен сосредоточить здесь крупную группировку войск: до десяти — двенадцати дивизий, не считая отдельных и специальных частей.
Перед нами встали три задачи, соединявшиеся в итоге в одну: разбить силезскую группировку противника без больших жертв с нашей стороны, сделать это в самые короткие сроки и по возможности сохранить неразрушенной промышленность Силезии.
Было принято решение: глубоко обходить Силезский промышленный район танковыми соединениями, а затем во взаимодействии с общевойсковыми армиями, наступающими на Силезию с севера, востока и юга, заставить гитлеровцев под угрозой окружения выйти в открытое поле и там разгромить их.
Дальнейшие события показали, что предпринятый маневр соответствовал сложившейся обстановке. Когда 3-я гвардейская танковая армия, двигавшаяся к этому времени в глубине вражеской обороны, повернула с севера на юг и пошла вдоль Одера, немецко-фашистские войска, еще продолжавшие сопротивляться перед фронтом наступавшей на них 5-й гвардейской армии и не ожидавшие такого смелого маневра, боясь окружения, начали поспешно отводить свои силы за Одер.
Воспользовавшись этим, части 5-й гвардейской армии к исходу 22 января прорвались к Одеру северо-западнее города Оппельн (Ополе), переправились через Одер и захватили на западном берегу плацдарм — первый на нашем фронте.
Совершив поворот на девяносто градусов, 3-я танковая армия Рыбалко уже к 27 января вышла в заданный ей район, нависнув передовыми частями над силезской группировкой противника.
Не могу не отдать должного Павлу Семеновичу Рыбалко: обладая большим опытом маневренных действий, он и на этот раз сманеврировал с предельной быстротой и четкостью и, не теряя ни одного часа, пошел с боями на юг. К тому же времени вплотную к Силезскому промышленному району подошли 21-я и 59-я армии. Они находились уже у Беутена (Бытом) и вели бои за овладение Катовице. 60-я армия, наступавшая южнее, овладела Освенцимом.
На второй день после освобождения этого страшного лагеря, ставшего теперь во всем мире символом фашистского варварства, я оказался сравнительно недалеко от него. Первые сведения о том, что представлял из себя этот лагерь, мне уже были доложены. Но увидеть лагерь смерти своими глазами я не то чтобы не захотел, а просто сознательно не разрешил себе. Боевые действия были в самом разгаре, и руководство ими требовало такого напряжения, что я считал не вправе отдавать собственным переживаниям душевные силы и время. Там, на войне, я не принадлежал себе.
Я ехал в войска и обдумывал предстоящие решения. Дальнейшее наступление 60-й армии с юга и 3-й гвардейской танковой с севера уже ясно образовывало вокруг противника клещи, которые в перспективе оставалось лишь замкнуть и тем самым окружить в Силезском промышленном районе всю скопившуюся там немецко-фашистскую группировку. Реальные возможности для этого были. Но передо мной как командующим фронтом вставала проблема: следует ли это делать? Я понимал, что если мы окружим вражескую группировку, насчитывавшую, без частей усиления, десять-двенадцать дивизий, и будем вести с ней бой, то ее сопротивление может затянуться на очень длительное время. Особенно если принять во внимание район, в котором она будет сопротивляться. А в этом-то и вся соль.
Силезский промышленный район — крупный орешек: ширина его семьдесят и длина сто десять километров. Вся эта территория сплошь застроена главным образом железобетонными сооружениями и массивной кладки жилыми домами. Перед нами был не один город, а фактически целая система сросшихся между собой городов общей площадью в пять-шесть тысяч квадратных километров. Если противник засядет здесь и станет обороняться, то одолеть его будет очень трудно. Неизбежны большие человеческие жертвы, разрушения. Весь район может оказаться в развалинах.
Словом, во что обойдется нам уничтожение окруженного в Силезском промышленном бассейне противника, я отчетливо себе представлял. Однако и отказаться от окружения было не так-то просто.
Я стремился хладнокровно взвесить все плюсы и минусы.
Ну хорошо, мы окружим гитлеровцев в Силезском промышленном бассейне. Их примерно сто тысяч. Половина из них будет уничтожена в боях, а половина взята в плен. Вот, собственно говоря, и все плюсы. Пусть немалые, но все.
А минусы? Замкнув кольцо в результате операции, мы вынуждены будем разрушить весь этот район, нанести огромный ущерб крупнейшему промышленному комплексу, который должен стать достоянием Польши. Кроме того, и наши войска понесут тяжелые потери, потому что драться здесь — значит штурмовать завод за заводом, рудник за рудником, здание за зданием.
А между тем людских потерь у нас за четыре года войны и так достаточно. Перспектива же победоносного окончания войны недалека. И всюду, где это возможно, так хочется сохранить людей, дойти с ними с живыми до победы.
На моих плечах лежала в данном случае большая ответственность, и я, не будучи от природы человеком нерешительным, все же, не скрою, долго колебался и все взвешивал, как поступить.
В итоге всех размышлений я принял окончательное решение: не окружать врага, оставить ему свободный коридор для выхода из Силезского бассейна и добивать его потом, когда он выйдет в поле. Жизнь впоследствии оправдала это решение.
Командующим 59-й армией Коровникову и 60-й Курочкину указания были отправлены с офицерами оперативной группы, а к командующему 3-й гвардейской танковой армии Рыбалко я заехал сам.
Что из себя представлял передовой наблюдательный пункт 3-й танковой армии? Это был и не дом, и не блиндаж, а просто удобная для обозрения местности высотка, на которую выскочил командующий армией, а вслед за ним и я.
Обзор исключительно широкий. Впереди — поле боя, и мы оба видим его как на ладони, видим движение танковых соединений Рыбалко. Его бригады маневрируют перед нами, как на хорошем плацу, двигаясь под обстрелом противника к Силезскому промышленному району. Вдали виден и сам промышленный район, дымящиеся трубы заводов. Слева от нас, там, где ведет бой 21-я армия Гусева, слышна непрекращающаяся артиллерийская стрельба и заметно продвижение пехоты. А в тылу из глубины выдвигаются новые танковые массы — тот корпус, который Рыбалко сейчас по радио заворачивает на Ратибор.
Современная война связана с расстояниями. Действия больших войсковых масс чаще всего не умещаются в поле зрения человека, даже если находишься на наблюдательном пункте. Чаще всего они обозримы только по карте. Тем большее удовлетворение я испытывал, когда мог наблюдать стремительное продвижение вперед боевых порядков танковых бригад, смелое, напористое, несмотря на огонь и сопротивление врага. На танках — десантники, мотопехота, причем некоторые из них с гармошками и баянами.
Кстати сказать, многие танки в этой операции были замаскированы тюлем. Танки и тюль — сочетание на первый взгляд странное, но в этом была своя логика.
Стояла зима, на полях еще лежал снежок, а танкисты накануне как раз захватили склад какой-то текстильной фабрики. Там нашлось много тюля, и маскировка оказалась неплохой.
Так и стоит сейчас перед глазами эта картина со всеми ее контрастами: с дымящимися трубами Силезии, с артиллерийской стрельбой, с лязгом гусениц, с тюлем на танках, с играющими, но не слышными гармошками десантников.
Павел Семенович Рыбалко был бесстрашным человеком, однако никак не склонным к показной храбрости. Он умел отличать действительно решающие моменты от кажущихся и точно знал, когда именно и где именно ему нужно быть. Он не суетился, как некоторые, другие, не метался из части в часть, но, если обстановка диктовала, невзирая на опасность, появлялся в тех пунктах и в тот момент, когда и где это было нужно. И в этих случаях его ничто не могло остановить.
У нас есть немало хороших танковых начальников, но, не преуменьшая их заслуг, я все-таки хочу сказать, что, на мой личный взгляд, Рыбалко наиболее проницательно понимал характер и возможности крупных танковых объединений. Он любил, ценил и хорошо знал технику, хотя и не был смолоду танкистом. Он знал, что можно извлечь из этой техники, что для этой техники достижимо и что недостижимо, и всегда помнил об этом, ставя задачи своим войскам.
…Решение отказаться от окружения силезской группировки врага дало свой эффект. Под сильным натиском советских войск с фронта, опасаясь глубокого обхода, гитлеровцы вынуждены были поспешно ретироваться в оставленные нами для этого ворота.
К 29 января весь Силезский промышленный район был очищен от противника и захвачен неразрушенным. Многие предприятия, когда мы ворвались туда, работали на полном ходу и в дальнейшем продолжали работать и выпускать продукцию.
Немецко-фашистские войска понесли серьезные потери уже в те дни, когда пытались оторваться от нас и выходили из промышленного района в оставленный нами коридор. Но главный урон им был причинен, конечно, после выхода, на открытой местности, массированными ударами танкистов Рыбалко и 60-й армии Курочкина.
Судя по данным, которыми мы располагали, после ряда ударов, нанесенных врагу в открытом поле, от его группировки в Силезии осталось не более двадцати пяти — тридцати тысяч человек, представлявших самые различные разбитые и разрозненные части. Это было все, что удалось им вывести из того предполагаемого котла, от создания которого мы в последний момент отказались.
Как я уже упоминал, на центральном участке фронта 5-я гвардейская армия Жадова, используя благоприятную обстановку, созданную поворотом армии Рыбалко, захватила плацдармы, которые впоследствии сыграли очень важную роль при осуществлении новых операций — Нижне-Силезской и Верхне-Силезской. Предстояло окружить и уничтожить теснимую 1-м Белорусским фронтом группировку противника, чтобы не позволить ей перейти Одер.
Вспоминаю об этом с горечью, но необходимо признать, что выполнить эту задачу до конца войскам 3-й гвардейской и 4-й танковой армий не удалось. Фашисты сманеврировали и прошли севернее намеченного нами удара. Нашим войскам удалось сначала окружить, а потом уничтожить в районе Лисса около пятнадцати тысяч вражеских солдат, но остальные все же, хотя и с крупными потерями, переправились на западный берег Одера. И если на левом крыле фронта у нас все вышло именно так, как было задумано, то о действиях правого крыла этого сказать нельзя.
Война — это непрерывное накопление и непрерывное обобщение опыта. Обобщенный и осмысленный опыт существенно влияет на последующие действия войск, на дальнейший ход войны.
Если взять Висло-Одерскую операцию в целом, то за двадцать три дня наступления войска 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов, при активном содействии войск 2-го Белорусского и 4-го Украинского фронтов, продвинулись на глубину до шестисот километров, расширили прорыв до тысячи километров и с ходу форсировали Одер, захватив на нем ряд плацдармов. Причем 1-й Белорусский фронт, захватив кюстринский плацдарм, оказался в шестидесяти километрах от Берлина.
В ходе операции войска 1-го Украинского фронта очистили от врага Южную Польшу, овладели Силезским промышленным районом и, захватив на западном берегу Одера оперативные плацдармы, создали благоприятные условия для нанесения последующих ударов по врагу как на Берлинском, так и на Дрезденском направлениях.
По нашим подсчетам, 1-й Украинский фронт нанес поражение двадцати одной пехотной, пяти танковым дивизиям, двадцати семи отдельным пехотным, девяти артиллерийским и минометным бригадам, не говоря уже об очень большом числе различных специальных подразделений и отдельных батальонов.
За время операции было взято сорок три тысячи пленных и уничтожено, по нашим подсчетам, больше ста пятидесяти тысяч солдат и офицеров. Среди захваченных трофеев насчитывалось более пяти тысяч орудий и минометов, более трехсот танков, более двухсот самолетов и очень большое количество всякого иного вооружения и боевой техники.
Все эти успехи стали возможны потому, что солдаты, офицеры, генералы в ходе такой длительной, напряженной, охватившей громадные пространства операции проявили большое мужество, выдержку, неутомимость и высокое воинское умение. Операция изобиловала примерами героизма и самопожертвования, решимости людей выполнить свой долг до конца, не считаясь ни с чем.
Вот что писал впоследствии военный историк Западной Германии, бывший генерал немецко-фашистской армии Ф. Меллентин: «Русское наступление развивалось с невиданной силой и стремительностью. Было ясно, что их Верховное Главнокомандование полностью овладело техникой организации наступления огромных механизированных армий. Невозможно описать всего, что произошло между Вислой и Одером в первые месяцы 1945 года. Европа не знала ничего подобного со времени гибели Римской империи».
Здесь, собственно говоря, можно было бы поставить точку и перейти к другим операциям, если бы не участившиеся фальсификации в области военной истории, которыми на Западе с каждым годом занимается все более широкий круг лиц.
В некоторых исторических сочинениях, даже в таких, казалось бы, солидных, как книги американского историка Ф. Погью или английского военного историка Д. Фуллера, тщетно искать хотя бы упоминания о том, что советские войска на восточном фронте начали Висло-Одерскую операцию на восемь дней раньше намеченного срока для того, чтобы оказать содействие союзникам, попавшим в канун нового года в тяжелое положение и, несмотря на некоторое улучшение обстановки, продолжавшим и в начале января оценивать ее достаточно нервозно.
Приведу цитаты из двух широко известных документов:
«На Западе идут очень тяжелые бои, и в любое время от Верховного Командования могут потребоваться большие решения. Вы сами знаете по Вашему собственному опыту, насколько тревожным является положение, когда приходится защищать очень широкий фронт после временной потери инициативы… Я буду благодарен, если Вы сможете сообщить мне, можем ли мы рассчитывать на крупное русское наступление на фронте Вислы или где-нибудь в другом месте в течение января… Я считаю дело срочным».
Это писал 6 января 1945 года Черчилль Сталину.
«Мы готовимся к наступлению, но погода сейчас не благоприятствует нашему наступлению. Однако, учитывая положение наших союзников на западном фронте, Ставка Верховного Главнокомандования решила усиленным темпом закончить подготовку и, не считаясь с погодой, открыть широкие наступательные действия против немцев по всему центральному фронту не позже второй половины января…»
Это писал Сталин Черчиллю на следующий день, 7 января 1945 года.
Итоги этой переписки известны. Не во второй половине января, меньше чем через пять суток после ответного письма Сталина, на рассвете 12 января, началась Висло-Одерская операция.
Таким образом, всякое замалчивание непреложных исторических фактов, к которому прибегают некоторые военные историки, выглядит, мягко говоря, несолидным.
Однако часть этих историков идет еще дальше. Они пытаются доказать, будто бы декабрьское наступление на западном фронте в Арденнах вынудило гитлеровское командование не только бросить в этот район все свои резервы и маршевые пополнения, но и снять значительные силы с восточного фронта и якобы это обстоятельство ослабило силы немецко-фашистских войск на восточном фронте в такой мере, что позволило Советской Армии достичь столь больших успехов во время ее январско-февральского наступления 1945 года.
Тенденция, скрывающаяся за этими высказываниями, ясна. Удивляет другое: легкость, с какой прибегают к подобным фальсификациям люди, превосходно знающие, что существуют, никуда не делись и никуда не денутся официальные документы германского генерального штаба, при сличении с которыми от всей этой ложной концепции остаются рожки да ножки.
Разумеется, наступление в Арденнах вынудило германское командование бросить в этот район свои резервы и маршевые пополнения, как вынуждает к этому любое крупное наступление.
Если же взять общие цифры, то на «усиленном» немцами западном фронте к началу Висло-Одерской операции действовало семьдесят пять с половиной дивизий, а на «ослабленном» ими восточном фронте против нас действовало сто семьдесят девять дивизий. Цифры достаточно выразительные.
И наконец, в заключение, для полной ясности еще раз предоставим слово самим немцам.
«Влияние январского наступления советских армий с рубежа Вислы немедленно сказалось на западном фронте. Мы уже давно с тревогой ожидали переброски своих войск на восток, и теперь она производилась с предельной быстротой».
Это писал участник операции в Арденнах, бывший командующий 5-й немецко-фашистской танковой армией генерал фон Мантейфель.
…Вот так начинался февраль 1945 года. Гитлеровцы «с предельной быстротой» перебрасывали войска с западного фронта на восточный на выручку своим армиям, разбитым в Висло-Одерской операции. А мы готовились к новым операциям и боям.